6
В тот же день за Ингой был прислан эскорт из бронированных «мерседесов». Они подкатили к зданию городского управления внутренних дел, и из них выскочили пятнадцать крепких мужчин в одинаковых серых костюмах.
Мужчины моментально рассредоточились вокруг здания, перекрывая подходы к нему, и настороженно замерли каждый на своем месте.
Это была охрана Романа Аркадьевича Дроздова.
Его сверкающий на солнце лимузин подъехал к самому крыльцу. Ближайший к машине охранник дернулся было открыть ее заднюю дверцу, но вице-премьер сделал это сам. Он быстро вылез из лимузина и, перепрыгивая, к изумлению присутствующих, через ступеньки, побежал в здание.
...Инга задолго почувствовала приближение эскорта. Она сидела в кабинете Никитина, пила чай с печеньем, отвечала на какие-то вопросы, смеялась, плакала, вставала с места, ходила, опять садилась за стол, отхлебывала из кружки, отодвигала ее, снова придвигала и на вопрос «Еще подлить?» отвечала: «Ага», но тут же в очередной раз поднималась и бросалась к окну.
Врачи сказали, что после перенесенного нервного потрясения она пребывает в состоянии шока. Они намеревались увезти Ингу в больницу, но она наотрез отказалась покидать кабинет, и никто не смог с ней ничего сделать. «Но почему вы не хотите ехать?» – удивлялись врачи. «Ну вот не хочу, и все!» – отмахивалась Инга.
А не хотела она, потому что чувствовала – вот-вот произойдет нечто такое, чего нужно ждать, закусывая губы и время от времени нервно одергивая занавески.
Какая там больница!
Инга ясно ощущала приближение эскорта, когда тот был еще далеко, и чем ближе он подъезжал, тем суетливее и бессмысленней становились ее движения. Она вдруг ни с того ни с сего начинала перезавязывать шнурки на своих кроссовках, распускала их и только собиралась затягивать, как вдруг у нее появлялось желание выпить чаю, и, забывая про шнурки, она хватала со стола чашку, но не пила, а только рассеянно смотрела на нее и ставила обратно.
А эскорт в это время мчался по шоссе, распугивая сиренами попадающиеся по пути автомашины.
Инге удалось расслышать эти сирены километров за сто.
Поэтому она бегала от одного окна к другому и, словно в детской игре «холодно – горячо», пыталась угадать: откуда?
Сначала теплее было у окна в западной стене кабинета. (Инга не знала, что параллельно этой стене идет трасса, соединяющая Тулу с Москвой.) Потом у западной стены вдруг стало прохладно, а теплая зона переместилась к южному окну. (Трасса поворачивала.)
Постепенно возле этого окна делалось все горячее и горячее, и скоро Инга уже не могла там стоять.
«Что же делать?! – в отчаянии топталась она на уже раскаленном полу. – Я ведь должна стоять здесь! Должна!»
И тут она увидела, как к крыльцу подкатывает вереница черных автомобилей.
– А-а! – вскрикнула Инга и бросилась к выходу из кабинета.
Роман Аркадьевич споткнулся о ступеньку крыльца и больно ударился коленом. К вице-премьеру тут же бросился охранник, но Дроздов жестом остановил его и попытался продолжить движение самостоятельно.
Однако у него ничего не получилось. Ломота в колене делала очередной шаг невозможным.
И все же Роман Аркадьевич дернулся вперед:
– Инга!
Но не смог занести ногу на ступеньку и упал.
Тогда он сжал зубы и попытался ползти.
Охранник снова подскочил к нему и начал было поднимать его на ноги, но тут дверь здания распахнулась и на крыльцо выскочила Инга:
– Папа!
Охранник отошел.
Инга подбежала к отцу, опустилась рядом с ним на холодные ступени и, всхлипывая, обняла его:
– Родной мой... Родной мой...
