Глава 28
Встреча

– Должна признаться, я кое-что не поняла, – сказала баронесса Корф. – О Сезаре Пелиссоне вы узнали от меня совсем недавно. Когда вы успели раздобыть нож, которым он зарезал Сюзанну Менар?

– Неважно, – буркнул Осетров. – Главное, генерал думает, что нож у меня.

– То есть на самом деле орудия убийства у вас нет?

– Даже если так, что это меняет? И без орудия убийства Дассонвилю придется со мной считаться. Кстати, как вы относитесь к тому, что он рассказал о «Красной луне»?

– Его история выглядит вполне правдоподобно.

– Значит, вы не поверили ни единому слову?

– Дело не в том, поверила я или нет. На встречу с вами генерал взял с собой постороннее лицо.

– Чья роль – быть свидетелем и, если понадобится, удостоверить перед третьими лицами, что генерал не рассказал ничего, что могло бы повредить Франции. – Осетров усмехнулся.

– Иными словами, Дассонвиль с самого начала не собирался идти на откровенность. А раз так, большой вопрос, можно ли верить его рассказу.

– Кстати, я заметил, как вы выбрали позицию у двери и все время следили, что делает мсье Дюбуа. А еще до появления Дассонвиля вы позаботились перезарядить свой револьвер. Вы никому не доверяете, госпожа баронесса.

– Я не исключала, что на нас могут напасть, – коротко ответила Амалия.

– Поэтому я привел с собой людей, чтобы этого не случилось.

Баронесса Корф хотела заметить, что вряд ли они остановили бы Дассонвиля, если бы он решился на серьезный шаг, но внезапно поймала себя на мысли, что ей наскучило спорить и вообще хочется поставить в деле точку. А Осетров тем временем продолжал:

– В сущности, Дассонвиль ведет себя именно так, как я и ожидал. Конечно, я не думал, что он возьмет и сразу выложит мне все секреты. Он приперт к стенке и знает, что выхода у него нет, но делает вид, что не сдается.

– Выход есть, – отозвалась Амалия. – Он всегда может застрелиться.

– О нет, Амалия Константиновна. Поверьте мне, генерал не из тех, кто стреляется. А так как он очень дорожит своим сыном, рано или поздно Дассонвиль расскажет мне все.

– Должна признаться, – помедлив, промолвила баронесса Корф, – лично я бы предпочла, чтобы вы отправили его сына за решетку. Он убивает людей, он опасен.

– Люди умирают, это не новость. Большинство вообще живет непонятно зачем, без цели, без смысла, и дохнет точно так же. А Сюзанне Менар просто не стоило шляться по ночам непонятно где. О ее убийстве написали все газеты, но ни один репортер так и не задался вопросом, почему она возвращалась домой в два часа ночи.

Амалия поняла, что Осетров недоволен собой, а некоторые люди так устроены, что когда они недовольны собой, они становятся утомительно резки. Поэтому она предпочла попрощаться с резидентом и покинула кабинет.

В коридоре она столкнулась с ресторатором, о котором, по правде говоря, успела уже забыть.

– Надеюсь, мадам провела у нас приятный вечер? – спросил Лакомб.

– Даже не сомневайтесь, месье, – отозвалась Амалия.

Она попросила вызвать ей экипаж и вскоре вернулась в знакомый особняк на улице Риволи. В глаза ей сразу же бросилось, что никто больше не следил за домом. Ни один агент Дассонвиля не околачивался поблизости, подпирая дерево или прячась за газетным листом.

Почему-то баронесса Корф тотчас же вспомнила слова Багратионова: «Если кто-то слишком быстро идет на уступки, значит, они для него вовсе не важны». И почему-то сразу вслед за ними ей пришло на ум выражение Осетрова «приперт к стенке», сказанное об их противнике. По правде говоря, Амалия вовсе не была уверена, что генерал Дассонвиль находился в столь плачевном положении.

