Глава 8

Загородный дом его матери не был виден за снежными шапками, венчающими низкорослые ели. Дом тоже был невысоким: конек крыши летом выглядывал из-за забора метра на полтора, не больше. Мать предпочла одноэтажное строение с глубоким теплым подвалом, в котором обустроила себе спортзал и небольшой бассейн.

– Очень мне надо на старости лет ломать ноги на лестницах! – фыркала она на все предложения архитекторов. – Один этаж, но какой!

– Какой? – вытягивали шеи архитекторы.

– Просторный.

После долгих переговоров и бесчисленных изменений получилось нечто громоздкое, расползшееся почти по всему участку. Низкорослым елкам еле-еле нашлось место вдоль забора. Машину мать вкатывала от ворот прямо в гараж, въездная дорожка в три метра не считается. Степану парковаться на ее участке было негде, так что свою машину он всегда оставлял за забором. И в сам дом попадал не сразу. Своих ключей у него не было – мстительная прихоть матери. А на его звонки здесь не всегда спешили открывать.

Да он и не часто навещал мать в этом доме. Они встречались все больше на нейтральной территории: в кафе, в ресторанах, в гостях у общих знакомых. В квартире у Степана мать не была ни разу.

– Степа – взрослый мальчик, у него своя жизнь, и ни к чему мне в нее вторгаться, – повторяла она своим приятельницам, боясь признаться, что он не позвал ее к себе ни разу. Ключей от его квартиры у нее тоже, естественно, не было.

Он запер машину, повертел головой, осматриваясь. Других машин не видно, следов их недавнего присутствия – тоже. Значит, мать или одна, или привезла кого-то на своей тачке.

Он вздохнул, вспомнив ее последнее увлечение, на три года моложе самого Степана. Подошел к калитке, позвонил – раз, другой, третий. Тишина.

Спит, что ли? Она здесь, в доме, он это точно знал. По его сведениям, после встречи Нового года мать прямо из ресторана направилась за город. Это было в начале четвертого утра, сейчас пятнадцать ноль-ноль, давно пора было выспаться. Почему же она не открывает?

Степа не выдержал и минут через десять полез через забор. Мать терпеть этого не могла и грозилась сдать его участковому, если он попробует забраться еще раз. Он послушался и пару лет назад прекратил ее пугать.

Но сегодня был особый случай. Сегодня погиб его отец, ее бывший муж. Должна же она об этом узнать.

Он ловко спрыгнул в глубокий снег, обогнул ель и пошел к крыльцу. Отряхнулся еще на ступеньках, потопал громко, похлопал себя по рукавам, стараясь произвести как можно больше шума. Бесполезно, мать на все эти звуки никак не отреагировала.

Не дай бог, заперто. Что ему тогда, назад прикажете ехать? Не станет же он молотить во все окна подряд! А какую комнату мать сегодня выбрала в качестве спальни, можно только гадать. Она любила перемещаться по дому с подушками и одеялом.

Дверь оказалась незапертой. Степан вошел в просторный холл, огляделся. Чисто, тихо, свет нигде не горит.

– Мам! – позвал он негромко и прислушался. Тишина. – Мам, ты дома? Мама!

Где-то хлопнула дверь. Или ему показалось? Шагов слышно не было, зато, он мог поклясться, где-то оглушительно храпели. Значит, мать все же притащила очередного ухажера.

– Мама! – заорал Степан. – Мама, выйди, пожалуйста, ты мне срочно нужна!

– Что голосишь, Степа?

Голос матери, негромкий и властный, заставил его вздрогнуть. Степан повернул голову. Мать стояла в широкой арке, венчающей вход на кухню. В руках – кофейная чашка. Тщательно накрашенная, замысловато причесанная, в бархатном домашнем костюме изумрудных оттенков.

«Значит, храпела не она», – со злостью подумал Степан и натянуто улыбнулся.

