Обмани-Смерть

Порывы жаркого, удушливого ветра играли с песком пустыни, щекотали, разбрасывали по воздуху. Видимость была ужасная, не больше пятидесяти метров. Мы ждали команды на взлет, не понимая, зачем командиры держат нас на убийственном солнцепеке. Пилоты и моя команда из одиннадцати человек молча сидели в кабине. Я командовал взводом сорокового диверсионно-десантного батальона Королевской морской пехоты и не меньше десяти раз участвовал в боевых операциях на юге Ирака, который контролировала британская армия. С контрольно-пропускного пункта в Умм-Касре сообщили о продвижении иракских военных в сторону Басры. Наша группа должна была прочесать участок пустыни между Аз-Зубайром и Сафваном, обнаружить противника, сковать его и ожидать подкрепления. Пилот запустил двигатель, несущий винт закрутился, «Морской рыцарь» оторвался от земли и начал стремительно набирать скорость. Чуть позади следовала команда поддержки. Мы летели на малой высоте, метров шестьдесят над землей, и через четверть часа были в назначенном месте. Видимость так и не улучшилась.

Внешне в Аз-Зубайре все было спокойно. По рации прозвучал приказ отвернуть на запад. Пилот сбросил скорость, и вертолет начал удаляться от дороги. Вдалеке показались первые отроги горного хребта Аль-Хаджары. Летчик заложил вираж к югу, прибавил скорость, и я заметил черный дым, поднимавшийся к небу на приличном расстоянии от нашей позиции. Пилот сообщил в центр об изменении маршрута. Дым валил от насосной станции, устроенной рядом с группой низких саманных домишек у подножия скалистой возвышенности. Названия этого поселения на штабной карте не было. Подлетев, мы увидели, что на дороге догорает опрокинувшийся на бок синий джип. Пилот резко снизился, заметив людей, отчаянно махавших руками, чтобы привлечь наше внимание.

В этот момент первые пули пробили фюзеляж и ранили нескольких членов экипажа. Я почувствовал острую боль в районе поясницы и повалился на пол. Старший лейтенант Гарнер мотал окровавленной головой и голосил, перекрывая рев вертушки. Один из моих пехотинцев пытался зажать ему правый висок ладонью. Внезапно вертолет закрутился, как волчок, хвостовой ротор срезало выстрелом из гранатомета, осколком разбило визир. Пуля попала в шею сидевшему рядом товарищу, и он навалился на меня всем телом. Я попытался спихнуть его, но высвободиться не сумел. С потолка кабины мне на голову летели искры. Пилот давил на рычаг, пытаясь удержать машину в воздухе. Потом на меня обрушилась железная штанга, что-то взорвалось, и свет погас.

Я умер в четверг, 5 февраля 2004 года, в 7:35 утра. Не знаю, убили меня в воздухе или это случилось, когда вертолет рухнул на землю. Никто меня не просветил. Да и какая, к черту, разница, результат известен. Тридцатидвухлетний лейтенант Томас Ларч был старше одиннадцати солдат и двух пилотов, убитых после внезапного обстрела «Морского рыцаря». Два вертолета прилетели на подмогу ровно через минуту и уничтожили шестерых террористов. Судя по всему, они собирались захватить нефтяные поля в окрестностях Басры или подорвать несколько объектов. В обломках вертолета обнаружили двенадцать тел. Сгоревших – их было большинство – опознали по медальонам. Меня и одного десантника выбросило из машины сразу после удара о землю, и мы напоминали окровавленных тряпичных кукол. Нас доставили на базу в Басру. В зале приемов летнего дворца была устроена поминальная часовня. Перекладывая мое тело на катафалк, старший фельдшер Уокер насторожился. «Это было чертовски странное ощущение!» – так он описал свое тогдашнее состояние.

Он приложил стетоскоп к яремной вене на шее моего трупа и не поверил своим ушам, услышав едва различимое тук-тук. «Я брежу! – подумал фельдшер. – Этот тип давно окочурился!» Он разрезал ножницами остатки холщовой форменной куртки, задрал майку, чтобы послушать сердце, и рявкнул: «Все заткнулись, живо!» В наступившей тишине он явственно расслышал биение сердца – и звук этот мог исходить только от лейтенанта Томаса Ларча – «трупа», который Уокер собирался отмыть от крови, песка и смазки, а потом положить в гроб, как еще тринадцать военных, погибших шестью часами раньше.

