Глава 12
Против мафии
Отныне — он понял это как-то сразу, вдруг, — на все воспоминания наложен запрет… Отныне и до тех пор, пока вновь не почувствует себя способным продолжить борьбу с теми, кто отнял у него все, включая самых близких, самых надежных людей — тех самых, на воспоминания о которых наложен теперь запрет. Ради их же памяти, ради того, что они сумели сделать вместе и что нельзя позволить разрушить… Но… Не слишком ли поздно он спохватился?..
Юрий Строганов — звезда мирового класса, супервезунчик, не имеющий только одного: опыта войны с врагами, которых у него просто никогда не было, — мрачно окинул взглядом собственное отражение в зеркале.
— Хорош… — пробормотал он. Смешно, но нынешним утром он впервые в жизни узнал, что такое похмелье… Действительно впервые в жизни. Режим, необходимый для того, чтобы драгоценные голосовые связки знаменитого тенора, голос которого некоторые музыкальные критики сравнивали с голосом самого Паваротти, крепкие напитки исключал. Но Юрий и не испытывал в них потребность, во всяком случае, до последнего времени. — Хорош, — повторил он, с омерзением разглядывая собственную, щеголявшую двухдневной щетиной физиономию, и решительно включил электробритву.
Спустя полчаса, выйдя из ванной комнаты, Строганов, прежде чем начать день, обещавший быть хлопотным, выглянул в окно и невесело усмехнулся: кажется, и природа тоже ополчилась против него. Ледяной циклон, ни с того ни с сего появившийся в самом сердце июня, уже почти сутки поливал Москву нудными ноябрьскими дождями. Будь жив Зальц, он никогда не позволил бы Юрию в такую погоду вообще покинуть помещение с кондиционером.
Но Зальца не было — так же, как не было никого из тех, кто сумел бы заменить Строганова в хлопотах предстоящего дня. Вероятно, в жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда он остается один на один с жизнью, предлагающей ему поединок: кто — кого? Не оставляющей при этом выбора оружия… Строганов никогда не считал себя слабаком. Он и не был им, и ни отступать, ни тем более сдаваться не собирался: один или с помощью тех, кто согласится ее оказать, но он выберется из этого кошмара, напоминающего бредовый сон. Главное сейчас — спасти театр и восстановить студию: прав был Розингер, когда настаивал на том, что студии требуется круглосуточная охрана, а не мальчик в камуфляже у входа с девяти до восемнадцати…
Юрий усмехнулся: ему в голову пришло сравнение, точно описывающее нынешние ощущения. Словно он, Строганов, вдруг очутился в густом, незнакомом лесу, в глухой чащобе, а под ногами — одна-единственная, тоненькая, как ниточка, колдобистая, неудобная тропинка. Но как бы ни было тяжело по ней идти — другой все равно нет. Хочешь — шагай. Хочешь — оставайся и погибай в чаще чужого леса…
Строганов почувствовал некоторое удовлетворение от сочиненной им метафоры и, решительно шагнув к телефону, набрал номер Генпрокуратуры, который ему дал этот симпатичный господин с необычной фамилией «Турецкий». Александр Борисович неожиданно для самого Строганова произвел на него очень приятное впечатление, кажется, за все последние страшные недели именно с ним связана первая ниточка надежды, которая замаячила перед Юрием в хаосе мрачной неразберихи…
Трубку по ту сторону взяли сразу, и Строганов почувствовал что-то похожее на облегчение, услышав уже знакомый баритон.
— Здравствуйте, Александр Борисович. — Против воли Юрий слегка улыбнулся, сам того не заметив. — Извините, что беспокою, у нас… Вы вызвали меня сегодня на двенадцать. На меня как раз в это время неожиданно свалилось неотложное дело… Скажите, я не мог бы приехать к вам пораньше?
— Сейчас глянем, — доброжелательно отозвался Турецкий, после чего в трубке послышалось шуршание бумаги. — Так… Сумеете добраться за полчаса?..
— Думаю, да, — обрадовался Строганов, который безуспешно в течение нескольких дней пытался отловить бригадира нанятых им рабочих, трудившихся в студии, и только накануне выяснил, что тот заявляется «на объект» ровно в полдень. Дела по ремонту шли ни шатко ни валко, следовало серьезно и жестко поговорить с работягами и решить: либо уволить эту бригаду, либо заставить их ускорить темпы. Прежде такими проблемами занимался Марк, теперь же, кроме самого Юрия, заниматься ими было некому. Не Риммочку же Катаеву посылать к этим матерщинникам?..
