Книга: Убийство за кулисами
Назад: Глава 10 «Дом оперы». Начало
Дальше: Глава 12 Против мафии

Глава 11
Продюсерский центр

Галочка Романова с сочувствием посмотрела на Алевтину Борисовну Гудкову, с печальным лицом появившуюся в дверях гостиной, где она на некоторое время оставляла девушку одну, откликнувшись на зов матери.
— Давно она у вас так? — спросила Романова, слегка отодвигая опустевшую чашку чая.
— Четыре месяца, — вздохнула Алевтина, опускаясь рядом с Романовой на скрипучий диван, покрытый стареньким клетчатым пледом. — Инсульт… Счастье еще, что я могу работать дома.
Хозяйка автоматически разлила еще по чашке чая и тряхнула головой, отгоняя грустные мысли:
— Простите, что задержала вас… Вы ведь по поводу Маши, а тут я со своими проблемами…
— Да что вы, — Галочка слегка порозовела, — скорее уж мне стоит извиниться, что нарушила ваше расписание!.. Но нам просто больше некому задать возникший вопрос. Вы ведь были ее единственной подругой?
— Единственной, — кивнула Гудкова. — Но это не значит, что Маша со мной излишне откровенничала… Она вообще трудно сходилась с людьми.
— Да, я слышала, — кивнула Романова. — Однако говорят, что в одиночестве Краева не жила и до Строганова…
Теперь начала краснеть ее собеседница, которая нравилась Гале все больше:
— Ну да, но… Разве это обязательно — копаться в Машиной личной жизни?.. Не думаете же вы…
— К сожалению, — мягко перебила ее Романова, — проверять мы обязаны все… Тем более что такая яркая женщина, как ваша покойная подруга, должна была вызывать у мужчин очень сильные чувства. Не думайте, пожалуйста, что нам приятно копаться в грязном белье, но и убийства по личным мотивам исключать нельзя!
Алевтина Борисовна немного успокоилась, задумчиво отхлебнула чаю и нерешительно посмотрела на Галочку.
— Понимаю… Да, до Юры у Машеньки был мужчина… Но я не знаю, из-за Строганова они расстались или сами по себе. Маша на него уже довольно давно злилась, из-за того, что, как она говорила, он ни мычит ни телится…
— То есть?
Гудкова вновь покраснела и замялась:
— Послушайте, я… Мне не хочется, чтобы вы о ней плохо думали! Маша не была корыстной, поверьте… Она просто была одержима своей карьерой, понимаете?
— Если честно, — вздохнула Романова, — не понимаю совсем. Как связан этот мужчина с карьерой Краевой?
Гудкова вздохнула и наконец решилась:
— Вы ведь знаете, что основное место Машиной работы — государственный театр? Она вообще была всю жизнь «государственной» певицей. И вот — такая талантливая, а с зарубежными контрактами ей не везло… Ее всего дважды выпускали поработать за рубеж, но закрепиться там Машеньке не удалось: не из-за голоса, а из-за характера, она очень прямая была… Ну а тут она и встретилась с этим мужчиной, он какой-то начальник большой в области культуры. Конечно, он в нее влюбился, в нее все влюблялись… И наобещал Маше золотые горы — причем зарубежные…
Она вновь замолчала, задумавшись о чем-то своем, а Галочка терпеливо ждала.
— В общем, не знаю почему, но своих обещаний он так и не выполнил. Точнее — тянул время…
— Возможно, просто солгал ей относительно своих нужных связей? — предположила Романова.
— Нет, — решительно возразила Алевтина Борисовна. — Машенька была умной женщиной, предусмотрительной… Насколько знаю, она про его связи разведала по своим каналам, вовсе не с его слов. Думаю, дело было в другом: Шатун уже в возрасте и, мягко говоря, далеко не красавец. Ну и, конечно, не дурак, если уж на какой-то важной должности сидит… Наверняка понимал, что, как только Маша вырвется на просторы зарубежья, только-то он ее и видел… Вот и тянул, старался удержать ее здесь. Так я думаю.
— Шатун — его фамилия?
— Нет, это Мария его Шатуном звала, может, это было прозвищем… Впрочем, не знаю, врать не буду… Дело в том, что имя у него какое-то непроизносимое, во всяком случае, так считала Маша… — Алевтина Борисовна смущенно улыбнулась. — Шатун — это вместо всяких там «заек», которые приняты у влюбленных…
— Насколько могу судить, — усмехнулась Галя, — влюбленной в него она не была.
