4
На вокзале в Туле Турецкого и оперов встречали начальник городского управления милиции полковник Никитин и прокурор города Клюев. Последний довольно угрюмо оглядел выходящих из вагона представителей Генпрокуратуры, однако за мгновение до того, как они подняли на него глаза, успел изобразить на лице радушную улыбку.
– Приветствую вас! – раньше начальника милиции кинулся Клюев к Турецкому, безошибочно узнав в нем главного в прибывшей тройке.
– Здравствуйте... – несколько растерянно пожал протянутую ему руку Александр. – А вы, простите, кто будете?
Клюев представился и сказал, что они с Павлом Тимофеевичем (тут он полуобернулся на начальника милиции: «Павел Тимофеевич, ну идите же!»), так вот, они с Павлом Тимофеевичем очень, ну просто очень-очень рады встрече с коллегами из Москвы.
– А как вы нас узнали? – удивился Турецкий.
Клюев развел руками и сделал несколько даже обиженное лицо, как бы выражая им укоризненное недоумение: «Да за кого же вы нас принимаете? Неужели вы думаете, что мы вас – вас! – не узнаем!»
В этот момент к ним подошел Никитин, тоже представился, но не так разлюбезно, как Клюев, а сухо и по-деловому.
Турецкий и оперы назвали свои фамилии и должности.
– Ну что, теперь в гостиницу? – осведомился Клюев и, почему-то облизнувшись, добавил: – Там вам такие номера приготовлены – блеск!
Оперы посмотрели на Турецкого.
Тот хотел что-то сказать, но Клюев успел раньше:
– Встречу мы вам организуем по полной программе! Банкетик закатим что надо! – И коричневые глаза городского прокурора блеснули как наполненные коньяком хрустальные бокалы.
– Нет! – решительно произнес Турецкий. – Никакого банкета! – Он даже ладонь перед собой выставил, будто отодвигая предложенную ему тарелку со снедью.
– Нет? – растерялся Клюев.
– Нет! – еще раз повторил «важняк».
Тогда оживился Никитин:
– Может, съездим на место, где нашли машину? – спросил он.
– Именно! – рубанул воздух указательным пальцем Турецкий. – Именно туда мы и поедем!
Начальник милиции сделал приглашающий жест в сторону шумящей невдалеке привокзальной площади:
– Тогда прошу! Машина ждет!
– Вот это хорошо! – кивнул Александр, и все дружно двинулись вдоль поезда по мягкому, прогретому солнцем асфальту перрона. Впрочем, Клюев чуть отставал, из-за своей тучности не поспевая за коллегами, и бросал им в спины нехорошие взгляды.
...Первый помощник Вячеслава Витальевича Семенова и, по меткому выражению одного из недоброжелателей, «рябой кардинал» Тулы Андрей Петрович Садчиков всегда был рядом с мэром. Либо в прямом, либо в переносном смысле.
В прямом смысле он был с ним, например, на торжественных встречах в Москве, когда мэр отчитывался перед высоким руководством о проделанной работе, а Андрей Петрович, как глава его аппарата, подсказывал ему кое-какие цифры, заглядывая в папочку, которую специально для этого держал наготове.
В прямом смысле Андрей Петрович был с мэром и тогда, когда тот учинял разносы подчиненным, требуя от них неукоснительного выполнения того-то, и того-то и чтоб быстрее, а не то а-та-та. Садчиков сидел в этих случаях за большим круглым столом по правую руку от мэра и вполголоса, как бы невзначай, словно бы больше занимаясь просматриванием какого-то документа, напоминал Семенову, кого тот еще забыл раздолбать в пух и прах и мимо какого вопиющего факта пронесся смерчем, а виновного в нем не поднял в воздух, не покрутил как следует и не шлепнул что есть силы оземь.
Чаще всего Андрей Петрович глухо сообщал мэру, что тот еще не шлепнул оземь начальника городского управления милиции полковника Никитина. Однако мэр всегда и сам это помнил, сознательно оставляя разнос Павла Тимофеевича на десерт. К десерту аппетит мэра разгорался до такой степени, что он готов был проглотить начальника милиции вместе с орденскими планками и заколкой на галстуке, но ни разу еще не проглатывал, потому что тот каждый раз очень убедительно отклонял все предъявляемые ему претензии и даже поворачивал их так, что виновным непостижимым образом оказывался сам Семенов.
Когда становилось ясно, что простую солдатскую логику Никитина не сломить никакими ухищрениями, Андрей Петрович внезапно находил в изучаемом им документе такое место, отвлечься от которого не было ну совсем уж никакой возможности, и, уткнувшись в бумаги, окончательно терял интерес к происходящему в совещательном зале.
Мэр тоже быстро стихал, будто боялся, как бы орденоносец Никитин не перешел вдруг в атаку, тоже не взвился бы смерчем и не поднял вверх тормашками его самого. Потому что поднимать его было за что. Кстати, Андрей Петрович, склонявшийся над листками и время от времени сосредоточенно закатывавший глаза к потолку, знал это лучше других.
Ибо и в те моменты, когда мэр проявлял себя так, что его вполне можно было шлепнуть за это оземь, Андрей Петрович тоже был с ним. И тоже в прямом смысле этого слова.
Например.
В мае прошлого года группа вооруженных короткоствольными автоматами людей в защитной униформе прибыла на крупнейшую в городе нефтебазу. Легко смяв рыпнувшуюся было охрану, они прошли в административный корпус и, до заикания перепугав секретаршу, вломились в кабинет директора. Тот вскочил из-за стола, но тут же снова сел, потому что правильно понял намек, который дал ему старший из униформистов, направив на него черное толстое дуло.
– Что вам надо? – вжался в спинку кресла директор.
Старший усмехнулся:
– Платить-то будешь?
Он не пояснял, кому платить и сколько. Хозяин кабинета и сам должен был это знать.
– Но с какой стати?! – нашел в себе последние силы для возмущения директор.
Старший не счел нужным отвечать на этот глупый, по его мнению, вопрос и дал своим знак начинать. Униформисты спустились в бухгалтерию, шуганули в разные стороны служащих и остановились перед тяжеленным стальным сейфом, где хранилась наличность. Ее сохранность обеспечивал японский кодовый замок.
– Скажешь код? – спросил старший у ошарашенной женщины – главбуха.
– Нет! – геройски мотнула та крашенной в рыжий цвет головой.
– Ну и не надо! – пожал плечами старший и предположил, что заветная комбинация может быть следующей: три бронебойных короткой очередью плюс один в довесок.
Он нажал на курок и через секунду убедился, что оказался прав. Оглушенные служащие бросились в коридор и не увидели, как дверца сейфа открылась, явив взорам униформистов многочисленные пачки денег.
Между тем директор нефтебазы наяривал в это время по телефону в милицию.
– Че? – переспросили там. – Грабят вас? Люди в униформе? А на униформе че написано? «Меркурий»? – Потом помолчали и с явной неохотой буркнули: – Ладно... Скоро будем...
Это «скоро» растянулось часа на три. Когда милицейский «уазик» наконец подкатил к проходной, из нее как раз выходил хмурый директор. Увидев «молниеносных» стражей порядка, он рассказал им обо всем, что произошло. Те сделали лица, какие в старых фильмах про революцию бывали у чекистов, когда они стояли в финале под развевающимся красным стягом и смотрели куда-то в неведомую даль, исполненные решимости выжечь каленым железом всю контру.
– Разберемся! – сказали милиционеры и уехали. Для полноты картины не хватало только, чтобы из включенной в их салоне на полную мощность магнитолы донеслось: «Наша служба и опасна и трудна!» Но нет. В магнитоле была заряжена кассета Киркорова, который пел не соответствующую моменту «Зайку мою». И когда «уазик» отъехал уже далеко, директор услышал, как блюстители законности громко подпевают:
– Зайка моя, я твой зайчик!
Вечером «зайчики» позвонили директору домой и сказали, что выяснили все обстоятельства дела, после чего пришли к выводу, что ему лучше не писать никакого заявления.