– Привет, мам, с Новым годом, – пробормотал скороговоркой, подошел к матери и клюнул ее губами в густо напудренную щеку. – Прекрасно выглядишь.

– Ой, хватит, Степа, ерунду молоть.

Но по скользнувшей по губам улыбке он догадался, что ей приятно.

– Кофе будешь? – спросила мать, кивком приглашая в кухню.

– Да. – Он быстро скинул куртку и пошел за ней. – А кто там храпит, мам?

– Да так, – беспечно махнула она рукой, не оборачиваясь, – ерунда. Не то, что ты подумал… Кстати, Степка, я приготовила тебе подарок! Сейчас принесу.

– Ма, а я не успел, – честно признался он, снова обращаясь к спине матери. Она почему-то упорно не желала поворачиваться к нему.

– Переживу, сынок. – Она скрылась из кухни.

Он налил себе кофе, сел за стол, на ходу отметил, что никаких следов пиршества незаметно. В кухне чисто, в раковине пусто. Может, и правда тот, кто храпит где-то в доме, ничего для матери не значит? Может, уже угомонились, наконец, ее не желающие сдаваться гормоны?

Он успел сделать три глотка, когда она вернулась.

– Вот, детка, это тебе. – Она с грохотом швырнула на стол ключи от машины, села напротив. – Можешь не благодарить.

– Мама!.. Мама, это же!.. – Он по-детски широко улыбнулся, на мгновение забыв, с какой печальной новостью явился. – Мама, это же моя мечта!

– Знаю. Потому и дарю. – Она хмыкнула, посмотрела на него поверх чашки со странным любопытством. – Оформила на себя, а потом перевела на тебя дарственной, чтобы у твоих генералов не было к тебе никаких вопросов.

– Мама, спасибо! – Степа сорвался с места, подлетел к матери, звонко расцеловал в обе щеки. – Вот это сюрприз! Блин, а я без подарка! Прости, ладно? Я исправлюсь, честно! У меня есть одна идея…

– Ах, оставь, сынок, оставь.

Она отстранилась и кивком велела ему вернуться на место. Снова уставилась тем же странным взглядом. Подождала минуты две, смакуя последние глотки кофе, потом со вздохом спросила:

– Что мнешься? Говори.

– Что говорить?

Степан поежился. Портить матери праздничный день печальной новостью очень не хотелось. Тем более сейчас, когда она наслаждалась произведенным эффектом. И потом, он не знал, как эта новость на нее подействует. Они с отцом расставались тяжело. Громко скандалили, мать подолгу и часто плакала. Долгие годы не желала о нем ничего слышать, а Степану так и не простила частых свиданий с отцом.

Во всяком случае, так она сама утверждала, и не раз.

– Говори, зачем пожаловал, – потребовала мать, и глаза ее сделались злыми.

– Понимаешь, ма… – Он замялся, подбирая нужные слова. – Тут такое дело…

– Ни за что не поверю, что ты явился сюда в первый день нового года, чтобы поздравить меня! – фыркнула мать в пустую кофейную чашку и с грохотом поставила ее на стол. – Да еще с пустыми руками! Да еще через забор лез! Степа, что? У тебя неприятности по службе? Ты во что-то вляпался? Говори, не томи. В чем дело?

– Дело в отце, ма, – промямлил Степан и вжал голову в плечи.

Он ненавидел себя за малодушие и трусость, но мать всегда так на него действовала. И не на него одного. Так же точно она подавляла волю отца и всех мужчин, которые у нее случались потом. И волю всех своих подчиненных. Баба из стали – так называл ее покойный отец.

– В отце? – Мать удивленно округлила подведенные глаза. – Степа, при чем здесь твой отец? Мне казалось, эта тема закрыта у нас с тобой раз и навсегда. Давно закрыта! И я…

Она рассвирепела. Человек, плохо ее знающий, ни за что бы об этом не догадался. Но Степа знал ее всю жизнь, поэтому сразу угадал приметы зарождающегося бешенства в ее затяжных выдохах, полуприкрытых глазах и нервном подергивании губ. Еще минута – и мать начнет на него орать. Грубо, жестко, некрасиво.