— Ну вот, — огорчилась Гудкова, — я ведь говорила, что вы начнете Машеньку осуждать… Может, и нет, но и о корысти говорить тоже нельзя! Карьера — это совсем другое: Маша добивалась только того, чего действительно заслужила!..
— Судя по всему, вы были с ее Шатуном знакомы?
— Ну знакома — сильно сказано, — покачала головой Алевтина Борисовна. — Видела, конечно, несколько раз, даже как-то вместе по бокалу шампанского выпили… Я заскочила к Машеньке не совсем вовремя, попала на их совместный ужин… Ну он и настоял, чтобы я с ними хотя бы один бокал выпила.
— Значит, по крайней мере описать его внешность вы сможете?
— И даже нарисовать его могу. — Гудкова улыбнулась. — У него внешность очень характерная, он одновременно волосатый и лысый, представляете?
— Не представляю, но все равно здорово! — обрадовалась Галочка, не сообразившая поначалу, что разговаривает она с художницей.
— Сейчас представите… — Алевтина Борисовна поднялась с неожиданной для ее обычной медлительности живостью и, на минуту исчезнув в соседней комнате, вернулась с листом плотной бумаги и карандашом в руках. И, буквально тремя росчерками изобразив что-то на листе, протянула его Гале:
— Видите?.. Он жутко похож на депутата Шандыбина, если вы такого помните… Только глаза другие, и плюс борода с усами, и брови погуще… А так — словно брат родной, правда?
— Ой, и в самом деле правда! — не выдержала и рассмеялась Галя. — Здорово это у вас получилось… А что, глаза у него и правда такие… такие…
— Медвежьи! — подсказала Гудкова. — И сам он такой, я бы сказала, медведистый… Словом, впечатление, что воспитан не лучшим образом.
— Возможно, чисто чиновничья бесцеремонность, — предположила Романова.
— Возможно. К тому же он очень богатый человек… Видели колье с изумрудами и бриллиантами у Машеньки в шкатулке? Это он подарил… Стоит, Маша говорила, целое состояние.
— Спасибо вам огромное, Алевтина Борисовна! — искренне произнесла Романова и, аккуратно спрятав рисунок в файл, а затем в портфель, поднялась. — Вы просто бесценный свидетель!
Спустя несколько минут Романова, выйдя из дома погибшей примы, немного подумав, решила поймать машину: ей не терпелось показать Александру Борисовичу портрет неведомого Шатуна с пока неизвестным труднопроизносимым именем.
— Говорят, вы написали оперу, ни на одну строчку не купировав Шиллера? — Турецкий начал разговор с композитором с оперы, во-первых, чтобы расположить к себе Струковского, по его наблюдениям весьма сдержанного господина, во-вторых, дабы продемонстрировать ему, что не такой уж он и «лапоть» в литературе и музыке, как принято считать про работников органов.
Но если он и произвел в этом смысле впечатление на своего собеседника, Валерий Михайлович свое удивление ничем не выдал.
— Это правда, я не стал трогать шиллеровский текст. Я очень люблю этого великолепного поэта и драматурга, оперу на его «Марию Стюарт» мечтал написать давно… Но даже в самых смелых своих предположениях не мечтал о том, что она будет поставлена.
— Работали для души?
— Что-то вроде этого. — Впервые за разговор композитор слегка улыбнулся, и Турецкий подумал, что вид у Струковского не просто утомленный, а болезненный. Во всяком случае, его бросающуюся в глаза худобу здоровой никак назвать было нельзя.
— Говорят, в подлиннике Шиллер действительно впечатляет… Вы знаете немецкий?
— Это мое первое, еще до консерватории, образование, — спокойно произнес композитор. — Я никогда не кормился за счет музыки, работал параллельно переводчиком. В свое время довелось переводить для Фурцевой… Помните, была такая министр культуры СССР в шестидесятых?..
— Конечно, помню! — Турецкий уставился на Валерия Михайловича с изумлением. — И… часто вам доводилось работать со столь значительными людьми?
— Нет, — невозмутимо покачал головой тот. — Еще пару раз… В последний из них я переводил «Кошек», когда они привезли свой мюзикл к нам впервые…
Казалось, этот сдержанный человек, вызванный сюда по делу об убийстве солистки, исполнявшей главную женскую партию в его опере, ничуть не удивлен тем, что разговор зашел о его собственном творчестве.