Он попытался что-то сказать, но все слова застряли в горле, и Роман Аркадьевич гладил Ингу по голове, беззвучно шевеля губами: «Доченька... Доченька...»
Охранник опустил увлажнившиеся глаза и принялся рассматривать носки своих ботинок, хотя по инструкции вообще-то не имел права этого делать.
– Как долго я тебя не видела... – шептала Инга отцу. – Как долго я тебя не видела...
А Роман Аркадьевич все гладил и гладил ее по волосам...
И вдруг в отдалении раздался визг тормозов.
Охрана напряглась.
На асфальтовую площадку перед зданием выскочил черный «мерседес», точно такой же, как и стоявшие неподалеку, только, судя по прыти, не бронированный.
Охранники мигом вытащили откуда-то короткоствольные пистолеты-автоматы.
Дверца «мерседеса» открылась, и из него вылез Игорь.
– Инга! – крикнул он.
Удивительно, но Инга не услышала ни скрипа тормозов, ни этого крика. Она прижалась к отцу, закрыла глаза, и ей было хорошо и спокойно... Его щетина колола ее щеку, а рука его гладила ее волосы, как в детстве, когда он прибегал на Ингин ночной плач и спасал дочку от прячущейся в темном углу комнаты Бабы-яги...
А Роман Аркадьевич Игоря заметил.
И вице-премьер еще сильнее прижал к себе дочь, словно боясь, что Игорь отнимет ее у него...
Впрочем, как же он отнимет? Кто же его сюда пустит?
Роман Аркадьевич осторожно, чтобы не потревожить Ингу, повернулся в сторону начальника охраны. Тот вопросительно смотрел на шефа, готовый передать своим молодцам любое его приказание. Стоило Роману Аркадьевичу кивнуть – и Игоря бы пропустили. Стоило ему мотнуть головой – и Игоря затолкали бы обратно в машину.
Нет, потом бы Игорь, конечно, встретился с Ингой... Муж все-таки...
Но это потом, после того, как все они возвратятся в Москву, после того, как Роман Аркадьевич вдоволь наобнимается, наговорится, намолчится с дочкой... После того, как она и он придут в себя...
А сейчас, в первые минуты встречи с Ингой, Роман Аркадьевич не хотел пускать к ней Игоря. Сейчас, по убеждению Романа Аркадьевича, Инга не была никому женой, а была только дочерью. Истосковавшейся по отцовскому теплу дочерью... И принадлежала она только ему – папе, папочке, папулечке... Пустить сейчас сюда Игоря значило бы делить с ним Игну... А Роман Аркадьевич не хотел делить ее ни с кем!
Игорь двинулся в их сторону.
Начальник охраны уже почти умоляюще смотрел на вице-премьера: «Ну дайте же знак – как быть?!»
Роман Аркадьевич покосился на зятя.
Тот выглядел каким-то растрепанным, взъерошенным, словно забывшим обо всем на свете и жаждущим только одного – увидеть жену. Край его воротничка загнулся вверх, а галстук сбился в сторону, но Игорь не замечал этого.
Широкими шагами он направился в сторону Инги и Романа Аркадьевича, словно не видя выросшей перед ним стенки охранников.
Что ему охранники! Он отшвырнет их одним махом, он пролезет через них, как через камыш!
Впрочем, сами охранники были иного мнения. Они ждали приказа скрутить Игоря и убрать его долой с глаз вице-премьера.
А Инга ничего не замечала. Она жалась к отцу и шептала:
– Родной мой... Родной...
И Роману Аркадьевичу так не хотелось прерывать этот шепот...
Он снова глянул на начальника охраны (тот даже вперед подался в нетерпении) и...
И кивнул: «Пропустить!»
Начальник охраны сделал знак подчиненным, и они тут же расступились перед Игорем.
И он подбежал к Инге...
Но в полуметре от нее вдруг замер в нерешительности.
Странно.