Он этого не хотел. Ему и так нелегко. Не давая ей распалиться, он произнес главное:

– Его больше нет, ма. Отца больше нет.

– Что?

Ему показалось или она в самом деле ойкнула? Ее тяжелое дыхание странно сбилось, стало коротким и прерывистым. Глаза широко раскрылись. На долю секунды мать показалась ему слабой и ранимой – как многие другие женщины, которых он знал.

– Что? – повторила она незнакомым дребезжащим голосом. – Что ты сказал об отце, Степа?

– Его больше нет, ма. Он… Он умер.

Стоило это выговорить, как сделалось так невыносимо больно, что он впервые почувствовал, с какой стороны груди у него сердце. Ни разу не беспокоило, а тут заныло, и так противно, болезненно. И горло перехватило, и в глазах защипало.

– Ваня умер? – громким шепотом спросила мать, впервые за долгие годы назвав отца по имени. – Но этого не может быть, Степа. У него крепкое здоровье, он недавно проходил обследование.

– Отец? – Степа изумленно уставился на мать. – Проходил обследование? Почему я об этом ничего не знал? Я не знал! А ты знала?

– Да-да, ты не знал, а я знала! – с привычным раздражением перебила она. И тут же заговорила быстро, как будто еще можно было что-то исправить, обогнать беду: – Он просил связать его с нужными врачами, я не отказала. Тебе просил не говорить. Но все оказалось нормально. Я сама звонила потом докторам и узнавала, не надеялась на его честность. Так, возрастное гормональное недомогание. Я еще посоветовала ему больше бывать на воздухе и не засорять голову всяким мусором. От плохих мыслей, знаешь, сынок, сколько болячек… Он не мог умереть, Степа! Не мог!

И его волевая, сильная мать расплакалась! Плечи ее вздрагивали, ладони закрывали лицо. Она плакала и все время шептала:

– Ванечка, Ванечка мой…

Степа вдруг понял, что очень благодарен ей за эти слезы. За неподдельное горе, которое она разделяет с ним.

Они как будто снова стали семьей.

– Мам, не надо.

Он встал, налил воды из стеклянного пижонистого чайника ядовито-оранжевого цвета, подал матери стакан.

– Не надо, мама, не расстраивайся так, пожалуйста. Вы же не общались почти. Даже ненавидели друг друга. Не расстраивайся ты так, мам.

Мать неожиданно стихла. Вытерла слезы ладонями, а ладони о бархатные рукава домашней кофты. Тоже совсем на нее не похоже. Оттолкнула его руку со стаканом. Встала и, старательно пряча от него заплаканное лицо, подошла к окну. Замерла так, спиной к нему минут на пять. Степа тоже оцепенел. Стоял со стаканом непонадобившейся воды, смотрел на мать и не двигался.

– Как, – неожиданно нарушил тишину ее привычно холодный и строгий голос, – как он умер, Степа?

– Его убили, мам. – Снова в горле застрял комок, мешающий говорить. – Подло убили.

– Как его убили? – Голос матери сделался почти механическим, будто говорил робот.

– Раздавили машиной.

– О господи! – Она резко обернулась; лицо с размазавшейся косметикой, искаженное гримасой боли, было страшным. – Его раздавили намеренно?

– Да.

– Как это случилось, Степа? – Взгляд матери остекленел, рот оскалился. – Как? Расскажи мне все!

И он начал рассказывать, что знал. Как отец поехал зачем-то в праздничную ночь по непонятному адресу. Как гулял там по незнакомым улицам в одиночестве. Потом из-за угла выкатилась машина и поехала прямо на него. Ему удалось удачно отскочить в сторону, машина его не задела.