В интервью Хелен Макганис фельдшер рассказал следующее:

– Вообще-то, Ларча осматривал лейтенант из экипажа второго вертолета, дипломированный спасатель, а потом еще майор-военврач, он прибыл на место падения через тридцать минут. Как сейчас помню его слова: «Этот парень давно должен был умереть, но, может, он из тех, кто до последнего цепляется за жизнь».

Не прояви Уокер профессиональной добросовестности, лежать бы мне в герметичном гробу. Жуткая смерть! Я мог задохнуться, так и не придя в себя. Или… Или очнулся бы, осознал случившееся, подождал, прислушиваясь в надежде, что кто-нибудь вызволит меня, а потом заорал бы во все горло. Цинковый гроб звуков не пропускает, так что лежать бы мне в багажном отделении самолета вместе с мертвыми товарищами по оружию. Когда думаю об этом, до сих пор спина холодеет. Да, беда со мной случилась серьезная, но и удача выпала несказанная.

Меня немедленно перевезли в госпиталь. Говорят, флегматичный военврач подполковник Робертсон так растерялся, увидев пациента, что вздернул брови и спросил:

– Ну-с, с чего начнем?

Я вышел из комы через четыре дня после второй операции. Реаниматологи известили о чуде врача и его команду, которые не сомневались, что ни одно тело не способно выжить после подобной жесточайшей «встряски». Мой командир полковник Уилсон тоже изумился «возвращению из ниоткуда», а начальник базы заявил, что потрясен моей живучестью.

Не удивился только я сам. Боль отняла столько сил, что мне было не до размышлений о чуде. В полубессознательном состоянии, накачанный морфием, истыканный иголками, опутанный проводами, застрявший между небом и адом, преследуемый кошмарами, я приоткрыл один глаз, взгляд сфокусировать не сумел, слегка сжал пальцы, когда медсестра спросила: «Вы меня слышите?» – и снова потерял сознание.

Спустя пять месяцев и шесть операций я вышел из госпиталя на костылях, с болями в спине и колене и со слуховыми аппаратами размером с четвертушку мандарина за каждым ухом (они должны были компенсировать невосприимчивость высоких частот). Маршал ВВС Брайан Барридж, главнокомандующий британским контингентом в Персидском заливе, лично вручил мне военный крест. Он тепло пожелал мне выздоровления, и мы выпили по глотку шампанского за наступление мира, во что оба не слишком верили. Прибывший за мной главный сержант армии США был, скорее, миссионером евангелической церкви, потому что счел мое чудесное спасение промыслом Божьим. Генерал смерил его взглядом и отчеканил:

– Чудеса ни при чем! Медицинская служба армии Великобритании – сильнейшая в мире, а тридцать третий полевой госпиталь – лучший полевой госпиталь наших войск.

На следующий день меня эвакуировали на базу Кэмп-Арифджан, в сорока километрах к югу от Кувейт-Сити. На огромной базе тылового обеспечения армии США жили десять тысяч человек всех национальностей коалиции. Здесь находились сотни вертолетов и тысячи и тысячи контейнеров, танков, пушек и разнообразнейших транспортных средств. Все это было в идеальном порядке расставлено на огромной территории.

В военном госпитале, оборудованном по последнему слову науки и техники, занимались самыми тяжелыми случаями вроде моего. Там мне сделали еще три операции: вправили плечо, удалили осколок сантиметровой длины, застрявший между поясничными позвонками (английские медики его не обнаружили!) и спасли левое ухо благодаря новой технике восстановления барабанной полости. Слух тем не менее был утерян на пятьдесят процентов, поэтому временные слуховые аппараты мне заменили на современное чудо технической мысли.