«А что можно сказать обо мне? Только то, что я не оправдала доверия генерала Багратионова. Да, я нашла Сергея Васильевича, но то, что удалось узнать о «Красной луне», никак не поможет спасти Особую службу… И конечно, коль скоро речь идет о фактическом провале, мне придется выслушать немало нелицеприятного, и все мои заслуги и прошлые успехи уже не будут значить ничего. Rien. Niente. Nothing. Nichts … – Она отчего-то вспомнила сверкающие бешенством светлые глаза капитана Дюбуа и усмехнулась. – Поразительно – он вел себя так, словно потерпел поражение первый раз в жизни. Чего стоит одна угроза свернуть мне шею… люди его склада обычно предпочитают словами не разбрасываться. Сергей Васильевич вообще считает, что угрозы – признак слабости… А да ну их всех!»

И, приняв это поистине мудрое решение, Амалия отправилась спать.

Проснувшись на следующее утро, она какое-то время пыталась вспомнить свой сон. Во сне она ходила по зданию, напоминающему огромные универсальные магазины, в которых ей недавно приходилось бывать, но, разумеется, продавцы и товары оказались вовсе не такими, как в жизни.

«Кажется, я даже видела Дюбуа… – Но вспомнить точно никак не удавалось, и Амалия принялась фантазировать: – Он был одет как индеец, с длинными волосами и перьями в них, и предлагал купить мне по сходной цене связку скальпов. Конечно, если вдуматься, я рада, что не убила его, он довольно-таки занятный мерзавец, у которого есть чему поучиться, но… какого черта он делает в моем сне?»

Зазвонил телефон, и Амалия проделала все привычные манипуляции: левой рукой прижала к уху наушник, а правой поднесла к лицу сам аппарат с микрофоном.

– Алло!

– Амалия Константиновна, это Осетров. Вы уже знаете?

Баронесса Корф тотчас обратила внимание на то, что вежливый обычно резидент даже не поздоровался, и насторожилась.

– Что я знаю? – на всякий случай спросила она.

– Сезар Пелиссон застрелился сегодня ночью.

– Застрелился или его застрелили? – осведомилась Амалия после паузы.

– Пока все вроде бы указывает на самоубийство.

Итак, Пелиссон мертв, а значит… Значит, сведения о том, что он совершал убийства, уже не имеют никакой ценности. И значит, у Дассонвиля полностью развязаны руки.

– Он меня переиграл, – мрачно промолвил Осетров. – Мне стало известно, что вчера после нашей встречи генерал отправился вовсе не в театр, а к сыну на улицу Монморанси. О чем они говорили, мне неизвестно, но когда Дассонвиль вышел, он казался взволнованным и споткнулся на тротуаре. Вечером его сын рассчитал всю прислугу и выплатил им даже больше, чем они должны были получить. Когда утром он не явился на работу, к нему послали курьера, но тот не смог достучаться до Пелиссона. Кто-то из соседей вспомнил, что слышал громкий хлопок незадолго до полуночи. В конце концов, дверь сломали и обнаружили труп с простреленной головой… Как вы думаете, госпожа баронесса, он сам решился на самоубийство или ему приказал отец?

– Приказал – нет, вряд ли, – ответила Амалия, поразмыслив. – Посоветовал, настойчиво намекнул… что-нибудь в этом роде.

– Да уж. – Осетров вздохнул. – Никогда я не мог подумать, что Дассонвиль отважится на подобное. Надо отдать ему должное, времени зря он не терял: я объявлен персоной нон грата и мне предписано покинуть Францию в течение двух дней.

– А что насчет меня?

– Официально против вас ничего нет, госпожа баронесса. Но вы наверняка понимаете, что иметь такого врага, как генерал Дассонвиль, – большая роскошь, которую не каждый может позволить.

– Я учту, – мрачно сказала Амалия.

– Хорошо. Приезжайте к нам, для вас есть кое-что.

В посольстве Амалию ждал пакет от Багратионова, в котором генерал требовал отчета о том, чего ей удалось добиться. Подавив соблазн отправить шифрованную телеграмму с текстом «Ничего», Амалия остановилась на другом варианте – «Работа продолжается. Ждите известий». Так как генерал теперь требовал, чтобы в сообщениях использовался новый шифр, у нее ушло едва ли не полчаса на то, чтобы зашифровать два коротких предложения.