– Отец, по словам очевидцев, побежал не оглядываясь.

– Зачем? Зачем он побежал? – Мать сгорбилась, снова закрыла лицо руками. – Бедный мой…

– Думаю, он хотел добежать до ресторана, там почти рядом. Но не добежал. Он сам себя загнал в ловушку. В трех метрах от входа в ресторан – очень узкая улица. С двух сторон нагребли сугробы снегоуборочной техникой. Взобраться на них он не успел. И добежать до ресторана не успел. Его… Его убили, мам.

Степа неожиданно тоже разрыдался. Подошел к матери, обнял ее за плечи, уткнулся лицом в ее макушку и стоял, всхлипывая.

Отца было очень жаль. И не потому, что тот всю жизнь помогал ему. Сначала с уроками, потом с приемами рукопашного боя, потом с продвижением по службе, когда параллельно со Степаном вел расследование. Мать даже не знала, как тесно он общается с отцом. Но больно сейчас было не поэтому. Просто он был его отцом, единственным человеком, которому Степан доверял без оглядки. Единственным в жизни.

Мать повернулась к нему. Они обнялись и простояли так долго. Она всхлипывала и жалобным голосом просила у него прощения. За безотцовщину с самого детства. За отца, которого бросила, потому что устала от его одержимости. Степан слушал, не перебивая. Такой доверительной близости у него с матерью не было никогда. Разве что в самом детстве, когда он еще не в состоянии был это осознавать.

Потом мать отстранилась и вышла из кухни, велев ему ждать. Ее не было довольно долго. Степан уловил, как стих чужой храп, потом послышался недовольный мужской голос. Через несколько минут кто-то прошелся тяжелым шагом мимо кухонной арки. Хлопнула входная дверь. Ясно, мать выгнала гостя.

В кухню она вернулась только минут через пятнадцать. Строгая, подтянутая, с обновленным макияжем, хотя, как ни старалась, скрыть следы недавних слез не смогла.

Она сразу села к столу. Уставилась на Степана, как на подчиненного. Он знал этот ее взгляд и не раз благодарил судьбу и отца за то, что не поддался на ее уговоры и не стал работать под ее началом. Ему по душе путь, указанный отцом.

– Есть разговор, сын. Серьезный.

– Слушаю, мам.

Степан попытался поймать через стол ее руку, но мать не позволила. Ясно, минута близости прошла. Что за человек! Он сделался серьезным, по ее примеру, запрятал боль как можно глубже.

– Я хочу знать, над чем отец работал в последнее время. – Она уставилась на него.

– Ма, но ведь он давно не работал, – осторожно начал Степан.

– Хватит, Степан! Хватит молоть чепуху! – прикрикнула мать и звонко хлопнула ладонью по столу. – Мне известно, что он помогал тебе. Он параллельно вел все твои дела. Своим продвижением по службе ты обязан отцу. Покойному.

Мать справилась с подступившими слезами довольно быстро. Отдышалась. Посмотрела на Степана с нарастающей неприязнью. И потребовала:

– Говори!

– Мама, честно, ничего такого! Клянусь! У меня сейчас в производстве нет серьезных дел, поверь. – Он не врал. Давнее дело отца – это давнее дело отца, его он своим не считал. – И отца я давно не видел. Созванивались, да. Но видеться не виделись давно. Я даже не знал, что он всерьез занялся своим здоровьем. Ты знала, а я нет! И никаких уголовных дел, поверь!

– Ага. – Мать закусила нижнюю губу, опустила голову, несколько минут была неподвижна, потом глянула на него строго. – А говорили о чем?

– Да ничего серьезного. Вообще ничего такого.

Степа вильнул глазами в сторону арки, разделяющей кухню и холл. Он не знал, нужно ли рассказывать матери о девушке Ольге, которой отец интересовался как дочерью старого врага. А о ее парне, которого убили? И о том, что отец погиб в том же самом месте, что и парень этой девушки?

