Назад: 4

Дальше: 6

5

Турецкий и оперы поселились в гостинице. Но не в люксовских апартаментах, которые приготовил им не в меру радушный прокурор Клюев, а в обычном трехместном номере.

Первое время дежурная по этажу упорно пыталась подсунуть им проституток, но, после того как умный Коломиец положил ей на стол журнал «Здоровье» и ткнул пальцем в одну статью, где утверждалось, что внебрачные половые связи формируют у женатых мужчин устойчивый комплекс вины, который в сочетании с повышенной нервозностью, вызванной риском заражения венерическими заболеваниями, может привести к тяжелым депрессивным состояниям, дежурная сдалась, решив, что имеет дело с людьми серьезными.

И попала в самую точку.

Турецкий, Яковлев и Коломиец выходили из номера чуть свет, а возвращались после заката. Перекусывали бутербродами, глотали чай и валились на кровати. Выключатель люстры находился над тумбочкой Коломийца, и он, уже в падении, успевал дотянуться до него рукой, щелкал и с необъяснимым (учитывая его мелкий вес) грохотом шандарахался на жесткий матрац.

Турецкий удивлялся, что это так громко стукнуло в темноте, а Яковлев ворчливо предполагал, что Коломиец промахнулся и упал на пол. А Коломиец уже храпел и ничего не отвечал.

На следующее утро ровно в шесть часов номер оглашался жутким звоном. Это срабатывал будильник в наручных часах Яковлева. Вечером тот всегда забывал снять их с руки, и утром они оказывались прямо под его ухом, так как он любил спать, подложив ладонь под голову.

В принципе среднестатистическому человеку этого было достаточно, чтобы умереть от разрыва сердца.

Но Яковлев не умирал, а только сладко зевал и переворачивался на другой бок.

Он даже не просыпался!

Зато Коломиец аж прямо подскакивал на кровати чуть ли не выше выключателя и действительно валился на пол. («Вот ведь! – усмехался позже Яковлев. – Не вечером, так утром!») Потом Коломиец поднимался и бессмысленно водил подслеповатыми глазами по сторонам. Тут к его умной голове начинало поступать питание, и он понимал, где, как и что, брал с тумбочки очки и шел в ванную.

Но ванную уже занимал Турецкий, который просыпался раньше яковлевского будильника, потому что вечером, ложась в кровать, приказывал себе: «Проснуться в пять пятнадцать!»

И всегда срабатывало.

Потом он выходил, освобождая ванную Коломийцу, шел в комнату, будил Яковлева, вставлял в розетку шнур электрочайника, доставал из холодильника сыр, а из тумбочки хлеб и начинал делать бутерброды.

Минут через десять все уже завтракали и обсуждали план на день.

Так было и сегодня.

– У меня есть кое-какие мысли по поводу того, как выйти на Корнева, – сказал Турецкий, жуя.

– А именно? – осторожно прихлебывая горячий кофе, поинтересовался Коломиец.

Яковлев тоже хотел было что-то спросить, но в этот момент кусок бутерброда как раз проходил по его горлу, и он просто молча уставился на «важняка».

Тот отряхнул руки над расстеленной на столе газетой (крошки посыпались на фотографию мэра, помещенную на первой полосе) и сказал:

– Будем торговать наркотиками!

Вячеслав Витальевич Семенов ощущал себя гением. Он все-таки нашел способ, как извлечь выгоду из сложившейся ситуации.

Впрочем, сначала нужно кое-что пояснить.

Итак, Тула была под ним. Ну еще, конечно, и под Садчиковым, но кто он и кто Садчиков – это ж надо различать...

То есть можно считать, что Тула была по ним.

Но не полностью.

Вернее, полностью, но не так, как бы ему хотелось...

Короче.

В самом центре города вот уже несколько лет функционировал модный молодежный развлекательный комплекс «Розовые сны». Он включал в себя несколько танцполов, два ресторана, ночной клуб, кегельбан и бильярдный зал.

Естественно, его директор Михаил Широков платил дань частному охранному агентству «Меркурий».

И все вроде бы было нормально. Садчиков получал деньги, делил их с Семеновым.

На покушать хватало.

Но, как известно, аппетит приходит во время еды. И именно во время еды (за завтраком) он и разгорелся у Вячеслава Витальевича в полную силу. Он сидел за дубовым столом своего персонального мэрского столового зала, а рядом с ним двигал челюстями, расправляясь с рябчиком, глава его администрации.

– Я вот что думаю, Андрей Петрович... – Семенов отодвинул в сторону серебряную тарелку и посмотрел на Садчикова. – Не пора ли нам эти «Розовые сны» к рукам прибрать?

Изумленный Андрей Петрович чуть не поперхнулся:

– Так они ж уже платят!

– Да ты не понял... – поморщился Вячеслав Витальевич. – Я имею в виду – совсем прибрать. Чтоб собственностью они нашей стали. Чтоб весь доход – нам. Весь! А не какие-то там проценты!

Это говорилось в тот момент, когда весь город был взбудоражен страшной находкой в автосервисе, когда Корнев бегал где-то поблизости, рискуя быть схваченным, когда над мэром и руководителем его аппарата нависла страшная угроза...

– Да ты что? – Садчиков выплюнул так и недожеванного рябчика в тарелку. – Выбрал время!

На первый взгляд его возмущение было оправданным. Но это только на первый взгляд. В том-то и состояла гениальность придумки Вячеслава Витальевича, что он выбрал как раз самое удачное время для того, чтобы прибрать к рукам эти «Розовые сны».

– Дурак! – сказал он Садчикову. – Я выбрал как раз самое удачное время, для того чтобы прибрать к рукам эти «Розовые сны»!

Андрей Петрович непонимающе уставился на него. А мэр пояснил:

– Сейчас внимание всех отвлечено на трупы и Корнева. Телевидение и газеты лишь об этом и твердят. Никитин тоже занимается только этим. И мы под шумок сможем сделать свое черное дело, не привлекая ничьего внимания... – Сказав про «черное дело», Вячеслав Витальевич спохватился и потянулся изящной ложечкой к вазочке с черной икрой.

Садчиков все еще был в сомнениях. Он взял со стоящего рядом овального блюда очередного рябчика, повертел его и положил обратно. Потом посмотрел, как Семенов поглощает икру (с удовольствием и причмокивая), и тоже решил попробовать. Сунул ложечку в возвышающуюся над вазочкой черную горку, подцепил кое-чего и понес ко рту.

– Мы зарегистрируем центр на мою жену! – сказал мэр.

Рука Андрея Петровича дрогнула, ложечка перевернулась, и икра шмякнулась на тарелку рядом с недожеванным рябчиком.

– Как это? – выпучил он глаза.

Не очень-то красиво поступал сейчас Вячеслав Витальевич. Ведь если зарегистрировать развлекательный центр на его жену (читай – на него самого), то тогда... Тогда что же это получается? Весь доход – ему, а Садчикову – жалкие проценты?

– Не бойся... – прекрасно понимая состояние Андрея Петровича, поспешил успокоить его Семенов. – Я тебе нехилый процент определю!

Нехилый? Гм... Ну что ж, если нехилый, то... Садчиков поерзал на стуле. Нет, все равно нехорошо это! Нехорошо!

Он насупился и опустил голову.

Вячеслав Витальевич взял зубочистку и принялся выковыривать что-то из окрестностей зуба мудрости.

– Да не переживай! Со временем мы и на тебя что-нибудь переведем!

Андрей Петрович резко вскинул голову и посмотрел мэру прямо в глаза:

– Со временем? – Он зло усмехнулся. – А почему бы не сейчас? Почему бы не сделать этот центр нашей совместной собственностью?

Вячеслав Витальевич бросил зубочистку в тарелку и глянул на руководителя своего аппарата как на несмышленыша:

– Так шум же поднимется! Представляешь, что будет, если станет известно, что мэр и его первый помощник завладели развлекательным комплексом в центре города?

Андрей Петрович парировал:

– А если твоя жена им завладеет, то шум не поднимется, да?

Вячеслав Витальевич вздохнул с таким видом, как будто ему приходится объяснять азы:

– Моя жена – другое дело. Она лицо самостоятельное. У нее даже фамилия другая. У нее тут бизнес, там бизнес, все тихо-мирно – и никто не связывает ее трудовые успехи с моим именем. Вернее, – хохотнул Семенов, – с моей фамилией. Жена сама по себе, я сам по себе. Встречаемся только в постели. Вот там у нас полное единение!

Когда мэр произнес последнюю фразу, уголки губ Садчикова как-то странно дрогнули, словно он еле сумел сдержать усмешку. Вячеслав Витальевич заметил это и удивленно уставился на него. Андрей Петрович увернулся от этого взгляда, быстро переведя глаза на стоявшую в углу зала мраморную скульптуру полуобнаженной нимфы. Семенов тоже на всякий случай обернулся на скульптуру, но не обнаружил в ней ничего такого, чего бы не было раньше, – тот же греческий профиль, те же покатые плечи, та же приспущенная туника. Тогда Вячеслав Витальевич снова обернулся к Садчикову и нашел того уже вполне уверенным в себе и не отводящим глаз.

«Странный он какой-то сегодня...» – пожал плечами мэр.

Тем не менее он продолжал:

– Ну вот. Все необходимые бумаги наши юристы оформят так, что не подкопаешься. Будто бы выкупила моя супруга контрольный пакет акций этого развлекательного центра и стала, таким образом, его владелицей. Светиться она там много не будет, наймет какого-нибудь управляющего... – Семенов на секунду задумался. – Хоть бы и из твоего «Меркурия»! – бросил он кость Садчикову.

– Хорошо бы! – Тот поднял кость и оживился: – У меня там толковых ребят много!

– Ну вот и хорошо.

На том и порешили.

Удивительно, но в ходе разговора ни Вячеслав Витальевич, ни Андрей Петрович ни разу так и не упомянули о Михаиле Широкове – законном владельце комплекса «Розовые сны». Как будто его и не было вовсе, как будто он и не являлся помехой для осуществления только что озвученного мэром замысла.

А с другой стороны, и правда – что он, являлся помехой, что ли? Да ну, в самом деле... Это же просто смешно...

Яковлев и Коломиец смотрели на Турецкого так, как смотрят школьники на оговорившегося учителя, по словам которого вышло, что Волга впадает не в Каспийское море, а в какое-нибудь Черное. А школьники между тем совершенно точно знают, что это не так, но поправлять учителя стесняются.

Так и Яковлев с Коломийцем. «Что это еще за идея такая – торговать наркотиками?..» – думали они, но вслух ничего не говорили.

Турецкий встал со стула, снял висящий на его спинке пиджак и надел его. Потом шагнул к зеркалу и, поправляя галстук, объяснил отражениям оперов:

– Судя по всему, Корнев вполне может снова выйти, так сказать, в люди, для того чтобы купить наркотики. Вот мы и должны попытаться сцапать его...

Яковлев и Коломиец переглянулись:

– А как?

Александр выровнял узел галстука точно между уголками воротника и повернулся к операм:

– Действовать мы будем следующим образом...

В этот момент во входную дверь постучали. Стук был какой-то неуверенный, но вместе с тем и настойчивый. Турецкий, не договорив, пошел открывать. Опера вытянули шеи в направлении прихожей, в конце которой и находилась эта самая входная дверь. Повернув в замке ключ, Турецкий открыл ее и увидел перед собой вроде бы знакомое лицо, но, кто именно был пришедший человек, «важняк» в первую секунду и не сообразил.

– Я сосед Корнева, – сказал гость. – Ближайший. Вы ко мне недавно заезжали...

– Ах да! – вспомнил Александр.

– У меня есть кое-что для вас...

Турецкий шагнул чуть в сторону, пропуская визитера:

– Прошу.

Сосед Корнева робко зашел в прихожую и в нерешительности остановился, заметив выглядывавшие из комнаты лица оперов.

– Здрасте... – кивнул он им.

– Здрасте... – ответили Яковлев и Коломиец.

– Вы проходите, проходите. – Турецкий чуть тронул гостя под локоть, как бы подталкивая его в сторону комнаты.

Тот сделал несколько шагов и, оказавшись возле оперов, сел на стул, недавно оставленный Александром.

Яковлев и Коломиец с интересом уставились на него, но Турецкий вдруг позвал их в прихожую.

– Вы извините, – приложив руку к груди, сказал он при этом соседу Корнева. – Мы только кое-что закончим... Буквально пара минут.

И когда оперы подошли к нему, он закрыл дверь, отделявшую прихожую от комнаты, и некоторое время что-то приглушенно объяснял за ней Яковлеву и Коломийцу. Когда он снова открыл дверь, оперов в прихожей уже не было.

– Слушаю вас! – входя в комнату, сказал Турецкий визитеру.

И только тут заметил в его руках какой-то сверток.

Наркотики в городе продавали на одной из центральных площадей возле памятника Льву Толстому. Трудно сказать, почему именно это место было облюбовано тульскими наркодилерами для сбыта своего зелья, но вот уже который год они с утра до вечера (да и ночью, бывало) и в снег, и в зной, и в дождь проливной торчали тут под укоризненным взглядом гранитного графа, который, как известно, не только наркотики, а и водочку-то не одобрял, а одобрял плуг в руки – да по полям.

Честно говоря, наркодилеры и сами пошли бы по полям за плугом, но только в том случае, если бы эти поля им затем позволили засеять маковой соломкой. А так как этого им конечно же не позволили бы, они и терлись теперь здесь – на площади, реализуя товар, присланный афганскими коллегами, пользующимися у себя на родине большими предпринимательскими свободами в избранной сфере деятельности.

И анаша, и кокаин, и героин всегда имелись в наличии у тульских наркодилеров. Но в целях безопасности они держали дурь не при себе, а где-нибудь на расположенной поблизости хате.

Для того чтобы купить дозу, надо было подойти к вроде бы без дела шатающемуся по площади молодому человеку и спросить: «Есть че?» Молодой человек осматривал потенциального покупателя с головы до ног, ища подвоха. Если ничего не находил, то отвечал: «Ну че-то есть...» А если опытным глазом просекал в клиенте засланного из ментовки казачка, то широко улыбался ему и говорил о себе почему-то в женском роде: «Я не такая! Я жду трамвая!»

В тот день все было так же, как и в другие дни. Наркодилеры слонялись по площади, с кем-то из обращающихся к ним уходили, кого-то отбривали, жевали резинку и пинали попадавшихся на пути жирных, переваливавшихся с ноги на ногу голубей.

Словом, все было как всегда.

Все, да не все.

На одной из скамеечек, возле дуба, вот уже час сидели два каких-то странных мужика в серых пиджаках. Они закрылись от окружающих газетами и решительно ни на кого не обращали внимания.

Зато окружающие обращали внимание на них.

«Менты, что ли? – перешептывались между собой наркодилеры. – Или конкуренты? А может, просто лохи?»

И так как наркодилеры не замечали, чтобы мужики следили за кем-нибудь из торговцев зельем или выискивали клиентов, то сходились во мнении на последнем предположении – должно быть, это действительно обычные лохи, отдыхающие тут на свежем воздухе.

Лохами были Яковлев и Коломиец. А на скамеечке они сидели потому, что такое указание дал им Турецкий.

– Выслеживайте Корнева! – сказал он.

Александр и сам хотел отправиться на площадь, но из-за внезапно пришедшего корневского соседа остался в гостинице. А оперов, чтобы не терять времени, отправил сюда.

Вопреки мнению наркодилеров, оперы следили абсолютно за всеми и за всем: боковое зрение плюс несколько незаметных дырочек в газетах – вот, как говорится, и весь секрет.

Так что неизвестно еще, кто тут были лохи...