— Еще одно, Александр Борисович… — немного замялся Юрий. — Нельзя ли все-таки забрать Пуфа?.. Вам необязательно ведь со мной ехать, можно просто позвонить Але… Алевтине…
— Приезжайте, поговорим, — коротко ответил Турецкий, и в его голосе, как показалось Строганову, прозвучали какие-то странные нотки.
— Чего он хотел? — Константин Дмитриевич Меркулов, удобно расположившийся в лучшем кресле, имеющемся в кабинете Турецкого, вопросительно посмотрел на Сан Борисыча.
— Вообрази — пораньше свидеться с твоим покорным слугой, говорит, будет через полчаса… Ну и насчет кота этого, который мне скоро во сне будет сниться, хотя я его в глаза не видел, спрашивает…
Турецкий вдруг замолчал и уставился в одну точку перед собой, явно пораженный внезапно пришедшей мыслью. Его шеф некоторое время с интересом разглядывал своего старого друга и наконец насмешливо поинтересовался:
— Тук-тук-тук! К вам можно или как?..
— А?.. — Александр Борисович слегка вздрогнул и перевел взгляд на Меркулова. Тот подождал, пока взгляд Турецкого станет осмысленным, и предложил вернуться к прерванному разговору, суть которого состояла в кратком докладе по делу Краевой.
— Погоди-ка, Костя… — Александр Борисович, поспешно открыв ящик своего стола, извлек из него целую пачку снимков и, быстренько перебрав их, достал один. — Вот!
В голосе Турецкого звучало торжество.
— Что — вот? — терпеливо поинтересовался Меркулов, знавший своего подчиненного лучше, чем себя самого, и не собиравшийся на него давить — лишь слегка подтолкнуть.
— Кажется, я понял, для чего этот сукин сын стер все отпечатки в холле…
— И так ясно для чего, — удивился Константин Дмитриевич.
— Ты не понял, Костя! — возразил Турецкий. И протянул ему первый из снимков, сделанных на месте преступления. — Смотри! Видишь, как лежит Краева? Снято со стороны лестничной площадки!.. А теперь попробуй восстановить сцену убийства — и все поймешь сам!
— Получается, — медленно произнес Меркулов, — она открыла убийце двери, и он сразу с площадки выстрелил… Так?
— Вот именно! И второй выстрел — в голову, чтобы его сделать, ему не нужно было входить в прихожую, понимаешь? Не нужно!
И тем не менее он вошел, более того, «наследил», оставив там «пальчики», но ничего не украл… Понимаешь, да?
— Ни черта не понимаю! — не выдержал Меркулов. — И на кой черт ему нужно было входить, перепрыгивая через труп, и «следить», а затем протирать… Не уборку же он решил там сделать после убийства?..
— Во! Я, знаешь ли, все время над этим думал, а допетрил только что: все дело в коте!..
— В коте?.. — растерянно пробормотал Меркулов.
— Ну да! Мне про него все время кто-нибудь что-нибудь рассказывает, и все восхищаются, какой огромный и вообще зверюга… А Гудкова уверяет, что он, как собака, был предан хозяйке, однажды едва не загрыз какого-то охамевшего пуделя, которому Краева не понравилась. А теперь представь, как он должен был среагировать на убийцу?..
— Ясно… — Константин Дмитриевич кивнул головой и, помолчав, вздохнул. — Ну и что это нам дает, кроме того, что мы теперь знаем, что этот котяра напал на киллера и у того наверняка расцарапаны и по сей день руки? Чтобы это доказать, на киллера еще выйти надо, увидеть эти самые его ручонки…
— Думаю, что этот сукин сын не только поцарапан, но и покусан, коли, чтобы избавиться от кота, поневоле ввалился в прихожую… Думаю, тут-то он и уронил ствол, иначе пристрелил бы ни в чем не повинную животину…
В дверь кабинета негромко постучали, и Меркулов, слегка пожав плечами, поднялся.
— Что ж… Ясность даже в такой мелочи не помешает, но по большому счету ничего это нам, Саня, не дает… Ладно, зайдешь ко мне, когда освободишься! К тебе, похоже, твой визитер явился… Ты уж с ним потактичнее, ладно? И так на мужика столько бед свалилось… — и покачав головой, добавил: — Если это как-то отразится на его голосе, будет настоящая трагедия… И не смотри на меня так! Таких, как Строганов, в мире — в мире! — не больше десятка найдется!..