Можно было бы, конечно, обо всем этом рассказать, если бы эта девушка не нравилась Степану. Мать ведь камня на камне не оставит, превратит жизнь этой несчастной в кошмар. Он знал свою мать. И достаточно разбирался в людях, чтобы понять: Ольга Волгина – лицо, совершенно не заинтересованное. Она просто оказалась дочерью не того человека и случайно попала в точку, где сходятся чужие интересы, больше ничего.

– Хорошо, – нарушила тишину мать. – Если не было ничего серьезного, я хочу знать, о чем несерьезном вы говорили. Давай, Степа, не томи! Или я сама шаг за шагом восстановлю все твои действия за две последние недели, а у меня это получится, ты знаешь, и тогда…

Угроза подействовала.

– Я рассказал отцу, что на даче у знакомых познакомился с симпатичной девушкой. Мы говорили о ней, мам, причем он очень детально все выспрашивал, я даже удивился.

– Ага! – Она выглядела удовлетворенной. – Стало быть, без бабы все же не обошлось. Так, дальше.

– А дальше я узнал, что отец навещал эту девушку, – нехотя признался Степан. – И у них был долгий разговор. А у девушки не так давно парень погиб.

– Парень? Она что же, не успела его схоронить и на дачу отправилась, праздновать? – звонко и зло фыркнула мать.

– Нет, мам. Ты все не так поняла. Она к тому моменту с ним уже рассталась.

Степан тяжело вздохнул. Это то, чего он боялся. Мать сейчас начнет поливать Ольгу грязью, к каждому его слову будет цепляться. А если еще узнает, кем был ее отец…

– Ага! Парень ее бросил, а она отомстила? – Да, мать подтверждала его худшие опасения. – А следом и мужика, который интересовался его смертью, на тот свет отправила, так, что ли? Ты в кого втрескался, Степа? Может, она маньячка какая-то! Может, это она твоего отца машиной переехала?

– Мама! Мама, остановись! – взвыл Степан, закатывая глаза. – Прекрати немедленно! Следствие ведется!

– Кто следователь? – тут же переключилась она.

– Жорка Окунев. Достаточно авторитетный для тебя, да?

Мать сразу стихла. О соперничестве давних приятелей ей не было известно, к Жорке она была настроена вполне приязненно. Как-то даже обедала пару раз с его матерью, еще когда Степа и Жорка учились вместе в университете.

– И что Георгий говорит? – Мать немного сбавила обороты.

– Пока ничего, мам. Версий много, подозреваемых нет, – пожал плечами Степа. И неожиданно для самого себя зачем-то пожаловался: – Я к ней сегодня приехал, а он уже там! И по ходу с ночи там у нее.

– Хороша девица, нечего сказать! – неожиданно развеселилась мать и погрозила ему пальцем. – А ты не ревнуй, не ревнуй! Чем раньше остынешь, тем лучше. Что это за девушка такая, у которой сначала погибает бывший парень, а потом сразу за ним человек, который решился ее навестить? Странно, не находишь? Как зовут-то твою пассию? Что за фифа?

– Никакая она не фифа, мам. Обычная девушка. Красивая, умная. Круглая сирота, что совсем неплохо. Даже наоборот, учитывая… Н-да.

Вовремя он остановился.

– Понятно. – Мать склонила голову к левому плечу, изучающе смотрела на него какое-то время. Потом спросила: – Что-то в ней все же не так, да, Степа? В чем подвох, сын?

– В смысле? С чего ты взяла?

Он энергично провел рукой по гладко выбритому черепу, стараясь локтем загородиться от взгляда матери, который резал лазером.

– Ты упорно не называешь мне ее имя и фамилию, Степа. В чем дело?

– Ой, да ни в чем, ма!

Он повертел шеей, будто разминался. На самом деле не знал, куда деться от всевидящего ока матери.

– Как ее имя и фамилия, Степа? – почти ласково произнесла она.