Мало того что Яковлев и Коломиец наблюдали за всем, что происходит на площади, так они еще и кроссворд успевали разгадывать. Причем весьма успешно. Главным образом это была, понятно, заслуга умного Коломийца, но и Яковлев тоже пару раз блеснул эрудицией. Например, он сразу же сказал, что последним словом из пяти букв в пушкинской строчке «выпьем, няня, где же ...» является «кружка», а жену Адама из трех букв звали Ева. Правда, он чуть было не сказал «Ира», но вовсе не из-за вопиющего незнания библейской истории, а просто чтобы пошутить – дело в том, что Ирой звали жену одного их с Коломийцем приятеля – армянина Адама Айрапетовича.

Очень скоро неразгаданным осталось только одно слово.

– Значит, так... – сказал Коломиец, вчитываясь в мелкий шрифт конца колонки «по горизонтали». – Слово из шести букв. Обозначает полное поражение, крах всего. Вторая «и».

– Вторая «и»? – задумался Яковлев. А потом вдруг как-то удивленно посмотрел на Коломийца и спросил: – Точно вторая «и»?

– Да точно, точно... – пробормотал Коломиец, сам сосредоточенно перебирая в голове возможные варианты.

Яковлев кашлянул и чуть нахмурил брови, как будто у него не оставалось другого выхода, как только сказать то, что пришло ему сейчас на ум, хотя он почему-то не хотел этого говорить.

– Ну значит, это... – Тут Яковлев сделал небольшую паузу, после которой все-таки назвал слово из шести букв со второй «и», которое действительно обозначало полное поражение и крах всего, да только вот было совершенно неприличным.

– Ты чего? – ошарашенно уставился на него Коломиец. – Такого в кроссворде быть не может!

– Но ведь подходит? – не сдавался Яковлев.

– Ну подходит...

– Значит, оно и есть! – убедительно сказал Яковлев и еще раз произнес это самое слово, звонко цокнув завершавшей его «ц».

Коломиец насупился, словно делая последнее мысленное усилие, и вдруг, догадавшись, улыбнулся:

– Да нет же! Это слово «фиаско»! Понял? Фиаско!

– А-а... – протянул Яковлев. – Ну да... Как это я сразу не допер...

В течение того времени, когда опера разгадывали кроссворд, они ни на секунду не ослабили наблюдение за площадью.

Но пока оно не принесло им никаких результатов.

После инцидента в ванной Витя притащил Ингу обратно в комнату, бросил на диван и, хлопнув дверью, ушел. В течение последующих дней он приносил ей еду – все тот же хлеб с водой, а под диван сунул накрытый крышкой горшок. Инга несколько раз поднималась, отщипывала немного от нарезного батона и снова валилась на свое ложе.

Сегодня, когда Витя зашел к ней, он застал девушку свернувшейся в калачик под верблюжьим одеялом и не реагирующей ни на какие его слова. Он быстро подошел к ней, растормошил и, убедившись, что она жива, только как будто находится в прострации, заключил:

– Ну что же... Придется опять идти за героином...

Он вышел из комнаты, запер ее на ключ и, пройдя коридором мимо ванной, зашел в расположенное сразу за ней помещение. Помещение это представляло собой нечто вроде театральной гримерки – те же обрамленные лампочками зеркала по стенам, те же туалетные столики, те же вешалки.

Собственно, это и была гримерка.

Витя шагнул к ближайшему туалетному столику, выдвинул ящик и достал из него бороду и усы. Затем сел перед зеркалом, взял стоящий возле него тюбик со специальным клеем, намазал щеки и довольно быстро превратил себя в усатого бородача. Потом немного подумал, сунул руку в другой ящик, покопался там и вытащил кудрявый темный парик. Надел его, покрутил головой перед зеркалом, поправил получше и встал. Уже стоя, достал из кармана рубашки темные очки, закрыл ими глаза и стал похож то ли на хард-рокового музыканта, то ли еще на какого-то такого же альтернативного персонажа.

Он усмехнулся в зеркало и сам не узнал свою усмешку – настолько изменилась теперь его внешность. Довольно хмыкнув, он вышел из гримерки и зашагал по коридору в направлении выхода.

Ехать до памятника Льву Толстому было не так уж и долго.

Яковлев и Коломиец хотели уже было приступать ко второму кроссворду, как к площади подъехал «Москвич», в заднем окне которого показалось усато-бородатое лицо в черных очках.

Оперы напряглись.

Приехавший переговаривался о чем-то с водителем и выходить не спешил. На площадь, однако, тоже не смотрел, будто вовсе и не интересовался тем, что на ней происходит.

До «Москвича» было метров восемьдесят. Яковлев разглядел номер машины.

– Местная... – сказал он Коломийцу.

Задняя дверца «Москвича» открылась, бородач хотел было вылезти, но отчего-то передумал и продолжал сидеть, обсуждая что-то с человеком за рулем.

Оперы начали прикидывать, как отрезать машине путь, если она вдруг тронется с места, так и не высадив подозрительного пассажира.

– Ты дуй через скверик, – говорил Коломиец Яковлеву, – а я – по прямой...

Однако им было ясно, что они все равно не успеют перехватить «Москвич», если тот дернется с места и сразу же примется набирать скорость. А ведь, судя по всему, заметив погоню, водитель может именно так и поступить.

Если, конечно, в машине те, кто боится погони... А если не те? Как узнать? Встать и пойти туда? А вдруг они тут же и уедут?

И Яковлев с Коломийцем продолжали ждать.

Наконец дверца открылась второй раз и бородач полез наружу.

– Что это у него? – спросил Коломиец, сощуривший глаза под толстыми стеклами своих очков.

– Тросточка какая-то... – пробормотал Яковлев. – Белая...

– Белая?

– Ну да... – Яковлев шевельнул развернутой перед собой газетой, как будто отгоняя осу, а на самом деле обеспечивая себе возможность получше присмотреться к вылезающему из машины мужчине.

А тот тем временем уже стоял на асфальте и, выбросив свою белую трость вперед, случайно ткнул ею по скакнувшей за ним из салона собаке. Собака взвизгнула, но тут же и завиляла хвостом, давая понять, что совершенно не обижена на хозяина.

– Ба... – протянул Яковлев. – Да он слепой, что ли?

Коломиец пожал плечами:

– Кто его знает... Тут ко всему нужно быть готовым...

Держа в руке поводок вышагивавшей впереди собаки, мужчина двинулся вперед, постукивая на ходу своей палочкой.

Вдруг из машины выглянул водитель.

– Дядя Гриша! – позвал он мужчину.

Тот остановился и полуобернулся, так, чтобы к машине было направлено его ухо, а не глаза.

– Дядя Гриша, – продолжал водитель, – передайте тете Марусе, что я на днях заеду. Лекарства заброшу.

– Передам, – кивнул мужчина.

Водитель как будто бы собрался снова исчезнуть в салоне, но не исчез, а, наоборот, высунулся еще дальше в окно и добавил таким тоном, каким говорят, когда пытаются напоследок убедить собеседника в том, в чем в результате только что завершившегося спора так и не смогли его убедить:

– Нет, ну может, я все-таки довезу вас до дома? Ну чего вы пешком-то? А, дядя Гриша? Чего вы пешком-то, в самом деле?

Мужчина раздраженно махнул тростью:

– Да сказал же – не надо! Я так дойду! Воздухом хоть подышу маленько! Мне тут до дома-то рукой подать! Через площадь только перейти – и все!

– Ну как знаете... – сказал водитель, после чего снова сел за руль и уехал.

А мужчина направился прямиком в сторону Яковлева и Коломийца.

Те все так же закрывались газетами, но за мужчиной, естественно, наблюдали и видели, что он не подошел ни к одному наркодилеру, да и те не проявляли к нему никакого интереса. Наконец он поравнялся с операми и вдруг остановился.

– Не подскажете, сколько сейчас времени? – спросил он, наклонив ухо к Яковлеву и Коломийцу.

Слепой?!

– У вас газета в руках шелестела, и вы ее чуть встряхнули... – сказал мужчина, когда пауза между его вопросом и ожидаемым им ответом слишком уж затянулась из-за того, что Яковлев и Коломиец ошарашенно переглядывались между собой. – Вот я и понял, что тут кто-то есть...

Что ж, объяснение было принято.

– Ровно одиннадцать! – сказал Яковлев.

– Угу... – промычал мужчина и двинулся дальше.

Но тут оса, которая до этого досаждала Яковлеву, зажужжала возле головы мужчины, он неловко махнул рукой и случайно сбил со своего уха дужку очков. Очки скользнули вперед и полетели вниз. Еще миг – и они упали бы на асфальт и, вполне возможно, разбились бы.

Но быстрый Коломиец дернулся со скамейки и перехватил их.

– Возьмите... – сказал он, вкладывая очки в руку мужчины.

– Спасибо... – пробормотал тот.

Яковлев и Коломиец увидели, что глаз у него нет совсем. Ни слепых, затянутых мутной пленкой, ни глубоко вдавленных и прикрытых дряблыми веками – никаких. На месте глаз розовели две пустые ямки.

– Это я с рождения такой... – грустно сказал дядя Гриша, почувствовав, как замерли Яковлев и Коломиец.

Он снова надел очки и пошел к возвышающемуся позади площади сталинскому дому.

– Не он... – только и осталось проконстатировать операм.

У Инги была не ломка. У нее была депрессия. Витя, который оторвал от подушки ее лицо и по его серому виду заключил, что ей требуется очередная доза, был не прав.

Ничего ей не требовалось.

Мрачные духи, с которыми Инга познакомилась в подвале, сидели где-то и ждали, когда она снова позволит им подойти к себе и сесть рядом на корточки. А она не хотела им этого позволять.

Удивительно, но ее не подгоняла к этому даже привычная боль в позвоночнике. Не было этой боли, вот в чем дело!

Инга повернулась на диване и посмотрела в потолок. Потом чуть согнулась в пояснице, как будто хотела сесть, и тут же снова рухнула.

Боль не появилась.

Странно.

Колики в позвоночнике всегда давали знать о начале ломки. Если их нет, то, значит, и ломка не намечается? Так, что ли?

Инга вспомнила, как усталый профессор Вейцман говорил ее отцу в коридоре нью-йоркской клиники:

– У вашей дочери совершенно уникальное строение мозговых структур, ответственных за привыкание к наркотикам... – Хороший русский бывшего советского эмигранта Вейцмана доносился и до лежащей в палате Инги. Профессор с отцом думали, что она не слышит, а она слышала. – Таких людей, как она, – продолжал профессор, – очень мало. Наркоманами они становятся сразу же после того, как примут любую, даже самую малую, дозу любого, пусть и самого слабого, наркотика. Вылечить их потом практически невозможно... – Тут Вейцман стал говорить как-то быстро, словно поспешно пытался успокоить отца, которого профессорское заключение, должно быть, повергло в состояние шока. – Ну полноте, полноте... – басил Вейцман. – Не все потеряно! Дело в том, что тут есть одна необъяснимая до сих пор загадка...

– Какая? – спросил отец.

– Видите ли... Это невероятно, это не вписывается ни в какие биологические законы, но такие люди, как ваша дочь, при определенных обстоятельствах могут вылечить себя сами. Понимаете, сами! Без медикаментозного вмешательства! Что-то у них в мозгу поворачивается таким образом, что тяга к наркотикам пропадает. Просто начисто пропадает! Для моих обычных пациентов это совершенно исключено. А для таких вот уникумов, как ваша дочь...

– А что это за обстоятельства, о которых вы говорили? – перебил его отец.

Инга услышала, как Вейцман засопел. Он сопел так всегда, когда вынужден был развести руками, не зная, как ответить на какой-либо вопрос:

– Не знаю... Для каждого из них они разные. Например, один мой пациент, у которого строение определенных зон мозга сходно со строением их у Инги, уехал умирать в Гренландию. Просто вот взял с собой сто граммов героина и поехал. Ему, знаете ли, с детства нравились белые медведи и всякая ледяная экзотика. Поселился там у эскимосов, стал жить по их законам... Ну строганину есть, оленей пасти... А один раз медведь на него напал, помял сильно, но не задрал... Эскимосы выходили. Ну, в общем, провел он там несколько месяцев, а потом вдруг и спохватился: «Надо же! А к наркотикам-то меня и не тянет!» Ну пожил там еще немного и домой засобирался. А приехал – так все боялся, что снова наркоманом станет. Но не стал! Вот уже семь лет скоро, как он вернулся оттуда, а тяга так и не появилась! – Здесь профессор кашлянул и продолжил: – А другой пациент до того докололся, что самоубийством решил покончить. Спрыгнул с седьмого этажа и упал на матерчатую крышу кабриолета, прорвал ее и на сиденье шлепнулся. Жив остался, обе ноги, правда, сломал и сознание потерял. Ну, какое-то время в больнице провалялся, а потом приезжает ко мне и говорит: «Ноу проблем, док! Не колюсь больше! Влечение к этому делу исчезло!» Я его спрашиваю: «А в какой момент оно у тебя исчезло-то?» А он мне: «А вот когда я сознание потерял, то явился мне огненный джинн и начал меня щекотать. И так мне эта щекотка не понравилась, что теперь у меня весь «приход» от героина только с ней ассоциируется. И я больше с этим джинном встречаться не хочу!» Причем он до того этого своего джинна боится, что у него не только психологическая, у него и биологическая зависимость от наркотиков пропала. Я проверял на тестах – ничего. Здоровый человек.

Нельзя сказать, чтобы рассказ профессора обнадежил отца. Ему что теперь – отправлять дочку в Гренландию к эскимосам с медведями драться? Или с седьмого этажа ее сбрасывать?

Н-да...

Инга тоже не придала тогда значения словам Вейцмана. Правда, упоминание о джинне несколько позабавило ее. «Вот интересно было бы встретить там кого-то подобного», – подумала она.

И вот встретила. Молчаливые духи не щекотали, но холод, исходивший от них, был для нее в тысячу раз страшнее любой щекотки.

Она больше туда не хотела.

Инга еще раз внимательно прислушалась к своему состоянию. Ни колик, ни мандража, ни характерной для начала ломки рези во внутренних органах.

И ни малейшего желания уколоться. Ни ма-лей-ше-го.

«Вот это да... – удивленно поджала она губы. – Такого я и не ожидала...»

Она вдруг прикинула, сколько уже лежит в этой комнате, и поняла, что ломка у нее должна была начаться еще несколько дней назад. А вовсе не сегодня. Сегодня Инге уже пора бы валяться тут хладным трупом – так долго, по ее меркам, не принимала она дозы.

А ей хоть бы хны!

Правда, разозленные духи все-таки отомстили ее мозгу, в котором, по выражению профессора Вейцмана, «что-то повернулось определенным образом». Духи наслали на него жуткую депрессию, и Инга лежала теперь и смотрела в потолок, безразличная ко всему, даже к факту исчезновения ломки.

Но радоваться духам пришлось недолго.

Скоро Инга впервые за все последнее время ощутила аппетит. Даже не аппетит, а голод – да и не простой голод, а какой-то прямо-таки звериный, хищнический.

Она встала с дивана и подошла к столу, на котором лежали две буханки хлеба. Инга посмотрела на них, как тигр на лань, и, схватив сразу обе, принялась жадно откусывать то от одной, то от другой. Меньше чем за минуту она смолотила весь хлеб и запила водой из пластиковой бутылки. Потом размашисто утерла губы и осмотрелась.

На этот раз комната показалась ей что-то уж больно маленькой. Может быть, потому, что внезапно пробудившиеся в ней силы позволяли Инге делать большие шаги, и в длину, от окна до двери, она насчитала их всего семь.

Ей было тесно.

Она металась, как запертый в клетку зверь. Сходство усиливалось закрывающей окно решеткой.

Да, ее сломать не получится...

А дверь? Может, ей удастся как-то открыть дверь?

Сначала Инга даже подумала, что неплохо было бы попробовать просто выбить эту дверь, ко всем чертям, и не мучиться. Она разбежалась и стукнула в дверь плечом.