Покинув посольство, Амалия задумалась о том, чем ей заняться, и решила отправиться туда, где жил покойный Пелиссон. Улица Монморанси казалась респектабельной и довольно тихой, здесь не было ни омнибусов, ни шумных трамваев, зато попадалось много вывесок ювелирных лавок. Дом, в котором находилась квартира Пелиссона, ничем не выделялся среди прочих. На первом этаже находились ювелирная лавка, булочная и магазин игрушек. Таблички возле входа указывали, что среди жильцов имеются вышивальщица вееров, гравер и доктор. Немолодой консьерж, у которого одна нога была деревянная, стоял на крыльце и, попыхивая трубкой, разговаривал с булочником и молодой женщиной, судя по ее виду – горничной одного из жильцов.

– Репортеры теперь повадились ходить, – говорил консьерж. – И вот что странно: вроде все из разных газет, а вопросы задают одни и те же. Хорошо ли я знал месье Пелиссона, не бросила ли его женщина и не слышал ли я звук выстрела. Откуда же мне слышать? Его квартира в другом конце здания.

– А где его окна? – с жадным любопытством спросила горничная.

В ее тоне чувствовалось неприкрытое торжество, что незнакомый ей Пелиссон, живший как буржуа, имевший приличную работу и вовсе не бедствовавший, умер, а она, только два-три месяца назад покинувшая свою деревню в Берри или Нормандии, жива, здорова и даже не собирается умирать. Амалия собиралась поговорить с консьержем, но теперь, при взгляде на его слушателей, у нее пропала всякая охота. Она резко повернулась, чтобы уйти, и едва не столкнулась с господином, который стоял позади нее.

– Мадам! Я прошу прощения… Боже мой, это вы?

Узнав Марселя Лакомба, Амалия испытала довольно странное ощущение. Вот, к примеру, встречаете вы человека, который вам скорее симпатичен, и вдруг обнаруживается, что он карточный шулер, или бросил жену с тремя детьми, или обобрал беспомощную старушку. По мысли баронессы Корф, появление ресторатора на улице Монморанси именно тогда, когда она сама туда приехала, никак не могло быть простым совпадением, и она не собиралась даже притворяться, что верит в подобные случайности.

– Нет, – твердо промолвила Амалия, глядя в лицо Лакомбу своими безжалостными золотыми глазами, – этого не может быть!

От нее не укрылось, что ресторатор смутился.

– Вы следили за мной? – требовательно спросила Амалия.

– О нет, мадам! – Лакомб смутился еще больше. – Собственно говоря… я приехал сюда из-за некоего Пелиссона.

– Некоего?

– Вы вряд ли его знаете, – поспешно добавил ее собеседник. – Ко мне в ресторан ходит один полицейский, и он сказал мне, что Пелиссон покончил с собой.

– Вам-то что за дело до этого?

Лакомб замялся.

– Видите ли, – проговорил он, – человек, о котором мы говорим, убил мою сестру. То есть я так думаю.

Амалия поглядела на лицо ресторатора, пытаясь уловить хоть малейший признак фальши, – но тщетно. Между Лакомбом и Сергеем Васильевичем было очень мало общего, но все же баронесса Корф уловила нечто знакомое – какую-то нотку, интонацию, гримасу, которая поразительно напоминала о Ломове, а точнее, о его настрое в тот момент, когда он пришел к Амалии и дал ей понять, что враг, некоторым образом придававший его жизни дополнительный смысл, исчез.

– Просто поразительно, – сказала Амалия. – Если вы не против, я приглашаю вас вон в то кафе на углу улицы, и мы поговорим о вашей сестре.

Они сели на террасе, и баронесса Корф спросила себе чашку кофе. Лакомб последовал ее примеру.

– Понимаете, – начал он, – у меня нет никаких доказательств. Помните, я говорил вам, что три года назад унаследовал дело?

– Да, теперь я припоминаю, – сказала Амалия, размешивая кофе.

– Мой отец был женат дважды. – Лакомб едва заметно поморщился. – Моя мать умерла от чахотки, когда мне было десять. Через некоторое время мой отец женился на вдове с капиталом. Она родила ему дочь, а на деньги жены он купил сначала один ресторан, а затем другой. Я не должен был их унаследовать – они должны были отойти Дезире.