Я всегда сопровождал маму по больницам и хорошо помнил, в какое уныние вгоняли меня разговоры пациентов о болезнях и бедах, покорно принимавших удары судьбы. В госпитале не было людей с заурядными болячками. Сюда попадали солдаты, искалеченные войной, и их собирали по частям, склеивали, сшивали. Одни пострадали от взрыва, другие – в уличном бою, многих подстрелили снайперы, кто потерял ухо, кто – глаз или какой-то другой жизненно важный орган. Благодаря фантастическому прогрессу медицинской науки каждый мог – лучше или хуже – существовать на белом свете. Никто не рассказывал о том, что с ним стряслось, не жаловался. Все словно бы считали свое состояние временным и поправимым, верили, что наступит день и к ним вернутся их ноги, глаза, красивые лица, они проснутся дома, в своих постелях, в прежней счастливой довоенной жизни.

В сонме калек я забывал о случившемся со мной. Один мой товарищ по несчастью, австралиец, напоминал чудовище Франкенштейна, другой возвращался в Филадельфию без ног и одной руки. А мне предстояло несколько месяцев реабилитации. Иногда колено дергало так сильно, что я не мог ступить на ногу, ежедневные процедуры и тренировки отбирали все силы, но я был вынослив, умел терпеть боль и – главное – замечал улучшения. Врачи ждали получения новых слуховых протезов, чтобы отправить меня в Англию. Я знал, что рано или поздно мое тело – все, кроме уха, – станет таким, как прежде. Вопрос терпения.

Мне не терпелось вернуться в тусклую монотонность Англии, я скучал по мелкому дождику и северному ветру. Жара стояла невыносимая – даже верблюды пытались укрыться в тени. На улице можно было расплавиться за две секунды, но мучительней всего было сидеть взаперти с включенным на полную мощность кондиционером.

Меня вызвали в штаб, и я пришел в нетерпеливое возбуждение, надеясь услышать известие о скорой отправке на родину, но капитан армейской службы по связям с общественностью сообщил, что Би-би-си намерена снять обо мне репортаж.

– Зачем? Мне нечего рассказать. Я хочу одного – вернуться в Англию.

– По этому вопросу обратитесь к вашему командиру.

– У меня нет желания давать интервью.

– А Би-би-си желает говорить именно с Томасом Ларчем! Нам это нужно, чтобы убедить сограждан в важности нашей миссии и необходимости финансирования военной операции.

– Мне нечего сказать.

– Это приказ, лейтенант!

Лейтенант не может ослушаться приказа капитана, особенно если изнывает от нетерпения вернуться домой.

Я был единственным англичанином на базе Кэмп-Арифджан, не имевшим понятия о Хелен Макганис. В свое оправдание скажу, что никогда не увлекался «ящиком», смотрел только матчи национальной сборной по футболу (она ужасно меня расстраивала) и не интересовался положением дел в мире. Не имеет значения, осведомлен человек о скучном перечне плохих новостей или ему на них плевать, на его жизнь это не влияет.

Длинная преамбула призвана объяснить, что я не мог знать Хелен Макганис, великого репортера милостью Божьей, хотя она уже пятнадцать лет моталась по всем горячим точкам планеты, нацепив камуфляжный комбинезон. Африка, Балканы, Средний Восток… Повсюду, где стреляли, взрывали, сражались, появлялась Хелен в белом шарфе на шее à la Лоуренс Аравийский. Она не боялась ни ракетных обстрелов, ни трассирующих пуль, ни очередей из «калашникова» и растолковывала телезрителям, отчего и почему случился государственный переворот, как далеко продвинулись мятежники в том или ином регионе мира, кто в очередной раз поднял кровавый мятеж. Я знавал одного капитана, который утверждал, что наши соотечественники больше всего любят пить чай с капелькой молока и апельсиновым печеньем в собственной гостиной под «вести с полей сражений». Хелен Макганис стала всемирно известна, когда в Ливане ее похитили исламистские боевики. Она провела в плену семь тяжелых месяцев и была освобождена ливанской армией. В ходе того рейса погибли два заложника, в том числе оператор, работавший с Хелен. Я тогда служил в Ирландии и ничего не знал. Воистину, не смотришь телевизор – пропускаешь кучу потрясающих новостей.