Нет. Эта задача не для ее худосочной комплекции.

«Ладно... – сказала себе Инга, потирая плечо. – Тогда посмотрим, что тут за замок...»

И она склонилась над замочной скважиной.

– Та-ак... – пробормотала она. – Ну с таким мы уже встречались...

Около месяца назад Инга, в поисках что бы такое еще продать, открыла шпилькой для волос кладовку в подвале их с Игорем дома. В кладовке ничего подходящего не обнаружилось, зато опыт открывания замков у нее после того случая появился. И теперь он вполне мог ей пригодиться. Потому что этот замок был ну очень похож на тот, в кладовке.

Правда, у нее сейчас не было шпильки...

Инга стала рыскать взглядом по комнате. Может, хоть что-нибудь отыщется? Ну хоть проволочка какая-нибудь или, к примеру, гвоздик...

О! Есть!

На столе стояли небольшие часики. Их тоненькие стрелки – это как раз то, что требовалось.

Инга подскочила к столу, отколупнула закрывающее циферблат часиков стекло и выломала минутную стрелку. Потом чуть согнула ее и вернулась к двери. Сунула стрелку в замочную скважину и принялась поворачивать ее там, приговаривая:

– Ну давай, давай... Ну пожалуйста...

Нет. Никак.

Инга вытащила стрелку, согнула ее чуть по-другому и снова сунула в скважину.

– Та-ак... Крутись... крутись...

На этот раз в скважине как будто бы что-то шевельнулось, но замок все равно не провернулся.

– Да что ты будешь делать... – закусила губы Инга и выгнула стрелку так хитро, что теперь она стала напоминать перекрученный значок фунта стерлингов. Словно подкупая скважину, она пихнула в нее этот денежный символ, чуть нажала и – ну надо же! – замок открылся, как будто и правда купился на эту фальшивку.

Инга толкнула дверь и выскочила из комнаты. Своего похитителя она сейчас не боялась – знала, что он отправился куда-то за героином. «Он-то думал, что у меня ломка и я не обращаю внимания на его бормотание... – усмехнулась Инга. – А у меня никакой ломки-то и нет!» И вдруг Инга вздрогнула и замерла на месте. Но замерла не потому, что заметила или почувствовала нечто страшное, а наоборот – пораженная внезапным счастьем, внезапным осознанием того, что это такое – нет ломки. Еще минуту назад она принимала отсутствие ее страшных симптомов просто как факт, да – неожиданный, да – приятный, а теперь ей наконец стало в полной мере ясно, какое значение все это для нее имеет. И, охваченная радостью, Инга даже подпрыгнула на месте: «Ура!»

Впрочем, причин для веселья пока было мало – она все еще находилась в плену. Инга осмотрелась. Да, в плену, в плену... Хотя что значит – в плену? Из комнаты-то она вырвалась! Она уже вон в коридоре стоит! И сейчас дальше двинется! Так. В одном конце коридора окно с решеткой, в другом – дверь. Ну дверь – это мы уже умеем. Дверь – это нам пара пустяков. К ней и пойдем! И Инга, сжимая в пальцах заветную стрелочку от часов, устремилась в выбранном направлении.

Промучилась она с этой дверью долго. Замок был не такой, как в комнате, Инга пыхтела, уговаривала его, но замок был немецкий, по-русски не понимал, и Инга со своей французской спецшколой не знала, как ей извернуться, чтобы он осознал наконец, как плохо себя ведет.

– Ну не вредничай... – просила Инга, отчаянно вращая в скважине стрелку. – Ну помоги мне выбраться... Я домой хочу... Ну пожалуйста, то есть это, как его... а вот – битте!

Но замок только холодно и отрывисто клацал, как германский фельдфебель: найн!

И не открывался.

В какой-то момент Инга как-то очень уж отчаянно повернула стрелку, и ее тонкий металл не выдержал.

– Вот блин... – вытащила Инга из скважины короткий обломок. – Сломалась...

Да. С этим замком справиться было не так-то просто...

– Что же мне еще такое найти... – огляделась она по сторонам. – И где?

Длинный коридор был пуст. Одна его стена была сплошной, а в противоположной находились три двери. Одна – дверь ее комнаты, другая – ванной (Инга вспомнила недавний инцидент с флаконом и поморщилась, даже потерла ушибленную щеку. «Кстати, – подумала она, – на кой ему нужно было, чтобы я перекрасила волосы?»)... Однако на размышления не было времени. Инга глянула на третью дверь. Она-то, интересно, куда ведет? Инга подошла к ней и потянула на себя ручку. Дверь неожиданно поддалась. «О, не заперто!» – удивилась Инга и заглянула внутрь.

Гримерка.

Елки-палки, да что же это за здание-то? Театр, что ли?

Инга зашла. Быстро посмотрела на себя в зеркало, отвернулась. «Страшна, как не знаю кто... – поджала она губы. – Взлохмаченная вся какая-то... И еще эта повязка на горле...» Ладно, фиг с ней – с повязкой. Горло уже не болит, но сдирать ее некогда. Инга выдвинула ящичек из ближайшего к ней туалетного столика, заглянула. Внутри были какие-то парики. Она пошарила рукой глубже, но больше ничего не нашла. Шагнула ко второму столику, посмотрела содержимое его ящика. Там вообще пусто... Потом дернула ящик третьего столика и сразу же услышала, как внутри что-то громыхнуло. О! Посмотрим... Инга склонилась над ящиком и увидела косметичку, какой-то то ли дезодорант, то ли лак для волос и – самое главное! – пилочку для ногтей! Нормальную такую крепенькую пилочку для ногтей. Ну-у теперь она разберется с этим замком!

В Инге вспыхнула уверенность в том, что еще совсем немного – и она вырвется из заточения. С этой пилкой она что хочешь может сделать! Инга даже обернулась на окно, которое, естественно, и в этой комнате было зарешечено толстыми прутьями. На миг у нее мелькнула авантюрная мысль: может, попробовать перепилить их? Но она не дала ребячеству возобладать над здравым смыслом и двинулась в коридор. Нечего дурить. Надо действовать спокойно и аккуратно.

– Приступим... – сказала Инга, подойдя к двери, и сунула пилочку в замочную скважину.

Витя добрался до площади на общественном транспорте. Сначала ехал на автобусе, потом – на троллейбусе. И там, и там любовался на собственные портреты, наклеенные под потолком, между рекламных плакатиков. Над портретами крупно значилось: «Разыскивается Корнев Виктор Сергеевич, уроженец города Тулы...» Ниже, уже помельче, шел еще какой-то текст, в темных очках Витя не мог его разобрать, как ни силился, однако снимать очки не стал, хотя ему было очень интересно узнать, что же там про него пишут. Интересно-то оно, конечно, интересно, да уж больно рискованно. Рядом с Витей стоял какой-то мужик борцовского вида, который угрюмо говорил своему, судя по всему, приятелю, такому же квадратному бугаю:

– Если б я этого козла встретил, – тут мужик указал своим пальцем, толщиной в шпальный костыль, на Витин портрет, – я б его повдоль разорвал!

Витя поежился.

– А я бы, – добавил приятель бугая, – еще и поперек!

Витя отвернулся и тут же попал в разговор двух теток.

– Вот же изверг... – кивали они на портрет. – Вот же душегуб... Сколько народу сгубил...

«Вообще-то, – насупленно подумал Витя, – то, что я их сгубил – это еще доказать надо!»

Мысль была, конечно, наглая, но, как ни странно, справедливая. Однако для пассажиров все уже было ясно.

– Эх, жалко, что смертную казнь отменили! – сетовал какой-то дядька. – Теперь его, гада, даже если найдут, то все равно не расстреляют...

– Да уж... – гудели все.

Другой дядька успокаивал общественность:

– А менты его сами, еще до суда, шлепнут. А потом скажут, что так, мол, и так – при попытке к бегству...

Витя выразительно кашлянул, но этого никто не заметил.

– Да прям – шлепнут... – махала рукой скептически настроенная дама. – Они его еще и не найдут...

– Конечно, не найдут! – поддержала ее пробивающаяся вдоль прохода кондукторша. – Как пить дать не найдут! – И, не забывая о своих обязанностях, она ткнула в грудь только что вошедшего пассажира: – Так, проезд оплачиваем!

Пассажир показал какое-то удостоверение, на что кондукторша ответила:

– У нас пенсионные недействительны! – и тут же снова отвернулась к даме. – Этого убивца, – кондукторша мотнула головой в сторону Витиного портрета, – даже и искать-то толком не будут!

– Нет, будут! – возразили ей. – Будут! И найдут!

Пассажир, чье удостоверение было только что признано не дающим права на бесплатный проезд, смекнул, в чем дело, и, ввязываясь в разговор, согласился с кондукторшей:

– Этого-то? Да нипочем не найдут! Нипочем!

Благодарная за поддержку кондукторша оглянулась на него и милостиво разрешила:

– Ну ладно уж, езжайте по пенсионному...

Постепенно точка зрения, что «убивца» не найдут, возобладала в салоне, люди посмурнели и уткнулись кто в окно, кто в книжку, а кто просто прикрыл веки – то ли от утомления, то ли от нежелания уступать место держащейся рядом за поручень женщине с ребенком.

Эта тишина понравилась Вите, и он приободрился.

– «Площадь!» – раздался из динамика голос водителя.

Троллейбус остановился, двери его с лязгом сложились, и Корнев вышел на улицу.

Метрах в ста от него возвышался такой же, как и он, бородатый Лев Толстой.

Витя сделал несколько шагов вперед и вдруг остановился, неким шестым чувством уловив неладное. Он еще не понимал, что же именно было неладно на площади, но где-то в левой части его груди потянуло, потом чуть отпустило, и снова порывисто так потянуло, потянуло и вдруг – жжих! – резануло нехорошее предчувствие.

«Что-то тут не так... – оглядел он площадь. – Но что?.. Что?..»

Его взгляд метнулся вправо, потом влево, уперся в одного наркодилера, в другого, в третьего, в шестого... Витя, словно робот из фантастического фильма, будто сканировал их: так, от этого опасность не исходит, от этого тоже, и от этого, и от того... Витя начал изучать прохожих, но и тут ничего не уловил, потом вонзился глазами в продавщицу мороженого, причем выпущенный им флюид был таким сильным, что она чуть не выронила на асфальт подаваемые ею какой-то влюбленной парочке крем-брюле, еле подхватила их в воздухе, испачкала фартук, чертыхнулась и полезла в свой холодильный ящик за новыми брикетиками. Витя оценил парочку, но и она не показалась ему подозрительной...

Так кто же? Кто?!

Оставались неисследованными только два человека. Они сидели в дальнем конце площади на скамеечках и читали газеты... Вроде бы неопасные... Но кто знает?..

Витя выдохнул и поправил очки, именно в эту секунду и решая, что ему делать дальше – двигаться на площадь или немедленно уезжать отсюда.

Турецкий сел напротив корневского соседа и приготовился слушать. Тот развернул свой сверток и достал из него видеокассету:

– Вот.

– Что это?

Сосед кашлянул и начал:

– Помните, я вам говорил, что года два назад к Витькиному дому какая-то черная машина подъезжала? – Сосед дождался утвердительного кивка Турецкого и продолжил: – Во-от. У нас тогда как раз сын с семьей гостил. Я вроде и об этом вам говорил, да?

– Ну-ну, дальше-то что? – поторопил его Александр.

– А дальше – вот! – Сосед постучал ладонью по видеокассете. – Тут все и запечатлено!

– Что именно?

– Как – что? Наша семейная встреча! Сын снимал на камеру! Два года назад снимал, паразит, а привез только вчера. Мы всю ночь смотрели, уписывались! Представляете, там даже есть, как я, пьяный, в трусах по огороду бегаю! – хохотнул сосед.

Турецкий нахмурился:

– Меня, знаете ли, совершенно не интересует, как вы там в трусах...

– Да нет! – мигом посерьезнев, перебил его сосед. – Я же не про то хотел... – Он поправил куцый пиджачок и наконец перешел к главному: – Когда мы на фоне березки снимались, то дом Корнева аккурат за нашими спинами оказался. И тоже в кадр попал! А вместе с ним и та черная машина!

Турецкий аж подался вперед:

– Да?

– Да! – горячо кивнул сосед. – И даже больше того! Сын как раз по этой машине начал объектив настраивать, ну фокус там какой-то, апогей, перигей, хрен его знает чего там, он у меня оператором на телевидении работает и умеет это все делать... Так вот. Он эту машину сначала еще больше отдалил, а потом, наоборот, приблизил. Сильно так приблизил, прямо как рядом она оказалась. И номер на ней виден стал!

– Номер?

– Ага! – радостно подтвердил сосед и огляделся. – У вас видеомагнитофон есть?

Видеомагнитофона в номере не было. Но его можно было заказать у дежурной. И, не теряя времени, Турецкий к ней и направился.

Бородача оперы заметили сразу. Заметили и его колебания, его неуверенность, его переминания с ноги на ногу и даже, кажется, желание смыться.

Естественно, они не знали, Корнев ли находится сейчас на другом конце площади или нет. Пойманный тульской милицией наркодилер утверждал, что Витя Мак Дак ходит теперь в темных очках, с приклеенной бородой и усами. Но ведь он мог уже и сменить маскировку!

А с другой стороны – зачем ему ее менять? Он же не знал, что нарокодилера повязали! А если бы даже Корнев и имел такую информацию, то все равно – он ведь мог и не предполагать, что наркодилер узнал его!

К тому же все наряды милиции в городе были проинструктированы насчет Корнева и бросались теперь к каждому подозрительному и не очень усатому бородачу. За бороду, конечно, не дергали, но документы проверяли очень тщательно, да и темные очки, если таковые были, заставляли снять.

Но наряды милиции не катались на общественном транспорте, вот в чем дело-то...

– По-моему, он уходит... – сказал Коломийцу Яковлев.

– Тогда давай просто подойдем к нему, покажем удостоверения и проверим документы! – предложил Коломиец.

– Давай... – кивнул Яковлев.

Оперы поднялись со скамейки, одновременно сворачивая газеты и пихая их в карманы, и, как бы гуляя, двинулись сначала к памятнику, якобы для того, чтобы прочитать выбитые под ним слова Ленина о зеркале русской революции (одновременно они ни на мгновение не выпускали из вида бородача), потом вообще принялись обходить гранитный монумент вокруг (по пути Коломиец любезно помог какой-то женщине собрать высыпавшиеся у нее из сумки апельсины, а Яковлев рявкнул на уносившегося вдаль скейтбордиста, который и зацепил эту женщину, выписывая на асфальте всякие петли и восьмерки). Затем оперы как бы между прочим и совершенно вроде бы без цели направились в сторону бородача. При этом они ни разу не посмотрели на него, зато несколько раз обернулись на голоногих красоток с ластами в руках, двигавшихся, очевидно, в направлении пляжа, и Яковлев даже послал одной из них воздушный поцелуй, а Коломиец незаметно пихнул его в бок и шикнул: «Не увлекайся». На минутку оперы остановились у лотка с мороженым, где купили по пачке пломбира, развернули бумажки, откусили по кусочку розоватой массы и пошли дальше.

До бородача оставалось не так уж и далеко.

– Только бы не спугнуть его... – держал пальцы крестиком суеверный Яковлев.

– Угу... – отзывался не суеверный и надеющийся только на собственные силы Коломиец. – Только бы не спугнуть...

Но – спугнули.