«Сдается мне, он действительно болен, и, пожалуй, серьезно…» — подумал Турецкий и бросил короткий взгляд на Померанцева, пристроившегося за спиной Струковского в дальнем углу.
Валерий еле заметно кивнул и, поднявшись, направился к столу шефа, возле которого оседлал стул так, чтобы они со Струковским видели друг друга.
— Валерий Михайлович, — начал Померанцев, с немалым интересом разглядывая своего тезку — очевидно, разносторонность интересов свидетеля его впечатлила. — Мы слышали, что за рубежом вы довольно известный человек, а вот у нас что-то в вашей жизни не совсем складывалось.
— Вот как? — Композитор вновь еле заметно улыбнулся. — Что ж, в известном смысле этот слух верен. Хотя за рубежом меня знают исключительно как композитора-духовика. А здесь, в России… Видите ли, в молодости я, как говорят в таких случаях, излишне «разбрасывался». Поэтому и в Союз композиторов документы подал довольно поздно, в первый раз — отказали, хотя в консерватории учился в классе Хачатуряна…
— Почему же отказали?
Струковский усмехнулся и покачал головой:
— Вряд ли вам интересны наши интриги…
— Напротив! — возразил ему Турецкий. — Одна из наших версий дела, по которому мы вас пригласили, как раз связана с интригами…
— Вы, конечно, имеете в виду неприятности с театром, — кивнул Валерий Михайлович. — Что касается лично меня, если я и удивился, так не самому наезду, а тому, что нас так долго не трогали. Дали, как говорят теперь, раскрутиться.
— Кто именно дал, Валерий Михайлович? — мягко поинтересовался Померанцев.
— Если вы ожидаете от меня конкретных имен, я вас разочарую… Наша среда включает в себя слишком много постоянных, я бы сказал, перманентных интриг, причем источников их — масса. Это и зависть друг к другу, я имею в виду, к качеству музыки. И нежелание допускать коллег к своему собственному жирному куску… Да мало ли что!
Я по сей день не знаю точно, что сработало против меня, когда пытался вступить в Союз первый раз. А ведь сработало, несмотря на такую вескую рекомендацию, как рекомендация Хачатуряна… Возможно, просто то, что меня мало кто знал. Возможно, что-то другое, связанное не с моей персоной, а как раз с Хачатуряном… В любом случае в течение следующих пары лет я постарался обзавестись нужными знакомствами, и старался не зря.
— Что вы имеете в виду под «нужными знакомствами»?
— В первую очередь коллег, работающих в самом «Союзе», — усмехнулся Струковский. — Ни о каких «мафиози» речь, разумеется, не идет.
— А вообще-то «мафиози» имеют место?
Струковский, не задумываясь, покачал головой:
— Никогда о таковых не слышал. Наши внутренние делишки тем и противны, что мелки до пошлости… Ну а криминальные киты — это надо искать совсем в другом месте — в шоу-бизнесе…
— Интересная штука получается, — вздохнул Александр Борисович. — Все ваши коллеги твердят одно и то же, мол, крупные, настоящие мафиози — это шоу-бизнес, в крайнем случае попса… Но убили-то оперную певицу, а не попсовую! И по всем признакам — убийство заказное.
— Понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул композитор. — Но дело в том, что по меньшей мере одну реальную мафию «Дом оперы» пусть слегка, но совершенно точно зацепил.
— А именно?
— Диски, — коротко произнес Струковский. — Империю, ведающую их производством, а главное, продажей… Эта, с позволения сказать, империя властвует по преимуществу на внутрироссийском рынке: доходы, стало быть, хоть и бешеные, однако на девяносто девять процентов рублевые… У «Дома оперы» по меньшей мере наполовину было наоборот: часть дисков шла по России, часть — за рубеж, и если уж говорить о наездах, то как раз накануне своей гибели, дня за три, Марк Иосифович подписал очень выгодный контракт с американцами, а в качестве исполнителей в нем фигурировали сам Строганов и покойная Маша… К слову сказать, теперь Юрию Валерьевичу как раз по этому контракту, видимо, придется платить большую неустойку: когда эти негодяи громили нашу студию, они уничтожили все диски. Но это вы, вероятно, и так знаете.