Она поставила локоть на стол, пристроила подбородок на изящно растопыренной ладошке. Она забавлялась его смущением.

– Ее имя и фамилия тебе ни о чем не скажут, мам. Она не девушка твоего круга, – произнес он со вздохом.

– И все же, Степа?

– Ольга. Ее зовут Ольга. Фамилия Волгина. Ольга Викторовна Волгина.

Уже через секунду он онемел от дикого мата, вырвавшегося из уст матери.

Она никогда не ругалась матом при нем. Она при нем вообще никогда не ругалась. Брала голосовыми модуляциями и взглядом, когда хотела запугать его или выбить почву из-под ног. А тут такое!

– Эту девку зовут Ольга Волгина, я не ослышалась? Степа! Посмотри на меня! – Мать поймала его руку и впилась ногтями в пальцы. – Эта девка – дочь рецидивиста Деревнина? Ты знал об этом?

– Узнал потом. Не сразу, – нехотя признался он и высвободил руку. – Только я не пойму, что это меняет.

– Это меняет все! – заорала она не своим голосом, срываясь с места. – Все меняет! Вон, оказывается, в чем дело! Дай мне немедленно телефон Георгия! Я ему скажу!.. Эту девку нужно арестовать, немедленно! Это она виновна в гибели твоего отца! Она, ее месть! Она мстила твоему отцу за то, что он посадил Витьку Деревнина много лет назад. Посадил за то, что он не совершал!..

Неожиданно мать замерла посреди огромной кухни, как будто споткнулась, и умолкла, точно прикусила язык. Испуганно глянула в его сторону, сжалась вся, пробормотала со стоном:

– На всех на нас грех, Степа. На всех. И смерть ее матери – наш грех. Господи, прости!

– Мам, ты о чем? Чего ты?

– Послушай меня, сынок! Послушай! И сделай так, как я тебя попрошу! – Мать подлетела к нему, обняла сзади за плечи, прижалась щекой к его голове. – На этих людях проклятие, поверь мне! Тебе надо держаться от всего этого как можно дальше! Эта девица, вся эта семья… Это не то, что тебе нужно! Это погубит тебя! Погубит твою карьеру, жизнь!

– Мам, но погиб мой отец, и я обязан…

Но мать не дала ему выговорить ни слова. Закрыла своей ладошкой ему рот и снова заговорила громким, срывающимся на сип шепотом:

– Нет-нет, ты ничего не понимаешь, сынок! Твой отец погиб, но он знал, на что идет. Это был его выбор. А ты не смей, слышишь? Не смей влезать в это дело! Пускай Окунев этим занимается. Это его работа, в конце концов.

– Это мой долг, мама, – возмутился Степа. Высвободился из ее рук, встал, отошел на безопасное расстояние. – Мой долг, мама, найти убийц моего отца! Как ты не понимаешь?

– Это ты не понимаешь! – заорала она, и взгляд ее странно остекленел. – Ты не понимаешь, потому что не знаешь, во что хочешь ввязаться! Это страшное дело, сын! Из-за него твой отец потерял работу, семью, теперь жизнь. Ты хочешь пойти тем же путем?

– Чего я не знаю, мам?

Степа криво усмехнулся. Мать что же, до сих пор считает его желторотым юнцом? Думает, что, дожив до тридцати пяти, он сохранил подростковую наивность? Он не так прост, между прочим. Да и отец ему немало рассказывал.

– Ты не знаешь, что твой отец много лет назад совершил должностное преступление. Страшное должностное преступление, сын!

– Посадил невиновного, ты это имеешь в виду? – Степа слегка качнул головой. – Он посадил преступника, мам. Человека, который ограбил банк и был причастен к убийству охранника. Сам он его убил или подельники – не самое главное. Он был соучастником! И не пошел на сделку со следствием, значит, должен был сидеть.

– О господи!