Было бы интересно написать эссе о роли «беспроволочного телеграфа» на американской военной базе, отрезанной от окружающего мира высокой стеной со сторожевыми вышками. Ее сторожат свирепые военные полицейские, закованные в металл на манер робокопов, а выживание зависит от слепого подчинения строгой дисциплине. Слухи на базе распространяются со сверхзвуковой скоростью – правдивые, ложные, фантастические. Мне так и не удалось выяснить, как мои товарищи узнали, что я буду давать интервью Хелен Макганис. «Не тушуйся, старик…» Они были в курсе всех деталей о месте, продолжительности и формате предстоящей беседы. Некоторые просили упомянуть их имена, назвать лучшими друзьями: родственники обязательно посмотрят передачу и порадуются; другие хотели, чтобы я попросил у журналистки фотографию с автографом, а самые нахальные требовали, чтобы я представил их Хелен: «Нам есть что сказать!»

В семь утра я явился на встречу со знаменитой репортершей, ожидая увидеть агрессивную амазонку с автоматом на плече и тесаком за поясом. Передо мной стояла хрупкая женщина лет тридцати (позже я узнал, что ошибся аж на десять лет), невысокая, с золотисто-каштановыми, коротко стриженными волосами. Накрашена она была как для вечернего выхода в Оперу. Заметив мое изумление, журналистка просияла невинной улыбкой и крепко пожала мне руку:

– Рада с вами познакомиться, лейтенант Ларч.

Хелен Макганис. Пожалуйста, лейтенант Ларч, расскажите о вашем жизненном пути.

Томас Ларч. О жизненном пути? Ну… Я не знаю, с чего…

Х. М. Смотрите не на меня, а в камеру.

Т. Л. В камеру… Да, конечно. Пожалуйста, говорите громче, я почти не слышу левым ухом, а слуховой аппарат барахлит, скоро получу новый.

Х. М. А правым ухом вы слышите лучше?

Т. Л. На правом потеря слуха всего тридцать процентов, так что…

Х. М. Давайте поменяемся местами.

Она обошла джип, я подвинулся, дверца хлопнула, и мы продолжили.

Х. М. Интервью с Ларчем, дубль второй. Пожалуйста, лейтенант Ларч, представьтесь нашим зрителям.

Т. Л. Мне тридцать два года, я лейтенант Королевской морской пехоты, моя часть задействована в операции «Телик». Мы брали Багдад, в битве за Басру сороковой диверсионно-десантный батальон Королевской морской пехоты был на передовой.

Х. М. Почему вы пошли в армию?

Т. Л. Я был молод, мечтал о приключениях, хотел изменить судьбу. А не жалеть всю жизнь, просиживая штаны в офисе перед монитором компьютера. А еще… «За королеву и страну» – вот что было для меня важней всего.

Х. М. Хотели стать героем?

Т. Л. В юности я восхищался рыцарями Круглого стола, мечтал о подвигах.

Х. М. И как же все началось?

Т. Л. В восемнадцать лет я прошел вступительные испытания в Лимпстоне и был принят.

Х. М. Это очень жесткая система подготовки?

Т. Л. Человеку в хорошей физической форме она вполне по силам.

Х. М. Что было дальше?

Т. Л. Меня отправили в Северную Ирландию. Сначала пришлось нелегко – враждебная атмосфера, ярый фанатизм… Мы как посредники не должны были поддаваться на провокации, в воздухе клубилась ненависть, поди разберись, кто прав, кто виноват… Молодежь все время задиралась, в нас стреляли, а отвечать ударом на удар было запрещено. Когда начались мирные переговоры и командующим стал полковник Дэвис, ситуация улучшилась, но провокаторы – с обеих сторон – не успокоились. А мы… продолжали сражаться за мир.

Х. М. Жаждущие мира военные – это парадокс.

Т. Л. В армии человека учат пускать в ход оружие в самом крайнем случае. Мне всегда казалось, что гражданские намного агрессивнее военных. За восемь лет службы в Ирландии я стрелял один раз, на учениях. До девяносто седьмого ситуация оставалась взрывоопасной, но ошибок прошлого удалось избежать. Потом Тони Блэр запустил-таки переговорный процесс, хотя диверсии и покушения продолжались и раскольники не успокаивались.

Х. М. Вы были ранены в Ирландии?