— Ну а в этой сфере вы тоже не можете назвать ни одного имени?
— Увы! — Струковский слегка пожал плечами. — Сам никогда с этим не сталкивался и впредь не планирую… Хотелось бы, знаете ли, дожить свой век спокойно — кто знает, сколько осталось?
— Неужели никогда и ничего не слышали? — не поверил Померанцев.
— Ничего. Или почти ничего.
— И в чем же заключается это «почти»?
— Поговаривали, — вздохнул Струковский, — что ножки у тех, кто заинтересован в данной области, растут чуть ли не из Минкульта… Но это — всего лишь разговоры… Возможно, стоит поинтересоваться у владельцев наиболее популярных студий? Конечно, если они захотят рисковать, отвечая на ваши вопросы…
— Например?
Композитор задумался, перебирая что-то в уме, прежде чем заговорить.
— А знаете… Я только сейчас осознал, что студий звукозаписи, процветающих как отдельное предприятие, уже практически нет… Насколько знаю, последней погибла фирма «Мелодия»…
— Она ведь была государственной? — поинтересовался Турецкий.
— Да, но, кажется, потом ее кто-то попытался приватизировать, но это, во-первых, неточно, во-вторых, все равно ведь не устояла… В общем, все более-менее солидные студии существуют при чем-либо или при ком-либо. И запись там обходится в копеечку… Сам я знаю только одну такую: называется она «Струна», а существует при известной продюсерской фирме Мохнаткина.
— А имя-отчество у этого господина есть? — улыбнулся Турецкий.
Вместо ответа Валерий Михайлович открыл свою объемистую спортивную сумку, с которой пришел в прокуратуру, и извлек записную книжку. Полистав ее с минуту, он наконец нашел то, что нужно:
— Мохнаткин Николай Генрихович, телефон… Ну а адреса у меня нет, хотя на словах могу описать, где располагается: там когда-то был обычный ДК, Мохнаткин при нем служил директором…
— А в принципе чем занимается сама продюсерская фирма? — поинтересовался Померанцев.
— Как раз тем, о чем мы говорили — попсой… Судя по тому, как они в последнее время отремонтировались, люди богатые… стали… Я к ним тогда сунулся как раз из-за студии, хотел попытаться издать свой диск на собственные деньги при их спонсорстве…
— И что?
— С чем пришел — с тем и ушел. Цены у них — поднебесные, а спонсированием не занимаются, оно у них столь же запрещенное понятие, как «благотворительность»…
— Благодарю, что уделили нам столько времени. — Турецкий поднялся из-за стола и протянул композитору руку.
— Ну что вы! — Струковский тоже встал и улыбнулся Турецкому своей невеселой улыбкой. — Если бы я реально мог вам помочь — одно дело, а так какая от нашего разговора польза?
— Не скажите, — возразил Александр Борисович. — Для нас сейчас любая информация — на вес золота, а вы нас, можно сказать, очень даже просветили!..

 

Не успела за композитором закрыться дверь, как в кабинет Турецкого постучали и на пороге объявился Володя Яковлев собственной персоной.
— Ка-ак-кие люу-уди… — завелся было Померанцев, но Александр Борисович немедленно на него цыкнул и сделал Яковлеву приглашающий жест рукой:
— Очень вовремя, Володя! Надеюсь, не с пустыми руками!..
— Я и сам надеюсь, — улыбнулся Яковлев и, подмигнув Померанцеву, расположился на стуле, который только что занимал Струковский.
— Тогда давай… Как там наша красотка, в порядке?
— Как писали классики, «шикарная шмара»! — ухмыльнулся Володя.
— Какая еще «шмара»? — удивленно поинтересовался Валерий.
— Некая Мила Круль, подруга известного киллера по кличке Ятаган, — сообщил Турецкий.
— Мы что, вышли на киллера? — не поверил своим ушам Валерий. — А чем тогда занимались все это время мы с Романовой?!
— Не спеши так быстро, торопись медленно, — посоветовал своему подчиненному Александр Борисович. — Кто тебе сказал, что мы вышли на киллера? Вышли мы пока всего лишь на хозяина ствола, из которого угробили Краеву, да и то пропавшего без вести… Володя?