– Как это? – не понял директор.
– А так! – сказали ему с той многозначительной интонацией, которая и объясняла все лучше всяких слов.
– Понятно... – поник директор.
– Вот и хорошо! – обрадовались на другом конце и добавили, что если еще какие-трудности, то обращайтесь, мол, мы всегда поможем. Наша служба, мол, только на первый взгляд как будто не видна. А вообще-то в нас сидит это, как его... чувство долга, во! И опустили трубку. Причем перед тем, как из нее донеслись короткие гудки, директор отчетливо услышал хохот и восклицания тех, кто сейчас окружал позвонившего:
– На кого дергаться захотел! Тюха!
Это «тюха» и сломало директора окончательно. Он действительно не стал подавать заявления, а когда к нему вдруг обратился лично начальник городского управления милиции Никитин и спросил, что у него там случилось недавно на нефтебазе и почему вокруг всего этого полная тишина, то директор решил, что полковник либо издевается над ним, либо хочет проверить надежность замка на его, директорском, рту. И тогда, чтобы уверить Никитина в своей «благонадежности», директор горячо затараторил:
– Нет-нет, ничего! Все нормально! Все в полном порядке!
Начальник милиции удивленно пожал плечами:
– Ну-ну...
С того времени нефтебаза регулярно выплачивала частному охранному агентству «Меркурий» довольно круглую сумму. Чтобы это не выглядело чистым рэкетом, был даже составлен специальный договор, по которому выходило, что деньги «Меркурию» перечисляются за «услуги по внешнему патрулированию территории нефтебазы».
Руководителем «Меркурия» был Андрей Петрович Садчиков.
Полученные от нефтебазы деньги он делил с мэром. Просто приезжал к нему в кабинет и вручал перевязанный грубой ниткой пакет. Семенов, не развязывая, бросал его в стол и усмехался:
– Трудом праведным не наживешь палат каменных! А мы с тобой, друг ситный, нажили!
Еще бы!
Под Семеновым и Садчиковым находился весь город. Весь!
«Рябой кардинал» Андрей Петрович сумел заключить договора на охранную деятельность практически со всеми коммерческими структурами города. Он брал их не мытьем, так катаньем. Не испугается, скажем, какой-нибудь предприниматель внезапной налоговой проверки, устроенной по указке Садчикова, выложит с готовностью финансовую отчетность (да нате, смотрите, мол, у меня все чисто! Я производством занимаюсь, лес пилю на станках, а не каким-нибудь барахлом на рынке торгую), так Садчиков на следующий день распорядится свет ему в цехах отключить. Встанут тогда циркулярные станки, плюнут со злостью приехавшие к предпринимателю клиенты да к другому лесопильщику отправятся. К тому, кто всегда при товаре, потому что свет у него не отключают. А не отключают его по той причине, что платит он исправно частному охранному агентству «Меркурий» за оказываемые им услуги – внешнее наблюдение за территорией лесопилки из окна автомобиля, проносящегося мимо нее раз в день на приличной скорости. И тормозившего рядом только тогда, когда приходило время мзду принимать.
А если и отключения света не побоится коммерсант, если в милицию, скажем, обратится, то и там ему скажут:
– Зря вы так... «Меркурий» вам дело предлагает... Сейчас вашему брату без охраны ох как трудно жить...
Вспылит тогда коммерсант:
– Ничего! Проживу как-нибудь!
Да только тем же вечером и убедится, что без охраны в наше время действительно тяжело. Потому что подойдут к нему в подъезде двое, намнут бока и потом так швырнут с лестницы, как не швыряют бревна у него на лесопилке.
– Ну что? – спросят на следующий день как будто случайно подъехавшие к нему представители «Меркурия». – Не надумали?
Коммерсант потрет отбитый бок и со вздохом скажет:
– Надумал... Давайте договор... Подпишу...
После этого Андрей Петрович заплатит милиционерам, которые «как надо» повели себя при обращении к ним обиженного предпринимателя, и поедет к мэру.
– Еще один – наш! – скажет.
И мэр достанет из шкафчика бутылку «Мартеля» и плеснет этот коронный продукт экспорта французской провинции Коньяк в два хрустальных бокала:
– Будем!
Правда, справедливости ради надо заметить, что не все сотрудники милиции кормились с ладони Андрея Петровича. И одним из тех, кто раз и навсегда отверг предложения Садчикова, что называется, в день обращения, был сам начальник городского управления внутренних дел Павел Тимофеевич Никитин.
Он и торчал теперь костью в горле Семенова и Садчикова. Снять его с должности мэр не имел полномочий, но кляузы в региональное УВД строчил регулярно. Любые мелкие огрехи Никитина раздувались Семеновым до немыслимых величин, и выходило по его словам, что такому человеку, как Павел Тимофеевич, не то что управление внутренних дел крупного областного центра, а даже и кружок «Юный друг милиции» доверять нельзя.
Андрей Петрович тоже наблюдал за положением в городе и докладывал мэру обо всем, из чего можно было извлечь хоть что-то пригодное для доноса на Никитина.
– Улицы патрулируются редко! – с удовольствием констатировал он, прекрасно зная, что ни машин, ни людей для патрулирования не хватает. – Надо бы сообщить об этом!
– Сообщим! – охотно отзывался Семенов.
И сообщал.
В региональном УВД молчали. Семенов как-то раз даже испугался, что они там понимают истинную причину его недовольства Павлом Тимофеевичем, но он тут же отмел свои подозрения и посчитал, что у них там просто и других забот хватает.
Несмотря на то что коммерсантов, «не охваченных» охранным агентством Садчикова, в городе уже не осталось, его и мэра аппетиты росли.
Как-то раз Семенов в отменном настроении направлялся в служебном автомобиле к себе в особняк, постукивал пальцами по коленке и мурлыкал какую-то песенку, как вдруг заметил по пути похоронную процессию. Мрачность этого зрелища несколько снизила общий тонус главы города, он перестал мурлыкать и задернул шторку на окне своего лимузина.
Но его упрямая натура никак не могла смириться с упадком настроения. Ему было нужно как-то компенсировать этот упадок. И Вячеслав Витальевич знал, как это сделать.
С детства его любимым занятием было находить приятное в неприятных, казалось бы, вещах. Вот, скажем, простейший перевертыш подобного рода: заболело горло и нельзя пойти на каток? Ну что ж, зато и в школу идти не придется! Приятно? Приятно! Или вот посложнее: порвал рукав рубашки, когда лез сквозь дыру в заборе, чтобы не опоздать на свидание? Ну и ладно! Зато можно будет соврать девчонке, будто только что отбивался от стаи дворовых хулиганов и вышел победителем – синяков-то нет! Только чуть рукав финарем зацепили... «Чем-чем?» – спросит девчонка. «Финарем. Ну финка, нож такой...» И девчонка будет восхищенно смотреть на тебя весь вечер.
Вот и теперь Вячеслав Витальевич принялся размышлять, как же обратить себе на пользу тот факт, что на улицах все чаще и чаще стали встречаться ему похоронные процессии, отчего настроение его портилось и пропадала охота напевать любимые мелодии.
И он придумал.
А что, если организовать в городе специальную частную похоронную службу, заменив ею ныне существующую? А? Каково? Народу-то, как говаривал Павел Иванович Чичиков, мрет, слава богу, много... Ну может, он не в точности так говаривал, но, во всяком случае, похоже.
А во главе этой службы поставить верного человека, который бы знал, кто отец и благодетель и кому девяносто процентов дохода отдавать надлежит.
На следующий день он поделился своими мыслями с Андреем Петровичем, и тот пришел от идеи мэра просто-таки в восторг. Очень скоро такая служба была в городе создана и руководить ею стал один из бывших сотрудников все того же «Меркурия».
И поток денег, льющийся в карманы Вячеслава Витальевича и Андрея Петровича, еще более усилился. Приятно? Приятно!