Т. Л. В девяносто шестом, во время нападения на казарму Типвэл в Лисбёрне. Первый взрыв оказался разрушительным, меня ранило во время второго, когда выносили раненых. Я находился в тридцати метрах от взорвавшейся машины, ударная волна оказалась невероятной силы, но мне повезло, отделался тремя сломанными ребрами и через два месяца вернулся в строй.

Х. М. Не хотите рассказать об автомобильной аварии?

Т. Л. Это было в девяносто третьем, на побережье Нормандии. Мы получили увольнение на три дня, отправились в ночной клуб, а на обратном пути разбились на машине. Парень, сидевший за рулем, был в легком подпитии, пошел на обгон и… не вписался.

Х. М. Выжили только вы, хоть и находились на переднем сиденье.

Т. Л. Я один пристегнулся. Двух других ребят с заднего сиденья выбросило из машины. Печальная история, но мне повезло.

Х. М. Что было после Ирландии?

Т. Л. Я стал лейтенантом сорок второго диверсионно-десантного батальона Королевской морской пехоты. Мой полк был задействован в операции «Паллизер» в Сьерра-Леоне. Боевые действия продлились около шести месяцев. Я впервые попал на настоящую войну. В Африке она как-то по-особенному омерзительна. Жизнь человеческая ничего не стоит. Мы не без труда выбили мятежников с территории аэропорта, освободили попавших в плен парней и вернулись домой. Не люблю об этом вспоминать.

Х. М. Вас там ранили.

Т. Л. Ерунда. Получил шальную пулю в плечо. Джип ехал слишком быстро, камера дергалась, и Хелен попросила водителя сбросить скорость до тридцати километров.

Х. М. Продолжаем. Интервью с Томасом Ларчем, дубль третий… Дальше был Афганистан?

Т. Л. Я вернулся в сороковой диверсионно-десантный батальон Королевской морской пехоты, и мы первыми высадились там вместе с американским спецназом. Англичан было человек пятьсот, не больше. После взятия Кабула нас перебросили под Кандагар, там было много боестолкновений, снайперы отстреливали военных днем и ночью. Мы так и не добились полного контроля, разве что над городами. В сельской местности приходилось все время быть начеку.

Х. М. Помните, как тогда воспринимали события?

Т. Л. Честно?.. Смысл этой войны определяет не религия и не терроризм, а опиум и контроль за сотнями тысяч гектаров маковых полей. Во время сбора урожая война как по волшебству останавливается, исламистов защищают от коллег, покушающихся на их… бизнес.

Х. М. Кто защищает?

Т. Л. Силы союзников. Это секрет Полишинеля. В Афганистане, как в Бронксе и любом другом гнилом предместье, банды воюют за контроль над торговлей наркотиками. Если бы плантации уничтожили – выжгли, выкорчевали, – война бы сразу остановилась. Парни не понимали, зачем нас послали в эту страну. Религия – всего лишь предлог, отмазка. Оправдывали войну только миллиарды «маковых» долларов. Самое подлое, что местные везут эту дрянь к нам, сами не употребляют. Я вздохнул с облегчением, когда мы ушли из Афганистана, где торговцы дурью командуют полицией, армией и властями.

Х. М. В Ираке все проще?

Т. Л. В каком-то смысле – да. Здесь бал правит не опиум, а нефть.

В сердце бескрайней пустыни зазвонил телефон. Не мой – у меня его не было. Хелен достала из кармана сотовый, взглянула на экран, попросила водителя остановиться, выпрыгнула из джипа и отошла шагов на десять. Разговор был напряженный, она прикрывала рот ладонью и время от времени смотрела в мою сторону.

Хелен Макганис не оставила мне времени задать вопрос «почему я?». Мы заняли свои места, и джип поехал на юг, к пустыне, над которой светило утреннее солнце. Хелен велела оператору снимать меня крупным планом, себя она «подверстает» при монтаже. Она удивилась, узнав, что я никогда не смотрел ее передачу, и объяснила, что стремится показать «другую» сторону войны, отрешившись от казенного языка официоза. Решив взглянуть на факты с более человечных позиций, чем собратья по цеху, Хелен готовила репортаж о трех военных, в том числе о женщине – младшем лейтенанте, которые должны будут рассказать о своей жизни и армейской карьере. Я кивнул: понятно…

Она успокоилась, улыбнулась, закончила разговор и сочла нужным пояснить:

– Звонила мой продюсер. Я хотела снимать интервью в вертолете, но она сказала, что нам отказали. Вы тоже против? Это так опасно?