Мать закатила глаза и качнулась, будто собиралась упасть в обморок. Степа испуганно шагнул к ней. Но тут же был остановлен ладонью, выставленной щитом.

– Мам, ты в порядке?

Он внимательно вглядывался в ее бледное лицо, покрытое густым слоем пудры. Мать плотно сжала губы и уставила задумчивый взгляд в пустоту. То ли жалела, что слишком разоткровенничалась, то ли ругала себя за слабость и слезы в его присутствии. Попробуй угадай, что там у нее в голове.

– В общем, так, – наконец, нарушила она тишину. – Ты сейчас даешь мне слово, что ни за что не полезешь в это дело и забудешь об этой девице раз и навсегда. Или…

– Или что? – перебил он, начиная закипать.

– Или я буду вынуждена просить кое-кого отстранить тебя от занимаемой должности. Ты знаешь, это в моей власти. Я смогу! – Она высоко задрала подбородок и окатила его таким взглядом, что он даже попятился.

Она сможет. У нее такие связи, такие возможности, что сломать ему карьеру для нее – щелчок пальцев. Хм, а не она ли приложила руку к карьере отца в свое время? Или тогда ее на это еще не хватило бы? Или он правда сам облажался?

– Хорошо, – скрипнул Степан зубами и пошел к выходу. – Я сделаю, как ты хочешь. Не стану вмешиваться в следственные действия и попрошу самоотвод.

– Вот и умница. – Мать нагнала его в холле, одобрительно похлопала ладошкой между лопаток. – Я сегодня обзвоню всех, кого нужно, распоряжусь относительно похорон. Будь на связи, сынок.

– Хорошо.

Степан надел пуховик, застегнулся. Подумал, нужно ли поцеловать мать на прощание. Решил, что не стоит: она отстранится, а он будет много дней жить с комплексом отверженного. Так уже было.

– Все, пока, мам.

Он открыл входную дверь. Шагнул за порог. Оглядел территорию. В сгущающихся сумерках снег на участке казался грязно-серым. Низкорослые елки диковинного сорта с нахлобученными снеговыми шапками стояли горбатыми уродцами. Мать отдала за них целое состояние. Спрашивается, зачем? Ни красоты, ни стати в этих деревьях.

Странно, что он подумал именно этими словами. Степа даже вздрогнул. Мать раньше так говорила о его отце.

– Ни красоты, ни стати в тебе, Галкин, – вздыхала она частенько с видимым отвращением.

Странно, что он сейчас об этом вспомнил. И тут же вспомнил еще кое о чем. Притормозил, оглянулся. Мать стояла у распахнутой настежь двери и смотрела ему вслед. Холодно, безучастно.

– Мам, хотел уточнить. – Он сделал шаг в ее сторону. – Ты какое должностное преступление имела в виду? Дело с ограблением банка или что-то еще?

– Почему ты спрашиваешь? – Она сразу занервничала, задергала плечами. – Какое это имеет значение? Тем более сейчас, когда его не стало!

– Ответь! – потребовал он, не отдавая себе отчета, что дико похож на нее сейчас. – Это дело Деревнина или?..

– Нет. Это совсем другая история, сынок. И тебе ее лучше не знать.

Захлопнула дверь, оставив его на заснеженной дорожке посреди участка.

Страшное должностное преступление. Страшное должностное преступление. Страшное. Должностное. Преступление.

Что она имела в виду, черт подери? Насколько он знает, отца уволили из-за того, что он выдвинул версию, ставящую под подозрение кого-то очень влиятельного.

Или нет? Или все началось гораздо раньше? Что за тайны скрывала кроткая улыбка его отца? Что он унес с собой в могилу? Надо бы навестить архив и порыться в делах, которые он вел. И к черту все обещания, данные матери. Он не сможет спокойно жить, пока убийца отца разгуливает на свободе.

А что касается Окунева…

«Не по зубам ему это дело, – подумал Степа, забираясь в машину. – Не по зубам».