Таким образом, Андрей Петрович не раз был с Вячеславом Витальевичем в те моменты, когда тот вел себя, прямо скажем, противозаконно. И Андрей Петрович был в такие моменты с мэром именно в прямом смысле этого слова, а не в переносном. То есть стоял с ним рядом и делил бабки, а не просто морально поддерживал его на расстоянии.
В переносном же смысле Садчиков был с мэром вообще всегда. Например, когда уезжал из города в отпуск и думал в унисон с Вячеславом Витальевичем об одном и том же. А конкретно: как бы еще чего урвать, а что уже урвали, того не упустить. Даже сны Андрею Петровичу снились те же, что и мэру. Одни и те же картинки будоражили их отключившиеся было для отдыха мозги, не давая им выспаться. А картинки те были такие: новая вилла, новый лимузин и конечно же новый срок на посту радетеля за народные интересы. Только один мечтал о продолжении радений в кресле мэра, а другой в кресле руководителя его аппарата.
И Семенов чувствовал, что Садчиков находится с ним всегда. Причем мэру это нравилось, ему как будто бы легче от этого становилось, ведь в его голове постоянно рождались всякие придумки, а подключив воображение, он мог спросить по поводу них совета у пусть даже и отсутствующего в данный момент Садчикова – и спрашивал, и тот давал ему этот совет.
В тот день, когда Вячеслава Витальевича посетила идея особого автосервиса, Андрей Петрович тоже был с ним (несмотря на то что на самом деле находился за несколько тысяч километров – на залитом солнцем пляже острова Тенерифе). Семенов вздрогнул от вдруг озарившей его идеи и в этот же миг точно так же вздрогнул входящий на другой стороне Земли в океанскую воду Садчиков. Плескавшийся неподалеку от него кенийский турист даже испугался: уж не акулу ли разглядел в прозрачной воде этот странный белый? Но странный белый вдруг посмотрел на него задумчиво, и турист успокоился: «Нет, это он, должно быть, от своих мыслей...» И снова был не прав. Потому что вздрогнул Садчиков не от своих мыслей, а от мыслей Семенова, правда сам того не поняв и даже не подумав в этот момент о Вячеславе Витальевиче, тем не менее каким-то шестым чувством ощутив: только что случилось что-то, что может повлиять на всю его, Андрея Петровича, жизнь. И, так и не определив для себя, радоваться ему теперь или огорчаться, Андрей Петрович плюхнулся в набежавшую волну.
А когда он вернулся в Тулу и Вячеслав Витальевич рассказал ему о своей идее, то Андрей Петрович очень ей обрадовался. То есть сначала-то он, конечно, испугался, даже отстранился как-то от мэра и чуть ли не попятился к выходу из кабинета, а Семенов, видя такую реакцию Садчикова, тоже прижух, сжался и, загородившись плечом, отвернулся куда-то в сторону в своем крутящемся кресле, но потом сила их взаимного притяжения снова толкнула одного к другому и Андрей Петрович устремился навстречу Вячеславу Витальевичу, а Вячеслав Витальевич вскочил с кресла и бросился к Андрею Петровичу – и они обнялись и похлопали друг друга по плечу, а потом радостно рассмеялись, как школьники, решившие, что не стоит ссориться из-за какой-то мелочи и что нужно уступать друг другу ради дружбы.
Хорошая дружба. Тридцать семь трупов.
Но тогда они еще не знали, сколько будет трупов, хотя и предполагали, что немало. Правда, говорить об этом старались поменьше, чтобы не портить друг другу настроение. И уж вовсе молчали о том, какую ответственность придется им нести, если все это раскроется. А зачем каркать-то? Лучше о новой вилле Вячеслава Витальевича поговорить – одних спален семь штук – или вон о новых часах Андрея Петровича – швейцарские, «Лонжин», ну-ка, Андрей Петрович, покажи, да не так быстро, чего ты рукав-то задираешь, ты сними да продемонстрируй, может, я тоже себе такие куплю... у, круто... не спешат? не отстают? Ах да, чего это я... Швейцария... восемь тысяч долларов...
Так что об ответственности не вспоминали.
Тем более что Вячеслав Витальевич продумал все до мелочей. Чтоб ни одной осечки допущено не было.
Итак. Непосредственно убийствами должен заниматься такой человек, которого если и поймают, то заложить он все равно никого не сможет. Вернее, сможет, да только никто ему не поверит. Почему? Так он же псих! Официальный псих, поставленный на учет в диспансер. Мало ли что такой наговорит! Может, он скажет, что с ним в подельщиках лично мэр Тулы и руководитель его аппарата состояли. И что – верить ему после этого? Что-что? Он именно так и говорит? Ну вот – все признаки болезни налицо...
Кстати, себя Вячеслав Витальевич обезопасил вообще наглухо. Пойманный псих и впрямь лишь в бреду мог заявить, что его действиями руководил глава города. Потому что за все время, последний ни разу не выходил с ним на контакт, выставляя впереди себя Андрея Петровича, и псих даже не предполагал, что мэр тоже имеет отношение к этому делу. К слову сказать, о том, кто на самом деле Андрей Петрович, псих тоже не догадывался. Думал: «А-а... наверное, какой-нибудь преступный авторитет...»
Тогда, на вокзале, Садчиков нашел Корнева случайно. Объезжал на своем «форде» владения, вставлял пистоны хозяевам проституток за то, что снизились доходы, и вот нашел Корнева.
Сначала поразился тому, как жестоко Витя расправился со шлюхой и сутенером. Поморщился.
Потом услышал про белый билет. Заинтересовался.
Затем выяснил, что живет Витя на окраине города в своем доме. «Ага! – подумал тогда Садчиков. – Соберу-ка я сведения о нем...»
И собрал.
По всему выходило, что маниакально жестокий Корнев с белым билетом и собственным земельным участком на окраине города – это то, что они с Семеновым и искали.
– Точно! – сказал тогда Вячеслав Витальевич. – Именно то! – потом подумал и добавил, как бы в интересах общего дела, но видно было, что и выгадывая нечто для себя: – Раз уж ты его нашел, Андрей Петрович, то ты и продолжай с ним работать. А я уж не полезу. Лишнее это...
Андрей Петрович уставился на мэра, словно пытаясь выудить в его глазах какие-то потаенные мысли, но тот вильнул взглядом в сторону, и мысли его от Садчикова уплыли.
Впрочем, догадаться, о чем он думал, было несложно. «Хочет на сто процентов чистеньким остаться, сука...» – заключил с презрением Андрей Петрович. Но согласился:
– Да, это лишнее.
И он начал работать с Корневым. Однако тоже не напрямую, а через посредника. Посредником был верный человек Садчикова – некто Демьян Дымко, бывший спецназовец и орденоносец, а ныне вор, кидала, киллер и вообще черт знает кто с косматой головой. Виделся он с Витей не часто и только по делу. Витя пригонял машину, Демьян садился в нее и уезжал. А через пятнадцать минут был уже у одного из тульских автосалонов.
– Ну что? – спрашивал он вышедшего к нему сотрудника. – Скоро покупатель будет?
Сотрудник, сдвигая брови, смотрел на часы:
– Скоро...
И действительно, покупатели, как правило, не заставляли себя ждать. Приезжали вовремя. Чаще всего они являлись гостями из отдаленных солнечных регионов, и обычно их оценка предлагаемых им автомобилей была такой:
– Вах, какой харощий мащина! Вах, какой у него красывий цвэт! Скока хатыте?
– Сколько и договаривались... – пожимал плечами Демьян.
Покупатели платили и уезжали. Демьян отсчитывал сотруднику комиссионные, что-то брал себе, а основную часть суммы передавал Андрею Петровичу. А тот делил ее с Вячеславом Витальевичем.
Дело было поставлено на поток. Через доверенных лиц Семенов создал своеобразный стол заказов на престижные автомобили. Купить их у него (то есть как бы не у него, а у Демьяна) можно было дешевле, чем в автосалонах, и даже состоятельные люди поддавались на посулы предоставления двадцатипроцентной скидки.