– Вовсе нет… если его не обстреливают.

Хелен отправила длинную эсэмэску.

– Надо же, мы посреди пустыни, а связь есть, – сказал я.

Она удивилась, но комментировать мои слова не стала, произнесла: «Интервью с Ларчем, дубль четвертый» – и продолжила задавать вопросы.

Ее настойчивое желание услышать детальное описание моих ранений и несчастных случаев, в которые я попадал, выглядело странновато. Жизнь любого военного человека подразумевает риск, и идет он на него сознательно, это часть контракта. Я не понимал, чего добивается Хелен.

– Мне бы не хотелось говорить на эту тему.

Она не удивилась и не смутилась, взгляд у нее был понимающий и сочувствующий. Мои подозрения просто нелепы.

Второй раунд состоялся пять дней спустя. Прощаясь, Хелен Макганис сказала: «Надеюсь, мы еще увидимся», но я воспринял это как обычную вежливость. Она протянула руку, энергично встряхнула мою ладонь и на несколько секунд задержала ее в своей. Я не знал, как себя вести. Мы принадлежали к разным мирам: Хелен – звезда журналистики, общается со знаменитостями, на равных беседует с премьер-министром, а я – никто, один из сорока тысяч солдат британского экспедиционного корпуса. Мне и на секунду не приходило в голову, что неизвестный лейтенант способен чем-то ее заинтересовать, но что тогда делать с этими взглядами, улыбками и крепким – не в меру – рукопожатием?

Мое общение с прекрасным полом носило ни к чему не обязывающий характер: романы стремительно начинались и беспечально увядали. Я завербовался и был готов по приказу отправиться на любой континент, провести много месяцев во враждебном окружении, в казарме, куда гражданским доступа нет. Мало кому по нравится жить в вечной тоске и тревоге, предчувствуя разлуку и дурные вести. Возможно, в подобных рассуждениях есть доля лукавства: большинство моих товарищей, с которыми я служил в Ирландии и Афгани стане, обзавелись семьями. Я – «мастодонт», один из последних холостяков моего выпуска. Сказать, что я прошел мимо многих прекрасных женщин, было бы сильным преувеличением. Всякий раз, когда в романтических отношениях нужно было сделать второй шаг, я спрашивал себя: «Ты с ней хочешь провести остаток дней?» Внутренний голос истерически кричал в ответ «нет!». Честно говоря, я не горел желанием остепеняться, моя жизнь вполне меня устраивала. Главное сейчас было вернуть прежнюю физическую форму, восстановительная терапия отнимала все силы – почище тренировок в Лимпстоне. Процесс был мучительным, я по-прежнему хромал и был совершенно глух на левое ухо.

Не могу сказать, что ухватил смысл слов, сказанных Хелен Макганис во время нашей второй встречи. Она пребывала в нетерпении, торопила оператора и водителя. Концепция изменилась: передача должна выйти за рамки «размеренного нарратива», а значит, необходимо переписать синопсис. Я не понял ни слова из произнесенной тарабарщины, но кивнул. Хелен заметила мою глупую улыбку и спросила:

– Вы меня слушаете, лейтенант?

Вопрос «Вы умеете водить танк?» застал меня врасплох. Первым побуждением было ответить: «Да, конечно!» – но я удержался, хотя мне очень не хотелось разочаровывать эту женщину. С этакой небрежной естественностью я напомнил, что служу в Королевском флоте, а бронетанковые части подчиняются командованию сухопутных сил.