— Думаю, не пропавшего, а угроханного кем-то из его же коллег. Судя по всему, вы были правы, Сан Борисыч, — неторопливо заговорил Яковлев. А Померанцев, два дня подряд встречавшийся с солистами «Дома оперы», посещавший вместе с Галей разгромленную студию и выяснявший у рабочих, занимающихся ее ремонтом, насколько, с их точки зрения, целенаправленно громили вандалы аппаратуру и само помещение, на рабочем месте объявившийся только сегодня, вновь ничего не понял. Турецкий просто-напросто не успел ввести его в курс всей собранной информации — в частности, касающейся пистолета. Что и сделал сейчас, прервав ненадолго Яковлева.
— Вот это да! — восхитился Померанцев, выслушав шефа. — Сколько живу, а о таком везении не слышал… Чтоб киллер грохнул жертву из паленки… Вы думаете, Александр Борисович, что ствол все это время хранился у подруги Ятагана, «шикарной шмары»?
— Она ему уже не подруга, — вмешался Яковлев. — Круль — бывшая модель, и она не из тех дамочек, точнее, девиц, которые в состоянии долго проживать в одиночестве. На этот раз кавалера себе нашла не криминального, хотя рожа у него так и просится в рубрику «Внимание, розыск!». На своей фирме он пашет начальником охраны, и, судя по его джипу, за хорошие бабки… У Людмилы Круль бывает ежедневно, даже в рабочее время: видать, втюрился по уши…
— И на какой же фирме трудится данный персонаж? — поинтересовался Турецкий.
Яковлев назвал фирму, после чего уже он не понял, почему Валерий и Сан Борисович так красноречиво переглянулись, а физиономия Померанцева сама по себе расплылась в улыбке:
— Ого! Похоже, все дорожки начинают разворачиваться в сторону Рима?..
— Погоди, Валера, не спеши… — Турецкий раскрыл папку с делом и вынул из нее рисунок, который Галя Романова привезла ему всего около двух часов назад.
— Ты, Володя, насколько понимаю, успел покрутиться возле этой фирмы?
— И даже попробовал наняться к ним на работу охранником, — усмехнулся Яковлев. — Вчера я от дома Круль не отходил и ее нового дружка засек еще вечером. Ну, подумал, может, случайный знакомый… Он у нее всего и был-то часа два. А когда он снова сегодня к ней завернул, я на свой страх и риск двинул за ним следом, так вот и доехали вдвоем до фирмы… Спрашивать просто так, кто да что, не пойдешь. Пошел «наниматься». Меня и направили прямиком к нему — Васильеву Игорю Симоновичу, начальнику охраны…
— И как он на тебя среагировал?
— Удивился, сказал, что кто-то ввел меня в заблуждение и охранники им не нужны, своих хватает…
— Глянь-ка на картинку. — Турецкий подтолкнул рисунок Яковлеву. — Случайно, пока крутился там, не видел этого типа?
— Нет, Александр Борисович, — покачал головой опер. — Я бы запомнил…
— Жаль… Ладно, теперь по меньшей мере ясно, кого следует немедленно брать в плотную разработку. Ты, Володя, отправляйся в свой департамент, до Славы я дозвониться не могу, он на каком-то правительственном совещании… Соберешь там по вашим каналам все, что можно, по данной фирме. Кому принадлежит, как давно существует и тэ дэ, все, кроме налоговой стороны: налоговикам я сам позвоню и озабочу… Ясно, что основное внимание на возможную связь с Краевой?.. Прежде всего это касается владельца! Зовут его Николай Генрихович Мохнаткин. Дальше ты, Валерий. Делаешь то же самое, но по нашим каналам и главное — потряси свою агентуру на предмет этого Васильева… Вдруг повезет?.. Насчет агентуры — тебя это, Володя, тоже касается!.. Но учтите: работать тихо, как мыши… Должен добавить ко всему сказанному: что не дай бог, на фирме раньше времени узнают о нашем интересе! Так что задействовать только надежных, проверенных людей и агентов…
— А что Романова? — несколько ревниво поинтересовался Померанцев?
Александр Борисович усмехнулся и покосился на часы:
— Галина Васильевна Романова в данный момент в обществе моей супруги занята инвентаризацией гардероба Ирины Генриховны! — и, увидев изумленные физиономии Померанцева и Яковлева, окончательно развеселился. — Дамы отправляются на премьеру с последующим банкетом какого-то — убейте, не вспомню — свистуна… В том смысле, что из нынешних скороспелых звезд того, что теперь у нас считается эстрадой… Как вы понимаете, главная цель не премьерный концерт, а тусовка, которая затем последует…
— Везет же некоторым, — вздохнул Померанцев. И, бросив на шефа обиженный взгляд, добавил: — Между прочим, если уж говорить об охране Ирины Генриховны, я бы справился куда лучше — мужик все-таки!..