Когда он мчался сюда с бешеной скоростью на своем «мерседесе», то мечтал только о том, чтобы поскорее настал этот долгожданный миг встречи с женой...
И вот он настал, а Игорь...
Игорь почему-то растерялся.
Он сел на ступеньку за спиной Инги, чуть помедлил и осторожно дотронулся до ее плеча.
Инга почувствовала его прикосновение и вздрогнула.
Она узнала мужа.
– Игорь? – медленно спросила она, не оглядываясь, как будто боялась – не показалось ли ей...
Он молчал.
Тогда она вдруг резко вырвалась из объятий отца и обернулась. В глазах ее были слезы и любовь.
– Игорь...
Он взял ее руки и начал целовать, а потом уткнулся в Ингины ладони и тоже заплакал.
Она поцеловала его во взлохмаченную голову:
– Прости меня...
А он все дрожал и дрожал спиной и совершенно не по-мужски всхлипывал.
Роман Аркадьевич, кажется, держался, но на какое-то время тоже прикрыл глаза рукой, вроде бы от солнца, хотя как раз в те минуты солнце зашло за тучи и не могло доставлять ему никаких неудобств.
Вернувшись в Москву, Турецкий прямо с вокзала направился в Генпрокуратуру, к Меркулову.
Зайдя в приемную, он улыбнулся секретарше и кивнул на дверь кабинета:
– У себя?
Секретарша несколько даже виновато развела руками:
– Уехал...
– Надолго?
– Не знаю...
– Ну ладно... – вздохнул Турецкий. – Я подожду.
И он опустился в стоявшее у стены кресло. К его кожаному подлокотнику примыкал журнальный столик, на котором, между пепельницей и вазой с цветами, лежали газеты.
– Свежие? – поинтересовался Турецкий у секретарши.
– Свежие, – кивнула та. И, улыбнувшись, добавила: – Там про вас есть...
– Да? – удивился Турецкий и взял ближайшую к нему газету.
Один из заголовков на первой странице гласил: «Рыцарь без страха и упрека хватает кровавого убийцу».
– Рыцарь без страха и упрека – это я, что ли? – смущенно поерзал в кресле Турецкий.
– Нет, – покачала головой секретарша. – Это Коломиец.
– А-а...
– Про вас ниже.
Турецкий скользнул глазами по заметке и действительно в середине ее прочел: «Возглавлял операцию по освобождению дочери вице-премьера старший следователь Управления по раскрытию особо важных дел Генеральной прокуратуры Российской Федерации Тупецкий Б. А.»
– Турецкий А. Б.! – вырвалось у «важняка».
Тем не менее он продолжал читать.
«...Однако совершенно ясно, – делала вывод газета, – что без участия самого Генерального прокурора операция вряд ли закончилась бы столь успешно. Поэтому именно Генерального прокурора, без сомнения, и нужно назвать главным героем всей этой истории».
Турецкий ошарашенно глянул на секретаршу.
– Что поделать... – снова развела она руками. – Это жизнь...
«Важняк» положил газету на столик, вытянул ноги и посмотрел в окно. С внешней стороны по подоконнику деловито разгуливала здоровенная ворона. Она посмотрела на Турецкого и тоже взмахнула крыльями, как будто поддерживая секретаршу: это жизнь...
И тут в приемную вошел Меркулов.
– Здравствуй, Саня! – обрадовался он Турецкому.
– Здравствуй, Костя... – поднялся с кресла «важняк».
Они пожали друг другу руки, и Константин Дмитриевич провел Турецкого в кабинет.
Там Александр подробно рассказал Меркулову о том, как все было. Константин Дмитриевич слушал внимательно, время от времени уточняя кое-что, а уточнив, угукал, кивал и торопил друга:
– Ну-ну, а дальше?
Турецкий рассказал и о Корневе, и о покойном Семенове, и о странном человеке Андрее Петровиче Садчикове.
– Ты его подозреваешь? – спросил Меркулов.
– Да! – ответил Александр.
