Глава 21
Триста франков
Ломов вздохнул.
– И вот тут мы подходим к самому интересному вопросу, – без тени иронии промолвил он. – Потому что я вел себя тише воды ниже травы.
– То есть вы никого не убили?
– Даже не пытался.
– Сергей Васильевич, незадолго до того вы находились в Лондоне. – Амалия замялась, так как отлично знала, что ее собеседник вряд ли станет откровенничать о деле, которое ему было поручено. – Не может ли быть так, что ваше пребывание там каким-то образом…
Ломов поглядел на Амалию и укоризненно покачал головой.
– В Лондоне, – объявил он, – я тоже вел себя тише воды ниже травы.
– Неужели?
– Уверяю вас.
– Вы хотите убедить меня, что вы пересекли целый континент для того, чтобы… э… можно сказать, ничего не делать?
– Конечно, госпожа баронесса, у меня было занятие, – ответил Сергей Васильевич с некоторой обидой. – Проследить за тем, чтобы с неким человеком, находящимся в Британии, ничего не случилось. Можете мне поверить, что это бывает даже труднее, чем… ну, скажем, избавиться от кого-то.
– Скажите-ка мне вот что: пока вы охраняли этого человека, вы не могли сделать чего-либо такого, что бы разозлило французов? Допустим, лишили жизни пять-шесть агентов, которыми они очень дорожили.
– Пять-шесть?
– Или сразу дюжину.
– Я польщен, сударыня, что вы обо мне так думаете, – улыбнулся Ломов. – Но вынужден вас разочаровать: все обошлось без осложнений, никто ни на кого не покушался. Так что можете забыть о моем лондонском задании, оно уж точно ни при чем.
– Сергей Васильевич, вы все же чего-то недоговариваете, – промолвила Амалия, не скрывая своего неудовольствия. – Положим, ваше лондонское задание никак не могло встревожить генерала Дассонвиля. Значит, уже во Франции вы допустили какую-то ошибку, после которой у вас начались… так сказать, неприятности.
– Сударыня, – отозвался Ломов с жалящей иронией, – я не допускаю ошибок. Агенты, которые позволяют себе такую роскошь, очень быстро оказываются на том свете.
– Тем не менее вы стали расследовать гибель полковника Уортингтона и увлеклись настолько, что пропустили свой экспресс. А сейчас о вас ходят слухи, что вы будто бы узнали тайну «Красной луны», и из-за этого Дассонвиль полон решимости заставить вас замолчать.
– Какой еще «Красной луны»? Что за вздор?
– Речь идет о проекте, которым занимается виконт де Ботранше. Правда, есть одна проблема: виконт мертв и никакого проекта на самом деле не существует.
– Я вижу, госпожа баронесса, вы не теряли время зря, – пробормотал Сергей Васильевич, с любопытством глядя на Амалию. – Можно узнать, на чем основаны ваши соображения?
– Извольте. Полагаю, будет лучше, если я начну с самого начала.
И баронесса Корф рассказала, как после возвращения из Мадрида она узнала об исчезновении Ломова, как она связала происходящее с дуэлью, как она опрашивала тех, с кем ранее встречался Сергей Васильевич, как она познакомилась с капитаном Уортингтоном и как, наконец, поняла, что он и есть виконт Пьер де Ботранше. Не стала она умалчивать и о визите в Париж генерала Багратионова, а также о том, какие надежды он возлагал на «Красную луну».
– Ну-ну, – протянул Ломов, потирая подбородок. – Лично я полагал, что Петр Петрович все же умнее. – Амалия вопросительно вскинула брови, и ее собеседник пояснил: – В России если кого-то решили сожрать, то все равно сожрут, и никакие заслуги уже не помогут. Странно, что он этого не понимает.
– Боюсь, я не готова оценивать генерала Багратионова с вашей точки зрения, – довольно сухо промолвила баронесса Корф. – Он хочет сохранить Особую службу, и я нахожу его стремление вполне оправданным.
– Службу он хочет сохранить, потому что возглавляет ее, – желчно ответил Сергей Васильевич. – А без нее ему ничего не светит.
– Хорошо, пусть так. Но я не представляю, как мне сообщить ему, что «Красная луна» – вымысел Дассонвиля.
– «Красная луна» существует, – заявил Ломов.
Амалия выпрямилась и недоверчиво посмотрела на него.