Вернее, оперы были вроде бы и ни при чем. Просто в какой-то момент бородач вдруг в упор уставился на них, а потом как-то странно вздрогнул, будто что-то почувствовал, и в ту же секунду совершенно неожиданно для Яковлева и Коломийца бросился в сторону от площади, прямо через запруженную автомобилями дорогу. Раздались беспорядочные гудки, жутко заскрипели тормоза, кто-то въехал кому-то в бампер, кто-то помял кому-то крыло, кто-то непристегнутый просто чуть не вылетел через лобовое стекло, когда вынужден был резко остановить машину, чтобы не сбить несущегося через дорогу бородача. В воздухе повис такой ядреный мат-перемат, что ого-го. Яковлев и Коломиец, как две пули – большая, от тяжелого станкового пулемета, и поменьше, калибра где-то пять сорок пять, – понеслись вслед за бородачом. Тот нырнул в находившуюся сразу за дорогой арку жилого дома и устремился во двор. Оперы, огибая, как слаломисты, приостановившиеся автомобили, мчались за ним. Они тоже ворвались в арку и через секунду уже выбежали из нее с другой стороны.

– Где он? – заметался по сторонам Коломиец.

Яковлев осмотрел двор. Он был пустым, только на детской площадке, у карусели, смолил бычок какой-то пацан младшего школьного возраста.

– Эй, мальчик! – подскочил к нему Яковлев. – В этот двор только что бородатый такой мужик забежал. Ты не видел, куда он делся?

Пацан смерил Яковлева полупрезрительным взглядом, сплюнул и через паузу ответил:

– Ну видел...

– Ну и куда? – нетерпеливо выпалил Яковлев.

Пацан важно оперся на металлический каркас карусели и вскинул голову:

– А чирик дашь?

Торговаться с юным вымогателем у Яковлева времени не было, и он готов уже был действительно сунуть ему чирик, как в разговор вдруг вмешался умный и, как оказалось, бережливый Коломиец.

– Не давай ему ничего! – остановил он Яковлева. – Он все равно ни фига не знает!

– Я не знаю?! – вскипел шкет. – Я не знаю?!

– Не знаешь! – повторил Коломиец. – Ты же спиной к арке стоял! Значит, ничего не видел!

Пацан выплюнул бычок, готовясь вступить в серьезный спор:

– Ну и что с того, что спиной? Как он забегал сюда, я не видел, это да. А как выбегал отсюда во-он туда, – он ткнул рукой в сторону одной из четырех окружающих двор арок, – так это я очень даже хорошо видел! А чего ж мне не видеть, когда эта арка прямо передо мной находится... Ой... – Тут пацан закусил губу, поняв, что проговорился.

– Ну вот! – обернулся к Яковлеву Коломиец. – Слышал?

– Ага! – ответил Яковлев, пряча в пиджак уже вытащенный им бумажник. – Погнали!

И они побежали в указанном шкетом направлении. На ходу Яковлев обернулся и крикнул ему:

– И чтоб больше не курил! Увижу – уши надеру!

Шкет еще раз сплюнул, нецензурно выругался и вытянул в сторону Яковлева кулак с выставленным в характерном жесте средним пальцем.

Когда оперы выбежали из арки, то тут же попали в густую толпу двигающихся по тротуару людей.

– Да... – протянул Яковлев. – Кажется, мы его потеряли...

Коломиец ничего не сказал, но по его глазам было ясно, что мысли он имеет сходные.

И вдруг – о чудо!

На противоположной стороне улицы, у ворот крупного мелкооптового рынка, они заметили наряд милиции, который, кажется, только что остановил их бородача. Бородач даже не успел еще вытащить документы, только руку засунул в карман рубашки и милиционеры терпеливо ждали, когда он предъявит им свой паспорт или что там у него еще...

Но тут произошло то, чего оперы совсем уж не ожидали. Бородач вдруг резко выпрямил руку и ткнул двумя растопыренными пальцами прямо в глаза стоявшему рядом с ним сержанту. Тот вскрикнул и, закрыв лицо ладонями, отлетел в сторону. Второй милиционер получил от бородача сильный удар под дых ногой, а когда милиционер согнулся, то на него сразу же обрушился и второй удар – по шее ребром ладони. Еще до того как страж порядка рухнул на асфальт, бородач под визг женщин юркнул в ворота кишащего народом рынка и растворился там среди заросших до глаз мусульманских торговцев, как капелька розового масла в узбекском зеленом чае.

Оперы дернулись через дорогу. И снова визг тормозов, грохот ударяющихся друг о друга бамперов, звон разбитых фар и мат, мат, мат.

Ну а что ж делать-то? Подозреваемого же надо как-то ловить!

Яковлев и Коломиец подбежали к поверженным милиционерам, а тут откуда-то вынырнул еще один наряд, глядь – свои лежат на асфальте, а рядом два каких-то запыхавшихся кента, да кто такие, да ну-ка иди сюда, да ты че, а ты че, – словом, пока суд да дело, пока Яковлев и Коломиец совали им в лицо свои удостоверения и объясняли, что случилось, прошло еще несколько минут. После этого милиционеры передали по рации сообщение: так, мол, и так, все выходы с рынка перекрыть, искать такого-то!

Что ж, стали искать.

Час искали, два искали – нет бородача. Ну в смысле того бородача, который нужен, других-то навалом – больше, чем привезенных ими помидоров.

– Судя по всему, успел выскользнуть до того, как передали сообщение... – хмурились милиционеры.

– Ну все-таки вы уж прочешите лотки и склады еще разочек! – почти уговаривали начальника местного отделения Яковлев и Коломиец, которые и сами принимали в поисках самое непосредственное участие.

– Ну разве что разочек... – раз в третий уже соглашался он.

Но прочесы снова ничего не давали.

По городу тоже был объявлен оперативный план «Перехват», который прошел с тем же азартом, с тем же усердием и с тем же результатом – нет бородача. Впрочем, все прекрасно понимали, что бороду и все остальное он мог и отклеить, но и безбородый и безусый уроженец Тулы Корнев Виктор Сергеевич тоже обнаружен не был.

– Вот паскудство... – процедил сквозь зубы Яковлев, и они с Коломийцем отправились к Турецкому.

Дежурная по этажу без лишних проволочек выдала Турецкому видеомагнитофон и даже предложила на выбор несколько кассет с фильмами – по двадцать рублей за час просмотра. Названия фильмов были многообещающими: «Королева жаркой ночи», «Разврат в Рио» и даже «Графиня Монитекки и ее любимый гнедой жеребец».

– Ну что? – спросила дежурная по этажу. – Берете?

– Спасибо... – ответил Турецкий. – Как-нибудь в другой раз...

Он взял видеомагнитофон и понес его в номер. Когда принес, они с корневским соседом быстро подключили все куда следует и вставили принесенную им видеокассету.

– Поехали... – сказал Турецкий и нажал на пуск.

На экране стоявшего на тумбочке телевизора появилось изображение соседа, который сосредоточенно пил водку.

– Это самое начало! – проконстатировал сосед. – Тут я за здоровье приехавших пью. Вы дальше мотайте.

Турецкий нажал на перемотку.

На экране замелькали какие-то люди, которые тоже пили, очевидно за здоровье теперь уже соседа, ели, потом плясали, потом снова пили, снова плясали, потом в кадре появились перемазанные вареньем дети («О! Внуки!» – умилился сосед), они гонялись по комнате за котом, а тот выгибался и шипел на них. В конце концов дети доигрались, кот кого-то из них царапнул, тут слезы, прибежала мамаша, но наорала не на кота, а на детей и увела их из комнаты. Затем место действия перенеслось на улицу, где пьяный сосед бегал по огороду в цветастых трусах.

– Это я! – довольно ткнул он пальцем в экран, как будто можно было спутать его с кем-то другим.

– Ну когда же машина-то будет? – повернулся к нему Турецкий.

– Уже скоро! – заверил его сосед. – Я вот сейчас поскользнусь и упаду лицом в лужу, а потом меня умываться и переодеваться уведут.

На экране все так и произошло, за исключением того, что умываться и переодеваться соседа не увели, а унесли.

И вот наконец вся семья собралась у березки. Турецкий тут же заметил вдали силуэт легкового автомобиля. Камера тоже выхватила его из общего антуража и сначала, как и говорил сосед, удалила на невиданное расстояние, превратив вообще в какую-то еле различимую точку, а потом вдруг резко приблизила, да так крупно, что оказался виден не только номер автомобиля, а даже и покрывавшие его мелкие пятна грязи.

Номер был тульский.

Турецкий нажал на стоп-кадр и посмотрел на соседа:

– Вы можете оставить эту кассету?

Сосед, не ожидавший такого поворота событий, открыл рот и хотел было сказать что-то вроде: «Да как же это? Да это ж память! Да я ж там в трусах по огороду...» – но тут же сообразил, что кассета действительно нужна следователю, и только махнул рукой:

– А-а... Могу...

В тот день мэр Тулы решил не утруждать себя работой. Еще до обеда он распорядился, чтобы подали машину, и спустился из своего кабинета во внутренний двор мэрии, еле заметным кивком отвечая на широкоулыбочные приветствия попадающихся по пути подчиненных. Когда он вышел на улицу, его водитель распахнул перед ним заднюю дверцу служебного лимузина, и, залезая в салон, Вячеслав Витальевич лениво бросил:

– Домой!

– Слушаюсь! – Водитель закрыл дверцу, обежал машину, сел за руль и тронул черный бронированный «мерседес» с места.

Минут через двадцать лимузин уже въезжал в ворота загородной резиденции Семенова. Остановив машину у порога особняка, водитель повторил свои недавние лакейские действия в обратном порядке – выскочил из машины, обежал ее теперь уже с другой стороны и открыл заднюю дверцу. Мэр вылез, чуть потянулся, разминая затекшие члены, и двинулся вверх по лестнице крыльца, не удостоив водителя ни полвзглядом и никакого указания ему не дав: приедешь, мол, тогда-то.

Впрочем, так у них, кажется, было заведено. Как только Семенов зашел в двери особняка, водитель тут же вернулся за руль и плавно покатил к чернеющим в отдалении воротам гаража.

А Вячеслав Витальевич, оказавшись внутри здания, прошел вдоль просторного холла и шагнул в кабину устроенного тут же лифта. Нажав нужную кнопку, он поднялся на третий этаж, где находилась их с женой спальня, в которой, по его предположениям, и должна была до сих пор нежиться на шелковых простынях его благоверная, которая любила долгий, часов до двух, сон.

Семенов тихо открыл дверь и сунулся было внутрь спальни, как вдруг вздрогнул и чуть не вскрикнул от испуга. Прямо на него, сверкая огромными глазищами, двигалось что-то кроваво-краснолицее с дымящимися ноздрями. Вячеслав Витальевич непроизвольно дернулся в сторону и ударился о косяк.

– Ты что? – удивленно спросило краснолицее существо.

– Тьфу ты... – потер левую половину груди Семенов. – Ну у тебя и маска сегодня... Заикой же можешь сделать!

Существо усмехнулось и быстро прошло в смежную со спальней ванную. Там оно открыло кран и под плеск воды сообщило мэру:

– Это у меня гранатово-вишневая с красной глиной... Мне мой косметолог посоветовал. Сказал, что потрясающе разглаживает морщинки...

Вячеслав Витальевич тем временем прошел к огромной, занимавшей половину спальни, кровати под розовым балдахином и, как был – в костюме, упал спиной на одеяло, выдохнул с облегчением и прикрыл веки. Потом стащил ногами дорогие ботинки, и они со стуком поочередно упали на пол.

Плеск в ванной затих, и Вячеслав Витальевич услышал приближающийся голос существа:

– А еще косметолог сказал, что можно попробовать медово-банановую маску. Отлично подтягивает кожу!

Семенов открыл глаза. Перед ним стояла его жена.

– Ты, Катя, и так хороша! – сказал он.

Это была правда. Смыв маску, Екатерина Илларионовна превратилась в весьма миловидную особу лет сорока с правильными чертами лица и завидной фигурой. Ее кожа имела ровный здоровый цвет, а большие голубые глаза с чистыми белками уже не сверкали среди общего безобразия двумя фонарями. Правда, из ноздрей Екатерины Илларионовны все еще струился сизый дымок, но это, как оказалось, оттого, что она курила.

– Как бизнес? – спросил Вячеслав Витальевич.

– Да так... – неопределенно покачала головой жена. – Нормально вроде...

У нее была сеть небольших художественных салонов по всему городу. Продавались в них изысканные ювелирные украшения, всяческая живопись и изделия многочисленных народных промыслов. Все ее салоны, как то: «Изумруд», «Каприз», «Мечта» и прочие «Лунные элегии» – входили в состав закрытого акционерного общества «Екатерина Оболенская», которое и возглавляла супруга мэра. Почему Оболенская? Да потому что в свое время Екатерина Илларионовна отказалась менять свою звучную девичью фамилию на простецкую «Семенова», заявив, что она-де представительница древнего дворянского рода, а не какая-нибудь там колхозная шушера, хотя была именно колхозной шушерой – работала машинисткой в задрипанном сельсовете, откуда и вытащил ее будущий мэр Тулы, а тогда еще приехавший к ним по распределению практикант – агроном Слава Семенов.

Отработав в колхозе, как тогда и положено было, три года, Слава Семенов вернулся с женой в Тулу и устроился в областное земельное управление. Там он под знаменами наступившей тогда гласности и демократизации сильно продвинулся по карьерной лестнице, критикуя направо и налево прежнее руководство, но умея тем не менее не только гавкнуть, но и лизнуть, когда надо. К тому времени, когда в стране началась приватизация, Вячеслав Витальевич стал уже начальником этого управления и мог практически единолично решать, кому отдавать в аренду лучшие земельные угодья под Тулой.

Понятно, что за короткий период времени он стал очень состоятельным человеком.

Однако его потянуло еще выше, и он занялся политикой. Мэром захотел стать. Связи у него в соответствующих кругах были что надо, а тут как раз при загадочных обстоятельствах погиб прежний мэр (вспоминая об этом, Семенов почему-то всегда загадочно усмехался) – и на волне внезапной народной любви к Вячеславу Витальевичу, вспыхнувшей аккурат после того, как он организовал поставку в Тулу продовольственной гуманитарной помощи из-за границы, он и пришел к власти в городе Левши и знаменитых пряников.

Правда, злые языки утверждали потом, что тушенка из гуманитарного груза оказалась не особо доброкачественной и кто-то, покушав ее, даже вроде бы в больницу загремел с какой-то инфекцией, но слухи эти быстро замяли.

Руководителем своего аппарата Вячеслав Витальевич назначил бывшего начальника городского санэпиднадзора Андрея Петровича Садчикова. Недоброжелатели мэра вменяли ему это в вину, говорили: как же, мол, так – Садчиков уволен за поборы, а его теперь на вторую должность в городе?! Но Семенов в свойственной ему категоричной манере отметал все предъявляемые претензии: «Андрей Петрович стал жертвой подлого оговора и уволен несправедливо!»

Хотя уволен Андрей Петрович был очень справедливо. Правда, еще справедливей было бы его посадить, но улик для этого оказалось недостаточно, несмотря на то что не брал он разве что только борзыми щенками.

Потом Андрей Петрович организовал охранное агентство «Меркурий» – и у него с мэром пошло-поехало...

А Екатерина Илларионовна между тем тоже решила заняться делом. Будучи дамой возвышенных чувств, она с холодным презрением отнеслась к советам мужа открыть колбасный цех и маслобойню и решила посвятить себя искусству. В последнем она, правда, понимала мало, но, как ни странно, бизнес у нее пошел. Вычурные украшения из ее салонов быстро вошли в моду у представительниц тульского высшего света, а полотна местных живописцев с длинноногими оленями, бьющимися рогами на фоне зеленого леса, с удовольствием вешали на стены своих вилл «новые русские».

Впрочем, в своем офисе Екатерина Илларионовна бывала нечасто, вполне доверяя управляющему, а большую часть времени проводила либо в косметических салонах, либо в женских тренажерных залах, либо в любимом итальянском ресторанчике, входящем в состав развлекательного комплекса «Розовые сны».