И тут же сообщил, что они с Никитиным решили последить за Садчиковым, но дело в том, что у Садчикова в Туле все схвачено и даже городской прокурор, похоже, кормится с широкой ладони Андрея Петровича...
Меркулов потер подбородок и сказал:
– Это ничего... Мы проконтролируем, чтобы там все было нормально...
Он потянулся к сейфу. Когда его пальцы коснулись кругляшка кодового замка, Турецкий обратил внимание, какие они длинные и нервные. «Как у пианиста перед концертом... – подумал Александр. – Или после...»
Да – после. Так, пожалуй, вернее. Концерт окончен, и, хотя первую скрипку в нем играл Турецкий, в числе прочего оркестра аккомпанировал ему Меркулов, который все это время сдерживал натиск пытавшегося вмешаться в ход расследования Генерального прокурора, и вдобавок тащил на себе тяжелое бремя общения с потерявшим покой вице-премьером.
Константин Дмитриевич открыл сейф и достал бутылку коньяка. Не спрашивая Турецкого, наполнил два бокала:
– Бери-ка...
Они чокнулись и выпили.
Меркулов поставил бокал на стол и сказал:
– Я был сегодня у президента.
– Да ну! – встрепенулся Турецкий.
Константин Дмитриевич кивнул, подтверждая, что не шутит, и продолжил:
– Он просил разобраться с этим делом до конца. Это же с ума сойти – тридцать семь трупов! Это же что-то из ряда вон... – Меркулов чуть помолчал, а потом добавил: – Так что если... как его... Садчиков в этом деле замешан, то ему не выкрутиться...
Турецкий тоже поставил бокал и улыбнулся:
– Ну вот и отлично!
В Демьяне Дымко удивительным образом сочетались, казалось бы, абсолютно несочетаемые качества: крайняя безалаберность и крайняя же осторожность.
Когда Андрей Петрович Садчиков поручал ему какие-то авантюрные дела, Дымко не отказывался. «Плевать! – говорил. – Лишь бы денежки платили!»
То есть вел себя безалаберно.
Но одновременно и осторожно. А именно: он записывал все свои разговоры с Садчиковым на диктофон.
Зачем?
Да затем, чтобы подстраховаться. Он же не был идиотом, понимал, что при таком, как у него, образе жизни и стиле поведения можно сильно загреметь под фанфары.
И вот тогда-то эти пленочки и должны были пригодиться.
Если Садчиков отказался бы его вытаскивать, то ведь Садчикову и пригрозить ими можно было бы...
Но вот тут у Демьяна и вышел прокол. Потому как запись последнего разговора с Андреем Петровичем, в ходе которого глава аппарата мэра очень разборчиво и без посторонних шумов настропалял Дымко на убийство Широкова, оказалась при Демьяне в момент задержания.
Ее послушали, подивились, а потом, когда наведались к Дымко с обыском, нашли у него еще кучу таких же пленочек.
Правда, записаны на них были уже иные разговоры. А именно: разговоры о продаже автомобилей, владельцами которых были люди, убитые Виктором Корневым.
Андрей Петрович сидел у себя на кухне и смотрел в окно. На столе в большой фарфоровой кружке остывал нетронутый кофе. Тяжелая мраморная пепельница была до краев заполнена окурками. Один из них еще дымился.
Садчиков достал из лежащей рядом с пепельницей пачки очередную сигарету, сунул ее в зубы и вдруг, раскрыв рот, выронил.
К подъезду, одна за другой, подъехали три милицейские машины.
Андрей Петрович вскочил с табуретки и зачем-то задернул занавеску. Потом замер на некоторое время, лихорадочно соображая, что же делать дальше.
Он ведь знал – это приехали за ним.
Все то время, что прошло с момента задержания Дымко, Садчиков провел в томительном ожидании.
Он не мог ни есть, ни пить, ни отправлять естественные надобности. Мог только курить, курить и курить.