– Вашей сестре?

– Да. А потом ее не стало.

– Почему вы думаете, что ее убил Сезар Пелиссон? – спросила Амалия.

– Все произошло во время лодочной прогулки по Сене. Одна из лодок опрокинулась, и Дезире пошла ко дну. Сезар Пелиссон и еще два человека выплыли. Позже девушка, которая плыла в соседней лодке, рассказала мне кое-что. Ей показалось, что она видела, как Сезар держал голову Дезире под водой. Он утопил мою сестру, понимаете? Она плавала очень хорошо, она бы выплыла, тем более что река в том месте была спокойной.

– Боюсь вас огорчить, – вполголоса заметила Амалия, – но с такими подозрениями, да еще со свидетелем, надо идти в полицию.

– Та девушка не была уверена. Она говорила: «Мне казалось». И потом, у нее было не то ремесло, с которым обращаются в полицию. Понимаете, да? Ей бы сказали, что она пытается оболгать почтенного человека.

– Но вы все же ей поверили?

– Я не знал, что думать. Я немного знал Сезара. Он казался таким… ну, знаете, обыкновенным. Мог выпить лишнего, мог взять денег в долг. Я не хотел верить, что он мог… у меня просто в голове не укладывалось.

– А какой резон был Сезару убивать вашу сестру?

– Разве я не упоминал? Простите. Дело в том, что он был к ней неравнодушен. Но она не обращала на него внимания. Она любила другого и была с ним помолвлена. – Лакомб вздохнул. – На похоронах Дезире ее жених потерял сознание. Все жалели его, некоторые уверяли, что он был совершенно раздавлен и считал себя конченым человеком. Но не прошло и полгода, как он женился на другой.

– Мсье Лакомб, я правильно понимаю, что ваша семья не выдвигала против Сезара официальных обвинений?

– Моя мачеха говорила с ним, но он все горячо отрицал. Она недолюбливала меня и объявила, что я просто-напросто все выдумал. Потом ее сразил удар, и она умерла. Отец пережил ее на несколько месяцев. Я больше не общался с Сезаром, у меня хватало хлопот по работе, но… я не мог заставить себя не думать о нем. Чем больше я размышлял о той лодочной прогулке, тем яснее мне становилось, что он виновен. Я поговорил с полицейским, который ходит в мой ресторан. Он сказал, что доказать злой умысел при происшествиях такого рода практически невозможно. Даже если свидетельница поклянется, что видела, как он топил Дезире, Пелиссон заявит, что она все перепутала и он, наоборот, пытался спасти мою сестру. И даже посредственный адвокат сумеет его вытащить.

– Скажите, мсье Лакомб, почему вы приехали сегодня к его дому?

Ресторатор пожал плечами:

– Не знаю. Честно говоря, я ведь бывал тут, и не раз. Все хотел зайти к нему и… хотя бы набить ему морду. Но не решался. Понимаете, мадам, не такой я человек. Даже жена говорит мне, что я бываю чересчур мягким.

– Вы хотели увидеть его мертвым, не так ли? – спросила Амалия.

– Надеялся, да, – пробормотал Лакомб, косясь на нее. – Даже не знаю, как я себе представлял, что меня пустят туда… И почему он выстрелил себе в голову? Он ведь не любил огнестрельное оружие.

– Вот как? Почему?

– Просто не любил. Я знаю, что одно время он увлекался фехтованием и добился недурных результатов. Он говорил, что в холодном оружии есть благородство, а в огнестрельном – нет. Хотя, конечно, он выбрал его, потому что застрелиться ведь проще, чем зарезаться. – Лакомб поежился. – Полицейский, который мне рассказал о его смерти, уверял, что мозги разлетелись по всей комнате. Простите, я, конечно, не должен был упоминать такие ужасы…

– Ничего, – отозвалась Амалия, – я не из пугливых. Зря вы не пьете свой кофе: он тут вполне сносный.

Лакомб поглядел на нее, колеблясь.

– Можно задать вам вопрос? – наконец решился он.

– Какой?

– Я хотел задать его вчера, но так и не решился. – Ресторатор глубоко вздохнул. – Скажите, мадам, как вас зовут?