Я не без труда забрался в кабину огромного вездеходного грузовика, и Хелен объяснила мне «творческую задачу». Она хотела, чтобы я рассказывал с сигаретой в зубах и рулил одной рукой, выставив локоть в открытое окно и глядя перед собой. Это создаст более непринужденную обстановку. Я сказал, что не курю уже четырнадцать лет, но она отмахнулась и протянула пачку сигарет с ментолом. Сначала оператор снимал с переднего сиденья и с подножки, а потом лег животом на капот и уперся ногой в выхлопную трубу, потому что Хелен понадобился ракурс через ветровое стекло. Я и не предполагал, что операторы – такие ловкие ребята, и осторожно вел машину по каменистой дороге, опасаясь, что он свалится под колеса. Продюсер и звукооператор тоже сидели в кабине.

Хелен Макганис. То, что вы пережили, гражданскому человеку трудно даже представить, а вам как будто все нипочем.

Томас Ларч. Я солдат, мне за это платят.

Х. М. Достаточно?

Т. Л. Нас никто не принуждает рисковать шкурой, такая жизнь нам нравится. Платят, кстати, довольно хорошо, но своим делом мы занимаемся не ради денег.

Х. М. Считаете убийство банальной работой?

Т. Л. Никто не стреляет из удовольствия – только в ответ на нападение, чтобы защитить свою жизнь. Это часть контракта. Кто-то должен делать грязную работу. Без нас Англия давно перестала бы существовать.

Х. М. Вы считаете себя счастливчиком?

Т. Л. Честно? Нет.

Х. М. И тем не менее вы не раз избегали смерти.

Т. Л. Наверное, мой черед еще не настал.

Х. М. Что вы помните о крушении вертолета?

Я судорожно сжал пальцы на руле.

Т. Л. Наш «Морской рыцарь» снизился над горящей заправкой и… всё. Очнулся я в госпитале.

Х. М. Вас объявили погибшим, собирались похоронить. Думаете об этом когда-нибудь?

Т. Л. Нет, только о членах экипажа. Я знал их всех, многие были моими друзьями. Меня часто мучит бессонница, я вспоминаю их, вижу живыми и веселыми. Понимаете? Мне повезло, но хвалиться тут нечем.

Х. М. Не боитесь смерти?

Т. Л. Я о ней не думаю. Не хочу мучиться, как все люди… Но смерть – не повод для страха.

Х. М. А что же она такое?

Я задумался.

Т. Л. Когда отряд ведет бой или попадает в засаду, когда ранят и убивают товарищей, думаешь об одном: «Слава богу, пронесло!» – радуешься, что убили не тебя. Ужасно, да? От снайперов – они могут находиться за два или три километра от вас – укрыться невозможно, только что все были живы, и вот уже чьи-то мозги разлетаются в разные стороны, а ты говоришь себе: «Скройся, если не хочешь стать следующим…» Бронежилеты бесполезны. В Кабуле один парень шел в метре от меня и получил пулю в шею. Почему он, а не я? В Басре я командовал отделением, был на переднем крае. Понимаете? Снайпер не мог не видеть меня в прицел, но выстрелил в голову другому человеку. Я испытал облегчение, а потом терзался, как будто сам убил сослуживца. Почему стрелок выбрал его, а не меня? Этот вопрос задает себе каждый, и никто не находит ответа.

Я не рассказывал об этой боли ни одной живой душе, но почувствовал, что журналистку моя жизнь действительно интересует, и решил излить душу. Она коротко улыбнулась и кивнула.

Х. М. Продолжим… Вы участвовали во многих стычках.

Т. Л. Солдата часто провоцируют, нужно уметь контролировать себя и уметь противостоять врагу, защищая себя.

Х. М. В бельгийском ночном клубе вас пырнули ножом в живот.

Т. Л. Беспокойная тогда выдалась ночка. Я сам был виноват – утратил бдительность, пропустил удар.

Х. М. Наверное, у вас есть ангел-хранитель или вы родились под счастливой звездой?

Т. Л. Глупости! Мне просто чуть больше повезло… а может, кто-то меня бережет.

Х. М. Вы верующий?

И тут я совершил ошибку новичка. Забыв о синопсисе, повернулся к Хелен, задержался с ответом, убрал ногу с педали, и грузовик вильнул. Она подбодрила меня улыбкой. Я с юности не задавал себе этого вопроса и вдруг получил ясный до очевидности ответ – и почувствовал успокоение, снял груз с души и кивнул: «Да».