Сидя у окна своей кухни, он уничтожал пачку за пачкой и ждал: ну когда же? Когда?
Странно, но ему даже в голову не приходила мысль скрыться. Его словно парализовало. Он смотрел в окно и силился представить: а как все это будет происходить? Они что, приедут со взводом автоматчиков? Взлетят по лестнице на его третий этаж, выбьют дверь, скрутят его и поволокут в машину?
Или, наоборот, заявятся к нему в штатском, все из себя вежливые, учтивые?
Учтивые, но с наручниками...
И чем дольше Садчикову приходилось ждать, тем сильнее он нервничал.
Это было даже удивительно – он переживал из-за того, что они задерживаются! Он кусал губы, чесал затылок, выламывал пальцы, вскакивал, тут же садился, снова вскакивал, наливал себе кофе, а когда он остывал, выплескивал его в раковину.
И теперь, когда за ним наконец приехали, Андрей Петрович испытал вдруг странное облегчение.
Он почувствовал, что тело его стало невесомым, как бывает, когда сбрасываешь с плеч какой-то груз.
И ему тут же захотелось есть, пить и отправлять естественные надобности.
Однако есть, пить и отправлять естественные надобности было уже поздно – в дверь позвонили.
– Ну вот и все... – пробормотал Садчиков.
И вдруг испугался.
Да так сильно, что даже подошвы ног его похолодели и прямо примерзли к полу – ни шагу нельзя было ступить. В горле пересохло, и Андрей Петрович потянулся было к кружке с кофе, но не удержал равновесия и упал возле кухонного стола.
Звонок раздался снова – еще более настойчивый и злой.
Садчиков дернулся в сторону и прижался спиной к холодильнику. Тихий до того холодильник остался недоволен этим и глухо заурчал.
– Да как же это?.. – бормотал Андрей Петрович. – Да что же это, а?.. Что же это?..
Он словно забыл, что еще совсем недавно ждал милицейского визита и даже мысленно подгонял милиционеров: давайте, мол, побыстрее, хватит меня мучить...
И вот они приехали, а он лежит у холодильника и дрожит вместе с ним мелкой дрожью.
Третий звонок был самым страшным и долгим. Он словно приглашал Садчикова к началу спектакля, билет на который Андрей Петрович заслужил всей своей черной жизнью.
Садчиков кое-как поднялся на ноги и поплелся в прихожую. Первым, кого он увидел, когда открыл дверь, был полковник Никитин.
– Вы арестованы, Садчиков! – сказал Никитин и надел на Андрея Петровича наручники.
Лишившись управления, охранное агентство «Меркурий» гудело как улей, но свойственной обитателям улья организованности и дисциплины уже не имело.
Меркурьевцы понимали, что не сегодня завтра их как минимум разгонят, к чертовой матери, а кое-кого из них, вполне возможно, и привлекут за многочисленные нарушения закона.
В канун часа расплаты сотрудники агентства вели себя суетливо и мелочно.
Они выносили из своего штаба компьютеры и мебель, грузили в личные автомобили сантехнику и ковролин, торопливо рассовывали по карманам разную офисную мелочь.
Словом, делали то, чему неустанно обучал их Андрей Петрович Садчиков, – грабили.
Впрочем, все эти безобразия пресек Никитин, когда наведался со своими людьми в штаб этой еще совсем недавно почти всемогущей в пределах города организации.
Несколькими днями раньше меркурьевцы, конечно, начали бы хорохориться, требовать ордера, постановления или что там еще бывает, да и по предъявлении таковых еще покуражились бы, повыпендривались...
А теперь... И куда все девалось?
Перед Никитиным и милиционерами стояли испуганные люди с бегающими глазками, которые жались к стенам, готовые валить друг на друга все что угодно, лишь бы самих их не тронули.
Никитин усмехнулся и проконстатировал очевидное:
– Кончилось ваше время, ребята! Кончилось!