— Вот именно что мужик, — насмешливо кивнул Турецкий и демонстративно придвинул к себе какие-то бумаги. — Все, приступайте! Времени нет, завтра в шестнадцать ноль-ноль жду обоих!

 

В полумраке просторной, дорого обставленной спальни звон будильника показался ему каким-то особенно режущим ухо, хотя на самом деле часы заряжены были старинной, медленной мелодией, им же самим и выбранной.
Мужчина поморщился, протянув руку, выключил будильник и нехотя сел в широкой, застланной темным шелковым бельем кровати. Он давно уже не спал, просто лежал, хотя время перевалило за полдень и даже сквозь плотные синие портьеры было видно, что день за окном яркий, солнечный.
Собственно говоря, в эту ночь он не спал вообще. Да и в предыдущие похвастаться тоже не мог.
Дверь бесшумно растворилась, и в комнату вошла молодая, удивительно некрасивая девушка с подносом в руках.
— Вставайте, дядечка, пора, — пробормотала девушка и, поставив поднос с завтраком на изящный прикроватный столик, проскользнула к окну, раздвинула шторы, впуская в комнату солнечный свет — слишком яркий после полумрака комнаты.
— Иди, Глаша! — буркнул он, щурясь от столь резкой перемены. — Не надо, уберешь потом!
Девушка, прихватившая было валявшуюся на полу бутылку из-под водки, испуганно выскочила из спальни. Глаша раздражала его в последнее время всем подряд, особенно обращением «дядечка». Но возразить ей было трудно, поскольку девушка и впрямь являлась дочерью его двоюродной сестры и за год, прошедший с того момента, как он забрал ее из глухой деревушки в Приуралье и поселил у себя в качестве прислуги, быть ею не перестала.
Мужчина косо глянул на поднос с плотным — как всегда любил — завтраком. Но ничего, кроме отвращения к приготовленной девушкой яичнице с беконом, не почувствовал. И, махнув рукой, начал вылезать из-под одеяла. Через полтора часа у него была назначена важная встреча, пропускать которую нельзя ни под каким видом.
Прежде чем направиться в смежную со спальней ванную, мужчина, как делал это теперь каждое утро, уже почти привычно подошел к высокой старинной конторке, похожей на пюпитр, которой лет шестьсот назад пользовались для того, чтобы писать на ней деловые бумаги… Конторка-пюпитр была сделана из дорогого красного дерева, со специальной подставкой для чернильницы, песка и гусиного пера. Писать за ней можно было исключительно стоя. В точности такой конторкой, а возможно, и вовсе этой же самой, пользовалась королева Елизавета Английская, когда подписывала свой приказ о смертной казни Марии Стюарт…
Эта редчайшая вещь была куплена хозяином спальни за бешеные деньги и привезена из Англии несколько месяцев назад. Привезена не для себя — в подарок. Женщине, любил которую до безумия и которую надеялся вернуть. Несмотря на время, прошедшее с того момента, когда она его бросила. Потому и купил. Потому и платил. Потому перевернул треть Британии, пока не нашел эту конторку-пюпитр. Потому и унижался перед хозяином-коллекционером, повышая и повышая цену, пока она не дошла до предела, перед которым тот не устоял…
…Теперь конторка-пюпитр была ей уже не нужна. А на том слегка наклоненном под углом пространстве, на котором подписывались смертные приговоры, стоял ее портрет, сделанный лет пять назад. На портрете женщина была веселой, улыбающейся и, разумеется, красивой и смотрела на него так, словно хотела сказать: «Ну и чего ты в конце концов добился?.. Ты ведь хотел избавиться от меня, верно? Но теперь-то знаешь, что не избавился и не избавишься никогда!..»
Мужчина какое-то время смотрел ей в глаза молча, потом издал невнятный звук — то ли шипение, то ли хрип, отвернулся и, закашлявшись, потащился в сторону ванной комнаты. Время его действительно начинало поджимать…
Назад: Глава 10 «Дом оперы». Начало
Дальше: Глава 12 Против мафии