Разумеется, никто из покупателей не представлял, откуда вообще взялись эти машины. Бывший спецназовец и орденоносец, а ныне черт знает кто, Демьян Дымко утверждал покупателям, что тачки пригнали из-за границы, а низкую цену на них объяснял связями на таможне.
Ему верили.
Так продолжалось два года. А теперь вот закончилось. От этого Вячеслав Витальевич впал в расстройство и никак не мог повернуть факт утраты доходного бизнеса приятной стороной. Ну не поворачивался он, и все. Только схватится за него Вячеслав Витальевич, только приложит усилие и вроде уже и сдвинет немного, а факт вдруг – р-р-раз! – и встанет на прежнее место. Да еще сильнее выпятит неприятный свой край – острый такой, как меч правосудия. «А ну как поймают этого Корнева? – промакивая платочком взмокший лоб, думал Семенов. – Что тогда? – И тут же успокаивал себя: – Как – что тогда?! Ничего тогда! Я ж с самого начала все продумал! Сумасшедшему никто не поверит! И потом, – вдруг вспоминал Вячеслав Витальевич, – меня-то он в любом случае не заложит! Не знает он, что я тоже в этом деле участвовал! Не знает!»
Тут Семенову легчало.
А вот Андрею Петровичу, в мозгу которого, как обычно, роились те же мысли, что и у Вячеслава Витальевича, напротив, в этом месте становилось не по себе. «Я-то с Корневым встречался! – жевал он сухие губы. – Вдруг кто-нибудь видел это? – Но и Садчиков находил в себе силы взбодриться. – Ерунда! – мотал он головой, словно вытряхивая из нее все страхи. – Обойдется! Обязательно обойдется!» Но мгновения его успокоения были краткими, потому что стоило ему вздохнуть с облегчением, как страхи тут же снова всасывались с воздухом: «А ну как не обойдется? А?! А ну как не обойдется?!»
Думая так, они бродили вдвоем по дорожкам сада, окружавшего загородную резиденцию мэра. Семенов шел чуть впереди, а Садчиков отставал шага на три, может быть, потому, что идти ему было несколько тяжелее, чем Вячеславу Витальевичу, на плечи которого все-таки не так сильно давил груз возможной ответственности и колени которого поэтому заметно меньше дрожали и сгибались под этим грузом.
В какой-то момент Андрей Петрович вообще остановился и тяжело прислонился к торчащей у тропинки осине. Семенов спиной почувствовал это и обернулся:
– Ты чего?
Садчиков мутно глянул на него и буркнул:
– Вот куда этот урод смылся? – Он помолчал и вдруг быстро коснулся пальцами рябой щеки. Потом стряхнул что-то с ладони («Комара убил», – догадался мэр) и добавил: – И что он с бабой-то сделал? Грохнул или с собой забрал?
При упоминании о «бабе» Семенову вдруг стало еще хуже, чем Садчикову. «Вот едрит твою налево! – подумал он. – Я ж про нее и забыл! А из-за нее ведь эта катавасия и закрутилась!»
Полтора года назад, размышляя, как все у них будет происходить, мэр и предположить не мог, какая рыбка может клюнуть на газетное объявление. Дочь вице-премьера! Это ж надо! Во попали!
По этой дело не закроют. Эту будут искать до посинения...
А какой удар по престижу города!
Чувства Вячеслава Витальевича пришли в полное смятение. Он уже и не знал, чего ему опасаться больше – то ли того, что милиция схватит Корнева, а тот расколется и выдаст Садчикова... Кстати, как поведет себя тогда Садчиков? Мэр украдкой глянул на руководителя своего аппарата. Тот все так же опирался плечом на осину и прогонял очередного комара, севшего ему на этот раз на шею. Правда, прогонял он его как-то неуверенно, и создавалось впечатление, что даже комара Андрей Петрович теперь побаивается. «Может выдать меня... – мелькнуло у Семенова. Поначалу он похолодел от этой мысли, но тут же стал воинственным: – Пусть только попробует! Тогда он у меня на этой вот осине и повесится! Как Иуда...» Кашлянув и тоже со злостью шлепнув впившегося ему в лоб комара, Вячеслав Витальевич возвратился к тому, с чего начал. Так вот. Какой напасти ему следует опасаться больше? Ареста Корнева или грозящей ему взбучки в Москве, куда его, конечно, вызовут в скором времени и заставят отчитываться о положении вещей в городе? Поставят на ковер – смирно! руки по швам! – и ка-ак начнут хлестать наотмашь фразами типа: «Вы не справляетесь со своими обязанностями, Вячеслав Витальевич! У вас кругом сплошные безобразия и беззакония!» А какой-нибудь раскрасневшийся чиновник высокого ранга даже не постесняется и залепит совсем уж грубое: «Вы, господин Семенов, не мэр, а чмо!» Да-да, вот так и заорет прямо в лицо: «Чмо!» Там, в Москве, с их братом мэром сейчас особо не церемонятся и выражений в ходе головомоек не выбирают...
Как удержаться на посту-то?!
– А на Никитина все валить надо... – как будто прочитав его мысли (или правда – прочитав?!), сказал вдруг Андрей Петрович.
Мэр резко повернул голову и тут только заметил, что Садчиков прямо на глазах приходит в себя. Его согнутые в коленях ноги распрямляются, спина разгибается, в глазах появляется утерянный было блеск, а пикирующего комара Андрей Петрович бьет уже влет, не давая приблизиться, прямо как пощечину лупит – вжжих! – только золотая печатка на безымянном пальце сверкает желтой молнией.
– На Никитина все свалим! – повторил он. – Скажем: вот, мол, к чему привела его преступная безалаберность, а мы ведь предупреждали об этом вышестоящие инстанции, неоднократно предупреждали!
Несколько секунд мэр молча моргал, сосредоточенно оценивая слова Садчикова, а потом кивнул:
– Угу! Так и поступим.
По идее, после этого обоим можно было чуток расслабиться, ведь какой-никакой, а выход найден, но и мэр и глава его аппарата сохраняли на лицах серьезность и озабоченность.
Оно и понятно. Их терзали предчувствия грядущих испытаний, через которые им, может быть, и суждено было пройти, а может быть, и битте-дритте, фрау мадам, – тюрьма вдоль переулка и направо.
...Оказавшись на территории «автосервиса», Турецкий достал привезенное из Москвы постановление о производстве обыска за подписью генпрокурора (Клюев сглотнул) и приступил к делу.
Пока эксперт-криминалист, вызванный Никитиным в составе прочих членов оперативно-следственной бригады, снимал отпечатки пальцев в салоне машины Инги, «важняк» прошелся по ангару и заметил, что шкаф с инструментами в дальнем углу стоит как-то криво. При общей параллельности-перпендикулярности всего, что было в ангаре, это показалось Александру странным. Он подошел ближе, заглянул за шкаф и увидел черную дверь. Пролезть в нее было нельзя – она была на три четверти загорожена шкафом. Турецкий толкнул его, он чуть сдвинулся и уперся в какой-то выступ в полу.
– А ну-ка! – «Важняк» глянул на Яковлева, приглашая его помочь.
Тот подошел и, мягко отстранив Турецкого (я сам, мол), обхватил шкаф за бока, оторвал его от пола и перенес метра на полтора в сторону:
– Прошу!
Александр открыл дверь, и присутствующие увидели, что за ней находится комната. Турецкий зашел в нее и быстро осмотрелся. Комната была почти пустой, только в углу валялась какая-то сорванная со стены полочка, а на полу стеклом вниз стоял фонарь.
– О, да тут люк... – Александр шагнул к центру.
Из люка торчал край лестницы. Турецкий глянул вниз, в темноту, потом повернулся и сделал знак уже заполнившим комнату коллегам: переключатель, мол, щелкните – вон он, на стене.
Коломиец щелкнул.
Света не было.
– Фонарь у него есть? – спросил Турецкий.