Вообще, эти «Розовые сны» очень ей нравились. Она любила захаживать там и в бильярдную, и в кегельбан, и даже, несмотря на свои сорок, на молодежную дискотеку, где активно отплясывала на танцполе под присмотром двух здоровенных охранников.

К теме «Розовых снов» и решил перейти лежащий на кровати Вячеслав Витальевич.

– Поедешь сегодня на танцульки-то? – спросил он, зевнув.

Екатерина Илларионовна затянулась длинной дамской сигаретой, элегантно постучала ею по краешку стоящей на журнальном столике серебряной пепельницы и ответила:

– Поеду.

Семенов повернулся на бок, приподнял голову и подпер ее ладонью:

– Хорошо там?

Жена как-то странно на него посмотрела и ответила почему-то не сразу, а только после того, как сделала еще одну затяжку:

– Ну конечно, хорошо... А то ты не знаешь... – При этом она почему-то опустила глаза, словно выискивая что-то на своем роскошном домашнем халате, не то какую-то соринку, не то пепелинку, и, ничего не найдя, зачем-то все-таки отряхнула халат рукой.

– Значит, говоришь, нравится тебе там? – с некой загадочностью, как будто готовясь выдать какой-то сюрприз, посмотрел на нее Семенов.

Екатерина Илларионовна почему-то окончательно смешалась и затянулась в третий уже раз за последние полминуты, хотя такой быстрый темп был явно не для нее.

– Ну нравится, нравится, чего ты? – кашлянув, сказала она, и глаза ее заблестели раздражением.

Семенов встал с кровати, прошелся в носках по комнате, остановился у журнального столика, взял из вазы сливу, съел, бросил косточку в пепельницу, потом подошел к окну и, опершись руками на подоконник, посмотрел во двор.

Жена сосредоточенно следила за мужем, стоя на одном месте и только голову поворачивая в его сторону.

Наконец Вячеслав Витальевич обернулся и Екатерина Илларионовна увидела, что лицо его прямо-таки лучится.

– Что такое? – от неожиданности даже вздрогнув, спросила она.

– Да вот... – пожал плечами Семенов. – Хочу сообщить тебе приятную новость... – Тут он сделал паузу и улыбнулся.

– Какую? – недоверчиво нахмурилась жена.

Вячеслав Витальевич подошел к ней и, кажется, хотел взять ее за руку, но она не проявила встречного желания, а может, просто не заметила двинувшейся в ее сторону ладони мужа, и тогда он сунул руки в карманы и сказал:

– Скоро эти «Розовые сны» станут твоими.

Екатерина Илларионовна часто заморгала:

– Как это?

– Так это! – весело ответил Семенов и, вытащив руки из карманов, заложил их за шею. – Контрольный пакет акций будет переоформлен на тебя.

Обалдевшая госпожа Оболенская хотела что-то сказать, но вдруг вскрикнула и отчаянно махнула рукой. Дотлевший до фильтра окурок, который только что обжег ее палец, шлепнулся к ногам Вячеслава Витальевича. Тот нагнулся, поднял его и аккуратно положил в пепельницу.

– Ну что ты, что ты... – успокаивающе приобнял он жену. – Это же такое хорошее известие, а ты так нервничаешь...

Но тут Екатерина Илларионовна несколько отстранилась от мужа и очень внимательно посмотрела в его глаза, словно выискивая в них какой-то подвох.

– Да что ты, в самом деле? – удивился мэр.

– Нет-нет, ничего... – Екатерина Илларионовна тряхнула головой, отгоняя какие-то не то подозрения, не то черт его знает, что у нее там было в голове. – Все нормально, все нормально...

Вячеслав Витальевич не ожидал такой реакции. Он ожидал от жены бурных восторгов, переспросов: «Нет, ты серьезно?» – воздетых к потолку рук: «О, неужели это правда?» – и всякого такого прочего. А тут: «Все нормально...» Ничего себе – нормально! Да этот развлекательный комплекс миллионы стоит, да такие только в самой Москве и бывают, да что же она – вообще ничего не понимает? Ой, а может, она и правда что-то не так поняла?.. И Вячеслав Витальевич полез к жене с разъяснениями:

– Кать, ты послушай. Если у тебя будет контрольный пакет, то ты...

Но разъяснения оказались излишними. Екатерина Илларионовна, окончательно решив что-то для себя, моментально преобразилась и засияла купленной за бешеные деньги у дантиста белозубой улыбкой.

– У меня будет контрольный пакет? – перебила она посерьезневшего было Вячеслава Витальевича. – Да это же просто фантастика!

Семенов вздохнул с облегчением:

– Ну наконец-то...

И тут действительно начались бурные восторги, переспросы: «Нет, ты это вправду или шутишь?» – закатывания глаз и заламывания рук. Екатерина Илларионовна мотала головой, как бы не веря своему счастью, и бросалась на шею мужу, который тоже улыбался во весь рот и тоже сверкал зубами, – правда, три из них были золотые и несколько по-рыночному «азербайджанили» вполне светский облик Вячеслава Витальевича.

И вдруг Екатерина Илларионовна застыла, пораженная внезапной мыслью.

– Погоди-ка... – вытаращилась она на мужа. – Но как же Широков?

– А что – Широков? – Мэр приподнял брови, как будто не понял смысла вопроса, хотя, естественно, прекрасно все понял, и даже больше того – ждал этого вопроса с самого начала.

Екатерина Илларионовна удивилась:

– Как – что? Он же владелец «Розовых снов»!

– И что дальше? – усмехнулся Вячеслав Витальевич, и от этой его усмешки жене стало не по себе.

– Ты... – широко раскрыв глаза, как будто догадавшись о чем-то, медленно проговорила она. – Ты что с ним сделать хочешь?.. А?..

Семенов вздохнул. «Вот дурак я... – подумал он. – Не надо было ей сегодня об этом рассказывать. Надо было подождать, когда все документы на нее переведут, и принести ей их. Сказать: так, мол, и так – Широков-то помер на днях, вот какое несчастье, представляешь, ну да ничего не поделаешь, все под Богом ходим, к тому же нет худа без добра – я вот для тебя его акции выкупил».

Но Широков пока еще не «помер», и поэтому говорить об акциях было сейчас преждевременно. Поначалу Вячеслав Витальевич не придал этому значения, до того сильным было его желание сделать жене сюрприз, а теперь вот ему стало ясно – поторопился он, поторопился...

– Так я не поняла, – надвинулась на него супруга. – Ты что собираешься с ним сделать?

Семенов поморщился:

– Да ничего я не собираюсь...

Он захотел отвернуться, но Екатерина Илларионовна схватила его за рукав и с неожиданной силой потянула на себя:

– Отвечай!

– Да отпусти ты! – разозлился Вячеслав Витальевич и оторвал от себя ее руку. – Вообще, что ли, уже...

– Это я – вообще?! – взвизгнула жена. – Это ты – вообще!

Вячеслав Витальевич понял, что назревает крупный скандал. Скандал этот был совершенно не нужен мэру, поэтому он направился к кровати, сел на нее и принялся надевать ботинки:

– Потом поговорим. Сейчас мне нужно отъехать по делам...

Никуда ему было не нужно. Но не оставаться же один на один с разъяренной бабой! Вернее, пока еще она не разъярилась, но Семенов знал, какой бывает Екатерина Илларионовна в кульминационные моменты гнева и как метко она может зашвырнуть в него какое-нибудь подвернувшееся под руку блюдо.

Так что теперь согнутый Вячеслав Витальевич сопя зашнуровывал ботинки и прислушивался к тишине, которая возникла в спальне. Эта тишина воистину казалась ему затишьем перед бурей – Екатерина Илларионовна всегда как бы «обмирала» за минутку до того, как ее эмоции выплескивались самым ужасным для супруга образом. Силы она, что ли, копила или злости набиралась – хрен ее знает. Скорее всего, и силы копила, и злости набиралась, потому что в такие моменты мышцы ее как-то напрягались, а лицо меняло цвет с нежно-розового на такой иссиня-красный, что даже гранатово-вишневая маска по сравнению с ним – тьфу.

Поэтому, когда Вячеслав Витальевич, зашнуровав наконец ботинки, поднялся, он даже не стал смотреть в сторону супруги, а прямиком направился к двери спальни. Он уже открывал ее, когда сзади послышался голос жены:

– Слава...

Семенов остановился. Голос был совершенно не таким, какой он предполагал услышать. Не было в нем ни злости, ни возмущения, ни угрозы. А была какая-то странная боль.

Вячеслав Витальевич обернулся и удивился еще сильнее. Жена стояла не красная, а, наоборот, бледная как мел и в глазах ее сверкали не огни ярости, а слезы.

– Ты что это? – даже покачнулся от неожиданности Семенов.

Екатерина Илларионовна умоляюще посмотрела на него и вдруг – вау! – бухнулась на колени.

– Не убивай его! – протянула она руки к мужу. – Пожалуйста, не убивай! – Тут слезы просто ручьями покатились из ее глаз и она шлепнулась на ковер лицом вниз.

– Да что с тобой? – бросился к ней Вячеслав Витальевич. – Что такое-то?

Он поднял жену и перетащил ее на кровать. И сам сел рядом с ней, успокаивая. А она все рыдала:

– Не делай этого! Не надо!

Сначала Семенов даже умилился: «Ну надо же, как она за меня переживает!» Потом насторожился: «А за меня ли она вообще переживает-то, а?» Но тут же и отбросил сомнения: «Ну конечно, за меня! Не за Широкова же!»

Однако скоро слезы жены начали его раздражать. В самом деле, не хватало еще из-за бабьей блажи отказаться от такой затеи!

– Ну хватит, – нахмурившись, сказал он. – Перестань.

Но Екатерина Илларионовна все не унималась:

– Не надо! Не надо!

Тогда Вячеслав Витальевич встал, поправил пиджак и сказал:

– Я уже принял решение. И менять его не намерен.

Жена поперхнулась плачем и закашлялась. Он пошлепал ее по спине и добавил:

– Так что можешь не реветь. Я не меняю своих решений.

Прокашлявшаяся Екатерина Илларионовна снова обрела способность к рыданиям, но не издала ни звука, а только устремила на мужа полный мольбы взгляд. Выдержать его было трудно, но Вячеслав Витальевич выдержал. Причем игра в гляделки длилась не так уж долго – вымотанная плачем супруга дрогнула, бессильно опустила голову и притихла.

– Так-то... – сказал мэр, после чего развернулся и вышел из спальни.

Как только за ним захлопнулась тяжелая дверь, жена подняла голову и прошипела:

– Ненавижу...

Соседа Корнева Турецкий еле выпроводил. Этот говорливый мужичок, распираемый сознанием того, что, отдав кассету, выполнил свой гражданский долг, застрял в дверях и, видя в Александре уже чуть ли не коллегу, рассыпался во всевозможных пожеланиях: «Всего хорошего вам, долгих лет, доброй службы, удачной карьеры и чтоб все пули – мимо, а все ордена – на грудь, и всего, всего, всего...» «Спасибо, спасибо... – приложил ладонь к груди Турецкий, а сам в который уж раз мягко подтолкнул мужичка: – Вам сейчас до конца коридора и направо, там лестница. Не забыли?» «Да не забыл! – махнул рукой мужичок и продолжил: – И еще желаю вам побыстрее поймать этого бандюгу! Душегуба этого, будь он неладен и сто якорей ему в... эту... гм... ну понятно куда». «Понятно, понятно...» – кивнул Турецкий и потянул на себя дверь, пытаясь закрыть ее перед самым носом мужичка, что было, конечно, невежливо, но сколько же можно?! Мужичок выставил на пути двери ногу и пообещал: «Если чего нужно – обращайтесь! Обязательно помогу!» «Хорошо, хорошо! – сказал Турецкий и закрыл-таки дверь. – Фу ты...»

Потом он вернулся в комнату. Так. Ну что, надо узнать, кому принадлежит черный автомобиль с пленки. Александр снял телефонную трубку и набрал номер начальника горуправления милиции.

– Никитин на проводе... – донеслось из трубки.

– День добрый, Павел Тимофеевич... – сказал «важняк». – Турецкий беспокоит.

Витя никак не мог прийти в себя. Его же чуть не схватили сегодня! Если б не везенье, то все. И как он сумел почувствовать в том бугае и коротышке с площади ментов? И главное – в самый последний момент уже с места дернулся. Еще несколько секунд – и они сами бы к нему ринулись! И повязали бы, как пить дать повязали бы – с таким амбалом разве справишься! Он так перелобанит, что покатишься по улице, как колесо, оторвавшееся от машины на повороте, – и быстро и криво! Хорошо, хоть те двое из наряда – сержантик да рядовой – хлипкими оказались... «Интересно, – подумал Витя, – выбил я сержанту хоть один глаз или нет? – Он почесал за ухом. – Хорошо бы, выбил... И хорошо бы – два!»

Витя шел по безлюдной улице на окраине города и озирался по сторонам: никого?

Никого.

Нет, как он все-таки ото всех ушел! А? Чинно ушел, да? На рынке сразу побежал к противоположному выходу, но народу было много, и пробираться сквозь толпу пришлось долго... И когда он оказался на другой стороне, то увидел, что выход уже перекрыт ментами, которые стоят с такими рожами, что сразу понятно: очень им хочется за своих отомстить. Витя тогда чесанул к запасному выходу, но и там дежурили эти крысы... А потом он увидел, как они шастают вдоль лотков, Витя даже пригнулся, но понял, что так вызывает только больше подозрений. Он забежал в туалет, сорвал там бороду и усы, затолкал в унитаз, сунул в карман очки и вышел другим человеком. Но фотографии этого другого были расклеены на всех углах, поэтому он закрыл лицо носовым платком, как будто пораженный внезапным насморком, и устремился к складам. Там стоял груженный какими-то тюками «зил», а водитель, на Витино счастье, куда-то отлучился, и Витя быстро залез в кузов и затаился там. «А вдруг эта машина не уезжает, а, наоборот, разгружаться приехала?» – обожгла его внезапная мысль. Масла в этот огонь добавили и грузчики, которые (он слышал) подвалили к машине и стали обсуждать между собой, кому лезть вверх, а кому оставаться внизу, принимая поклажу. Но тут к ним подбежал какой-то человек, очевидно бригадир, который заорал, что эту машину разгружать не надо, потому что ее только что загрузила другая бригада, в ней мусор и всякая дрянь! (Витя принюхался и только тут почувствовал, что пахнет действительно не духами.) Затем бригадир отправил грузчиков куда-то в другой конец складов и сам пошел за ними, по пути втолковывая, что если по утрам опохмеляться, вместо того чтобы собираться на летучку и слушать его (бригадира) указания, то тогда, конечно, очень легко можно ошибиться, что разгружать, а что, наоборот, загружать. «А если мы не опохмелимся, то вообще ни к чему пригодны не будем!» – резонно возразили грузчики, после чего все стихло. «Уф...» – Витя утер пот и через некоторое время услышал, как хлопнула дверца кабины. «Водитель!» – обрадовался Витя. Шум заведенного двигателя подтвердил его предположение. Машина тронулась, проехала метров сто и остановилась у ворот. «Что там?» – донесся до Вити резкий сухой голос. «Менты!» Витя вжался в ближайший тюк, готовый сколько угодно дышать бившим оттуда тухляком, лишь бы его не нашли. «Там мусор и всякая дрянь!» – повторил слова бригадира водитель. Витя подумал, что под «всякой дрянью» в таком случае можно считать и его. Это было обидно, но до обид ли теперь?! «Проверить, что ли? – Обладатель сухого голоса колебался, и в соответствии с его колебаниями Витино сердце то замирало, то снова начинало биться. – Пожалуй, проверю... – сказал милиционер. И Витино сердце встало. – Хотя – нет... – передумал милиционер. – Ну его... В дерьме ковыряться! – И сердце опять пошло. – Езжай!» – скомандовал страж порядка, и водитель нажал на газ. Машина выехала за ворота и влилась в общий транспортный поток. Еще минуту назад Витя жалел, что не знает ни одной молитвы, а теперь он даже посмеивался над собой: «Ишь ты... Так ведь и верующим недолго стать...» А становиться верующим ему не хотелось. Верующих, говорят, совесть заедает по любому поводу и без повода, а ему такой душевный дискомфорт не нужен... Тем более что толку от этой веры нет никакого. Он вон и без всяких молитв из ловушки выбрался! И теперь вот уезжает от своих преследователей! А куда, кстати, уезжает-то, а? Витя выглянул из-за тюка и осмотрелся. «Ага, к городской свалке направляемся...» – сообразил он.