– Послушайте, после того, как вы мне сказали, что вам ничего не известно… Значит, у вас есть сведения о ней?
– Никаких. Но если тот англичанин, Скотт, говорил вам, что ее нет, значит, она существует. – Амалия собиралась возразить, но собеседник сделал нетерпеливый жест, и слова замерли у нее на устах. – Вы прониклись к нему симпатией, и он это почувствовал и попытался использовать, чтобы внушить вам то, что ему выгодно. Люди его склада могут говорить правду, но только для того, чтобы запутать вас и под прикрытием правды преподнести нужную им ложь.
– По-моему, вы слишком суровы к мистеру Скотту.
– Само собой, сударыня. Никогда в жизни я не стану доверять человеку, которому поручили доделывать грязную работу за полковником Уортингтоном. Ваш Джереми Скотт может быть молодым, несчастным и вызывающим жалость, но если его поставили на такое дело, значит, сочли достойной кандидатурой. Другой вопрос, что по неопытности он растерялся, и лжевиконт сумел избежать второго вызова на дуэль, симулировав обморок.
– Но раз нет никакого виконта де Ботранше, – возразила Амалия, решив не обращать внимания на слово «ваш», – значит, нет и проекта.
– Как знать? Проектом ведь может заниматься и кто-то другой, если уж на то пошло. Кстати, насчет того молодчика, который сначала изображал виконта, а потом превратился в капитана Уортингтона…
– Вы знаете, кто он на самом деле?
– Так, слышал кое-что. Имя не знаю, только прозвище – Хамелеон. До вашего рассказа я думал, что его способности сильно преувеличены, а теперь… Полковник Уортингтон был крайне опасен, но этот еще хуже, раз справился с ним, не моргнув глазом. В общем, советую вам убить его, как только вы его увидите.
– Боюсь, я вряд ли смогу последовать вашему любезному совету.
– Тогда будьте готовы к тому, что он убьет вас. – Поморщившись, Ломов поправил одну из подушек, на которые опирался, и расположился в кровати поудобнее. – А теперь я должен вам рассказать кое-что. Я никак не мог взять в толк, за что меня преследуют. Лондон исключен, в Париже, конечно, я натворил глупостей, но они никак не тянули на такое внимание со стороны Дассонвиля. Короче, я могу припомнить только одно происшествие, которое выбивалось из общего ряда. Дело было в пятницу. Я повздорил с Виктором Ивановичем, которого Осетров прислал ко мне с выговором, словно я какой-нибудь гимназист. Елагин от греха подальше убрался, а я сидел в номере и чувствовал, как меня распирает от злости. Короче, я не выдержал и пошел шататься по улицам. Выпил там, выпил тут… не подумайте, что я был пьян, Амалия Константиновна. Просто мне докучали кое-какие мысли, и я не знал, как от них избавиться.
– Что за мысли? – спросила его собеседница.
– Разные. – Сергей Васильевич сморщился как от физической боли. – Ладно, я сейчас расскажу вам кое-что. Когда я приехал из Лондона в Париж и услышал, что полковник Уортингтон находится здесь, я почти решил наплевать на правила нашей службы и поквитаться с ним. Один на один, но честно. Поэтому я стал затягивать свой отъезд в Петербург. Как и все, я не сомневался, что он легко разделается с виконтом. А потом я узнаю, что полковник убит. На меня это подействовало… – Ломов запнулся, подбирая нужные слова, – в общем, гораздо сильнее, чем я думал. Я не мог понять, как сопляк, не державший в руках оружия, мог уложить полковника. И вы теперь понимаете, что я был прав, когда подозревал нечистую игру.
– Абсолютно правы, – подтвердила Амалия, чтобы хоть что-то сказать.
– Ну вот. Глупо, наверное, говорить такие вещи, но у меня было ощущение, словно… ну да, словно я лишился близкого человека. Дуэль не давала мне покоя. Я побывал в морге, чтобы убедиться, что убитый действительно полковник Уортингтон. Убедиться-то я убедился, но легче мне не стало. В голову лезли всякие мысли… ну, знаете, о том, куда все девается, когда человек умирает. Только вчера, допустим, был полон сил и его все боялись, а сегодня лежит на столе, и ничего ему не нужно, и сам он никому не нужен. Я же отлично знаю, – перебил сам себя Сергей Васильевич, – что есть темы, над которыми ломать голову бесполезно и бессмысленно. Но смерть Уортингтона так на меня повлияла, что прежние правила, которых я придерживался, словно перестали действовать. Я думал, что его мог убить посторонний стрелок, и даже навестил англичан и доктора Монружа. Они в один голос уверяли, что полковника уложил виконт де Ботранше, и я решил прекратить поиски. Пятница была моим последним свободным днем перед отъездом домой. Мне бы радоваться, а я все думал о Уортингтоне, и самым скверным было сознание, что на его месте легко мог оказаться я. И никто, понимаете, никто не пришел бы ко мне в морг, кроме моего главного врага.