Фонарь нашелся.
«Важняк» снова посмотрел в глубину и сказал:
– Надо лезть...
Да сам же и полез.
Все с любопытством сгрудились у люка.
– Ба... – раздался из подвала гулкий голос Турецкого. – Да тут, кажется, кровь...
В течение ближайшего времени подвал был тщательно обследован, а образцы крови (или, вернее, «пятен бурого цвета») на бетонных осколках забрал судмедэксперт.
Когда осмотр подвала был закончен и все вылезли наверх, в комнату, «важняк» пробормотал:
– Что-то я не понимаю... А зачем вообще в автосервисе нужен подвал?
– Может, для того, чтобы горючее и смазочные материалы хранить? – предположил кто-то.
– Нет... – возразили ему. – Это по технике безопасности не допускается. К горючему и смазочным материалам должен быть обеспечен удобный доступ, чтоб в случае чего их легко затушить можно было! А там что? Люк диаметром меньше метра? Да это ж пороховая бочка будет, если там ГСМ хранить!
Тогда предположили, что в подвале собирались устроить какую-то мастерскую. Но опять странно – почему тогда не сделали нормальный вход с бетонной лестницей, а не с этой деревяшкой? Да и вообще, что это за мастерская такая без батарей? Вот большая радость для мастеров – стучать зубами в неотапливаемом подвале!
– А может, там собирались... это... соленья хранить? – неожиданно предположил Яковлев.
– Соленья? – выпучили на него глаза. – В автосервисе?
– Ну да... – кивнул Яковлев. Он и сам понимал, что догадка его была, скорее всего, неверна, но твердо знал, что на стадии мозговой атаки хороши любые, даже самые нелепые, казалось бы, предположения, и поэтому не сдавался: – А чего? Поди плохо – тяпнуть после работы стопку да закусить огурчиком из баночки!
Но тут Коломиец незаметно дернул его за рукав, и он затих.
Турецкий вспомнил:
– Слушайте, а в другом углу ведь тоже шкаф с инструментами стоит!
– И что? – взглянул на него стоящий рядом Никитин, к концу этого своего «и что?» уже, впрочем, догадавшись, к чему клонит «важняк».
– Так, может, за ним тоже дверь есть? – подтвердил его догадку Александр.
Все высыпали из комнаты и направились к шкафу. Турецкий оказался прав. За ним действительно была дверь.
Яковлев все так же легко перенес шкаф в сторону, и «важняк» дернул на себя дверь, и взорам присутствующих открылась комната, как две капли воды похожая на ту, из которой они только что вышли.
За исключением лишь одной детали – люк в полу отсутствовал. Вернее, он, кажется, когда-то тут имелся, но теперь его кругляшок был залит бетоном.
– Это что?.. – сказал Турецкий. – Подвал замурован, что ли?
Никитин прошел внутрь, постучал каблуком по полу, потом шагнул чуть в сторону, еще постучал, хмыкнул задумчиво и произнес:
– Да тут, кажется, и подвала-то никакого нет...
Александр подумал, а затем вдруг обернулся на ремонтную часть ангара, прищурился, словно прикидывая что-то, и покачал головой:
– Тогда странно. Посмотрите, как тут все симметрично устроено... – Он вытянул руку и стал водить ею вправо-влево: – У одной стены ремонтный бокс – и у другой точно такой же... С одной стороны яма – и с другой тоже... В том углу комната с подвалом, – значит, и эта по логике тоже должна быть с подвалом!
– Точно! – согласился с начальником Коломиец.
Никитин сдвинул фуражку на затылок и почесал лоб:
– Так что ж он, и вправду замурован?
– Наверное... – пожал плечами Турецкий.
Начальник милиции потянул козырек обратно, даже брови чуть закрыл блестящим черным полумесяцем, и решительно сказал:
– Тогда надо долбить!
– Надо! – кивнул Турецкий.
Скоро из находящейся во дворе подсобки принесли лом, и Яковлев, как самый крупный из присутствующих, долбанул им по бетону. Бетон дал трещину. Опер стукнул еще. Потом еще и еще. Из середины кругляша вылетел приличный кусок и чуть не зацепил ногу стоявшей в сторонке понятой – местной почтальонши тети Вари.
– Ай! – вскрикнула она, уворачиваясь, а когда кусок врезался в стену и прекратил свое движение, почтальонша с интересом склонилась над ним и протянула: —И-шь ты-ы... Это чевой-то?
На серой поверхности блеснуло что-то перламутрово-синее. Тетя Варя нагнулась еще ближе и дунула, очищая это синее от пыли. И вдруг побледнела, а потом резко попятилась назад, сметая все своим мощным задом, даже тяжелого Яковлева сдвинула с его ломом, и ка-ак заорала:
– А! А-а-а! А-а-а-а!!!
– Что такое? – встрепенулись все.
Но почтальонша не в состоянии была ответить вразумительно. Она уперлась спиной в противоположную стену и, все еще продолжая отталкиваться ногами, словно и стену хотела сдвинуть, отгородилась ладонями от только что обследованного ею куска бетона и опять закричала.
Турецкий дернулся к так напугавшему ее предмету и тут же все и увидел.
– Вот это да... – пробормотал он.
Из неровного скола торчала фаланга человеческого пальца, ноготь которого был покрыт синим перламутровым лаком.
На том свете все было не так, как предполагала Инга. Никто не вышел к ней в развевающихся одеждах, шурша за спиной белыми или (что было логичней в ее ситуации) черными крыльями, никто не пояснил ей, что же будет дальше, и даже ее умершие родственники не посчитали нужным встретиться с ней, пребывая, очевидно, где-то в дальних концах окружившего ее молочного тумана.
Потом она поняла, что это не туман. Просто сквозь щелки слипшихся век все казалось размытым и загадочным. А когда Инга наконец открыла глаза полностью, то оказалось, что над ней навис белый потолок, вполне земной и даже со следами разводов от халтурной побелки. А сама она на этот раз лежала на чем-то мягком и удобном. Инга попыталась повернуть голову, но вдруг вскрикнула от резкой боли в шее и непроизвольно коснулась ее рукой, ощутив при этом характерную шероховатость бинтов. И тут же услышала, как в стороне открылась дверь. Морщась и постанывая, Инга скосила глаза вбок. Метрах в двух от нее ухмылялось некрасивым широким ртом знакомое утиное лицо.
Да что же это такое!
«Этот Витя и умереть мне не дал, гад!» – с жуткой злостью подумала Инга.
Утиное лицо приблизилось и склонилось над ней.
– Ну как ты? – пошевелились губы некрасивого рта.
Инга не ответила.
– Болит? – приплюснутый нос Вити указал на шею девушки.
Инга свирепо посмотрела на него и выдохнула, обжигаемая резью в изувеченных осколком стекла связках:
– Паол на ...!
Матом она ругалась только в исключительных случаях. Сейчас был как раз такой.
Витя улыбнулся:
– Понимаю... Ты меня ненавидишь...
По взгляду Инги было ясно, что он попал в самую точку.
– Ука! – прошипела она. – Ука оклятая!
Витя разогнулся. Теперь Инге был виден только плохо выбритый низ его подбородка.
– Ничего... – поднял-опустил его Витя. – Ничего... – Тут кожа подбородка натянулась, и Инга поняла, что Витя плотно сжал губы. Потом он снова разжал их, и она услышала: – Скоро ты меня полюбишь, милая... Скоро ты меня очень сильно полюбишь...
Подбородок исчез, и Инга услышала, как в стороне хлопнула дверь.
С пальца все только началось.
Когда Яковлев уже гораздо осторожней подцепил ломом соседний кусок бетона, то все увидели часть человеческой руки с порванной пополам ладонью.
У присутствующих расширились глаза, а позади них послышался какой-то грохот. Это упала в обморок почтальонша тетя Варя.