В принципе это его устраивало. От свалки было не так уж далеко до места, где он прятал Ингу. Поэтому Витя не стал выпрыгивать из кузова на светофоре, а, принюхавшись, выбрал тюк, от которого не так несло всякой хренью, и развалился на нем, заложив руки за голову. Взору открылось выкрашенное в динамовские цвета небо. Витя не любил сочетание синего и белого, поэтому снова надел темные очки и из интереса попытался посмотреть сквозь них на солнце. Однако черное стекло оказалось плохой защитой от слепящих лучей и уже через секунду Витя вынужден был зажмуриться. «Да не устоит мрак пред светом...» – вспомнились ему прочитанные где-то слова. «Устоит...» – не очень-то уверенно, скорее убеждая сам себя, пробормотал Витя. Но на солнце все же решил больше не смотреть.

Между тем «зил» уже подъезжал к месту назначения. Когда он наконец остановился, то, прежде чем водитель вылез из кабины, Витя спрыгнул на землю и пошел себе как ни чем не бывало в нужную ему сторону. Несколько бомжей, ковыряющихся в мусоре, покосились на него, но, не признав в нем конкурента, отвернулись.

Витя покинул свалку и оказался в прилегающем к ней промышленном районе. Тут было жарко и душно. Проезжающие по разбитым дорогам грузовики оставляли после себя клубы серой пыли, которая не оседала на землю и висела сплошным туманом, заставляя шляющихся туда-сюда не то рабочих, не то просто каких-то шаромыжников зажимать носы и щурить глаза. Так поступал и Витя, радуясь, что человек, закрывающий лицо, не вызывает здесь подозрений. Впрочем, скоро он миновал эту промзону и оказался в жилом квартале. Дома тут были маленькие, в основном двухэтажные, построенные еще при генсеке Горохе, кругом шаталась какая-то пьянь и рвань с залитыми бельмами и почему-то в тельняшках. Тут на Витю тоже не обратили никакого внимания, и вскоре он вышел уже почти на самую окраину города. До Инги было рукой подать.

Витя решил привести в исполнение свой план прямо сегодня. Пока эта баба еще не умерла от отсутствия наркотиков. Стоп. Или они от этого не умирают? Да нет, должно быть, умирают, умирают...

Поэтому ему нужно было торопиться. И он торопился. Он делал широкие шаги, почти бежал, а иногда и действительно бежал, путь между ним и Ингой все сокращался, сокращался – и вдруг...

И вдруг он вспомнил, что у него нет самого главного. У него нет краски для волос!

Витя даже остановился. В суматохе он совсем забыл про эту краску. Когда ехал за героином, то думал, что купит ее на обратном пути, но куда там... Хорошо, хоть этот обратный путь у него вообще состоялся!

И тем не менее надо было что-то делать. Витя огляделся. Метрах в пятидесяти от него возвышалось здание универмага. Там краска, конечно, была, но не опасно ли туда идти? Однако другого выхода не было, и Витя направился к магазину.

Инга минут десять вертела пилочку для ногтей в замочной скважине, но так и не сумела нащупать нужное положение – пилочка проскальзывала, соскакивала, царапала нутро замка и никак не зацеплялась. Инга утерла проступивший пот и присела было на пол, чтобы отдохнуть, однако тут же опомнилась и снова вскочила. На отдых не было времени. Она с яростью набросилась на скважину и еще несколько минут потратила на то, чтобы доказать себе очевидное – этот замок ей не по силам. Тут надо было знать тонкости работы с отмычками: где нажать, где отпустить, под каким углом вести, а Инга была в этом деле профаном, действовала наугад, и открыть предыдущую дверь ей удалось только благодаря везению, оставшемуся, судя по всему, в комнате, из которой она недавно выбралась.

Тогда Инга насупилась, опустила голову, будто готовясь к драке, и изо всех сил ударила по двери ногой. Нога заныла. Инга влепила по двери кулаком. Кулак после этого пришлось трясти и потирать. Но Инга не успокоилась. Она двинула по двери второй ногой и тут же – вторым кулаком, а потом еще и лбом. После этого у нее заболело сразу все, а дверь так и осталась стоять, словно плоскогрудый шаолиньский монах-кунфуист, который даже не утруждает себя тем, чтобы врезать противнику, а просто отбивает его удары и ждет, пока тот потеряет силы и свалится. И Инга действительно откинулась спиной на стену и сползла по ней вниз. Потом вздохнула и снизу вверх посмотрела на дверь. Та дразнила Ингу выглядывавшей из замочной скважины пилкой, словно пальцем тыкала в ее сторону: а-а, мол, не сумела со мной справиться! Инга почувствовала, как внутри у нее поднимается просто какое-то цунами злости, которая вот-вот выплеснется и смоет эту дверь, к едрене фене. Впрочем, смоет ли? Не разобьется ли о нее? «Разобьется!» Пилка – указательный палец строго нависла над Ингой, как будто шаолиньский монах хотел на корню пресечь все ее дальнейшие попытки освободиться. «Разобьется! Так что сиди! Ничего у тебя не получится!» Инга в отчаянии скривила губы и вдруг, не поднимаясь с пола, вцепилась в эту ставшую уже ненавистной ей пилку и попыталась выдернуть ее, но та застряла. Тогда Инга, свирепея, начала выворачивать так и не сумевшую помочь ей железку в разные стороны, пытаясь изуродовать ее, смять, сломать. «Мразь! – кричала Инга на пилку. – Мразь!» Пилка гнулась и недовольно скрипела в скважине. «Сволочь! – орала Инга. – Гадина!» Пилка еще резче скрипела. Вдруг – щелк! «Что?..» – даже не поняла Инга, все еще продолжая выворачивать пилку. Щелк! – еще раз донеслось до нее. И дверь открылась. Она подалась вперед под нажимом Ингиной руки, и девушка не удержалась и вывалилась наружу. Потом ошарашенно подняла голову и увидела зеленый сад, в конце которого виднелся кирпичный забор, а в нем – металлическая калитка. От крыльца, на котором она сейчас лежала, к калитке вела вымощенная булыжником тропинка.

Так это что – все? Свобода?

У Инги перехватило дыхание. Она встала на ноги и спустилась по трем ступенькам крыльца. Огляделась. Так, вокруг тоже деревья, цветы какие-то на клумбах, газончик... Впрочем, какая разница, что вокруг? Калитка – вон она, надо к ней и бежать!

И Инга побежала. Через несколько шагов она споткнулась о булыжник, но удержала равновесие, не упала и устремилась дальше. Когда до калитки оставалось всего метра три, за спиной Инги раздался какой-то непонятный звук. Она резко обернулась, сразу приготовившись невесть к чему, но оказалось, что это всего-навсего скрипнула на ветру дверь. Инга вздохнула с облегчением и подскочила к калитке. Калитка была невысокой – едва доходила Инге до плеча. За ней взгляду беглянки открылась ровная асфальтовая площадка, очевидно для автомобилей. Инга подергала калитку. Заперто. «Фигня! – подумала Инга. – Перелезу!» Она огляделась по сторонам, ища, что бы такое подложить под ноги. Может, подтащить булыжник? Так, ближний не подойдет – маленький, вон тот, который подальше, – наоборот, большой, не дотащить. Тогда Инга осмотрела сад повнимательней и вдруг, заметив что-то, замерла. Нет, она не нашла необходимую ей сейчас подставку, ее внимание привлекло нечто другое... С минуту она как-то нерешительно потопталась у калитки, обдумывая только что родившуюся у нее идею, а потом неожиданно направилась в глубь сада.

Шагая к универмагу, Витя то и дело поправлял очки, как будто бы для того, чтобы получше держались, а на самом деле – чтобы загородить кистью лицо. Вокруг сновал народ, и осторожность не казалась Вите лишней. Зайдя в универмаг, он прочел в висящем на стене указателе отделов, что косметика и парфюмерия продается на втором этаже. Он ступил на узкую лестницу, предварительно пропустив спустившуюся с нее женщину с ребенком (она сказала «спасибо», он отвернулся), поднялся на второй этаж и толкнул стеклянную дверь благоухающего ароматами отдела. Покупателей не было. За прилавком сидела продавщица и разглядывала глянцевый журнал. Витя шагнул ближе и, поправляя очки, спросил:

– Краска для волос есть?

– Нет, – не поднимая головы ответила продавщица.

Витя почувствовал рядом чье-то дыхание. Он полуобернулся и увидел, что возле него стоит сухая, морщинистая тетка Досада, которая собирается запрыгнуть к нему на плечи, чтобы он понес ее далеко-далеко. Однако продавщица перелистнула страницу и спугнула тетку следующей фразой:

– Краску скоро принесут. Ее только что привезли и сейчас разгружают...

Досада тут же и исчезла.

Продавщица зевнула и наконец удостоила Витю взглядом. Витя поспешно принялся поправлять очки, причем теперь уже двумя руками.

– Какая вам нужна-то? – спросила продавщица.

– Светлая, – глухо ответил спрятавшийся за ладонями Витя.

– Светлой не будет! – отрезала продавщица.

– Как?.. – опешил Витя.

– Так! Она уже не в моде!

Тетка Досада снова начала вырисовываться в воздухе.

– Тьфу ты... – пробормотал Витя.

Досада протянула к нему костлявые руки, намереваясь опереться на Витины ключицы и ловко оседлать его в мощном прыжке. Затем она оттолкнулась от пола худыми ногами и уже подлетела где-то на полметра, как вдруг была сбита неожиданной репликой продавщицы:

– Ну один пакетик, может, и найдется. Поставщики обычно суют его в ящик, чтобы стоял на витрине для рекламы.

Тетка Досада шлепнулась на пол, больно ударилась пятой точкой и, потрясая кулаками, исчезла.

– Ну вот и хорошо... – с облегчением буркнул Витя и повернулся к окну. Оно было открыто настежь, и за ним открывался вид на магазинные задворки: мусорку, гараж и склад. У склада действительно разгружалась какая-то машина. Грузчики, еще более ленивые, чем на рынке, вытаскивали из кузова ящики, сопровождая свои действия незамысловатыми шутками-прибаутками, непригодными, впрочем, для воспроизведения в печатном виде.

Витя украдкой покосился на продавщицу. Та снова уткнулась в свой журнал и не обращала внимания ни на что вокруг.

Ободренный этим обстоятельством, Витя прошелся по отделу, стараясь тем не менее держаться к продавщице спиной – мало ли что... Он бегло осмотрел витрину, задержался у огромного, в два ведра, флакона с духами, удивленно поцокал языком, хотел даже спросить: «И сколько же такой стоит?» – но заткнулся на полузвуке, решив не тревожить лишний раз увлеченную чтением труженицу прилавка.

Он отошел от флакона и скользнул взглядом по висящим на стене рекламным плакатам. На одном из них изгибалась на фоне моря смуглая худая купальщица с черной косой (Витя брезгливо фыркнул), на другом блестел натертыми маслом бицепсами квадратнолицый культурист. Не найдя для себя ничего интересного, Витя шагнул дальше.

И замер.

Рядом с плакатами висела его фотография. Надпись под ней гласила: «По подозрению в совершении особо тяжкого преступления разыскивается уроженец города Тулы Корнев Виктор Сергеевич. Если Вы располагаете какой-либо информацией о его местонахождении, звоните ноль два».

Витя невольно полуобернулся на продавщицу. Та читала себе и читала. Тогда он приблизился к фотографии и вгляделся в нее получше. «Старая... – подумал Витя. – Лет пять назад снимался... Когда паспорт менял...»

Витя внимательно исследовал свое пятилетней давности лицо, сличая его по памяти с тем лицом, которое видел сегодня утром, когда смотрелся в зеркало. Он словно решал задачку на наблюдательность из серии «найдите десять отличий между картинками». И не находил ни одного. Те же брови, те же щеки, тот же нос, тот же рот... Витя поймал себя на том, что никогда не рассматривал себя с такой тщательностью. Он приблизился к фотографии почти вплотную и водил, водил, водил по ней глазами.

И вдруг уловил нечто неприятное.

Это неприятное исходило из черных зрачков, вперившихся в него со снимка. Витя не мог понять, что именно такое было в зрачках – сидевшее там пряталось и не давало себя распознать.

К тому же Вите мешали очки. Что увидишь из-за черных стекол!

Он снова, как бы невзначай, оглянулся на продавщицу. Склоненная над журналом, она не давала повода для беспокойства.

И Витя решился на смелый поступок. Он опять повернулся к фотографии и снял очки.

И тут же понял, что таилось и ворочалось в глубине черных норок устремленных на него зрачков.

Там таилось и ворочалось зло.

Скучающий в дежурке охранник универмага сидел перед стеной из мониторов и лениво переводил взгляд с одного из них на другой, следя за тем, что творится в контролируемых скрытыми телекамерами отделах.

В винном вроде порядок... В хозяйственном тоже... В парфюмерном вообще пусто – продавщица Люська опять свою «Бурду» читает... Хотя нет, один покупатель все-таки есть... У стены топчется... Ждет, видать, чего-то...

Охранник переключил камеру и увидел лицо покупателя. Оно было скрыто за большими черными очками.

«Модник...» – усмехнулся охранник и хотел было снова охватить общий план, но покупатель вдруг взялся за серебристые дужки очков, потянул их вверх и через мгновение явил спрятанной в стене камере свои глаза.

Охранник вздрогнул:

– Так это же... Это же... – Он быстро перевел взгляд на висевшую в углу фотографию разыскиваемого Корнева. – Это же он!

И, схватив резиновую дубинку, которая до того мирно лежала перед ним на столе, охранник бросился вон из дежурки.

Витя смотрел в собственные глаза и еле сдерживался, чтобы не отступить перед тем страшным, что вдруг открылось ему в них, перед тем страшным, что блестело на дне колодцев-зрачков иссиня-черной нефтью, готовой вспыхнуть от любой искры. Ведь именно так – от любой искры вспыхивал бешеной яростью Витя. Стоило кому-то косо глянуть на него, стоило кому-то допустить в его адрес любую, даже самую безобидную шутку – и он уже готов был рвать этого кого-то на части, и не раз ведь рвал, вот что самое дикое-то – не раз ведь рвал...

Теперь он понял, что означали слова покупаемых им проституток «от тебя зло идет...».

Не в силах выдержать собственного взгляда, он опустил глаза.

И тут же услышал в дверях отдела какой-то шум. Витя быстро надел очки и повернул на шум голову.

В дверной проем вваливался грузчик с огромной коробкой в руках.

– Принесли вашу краску... – раздался за Витиной спиной голос продавщицы. Она отложила журнал и, привстав, приготовилась принимать товар.

Грузчик подошел к прилавку и водрузил на него коробку. Продавщица раскрыла ее:

– Ну точно! Один пакетик светлой есть! – Она пошарила рукой внутри и улыбнулась: – Даже два!

Витя шагнул было к ней, но тут со стороны входа снова послышался грохот. Витя резко обернулся.

Откинув в сторону стеклянные двери и чуть не разбив их о стены, в отдел влетел охранник. В руках у него была резиновая дубинка.

– А ну на пол! – заорал он Вите. – Руки на голову!

Хоть Витя и был готов к неожиданностям, тут он все же несколько опешил.