– Значит, вы решили выпить, чтобы все забыть?
– Вроде того. Нет, – поправился Ломов, – забыть я, конечно, ничего не мог. Просто мне стало тоскливо от своего собственного общества. Выпил я в одном месте, выпил в другом, а потом пошел бродить по улицам. Пешком дотащился аж до Райской улицы и тюрьмы Сен-Лазар, которая стоит неподалеку. Вид тюрьмы меня отрезвил окончательно, и я решил, что пора вернуться в гостиницу. В общем, я двинулся обратно, малость заплутал, пару раз свернул не туда и оказался на улице Сен-Мартен.
– Вы могли сесть в наемный экипаж, чтобы вернуться в гостиницу.
– Мог. Но я не очень доверяю экипажам, которыми может управлять кто угодно. Были в моей жизни случаи, когда… И вообще бесполезно теперь рассуждать о том, что я мог сделать. Куда интереснее, что случилось на самом деле.
– А что случилось, Сергей Васильевич?
– Я зашел в церковь.
– На улице Сен-Мартен?
– Да.
– Зачем?
– Понятия не имею. Я устал, мне все надоело. Хотя что я вам рассказываю… Откровенно говоря, я находился в том настроении, когда тянет именно в церковь.
– Из-за мыслей о полковнике Уортингтоне?
– Из-за разных мыслей, скажем так. Я сел на одну из скамей сзади и осмотрелся. Церковь была довольно большая, по-моему, готическая, хотя в стилях я не очень разбираюсь. Служба уже кончилась, и внутри оставалось не больше десятка человек, считая священника. Кто-то собирался уходить, кто-то зажигал свечи, одна женщина о чем-то взволнованно беседовала с кюре, держа за руку больного ребенка, а другая просто сидела возле прохода на одной из передних скамей. Помню, когда я вошел, она обернулась, но я не обратил на это внимания. Потом я решил узнать, сколько времени, и полез за часами. Она снова обернулась, а потом встала и подошла ко мне. Не успел я опомниться, как она уже плюхнулась на мою скамью, подвинув меня.
«Вы всегда опаздываете, мсье?» – спросила она. «Простите?» – пробормотал я. «Ладно, – продолжала эта баба с усмешкой, – я на вас не в обиде. Но я хочу еще триста франков сверх того, что вы мне обещали». Я посмотрел на нее пристально: явно из деревни, не так давно перебралась в столицу, выражение лица – примитивная смесь глупости и хитрости. «Триста франков за что?» – машинально спросил я. «Как за что? – изумилась она. – Дело-то громкое. Он сказал, что был дома, но я точно знаю, что он соврал. Это он убил бедную мадемуазель Менар. У него была кровь на рубашке, когда он вернулся». Тут я решил, что речь идет о каком-то шантаже, и развеселился. «Может, у него кровь из носа пошла? – заметил я. – Это не доказательство». «Вам, репортерам, виднее, – отозвалась баба. – Но доказательство у меня тоже есть. Я же сказала, я точно знаю, что он убил. И я хочу не пятьдесят франков, а триста пятьдесят». Тут я понял, как можно от нее отвязаться. «У меня нет таких денег», – сказал я. «У вас, может, и нет, а у вашей газеты точно есть. Подумайте, мсье. Если до завтра я не получу от вас ответа, то пойду в «Фигаро», вот». С этими словами она встала и гордо промаршировала к выходу. Никто не мог заранее знать, что мне вздумается зайти в церковь, так что провокация исключалась, но сознание, что какая-то мутная особа перепутала меня с репортером, которому она назначила встречу, тоже не добавляло оптимизма. Короче, я убрался оттуда, решив, что происходящее меня никак не касается. А на следующий день, едва я сел в Северный экспресс, стало ясно, что мне не дадут доехать до дома. И теперь я рассказал вам все, чтобы вы попытались разобраться в той чертовщине, которая происходит.