Вскоре стало ясно, что одним ломом и одним Яковлевым тут не обойдешься. Через некоторое время приехали вызванные рабочие с отбойными молотками. Они до этого трудились на каком-то частном объекте и были недовольны внезапным приглашением ментов, которое срывало им денежный заказ.
– Ну чего тут? – спросил бригадир, когда его шайка-лейка ввалилась в комнату и подняла на ноги почтальоншу тетю Варю хорошей пивной отрыжкой.
– А вот... – хмуро показал в развороченный центр пола Никитин.
Бригадир, зевая, глянул в указанном ему направлении да так и остался стоять с открытым ртом.
У одного из рабочих затрясся в руках не подключенный к электричеству отбойный молоток.
– Приступайте! – сказал Турецкий.
Побледневшая бригада переглянулась и замотала головами:
– Не-е...
Но авторитет Никитина сыграл решающую роль:
– Никаких «не»! – цыкнул он на рабочих. И уже мягче произнес: – Я поговорю с вашим начальством. Внакладе не останетесь. Как за три смены получите.
Рабочие снова переглянулись и слегка порозовели.
– Плюс по бутылке! – добавил Никитин.
– Приступаем! – плюнул на руки бригадир и взялся за отбойный молоток.
Превозмогая боль, отдающуюся в горле при любом шевелении тела, Инга приподнялась на локтях и огляделась.
«Ну и где я теперь?» – подумала она.
Она лежала на диване в довольно чистой комнате, стены которой были оклеены веселенькими желтоватыми обоями, а на одной из них даже висела средних размеров чеканка с изображением восточной девушки в танцевальном наряде, кормящей с руки льва. У противоположной стены комнаты стоял стол, а над ним светлела пробивающимся снаружи солнечным светом плотная белая занавеска.
«Хорошо, хоть окно есть... – обрадовалась Инга и вдруг встрепенулась: – Так, может, я и сбежать смогу?!»
Стараясь не делать резких движений, она опустила ноги на пол и села. Голова сразу закружилась, и ей пришлось закрыть глаза и где-то в течение минуты дать телу привыкнуть к перемене положения. Потом она осторожно встала и тут же качнулась назад, однако успела выставить руку и оперлась на спинку дивана. Отдышавшись, она оттолкнулась от нее и сделала шаг к окну. На этот раз ее повело вперед, и только близость стола спасла Ингу от падения. Оперевшись на него ладонями, она снова передохнула, потом медленно подняла голову и посмотрела на занавеску. «Да... – адекватно оценила она свое состояние. – Убежать мне будет трудно...» Тем не менее Инга не отступила и, перевалившись через стол, дернула занавеску в сторону.
Ага! Получилось!
Свет полился в комнату, заставив ее сощуриться. Затем она подняла веки и...
Проклятье...
С внешней стороны окно закрывала толстая металлическая решетка.
Н-да... Отсюда тоже не сбежишь...
«Но зато! – со значением сказала себе Инга. – Зато – вот! Вот зато что!»
И она оглядела раскинувшийся за стеклом яблоневый садик. Деревья росли близко друг к другу, но именно возле окна они как-то пригибались в стороны, словно открывая дорогу солнечным лучам. От этого в комнате и было так светло. В отдалении Инга заметила довольно высокий забор из красного кирпича, местами, впрочем, осыпавшийся. Она повнимательней рассмотрела садик и пришла к выводу, что за ним, судя по всему, уже давно никто не следит: все заросло высокой травой, и тут и там валялись опавшие ветки, а вдали ржавел перевернутый мангал.
«Дача, что ли?..» – предположила Инга.
Вдруг за ее спиной открылась дверь. Она тяжело обернулась и увидела Витю, который подался всем корпусом из дверного проема, оставив позади себя раскинутые в стороны руки, и удерживался таким образом, чтобы не шлепнуться.
– Сейчас пойдем мыться! – сказал он.
Ни фига себе. Это что-то новое. Инга даже подумала, что ослышалась. Но Витя повторил:
– Мыться, я говорю, сейчас пойдем! – Тут он расплылся в улыбке, показавшейся Инге до невозможности гадкой.
Та-ак...
Вообще-то, по ее меркам, она не принимала ванну уже целую вечность и постоянно страдала по этому поводу, но сейчас... Он что, собирается мыться вместе с ней? – Инга пристально посмотрела на мучителя. – Ну точно – собирается! Вон глазки-то как блестят!
И тогда, превозмогая боль в горле, она сказала:
– Нет!
А Витя растянул рот еще шире и сладострастно мотнул головой:
– Да!
Это был какой-то кошмар.
Рабочие раздолбили пол, и стало ясно, что трупы лежат по всей поверхности подвала.
Естественно, очень скоро находиться в помещении без масок стало просто невозможно. Да и в масках люди постоянно шастали на двор, кто отдышаться, а кто, перегнувшись пополам, выплеснуть на траву содержимое желудка.
Постепенно отбойные молотки были отложены в сторону и в ход снова пошли ломы. Понаехала куча труповозок, и скоро посеревших то ли от бетонной пыли, то ли от ужаса рабочих сменили привычные ко всему санитары морга. То есть это они считали себя ко всему привычными. А на самом деле и у них случались внезапные колебания поджилок при виде того, что натворил тут Витя Корнев. Один из санитаров даже сказал:
– Все... Завтра увольняюсь... – потом подумал и добавил: – А лучше – сегодня! – и, отложив лом, как-то подозрительно быстро направился во двор, закрыв рот ладонью.
А ведь прежде считал, что окончательно искоренил в себе рвотный рефлекс!
К вечеру подвал был расчищен. В черные пластиковые мешки разложили тридцать семь трупов и развезли их по городским моргам.
Теперь можно было подвести некоторые мрачные итоги.
Трупы опускали в подвал в разное время, так как лежали они как бы слоями: покойник – над ним слой раствора, на этом слое следующий покойник – над ним следующий слой раствора. И так далее. Некоторые лежали вдвоем под общей «скорлупой», а пару раз встретились даже трое замурованных вместе людей.
Тот факт, что могильник был устроен именно в бетонном подвале, а не в обычной яме, объяснялся, по-видимому, тем, что в этом районе был очень высокий уровень грунтовых вод. Если бы для трупов вырыли яму, то в ней постоянно стояла бы вода и это могло привести к осадке ангара. А так – сбросил покойничка в подвал, залил раствором, и все нормально. Только пол с каждым разом поднимается. Технология, язви ее...
Все потерпевшие были убиты выстрелом в голову. Чаще всего – в затылок, но иногда – в лоб или в висок. У одной женщины был прострелен глаз.
– Ну и нарыл нам этот «важняк» «висяков»... – хмуро бурчал городской прокурор Клюев, который похудел за этот день килограмма на три и уже не казался к закату таким тучным, каким был с утра. Похудел он не оттого, что ломом махал, он-то как раз не махал, в отличие, скажем, от Яковлева. Похудел он от волнения и от нашатыря, который частенько сегодня подносили к его носу медики, во множестве прибывшие на место происшествия. Лицо прокурора осунулось, и, измученный, он сидел во дворе на скамеечке, почему-то не моргая, как будто боялся даже на этот микроскопический миг остаться в темноте, из которой ему могли явиться страшные серые мертвецы.
«Как же он спать-то будет?..» – покачал головой Турецкий, проходя мимо. Впрочем, Александру и самому было не по себе. Все его сослуживцы знали, что за все время работы в прокуратуре Турецкий так и не научился спокойно смотреть на изувеченные трупы. Поэтому «важняк» почуял сейчас в Клюеве в некотором смысле «родственную душу» и тихонько подсел к нему на скамеечку.
– Вот оно как... – проговорил Александр. А потом вздохнул и совершенно без задней мысли, а просто чтобы что-то сказать, напомнил: – А вы говорили – банкет... Какой уж тут банкет...
Прокурор резко повернулся к нему, выпучил коричневые глаза и вдруг, подскочив, побежал за угол ангара.
Оттуда донеслись характерные звуки и всплескивания.
– Ну вот... – расстроился Александр. – Довел человека...