– Кому сказал?! – подскочил к нему охранник. – На пол! – И он замахнулся дубинкой, собираясь ударить Витю не то в шею, не то в ухо.

Однако на какой-то миг его рука как бы в нерешительности задержалась в воздухе – охранник словно опомнился, словно сообразил, кто стоит сейчас перед ним, какое чудовище, какой монстр... Напуганные этим монстром горожане жмутся теперь в толпе друг к другу, потому что вместе не так страшно, и, переведя дыхание, отшатываются один от другого, подозрительно всматриваясь в того, кто только что был рядом и грел плечом: «А не тот ли это, которого ищут?»

И перед охранником сейчас был именно тот, которого ищут.

Сначала-то охранник обрадовался этому. Еще бы, такой шанс проявить себя! Он даже не стал никого на помощь звать, один побежал хватать монстра и храбро крикнул ему: «А ну на пол!» – и дубинку на него занес... и вдруг испугался.

Испугался!

Причем именно в тот момент, когда нужно было бить!

И Витя использовал свой шанс на спасение. Он отскочил в сторону и выхватил из рук продавщицы пакетик с краской для волос. Быстро надорвал его и сыпанул белый порошок в лицо охраннику.

Тот схватился за глаза и замотал головой. Порошок нещадно жег его, и он не знал, куда деваться от этого жжения.

Витя вырвал у насмерть перепуганной продавщицы второй пакетик и бросился к выходу.

Стоявший все это время с обалдевшим видом грузчик вдруг спохватился и закричал ему вслед:

– Стой!

Но куда там! Витя бежал по лестнице на первый этаж, сжимая в руке заветный пакетик и распугивая поднимающихся людей. Через несколько секунд он уже выскочил из магазина и понесся по улице.

В глубине сада виднелся пожарный щит. Он был укреплен на двух врытых в землю столбиках и напоминал новейший супертелевизор с широченным экраном, который стоял в гостиной их с Игорем дома.

Вспомнив об Игоре, Инга как шла к щиту, так и остановилась. Может, все-таки не испытывать судьбу, а бежать? Бежать сразу, не тратя времени, не строя из себя героиню...

Да ведь и не строит она из себя героиню, черт возьми! Она просто отомстить хочет этому ублюдку с приплюснутым носом!

Замысел у Инги был такой: снять с пожарного щита лопату, подкараулить своего мучителя (когда он вернется) за каким-нибудь углом и долбануть его этой лопатой по башке. А потом связать и бежать за милицией.

Глупо?

Глупо.

Во-первых, она может не справиться с ним даже с помощью лопаты и даже из засады. Во-вторых... Эх, да что там «во-вторых»! Хватит и «во-первых»!

Но Инге очень уж хотелось отомстить. Вот просто до жути, до боли в висках хотелось отомстить этому подонку, скоту, уроду...

А потом – к Игорю.

И Инга снова зашагала к пожарному щиту.

Из дома Семенов поехал к Садчикову. Дорогой хмуро таращился в окно своего персонального автомобиля, находя все каким-то серым и скучным. Покосившийся одноэтажный дом на окраине города, в котором ютятся четыре семьи, – серо... Немой укор в его адрес в слезящихся глазах старухи, сидящей возле этого дома на скамеечке, – скучно...

На всех не угодишь. Себя бы обеспечить.

Предупрежденный о визите мэра, Садчиков ждал его у себя дома – в пятикомнатной квартире в центре города.

Когда он открыл Вячеславу Витальевичу дверь, оба сразу заметили друг в друге что-то не то.

Садчиков угадал, что у мэра с женой все прошло не так гладко, как хотелось бы. Однако он не стал расспрашивать Семенова, что да как, потому что ему сейчас явно было не до этого. Выглядел он довольно взъерошенно и даже покусывал ногти, что случалось с ним только в минуты крайнего душевного волнения.

– В чем дело? – прямо с порога спросил Вячеслав Витальевич.

Андрей Петрович спохватился, взял его под локоть и провел в просторную гостиную с камином, где усадил в кожаное кресло, а сам встал рядом.

– Ну? – поторопил его мэр.

Садчиков отчаянно, как собака, почесал за ухом и сказал:

– Один из моих людей сегодня чуть не поймал Корнева.

Мэр так и подпрыгнул в кресле:

– Да ну?!

Андрей Петрович сунул руки в карманы, сделал нервный круг по гостиной и снова вернулся на прежнее место.

– Они нос к носу столкнулись в семнадцатом универмаге... – Тут он наклонился к Семенову и тоже оказался с ним нос к носу, – может, для того чтобы проиллюстрировать, как именно столкнулись «меркурьевец» и Корнев, а может, просто так – от доверительности.

Вячеслав Витальевич несколько отстранился от руководителя своего аппарата, и тот тоже распрямился, как бы посерьезнел. Хотя и до того был серьезней некуда.

Мэр на секунду задумался.

– Семнадцатый – это который на краю города, что ли? – спросил он и, чуть прищурившись, покусал губы, очевидно, вспоминая этот самый универмаг.

– Ну да! – ответил Садчиков.

– Угу... – неопределенно промычал Вячеслав Витальевич, после чего достал носовой платок и утер проступивший на лбу пот.

Садчиков же продолжал:

– Между ними вышла стычка... И Корнев удрал...

Мэр нехорошо посмотрел на него и процедил сквозь зубы:

– Хреново, значит, ты своих людей тренируешь...

Однако Андрей Петрович как будто пропустил эти слова мимо ушей. Вообще было видно, что возбужден он не столько из-за того, что его подчиненный пересекся сегодня с Корневым, сколько по какой-то иной причине. Что-то другое заставляло его кусать ногти, бешено чесать за ухом и бегать по гостиной. Сначала Семенов был слишком погружен в свои мысли и не обращал на это внимания, но потом заметил в глазах Садчикова нечто такое, что... что... «А что, собственно, там такое-то?» – так и не понял мэр.

И тут Садчиков сам пояснил:

– Я, кажется, догадался, где скрывается Корнев!

Охранник действительно был человеком Садчикова. Ведь семнадцатый универмаг находился под контролем «Меркурия» и охранялся его сотрудниками. Едва заботливая продавщица промыла охраннику глаза, он, все еще часто и липко моргая, достал из кармана «уоки-токи» и сообщил своему начальству о том, что произошло.

А Витя тем временем несся по улице, придерживая очки руками, и в голове его стучало: «Да куда я бегу-то? Куда? Меня же все равно... все равно... не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра...» Он думал так и удивлялся, отчего ему не становится страшно. Его вот-вот схватят, измордуют, бросят в серую, холодную камеру... а ему не страшно. Витя даже рассердился на себя. «Чего же это я не боюсь-то? Дело-то серьезное! А я как-то легкомысленно себя веду, честное слово!» Но потом он решил, что оно и к лучшему. Да и нет тут никакой легкомысленности. Просто он не теряет самообладания, не мечется, а значит, сохраняет шансы на спасение.

Витя сбавил шаг и осмотрелся. Нет, за ним не гонятся. Он остановился, отдышался и снял очки. Людей вокруг не было, улочки становились все тише и глуше, окраина города переходила в пустырь. Теперь Вите действительно можно было ничего не бояться.

Но вот тут-то к нему и подступил ужас.

Весь мир – враг.

За каждым углом, за каждым деревом, за каждым помойным баком скрывался или наряд милиции, или человек в камуфляже, или, что самое обидное, какой-нибудь не допивший своего грузчик, который готов был по любому поводу сорвать с Вити черные очки. А сорвав, определить, что Витя – это тот самый Корнев В. С., чьи портреты расклеены на всех заборах.

Вот в чем был ужас. Не в том, что Витю поймают, нет... А в том, что этого надо будет ждать! Ждать постоянно, без выходных и праздников, в солнце и в непогоду, выглядывая в окно – не крадется ли кто, озираясь на улице – не следят ли, не прячутся ли за углом, за деревом, за помойным баком...

Было жарко, но Витю внезапно прошиб озноб. Так прошибает ознобом двигатель автомобиля, когда в замке зажигания поворачивается ключ. Двигателю будто сразу как-то холодно становится, он дрожит и начинает все быстрее и быстрее шевелить своими поршнями, чтобы согреться, а потом сдергивает с места машину с ездоком и несет их куда-то, несет... Дурак водитель думает, что двигателю жарко, дурак водитель следит за стрелкой термодатчика, боится, как бы она не зашла в красную зону, а двигатель, наоборот, толкает ее в красную зону, потому что ему холодно, холодно, холодно...

Вот и Вите стало холодно. И он не смог больше стоять. Он побежал по улице вон из города, вон ото всех, вон ото всего...

Он побежал в единственное место, где пока мог чувствовать себя в безопасности.

И потом – там же эта девка!

Витя поспешно сунул руку в карман брюк, чтобы проверить, на месте ли пакетик с краской для волос.

На месте. Не вылетел по дороге.

Ну а раз так, значит, все будет чики-чики. Витя сумеет осуществить свой план. Сумеет!

Инга сняла со щита лопату, взвесила. Ничего себе, тяжеленькая. Но вместе с тем и вполне подъемная, даже если бить с размаху. «Не убить бы его...» – подумала Инга.

Да, задача перед ней стояла трудновыполнимая. Подстеречь похитителя, незаметно подскочить к нему, желательно сзади, и, что называется, перелопатить по кумполу. Да еще и не убить, а только оглушить! Сложно...

Но можно. Инга почему-то была абсолютно уверена, что сумеет сделать все как надо. Эту уверенность давала ей злость, которая гудела, трещала и стреляла у нее внутри, будто линия электропередачи в грозу.

Но может быть, одной лопаты все-таки мало? Нужно еще что-нибудь...

В углу щита на гвоздике висел моток проволоки. И Инге пришла в голову мысль...

Она сняла проволоку и вернулась к калитке. Там размотала моток и натянула проволоку внизу, поперек проема, так чтобы гад-мучитель, возвратившись, споткнулся и упал. Вот тут-то она со своей лопатой и подоспеет. Бац – и он в отключке. А потом Инга свяжет ему руки той же проволокой, и все. Финита ля комедия.

Закончив с проволокой, она встала сбоку от калитки, у забора, и, опершись на лопату, начала ждать.

Ждать пришлось недолго. Уже скоро за забором послышались торопливые шаги. Инга спиной прижалась к кирпичной кладке и замерла. В замок вставили ключ.

«Ну сейчас ты у меня получишь...» – подумала Инга.

Калитка с легким скрипом отворилась. Дальше все было так, как и предполагала Инга: цепляние за проволоку, крик – «Ай!» – и шумное падение.

Инга замахнулась лопатой... да так и застыла.

Это был не Витя.

Перед ней лежал прилично одетый мужчина лет тридцати пяти. Он ошалело вытаращился на Ингу и от неожиданности не мог вымолвить ни слова. Поэтому Инга подала голос первой.

– Вы кто? – спросила она, не опуская лопату.

Мужчина перевалился с живота на спину и попятился на локтях в сторону:

– А вы кто?

Инга даже растерялась. Ну что тут ответить?

Мужчина между тем продолжал:

– Я владелец этого ресторана! Что вы тут делаете?

Ресторана?!

Инга быстро глянула в сторону здания, из которого недавно выбралась. Так вот что это такое! Ресторан!

Мужчина тем временем начал подниматься на ноги. Инга не знала, что ей теперь делать.

– А ну не вставать! – неожиданно для самой себя скомандовала она.

Мужчина испуганно покосился на лопату и остался сидеть на земле:

– Да что вам нужно-то?

Инга лихорадочно соображала, как ей теперь быть. Этот мужик, он что, заодно с ее мучителем? Или нет? Хотя как же нет-то? Конечно, заодно! Иначе зачем он здесь? Зачем? Затем, что вместе они, – вот зачем! Так, может, и его лопатой по тыкве? Точно! И его тоже надо!

Инга примерилась взглядом, как будет бить, и слегка размахнулась. В воздухе блеснул остро отточенный край лопаты.

Мужчина в ужасе закрылся рукой:

– Э! Э! Вы чего?!

Инга вздохнула. Нет, не могла она этого сделать. Не могла. Слишком уж он беззащитный...

– Вот же блин... – пробормотала она и опустила лопату.

Мужчина облегченно сглотнул. Он снова попытался встать, таращась на Ингу и загораживаясь от нее ладонью, и вдруг неожиданно застыл в неудобной позе: и не сидя и не стоя, а как-то так – враскоряку. Его взгляд соскользнул с Ингиного лица и приковался к чему-то за ее плечом. И в этом взгляде была радость.

Инга быстро обернулась.

Перед ней стоял Витя. Он удивленно переводил глаза с нее на мужчину и обратно. Эта встреча у калитки озадачила его настолько, что он даже снял и сунул в карман рубашки свои черные очки, словно проверяя – не обман ли зрения имеет тут место.

И тут же понял, что нет – не обман.

– Хватай ее! – закричал мужчина. – Чего стоишь-то?

Витя метнулся вперед, вытянул руки и схватился за лопату. Инга опомнилась и стала тянуть ее на себя, но Витя был сильнее. Он вырвал у нее черенок и усмехнулся:

– Сбежать, значит, хотела?

Инга готова была выть от досады. Ну вот зачем она все это затеяла? Надо было бежать отсюда, как только представилась возможность! Так нет – ее на авантюры потянуло! «Дура! – ругала она себя. – Какая же я дура!»

Тем временем мужчина поднялся-таки на ноги. И сразу же чуть ли не с кулаками обрушился на Витю:

– Где ты шлялся?! Я тебя спрашиваю: где ты шлялся?!

Теперь Инга очень жалела, что не саданула мужчину лопатой. «Сердобольная какая! – угрюмо поджала она губы. – Они-то со мной небось миндальничать не станут!»

Между тем мужчина и Витя, кажется, были больше заняты друг другом, чем ею. Мужчина был зол и красен, а с лица Вити все еще не сошло удивление.

– А почему ты здесь? – спросил он мужчину.

Тот захлебнулся собственной яростью:

– Я что, отчитываться перед тобой должен?! Я! Перед тобой! Ну-у-у нагле-е-ец! – длинно протянул он, а потом вдруг коротко рубанул: – Ты уволен! Вон отсюда!

Инга ничего не понимала, да в общем-то и не хотела понимать. Ее занимало другое: может, пока эти двое выясняют отношения, она сумеет улизнуть? И Инга осторожно шагнула в сторону.

Ни Витя, ни мужчина этого не заметили. Мужчина раскипятился уже совсем как чайник: плюнь на него – зашипит, а Витя, напротив, побледнел.

– Что ты сказал? – глухо спросил он.

– Я сказал: вон отсюда! – заорал мужчина. – Вон!

Инга сделала следующий шажок в направлении калитки. Потом еще и еще. Оставалось совсем чуть-чуть – и она выскользнула бы наружу.

– Понятно... – Витя мрачно уставился на мужчину. – Понятно...

Инга выставила ногу за калитку. Теперь надо было только подтянуть другую ногу – и Инга оказалась бы с внешней стороны забора.

И тут произошло следующее.

Витя резко выбросил вперед кулаки с зажатым между ними параллельно земле черенком лопаты и ударил этим черенком в грудь мужчине. Одновременно Витя сделал ему подножку, и мужчина, неловко взмахнув руками, упал на спину.

– Ты что же это делаешь, дурак?! – гаркнул он на Витю.

Услышав последнее слово, Витя будто взбесился.

Тут бы Инге и дать деру, пока люди заняты. Но она замешкалась при виде происходящего и задержалась еще на несколько мгновений.

В эти-то мгновения и случилось страшное.

– Я не дурак! – закричал Витя и поднял над головой лопату, подобно тому как дровосек поднимает топор, чтобы перерубить бревно.

Однако рядом с ним лежало не бревно, а человек. И этот человек попытался увернуться от вот-вот готовой обрушиться на него лопаты. Он дернулся в сторону, потом в другую и понял, что все равно не успеет встать на ноги.