Екатерина Илларионовна сама пришла в милицию и рассказала, что застрелила своего мужа. Причем она не только не раскаивалась в содеянном, но, напротив, вела себя беспечно, даже, можно сказать, весело. Впрочем, скоро ее веселье перешло в истерику, и смех сделался ненормальным.
– Я прострелила ему грудь, ха-ха! – заливалась она. – Во-от такая дырка в пиджаке! Ха-ха-ха! Во-от такая! – Она бросалась к ближайшему милиционеру, чтобы показать на нем, какая именно дырка была на пиджаке мужа.
Ее останавливали, успокаивали, но она вырывалась и продолжала:
– Я думала, что из этой дырки вылетит его душа! Ха-ха! Но она не вылетела! Не вылетела! И знаете почему? – снова подскакивала она к кому-нибудь. —Знаете? Потому что, – торжественно сверкала она безумными глазами, – потому что ее там не было! Ха-ха! У моего мужа не было души! Не было! Ха-ха-ха!
Приглашенные доктора нашли у Екатерины Илларионовны серьезное психическое расстройство и заявили, что она нуждается в длительном стационарном лечении.
Естественно, в спецпсихбольнице.
Туда же отправили и Виктора Корнева.
Впрочем, его ждала куда более суровая, нежели Екатерину Илларионовну, участь – одиночная палата со стальной дверью и крошечной решеткой в стене под самым потолком, постоянный надзор охраны, прогулки – раз в день по двадцать минут – на сыром воздухе затерянного где-то в Северном море острова Дикий.
Когда Витю отправили туда транзитом через Москву, то, по иронии судьбы, ему снова пришлось проехать по столь знакомому Симферопольскому шоссе.
Сидя в будке милицейского «воронка», закованный в наручники Корнев вспомнил, как когда-то Андрей Петрович Садчиков назвал его поездки «за клиентами» криминальными прогулками. Так прямо и сказал:
– Ты, Витя, денежки с ветерком зарабатываешь... Как будто на такси бесплатно ездишь! Был, допустим, с утра смурной, а потом прогулялся с клиентом на тачке – да и поднял себе настроение! Поди плохо! Правда... – тут Андрей Петрович усмехнулся, – правда, прогулки у тебя... как бы это сказать... криминальные!
Витя покосился на сидевших по бокам от него милиционеров и пробормотал:
– Вот и закончились мои криминальные прогулки...
Через некоторое время после возвращения Инги ее счастливый отец решил устроить для сотрудников Генеральной прокуратуры банкет. Не для всех, конечно, но уж Турецкий-то точно должен был присутствовать в VIP-зале отеля «Олимпик-Пента», чтобы покушать устриц и послушать, какой он есть хороший и какая это честь для всех присутствующих, в том числе и для вице-премьера, находиться с ним за одним столом.
Фактически это и был банкет в честь Турецкого.
Лучшее французское шампанское лилось рекой, осетровая икра искрилась в хрустальных бочонках, а цыгане из театра «Ромэн» надрывались так, как не надрывались бы, явись к ним сюда сейчас живой Будулай. И все интересовались: а когда же, мол, к нам приедет, к нам приедет Александр Борисыч дорогой?
А Александр Борисыч все не ехал и не ехал.
И не приехал.
Потому что встретил по дороге свою старую знакомую – восьмидесятитрехлетнюю Антонину Федоровну, которая снова никак не могла перейти улицу.
И опять единственным, кто ей помог, был Турецкий.
Он довел старушку до дома, поддержал под руку на лестнице, и она в благодарность за это завела его в квартиру, где долго поила чаем с малиновым вареньем и рассказывала про свою собачонку, какая она непослушная, но зато ласковая.
А собачонка все крутилась возле Турецкого и заглядывала ему в глаза. Не из какой-то там корысти: мол, кинь чего-нибудь со стола – а просто так.
Потому что собаки чувствуют хороших людей. Чувствуют.