На скамейку тут же опустился перемещавшийся до этого по двору и отдававший какие-то указания подчиненным Никитин. Он вытянул ноги, ненароком обнажив штопаные коричневые носки, некоторое время смотрел на них, очевидно, размышляя, спрятать их опять или не прятать, потом решил, что таким зрелищем сегодня уже никого не шокируешь, и оставил носки в покое. После этого достал из кармана пачку сигарет и предложил Турецкому:
– Будете?
Тот взял.
Они закурили.
– Да... – протянул Никитин. – Такого в моей практике еще не было... Да и в истории города, похоже, тоже...
Он оказался прав.
Именно такую мысль и провели на следующий день в центральных статьях все тульские газеты. Пресса пестрела фотографиями ангара и укладываемых в труповозки покойников. Корреспондент одной из газет даже пробрался каким-то образом ночью в морг и сделал снимки там. Пьяный сторож того морга наутро клялся, что не открывал никому дверь и понятия не имеет, «как этот журналюга сюда попал». Но под столом у сторожа нашли пустую бутылку «Абсолюта», и, учитывая тот факт, что он никогда не покупал себе ничего дороже портвейна, этим можно было многое объяснить.
Радиостанции сняли с эфира все веселые песни и гоняли одну «серьезку», время от времени перебивая ее выпусками новостей, в которых сообщалось одно и то же: вчера, мол, на окраине города в частном автосервисе откопали тридцать семь трупов, начато следствие, начальник городского управления милиции полковник Никитин комментировать это событие пока отказался, зато мэр города заявил, что он давно уже обращал внимание вышестоящих инстанций на серьезные упущения в деле руководства тульской милицией, его не слушали, а он предупреждал, что добром это не кончится, вот оно и не кончилось и т. д. и т. п. После этого вновь шла почти траурная музыка.
Траур, впрочем, пока никто не объявлял, редакторы убрали из эфира дурацкие притопы и прихлопы по собственной инициативе, выразив этим ту подавленность, которая охватила в тот день всех жителей города.
В общественных местах внезапно стало как-то тихо, администрации парков хоть и не закрыли аттракционы, но сами аттракционы выглядели очень странно: например, в колесо обозрения садились мрачные люди, делали круг и мрачные же выходили. А круг этот они совершали только ради того, чтобы, оказавшись наверху, показать друг другу: во-он, мол, видишь, за тем мостом пустырь? Так вон тот ангар посреди него – это тот самый и есть...
Дети, катавшиеся на электрических машинках, перенимали настроение взрослых и сталкивались резиновыми бамперами без привычного в таких случаях визга и смеха, а как-то тупо и уныло. Потом выходили к родителям, те передавали им яркие воздушные шарики, и малыши молча несли эти шарики, подобно тому, как в разгар средневековой чумы угрюмые монахи несли по улицам европейских городов факелы.
В магазинах и на рынках покупки совершались тише, без эксцессов, и продавцы чувствовали какую-то странную солидарность с покупателями, не обвешивали, не тянули презрительно: «Же-е-енщина, ну вы-ы бу-удете брать сы-ыр или не-ет? Полчаса уже кру-утите!» – а клали на весы продукт и, словно забывая про него, перевешивались через прилавок: «Слыхали? А?» И многозначительно кивали головой как бы в сторону того страшного ангара. Правда, иногда они ошибались, и кивок приходился на здание мэрии или управления внутренних дел, но это все равно было в тему, потому что и тогда в сердце покупательницы находился горячий отклик: «Да, да! До чего страну довели! Кошмар! Ужас! Ни черта ведь не делают, только деньги гребут лопатой, а нам на улицу выйти страшно!»
Местное телевидение без конца демонстрировало теперь уже не фоторобот, а фотографию Виктора Сергеевича Корнева, взятую из паспортного стола. Снимок Инги Дроздовой показывали реже, потому что среди убитых ее не оказалось, а всех сейчас интересовали именно убитые – кто они, да что они, да нет ли среди них тех, кто недавно пропал без вести, и чьи родственники осаждали теперь морги с целью осмотреть тела.
Самого же Корнева искали. Искали сосредоточенно и упорно. Никитин лично контролировал ход поисков, постоянно находился на службе, не отключался ни на минуту и от этого выглядел очень устало, но сам себя усталым не чувствовал, может быть, потому, что ни на минуту не задумывался о себе, а размышлял только о деле.
Вначале сыскари хотели пройти по связям Корнева, но оказалось, что связей-то этих и нет. Ни с кем не встречался, ни с кем не провожался. Жил одиноко.
– Но в сервис-то к нему кто-нибудь приезжал? – спросили сыскари у ближайшего соседа Корнева, жившего от него на расстоянии трехсот метров.
– Ну эти... Иномарки... – развел руками сосед и даже чуть поморщился от досады, как будто снова вынужден был коснуться чего-то такого, о чем силился забыть или по крайней мере поменьше думать.
Правда, жена соседа вспомнила, что года два назад, еще до того, как на участке Корнева был построен ангар, к нему приезжала какая-то черная машина.
– А да... – почесал затылок сосед. – Было... У нас как раз тогда сын с семьей гостил...
И посетило супругов это воспоминание, когда к ним пришел Турецкий.
– Номер не запомнили? – спросил «важняк».
– Да какой там номер! – махнул рукой сосед. – Я и марку-то отсюда не разглядел...
Рабочих, которые возводили ангар, тоже найти не удалось.
Таким образом, зацепок по Корневу не было.
Тем не менее за короткое время милиция перевернула весь город, прошлась по всем подозрительным адресам, опросила всех, кого только можно было: «Не видели? Не слышали? Не знаете?» «Не видели, не слышали, не знаем...» – крутили головами криминального вида люди, и черт их поймет – то ли действительно не знали ничего, то ли просто отмахивались, не желая связываться...
На выезде из Тулы проверялись все машины, даже рефрижераторы и, наоборот, инвалидки.
Результат нулевой.
Многие, в том числе и в милиции, были уверены, что Корнева уже нет в городе.
Однако Турецкий был другого мнения. И вот почему.
Уже на следующий день после всколыхнувших город «раскопок» он встретился в диспансере с психиатром, который несколько лет наблюдал Корнева. И тот сказал:
– Мой пациент страдал той формой расстройства, которая, в числе прочего, характеризуется крайне болезненным самомнением. Малейшая нанесенная ему обида или то, что он посчитает за обиду, становится катализатором вспышки чудовищной ненависти, обращенной как на самого обидчика, действительного или мнимого, так и вообще на всех, на весь мир... – Тут психиатр помял губы, а потом чуть оторвался от стула и, подавшись через стол к сидевшему напротив Турецкому, сообщил: – Вы представляете, он нарисовал дома на ватмане мой портрет и метал в него ножи!
Турецкий кивнул: да, мол, ничего себе, – и продолжал слушать.
Психиатр снова откинулся на спинку:
– Так вот. Люди с таким расстройством постоянно пытаются доказать что-то другим. Они всегда в напряжении, они зациклены на том, что их считают, ну... неполноценными, что ли... Вот Корнев, например, был уверен, что окружающие видят в нем дурака.
– А что, видели? – спросил «важняк».
– Ну... Всякое бывало... Но он не дурак... Он далеко не дурак... – Тут психиатр снова перевалился через стол и, почему-то покосившись на дверь, прошептал: – Он, пожалуй, будет поумнее иных моих руководителей из облздравотдела...
Александр молчал.
Психиатр понял, что отклонился от темы, и продолжил:
– Плюс ко всему Корнев патологически жесток. Просто патологически! – Он поднялся и задумчиво прошелся вдоль кабинета. У самой двери остановился и вдруг с неожиданной для его массивной комплекции легкостью встал на руки и крикнул:
– Уау!
Турецкий обомлел.
Психиатр снова опустился на ноги и выпрямился.
– Не обращайте внимания... – сказал он, ничуть не смутившись. – Снимаю накопившееся напряжение...