– Ты это... ты чего?.. – приговаривал он, а сам стрелял глазами по сторонам, словно ища спасения, но где и в чем – непонятно.

И тут его взгляд столкнулся со взглядом Инги. «Помоги!» – протянул он руку в ее сторону.

И Инга не смогла убежать. Плевать, что она сама только что пыталась огреть этого мужчину по голове, плевать, что он, очень может быть, заодно с ее похитителем...

Надо помочь!

И Инга бросилась на Витю.

В этот момент острый край лопаты, сверкая на солнце, понесся вниз.

– Не смей! – С криком Инга ударила Витю в бок. – Не смей!

И Витя промахнулся. Лопата воткнулась в землю в сантиметре от головы мужчины.

Тот тут же вскочил на ноги.

– Ах ты мразь... – обернулся Витя к Инге. – Ах ты падла...

Инга отступила перед его бешено сверкающими глазами и уперлась спиной в забор.

Витя подскочил к ней и с размаху вмазал по щеке.

Инга поняла, что теперь он сотворит с ней что-то страшное. Она умоляюще посмотрела на мужчину.

Однако тот и не думал приходить к ней на помощь. Не помня себя от страха, он со всех ног понесся к калитке.

«Ну спасибо...» – горько вздохнула Инга.

И тут вдруг – шмяк!

Мужчина снова зацепился ногой за натянутую в проеме калитки проволоку и упал.

– Вот черт... – донесся до Вити и Инги его голос.

Мужчина находился уже снаружи – он растянулся на асфальте, которым была покрыта площадка перед, как это недавно выяснилось, рестораном.

Витя сделал шаг в его сторону, но тут же вспомнил про Ингу – как бы не убежала! Он снова приблизился к ней и резко ударил ее под дых.

Ловя ртом воздух, Инга перегнулась пополам.

Затем Витя быстро подбежал к калитке и, схватив мужчину за ноги, потащил его обратно в сад:

– Куда же это ты собрался, а?..

– Отпусти! – извивался мужчина, скользя туловищем сначала по асфальту, а потом по булыжникам тропинки.

Кое-как переведя дыхание, Инга попыталась сделать шаг в сторону.

– Стоять! – закричал на нее Витя.

Но тут же понял, что она все равно далеко не уйдет. По крайней мере в ближайшие секунды. А за это время он как раз успеет докончить то, что начал...

– Отпусти! – продолжал барахтаться мужчина.

Витя бросил его ноги и вырвал из земли лопату.

– А! А! – взвизгнул мужчина.

Лопата поднялась вверх.

Схватившаяся за живот Инга с ужасом следила за происходящим. Она все еще надеялась, что вот-вот что-то произойдет и все обойдется...

А уж как на это надеялся мужчина!

Но – увы.

Сверкая отточенным срезом, лопата ударила его в шею. Из длинной узкой раны забила кровь.

– И еще разик! – улыбнулся Витя и снова обрушил на мужчину лопату.

Поперек первой раны образовалась вторая, еще более глубокая. Вокруг головы растеклась целая лужа крови. При этом язык мужчины вывалился наружу, словно пытался слизать всю вытекшую кровь обратно.

Голова его держалась уже на одном только белеющем среди красной плоти позвоночнике.

– Ну а теперь закончим! – Витя в одно касание перерубил шейные позвонки мужчины и отсек его голову от тела.

У Инги помутилось в глазах. Она, что называется, поплыла, потеряла равновесие и снова прислонилась к забору.

Витя, улыбаясь, обернулся в ее сторону и забросил на плечо черенок лопаты.

Инга потеряла сознание.

Никитину не потребовалось много времени, чтобы выяснить, кому принадлежит автомашина с номером, который назвал ему Турецкий. Уже минут через десять он позвонил «важняку» и сообщил, что ее владельцем является Андрей Петрович Садчиков – глава администрации мэра.

– Нормально... – пробормотал Турецкий.

– Угу... – раздалось в трубке многозначительное мычание Никитина. – Кроме того, касательно Садчикова есть еще кое-что...

По чуть неровному дыханию начальника горуправления милиции Турецкий понял, что этот старый, дотошный служака откопал нечто действительно интересное...

– Я весь внимание! – сказал «важняк» и приготовился слушать.

...Убитый Корневым мужчина действительно был владельцем ресторана.

Витя уже давно хотел иметь какой-то плацдарм для отступления. Чтобы было куда бежать, когда за ним придут.

Правда, он старался не думать, что за ним в конце концов придут, но понимал, что меры предосторожности все равно не будут лишними.

И то верно! При его-то занятиях – и пребывать в беспечности! Да ведь не дурак же он, в самом деле!

И вот какое-то время назад (еще до Инги) он случайно встретил в одном из городских скверов старого знакомого – Олега Кудрявицкого. Когда-то они учились в одной школе и даже были приятелями, до того, впрочем, момента, как Кудрявицкий обозвал Витю Мак Даком. Тогда они поссорились и больше уже не общались.

Жизнь у Кудрявицкого сложилась. После школы он закончил техникум общественного питания и стал сначала работать в каком-то кафе, а потом открыл собственный ресторан. Ресторан приносил хороший доход, и Кудрявицкий процветал. Пару раз он проезжал на дорогой иномарке мимо бредущего по тротуару Вити и не замечал его. А может, делал вид, что не замечал.

А вот Витя его замечал. И нехорошим взглядом провожал иномарку Кудрявицкого... «Не слишком ли тебе везет?..» – думал Витя.

Впрочем, в тот день, когда они встретились в сквере, Кудрявицкий был печален. Он наклеивал на фонарный столб объявление следующего содержания: »Ресторану требуется ночной сторож».

Когда наклеил, отступил на шаг, послушал, как шуршит на ветру отрывная бахрома, и вообще чуть не заплакал.

– Что-то случилось? – от нечего делать поинтересовался Витя.

И Кудрявицкий, вздыхая, сообщил, что его ресторан обанкротился. Весь персонал уже уволен, и теперь заведение на неопределенное время закрывается. Но оставлять его без присмотра нельзя, поэтому-то Кудрявицкий и занялся поисками сторожа.

– А днем кто будет там сидеть? – спросил Витя.

– Днем я сам... – ответил Кудрявицкий.

Его лицо было серым от переживаний. Он сказал Вите, что мечтает об отдыхе, мечтает уехать с семьей куда-нибудь на курорт, но увы – не бросать же ресторан на сторожа, которого он, Кудрявицкий, увидит первый раз в жизни...

До этого Витя мечтал о какой-нибудь конуре в нежилом бараке, где бы его никто не знал и где бы он смог, если что, спрятаться, но теперь он понял, что жизнь преподносит ему, как говорится, «гораздо лучший мех»!

– Хочешь, я пойду к тебе сторожем? – спросил Витя, замирая.

Кудрявицкий удивленно посмотрел на него:

– Ты?..

– Ну да! – как ни в чем не бывало подтвердил Витя и соврал: – Сейчас у меня все равно работы нет...

В голове у Кудрявицкого замелькали виды моря, скалистых гор и качающихся на голубых волнах белых пароходов. Он понял, что у него есть реальный шанс подлечить подорванное неудачным бизнесом здоровье.

– Ну что же, если ты так хочешь... – Он посмотрел на Витю, боясь, что тот передумает.

Но куда там!

– То есть я должен буду находиться в ресторане круглосуточно? – уточнил Витя у Кудрявицкого.

Тот кивнул.

Витя от радости не смог вымолвить ни слова – он сразу сообразил, что появляться в ресторане можно будет когда угодно – контроля же никакого!

Однако Кудрявицкий понял его молчание по-своему. Кудрявицкому показалось, что Витя вдруг засомневался.

– Не волнуйся, – сказал тогда Кудрявицкий, – там же есть сад, в котором можно гулять. А на кухне – запас продуктов на целый месяц! – И он несколько даже подобострастно заглянул Вите в глаза, боясь отказа. – Ну что, значит, ты согласен, да? Согласен?

Но какой там отказ!

– Согласен! – сказал Витя. – Конечно, согласен!

Но тут в Кудрявицком словно бы шевельнулись какие-то сомнения. Он потоптался на месте и чуть смущенно произнес:

– Только ты это... Ты уж охраняй как следует!

– Ну ясное дело!

– Значит, я могу на тебя положиться? – все еще жаждал какого-то дополнительного успокоения Кудрявицкий.

– А то! – посерьезнел Витя.

И они ударили по рукам.

После этого Кудрявицкий чин-чинарем оформил Витю на работу, чтобы если у кого возникнут какие вопросы, то вот, мол, вам справочка, что я, Корнев Виктор, сторож, а не какой-нибудь пробравшийся в пустующее помещение бомж.

И радостный Кудрявицкий укатил с семьей на юг.

А сегодня вот прикатил обратно.

И главное – ни с того ни с сего ведь! Без предупреждения!

«Наверное, испереживался там, – думал Витя, – как тут его ресторан... Не ограбили? Не сожгли? Вот и приехал... – и с бессмысленной злобой к мертвому уже Кудрявицкому добавил про себя: – Не доверял, видать, мне до конца... Скотина такая...»

Судя по всему, Кудрявицкий примчался в ресторан сразу с поезда. Потому что если бы он пробыл какое-то время в городе, то непременно узнал бы, что Витя разыскивается милицией. И, конечно, сообщил бы туда, где искать Корнева В. С., подозреваемого в том-то и том-то.

Впрочем, может быть, сообщил бы он насчет Корнева В. С. не сразу, а взвесив сначала, какие последствия это будет иметь лично для него.

Но уж в любом случае он не поперся бы один к кровавому Мак Даку, как с недавних пор прозвали Витю в Туле. Осторожный Кудрявицкий посидел бы дома, покумекал, что к чему, и, конечно, пришел бы к выводу, что лучше для него все-таки будет обратиться в милицию. И обратился бы, мерзавец, сегодня же и обратился бы!

Витя почувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя ворона, мимо которой только что пролетела выпущенная из рогатки гайка. С одной стороны – можно дух перевести, а с другой – злодей пацан уже снова заряжает рогатку и усмехается: «Ну уж теперь-то попаду... попаду...»

«Уж теперь-то попадет...» – подумал Витя, имея в виду, конечно, не какого-то пацана, а того неизвестного ему человека, который охотится сейчас за ним. Корнев понимал, что охотятся за ним многие, но над этими многими должен быть какой-то начальник, который все контролирует, координирует, или как это у них там называется...

Сегодня Витю чуть не схватили. Он подумал тогда: «Времени у меня осталось мало». Но оказалось, что он ошибся. Времени у него, можно сказать, не осталось вообще.

Скоро семья Кудрявицкого забеспокоится: ой, а чего это он не возвращается? Ой, а не случилось ли чего?

И все.

Милиция, наручники, камера.

Значит, он должен вылезти вон из кожи и успеть реализовать свой план до этого.

Итак, о плане.

Он был прост.

Витя не стал убивать Ингу потому, что решил сделать из нее... полную блондинку. Да-да, именно так – эту худенькую темненькую девушку он собирался сделать пышной и светловолосой.

Лихо, да? Злодейка судьба смеялась над Витей, злодейка судьба выставляла ему средний палец из костлявого кулака, а он схватил этот палец и начал выкручивать его.

Эх, ты, злодейка судьба... Нашла дурака!

Способ, при помощи которого Витя собирался выполнить свой план, был ужасен.

Корнев хотел выкрасить волосы Инги в светлый цвет, а затем утопить ее в ванне. Через некоторое время тело девушки распухнет и она превратится в полную блондинку.

Вот так – просто и остроумно.

В смысле это Вите так казалось. Поэтому его больной мозг принял вышеуказанный способ сразу и безоговорочно. Корнев наслаждался сознанием того, что через какое-то время он станет обладателем вожделенной полной блондинки. Которая не отвернется от него брезгливо: ты, мол, злой, и я тебя не хочу, не фыркнет и не уйдет...

Витя накрасит ей губы, нарядит в цветастое платье и усадит за стол напротив себя... И будет у них ужин при свечах, и будет у них ночь...

Впрочем, о ночи Витя старался не думать. В глубине той ночи ворочалось что-то мрачное и липкое... И Витя заставил себя просто довольствоваться мыслью, что вот – будет ночь... Ему важно было ощущение, что впереди у него что-то есть...

Однако пора было приступать.

Витя поднял на руки бесчувственную Ингу и понес ее к ресторану.

Девушка выбралась сегодня в сад через служебный вход, который вел к артистическим гримеркам и другим служебным помещениям. В одном из таких помещений – комнате отдыха персонала – Витя и держал Ингу.

Но сейчас он понес ее прямиком в ванную. Чего тянуть-то? Время не ждет, надо поспешать.

Садчиков действительно догадался, где прячется Корнев. Во время последней встречи с ним Андрей Петрович обратил внимание на связку ключей, которая была подцеплена карабинчиком к ремню Вити. При ключах был брелок со странной надписью...

Только сегодня до Садчикова доперло, что это название ресторана, который находился на самой-самой границе города, недалеко от того универмага, где некоторое время назад видели Корнева.

Андрей Петрович рассказал обо всем мэру и добавил:

– Надо послать туда людей!

Мэр хлопнул ладонью по подлокотнику кожаного кресла:

– Так посылай!

Садчиков несколько нерешительно произнес:

– Очень может быть, что Дроздова находится при нем... – Тут он сделал многозначительную паузу.

– Ну? – Семенов сделал вид, что не понял этой многозначительности.

Андрей Петрович хмуро потеребил пуговицу на рубашке:

– Что будем с ней делать?

Это был вопрос вопросов. Неизвестно, что дочь вице-премьера могла узнать от Корнева за это время...

Мэр молчал.

– Освобождать? – напирал Садчиков.

Вячеслав Витальевич поерзал в кресле и тяжело выдохнул:

– Нет... Освобождать нельзя...

– Тогда что? – пристально взглянул Андрей Петрович прямо в глаза мэру. – А?

Семенов зло прошипел:

– А ты разве не понимаешь?

Конечно, Андрей Петрович понимал. Но он боялся произнести вслух приговор дочери вице-премьера.

Вячеслава Витальевича одолевало то же чувство. Казалось бы, что тут такого, все равно их никто не слышит, а нет – страшно...

В повиснувшей тишине раздавался какой-то странный звук. Не то дрожь, не то что-то подобное. Можно было подумать, что это трясутся поджилки у Андрея Петровича и Вячеслава Витальевича, но на самом деле тут всего-навсего имело место колебание на сквозняке краешков бамбуковых связок над входом в соседнюю комнату.

Наконец мэр выдавил из себя:

– Ее нужно убить вместе с ним... – и поспешно добавил: – Только так, чтобы потом можно было свалить все на Корнева.

– Ну разумеется! – с готовностью ответил Садчиков.

Что ж, приговор был произнесен. Теперь Андрей Петрович, по идее, должен был как-то связаться со своими и отдать им необходимые распоряжения.

Но мэр не стал этого ждать. Он поспешно встал с кресла и сказал:

– Ладно, мне пора... У меня дела.

Хотя, с тех пор как он покинул свой особняк, никаких дел у него так и не появилось. Он просто сбегал сейчас от Садчикова, так же как сбегал недавно от своей Екатерины Илларионовны.

– Увидимся! – уже на ходу махнул он рукой.

Андрей Петрович неодобрительно покачал головой ему вслед: все, мол, с тобой понятно...

– Что-что? – переспросил мэр, удаляясь в прихожую. Он, очевидно, спиной почувствовал язвительную реакцию Садчикова.

– Нет-нет, ничего... – быстро взял себя в руки Андрей Петрович. – Дела есть дела...

И только в уголках его глаз осталась укоризна: бросаешь, значит, меня? В кусты прячешься?

Назад: 4

Дальше: 6