Александр знал, что психиатры часто бывают похожи на своих пациентов, поэтому действительно решил не придавать значения этой выходке.
– Вы сказали о жестокости Корнева... – напомнил он.
– Ах да... – Психиатр возвратился за стол, сложил перед собой руки, как примерный школьник, и очень серьезно посмотрел на Турецкого. – Так вот. Обида на весь мир, жажда доказать свою полноценность, нет-нет, даже не полноценность, а превосходство над другими и тяга к жестокости сплелись в Корневе в единый клубок. Но тут есть один интересный момент... – Психиатр прищурился и поднял вверх указательный палец, акцентируя внимание на важности того, что он собирался сказать. – По моим наблюдениям, если Корневу удавалось каким-то образом потешить свое самолюбие, отыграться, так сказать, за обиды, насладиться болью жертвы, ну, например, если избивал он кого-нибудь сильно, с оттягом, как говорится, то он старался максимально долго продлить это свое, как я его называю, состояние блаженства. А продлевал он его, постоянно вызывая в себе воспоминания об этом событии. А когда эти воспоминания тускнели, он, чтобы снова разбередить их, возвращался на то место, где ему было так хорошо. Ну на вокзал там, например, или еще куда... Как бы энергией удовольствия он хотел там подпитаться, понимаете? От асфальта, где кровь избитого им человека еще чернела, от забора какого-нибудь, где за гвоздь клок одежды зацепился, да и вообще – от общего антуража... – Тут психиатр потер подбородок и снова подался к Турецкому: – Я думаю, что если Корнев действительно совершал все эти убийства, то он не уехал из Тулы. И не уедет. Будет прятаться, отсиживаться по углам, но не уедет. Потому что тут он, судя по всему, испытал минуты наивысшего блаженства...
Александр вскинул брови:
– Вы считаете, что он может вернуться к своему ангару?
Психиатр мотнул головой:
– Нет. Это вряд ли... Это было бы слишком. А я же говорю – он не дурак... Но согласитесь, что тридцать семь человек убить – это не нос кому-нибудь расквасить на вокзале. Тут для него не капля, тут для него море удовольствия. А один ангар море не вместит. Оно теперь в представлении Корнева по всему городу разлилось. Он совершал убийства на территории Тулы? Значит, вся Тула для него теперь как сплошная эрогенная зона. Куда ни ткни – везде хорошо... – Психиатр помолчал и, словно опасаясь, что Турецкий не воспринял его слова всерьез, добавил: – Да-да, это именно так! Я пациента Корнева хорошо знаю...
Турецкий задумчиво постучал пальцами по столу и спросил:
– То есть вы часто виделись с ним?
Психиатр мотнул головой:
– Не часто... Но регулярно. Раз в квартал он обязан был приходить в диспансер на обследование, тут мы с ним и встречались... – Психиатр потер виски и вздохнул: – Честно говоря, в последние два года я чувствовал, что у Корнева есть какая-то тайна... Он ни разу не проговорился о ней, ни полунамека не дал, но меня-то не проведешь... Я по взгляду все определял, по интонации... – Тут он снова встал из-за стола и двинулся в обход кабинета. Правда, на этот раз все обошлось без акробатических этюдов и без «уау!». Он лишь немного задержался у двери, потоптался на месте и пошел обратно. – Да, тайна у Корнева была... Была... Он как будто чего-то боялся, мне даже иногда казалось, что он хочет куда-то сбежать... – Тут психиатр, что-то вспомнив, метнулся на свой стул и уставился на Турецкого. – А знаете, что он сказал мне, когда мы виделись в последний раз? Не так уж и давно это было – недели две назад... Он сказал: «Если я спрячусь, то меня нигде не найдут. Ни на земле, ни на небе!»
– Что-что? – переспросил Турецкий.
– Ни на земле, ни на небе, сказал, не найдут его. Во как! Я ему: «А зачем тебе прятаться-то, Витя?» А он глаза в пол и – молчок. Так и не вытянул я из него ничего... – Тут психиатр покачал головой: вот, мол, как оно все. Но тут же снова встрепенулся: – И все-таки я думаю, что он где-то поблизости... Где-то рядом... Вы уж поверьте мне, я в своем деле кое-что понимаю...
Турецкий поверил.
А в скором времени произошло вот что. Один из тульских наркодилеров, задержанных в ходе милицейской облавы, признался, что в течение последнего времени несколько раз продавал героин Вите Мак Даку.
– До того, как его стали разыскивать? – уточнили милиционеры.
– И до и после! – нагло посмотрел им в глаза наркодилер. – Только после он маскироваться начал. Бороду приклеил, усы и очки черные надел... Но я его все равно узнал...
– Так что ж ты не заявил?! – не выдержали милиционеры.
Наркодилер усмехнулся. И в его усмешке легко читался ответ: «Я ж не идиот, клиента сдавать! Может, он у меня еще раз купит!»
– Тварь ты... – сказали милиционеры.
– Ага... – зевнул наркодилер.
После этого Турецкий еще раз переговорил с психиатром, и тот с абсолютной уверенностью заявил, что наркоманом Корнев быть не может. Во-первых, склонности у него к этому делу нет, а во-вторых – и это «во-вторых» на самом деле было главным, у Корнева, оказывается, редко встречающаяся аллергия на наркотики и алкоголь...
Таким образом, Турецкому стало ясно, что героин Корнев покупал не для себя.
Он покупал его для Инги.
Значит, она жива.
И значит, она у него.
В тот раз, когда Витя заявился со своим предложением помыться, Инга даже и сопротивляться толком не могла. Только слабо отпихивалась, когда он выволакивал ее из комнаты.
– Пусти... – хрипела она, не обращая уже внимания на боль в горле.
А Витя смеялся и декламировал:
– Надо, надо, надо мыться по утрам и вечерам, а нечистым трубочистам стыд и срам, стыд и срам!
Он двигался спиной вперед и держал Ингу под мышками на уровне своего живота, так что она тоже волочилась за ним спиной вперед и безуспешно пыталась хвататься за все по пути, чтобы хоть как-то затормозить.
Из комнаты они переместились в какой-то длинный коридор, и Витя потащил Ингу вдоль него.
– Да пусти же ты... – беспомощно извивалась она.
– Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое! – не обращал никакого внимания на ее слова Витя.
Скоро он втолкнул Ингу в какую-то дверь и наконец отпустил. Она дернулась вперед, но потеряла равновесие и, пытаясь удержаться, повелась в сторону, потом назад, затем снова куда-то в сторону и как-то закрутилась, закрутилась... Перед ее глазами замелькали белая керамическая плитка, которой было выложено все вокруг, и когда она все-таки осела на пол, то оказалось, что прямо возле нее стоит заполненная водой ванна.
– Голову помоешь вот этим! – Витя протянул ей какой-то флакон с отвернутой крышкой.
Инга подняла голову и прочитала на этикетке «Блонди. Красящий шампунь».
И тут она почувствовала, что в ней вскипает такая злость, то есть даже не злость, а какая-то жуткая смесь обиды, жалости к себе, желания вырваться отсюда и ненависти, ненависти, ненависти к этому скоту, мерзавцу, уроду, и все это перемешалось в груди, забурлило, загудело, заревело там хрипом и, как раскаленная вулканическая лава, выплеснулось страшным воплем:
– Га-а-ад!!!
Она выбросила вперед руку и выбила флакон из пальцев Корнева. Флакон описал в воздухе дугу и шлепнулся горлышком вниз в стоящий неподалеку унитаз.
– Дура! – закричал Витя. – Дура!
Он метнулся к унитазу, сунул руку в его глубину и вытащил флакон. Тут же наклонил его горлышком к подставленной ладони, надеясь, что внутри еще что-то осталось.
Но флакон был пуст.
Витя резко обернулся к Инге и прошипел:
– У меня ведь только один был! Теперь придется новый покупать!
Инга молчала.
Лицо Корнева передернулось, он подошел к ней и наотмашь ударил пустым флаконом по лицу.