Генеральная прокуратура, казалось, задалась целью с каждый визитом сюда удивлять Юрия Строганова все больше. Грузный, начальственного вида господин в мундире с кучей нашивок, с которым он столкнулся в дверях кабинета Турецкого, вместо того чтобы, как это водится у важных шишек, проплыть мимо, самым почтительнейшим образом отступил назад, пропуская Строганова, а в глазах этого туза промелькнуло что-то, напоминавшее то ли восторг, то ли просто восхищение…
Посмотрев на закрывшуюся за этим господином дверь, Строганов перевел взгляд на Турецкого и обнаружил, что тот едва сдерживается, чтобы не расхохотаться…
— П-присаживайтесь, Юрий Валерьевич, — сдавленно произнес он, — я вижу, вы чем-то удивлены… Не удивляйтесь, наш заместитель генерального прокурора — ваш преданный поклонник… Можно сказать, вам здорово повезло!
Строганов хлопнул глазами и не нашел что ответить. А покойный Марио утверждал, что опера в России потеряла былую популярность. Как же потеряла, если даже в таком учреждении и на таком уровне не вывелись ее почитатели?!
— Удивляюсь, как он удержался, чтобы не попросить у вас автограф! — Турецкий наконец расхохотался, и Юрий невольно улыбнулся за компанию.
— Я тронут, — нашелся он наконец.
— Да уж… — неопределенно пробормотал Сан Борисович и тут же сменил тон: — Ну ладно, будем считать лирическое отступление законченным, перейдем к делу.
И, нажав кнопку селектора, наклонился над его микрофоном:
— Померанцева ко мне, пожалуйста…
Спустя несколько минут обстановка в кабинете уже совсем не напоминала игривую. Вопросы на этот раз Юрию задавал сам Турецкий, а Померанцев вел протокол где-то за спиной певца.
— Сегодня, — произнес Александр Борисович, — я хотел бы услышать от вас, Юрий Валерьевич, все о той ночи… Все, что вы помните, начиная с того момента, как договорились с Краевой о своем визите…
— Да… Да, конечно. — Строганов помрачнел. Было видно, что предстоящий разговор для него не просто труден — почти непереносим… Дело не только в самом убийстве, но и в реакции на него Юрия, которая оказалась, мягко говоря, не самой достойной…
Сейчас ему предстояло собрать все мужество, чтобы назвать вещи своими именами…
— Прежде всего, — голос Строганова слегка сел, — мы с Машей об этой встрече не договаривались, мы с ней вечером поссорились из-за какой-то мелочи…
— Из-за какой именно?
Юрий опустил глаза, вздохнул и продолжил:
— Глупо вышло… Я вообще-то не ревнивый, тем более к прошлому. Но тут мне показалось… Словом, она выразила недовольство тем, что дела с зарубежными поездками продвигаются медленнее, чем хотелось бы. И сказала, что у нее есть один близкий знакомый, который, если она попросит, сделает для нее все, и что он мог бы помочь — конечно, если я согласен… Маша так это сказала, что мне не понравилось — насчет близкого знакомства, я спросил, кто это такой, она не стала отвечать, ну и поссорились… Вечером после репетиции она уехала одна на такси. А я просто не мог ехать домой, мысли всякие в голову лезли… Просто катался какое-то время по городу… Я был страшно расстроен, потому что этот день… вечер… был традиционно днем нашего свидания…
— Постоянно?
— Да, уже не первый год… Я тогда еще, если поймете, надеялся, что жена с сыном одумается и вернется… очень скучал по сыну. И не хотел афишировать наши с Машей отношения. Тем более что так сложилось еще при жене — я имею в виду пятницу как день свидания.
— Понятно, — кивнул Турецкий. — И, надо полагать, встречались вы тоже всегда в одно и то же время?
— После спектакля Маша уезжала одна, спустя какое-то время я отправлялся следом.
— Какое время?
— Ну… минут, наверное, двадцать, может, немного больше…
— Давайте посчитаем, — прервал его Турецкий, — это может оказаться важным… Итак, насколько понимаю, спектакль завершался в одиннадцать?
— Да, по пятницам — в одиннадцать. Потому что короткий рабочий день, можно было начинать его пораньше, но позже, чем в выходные…
— Хорошо, — кивнул Александр Борисович. — Плюс полчаса вы выжидали, плюс на дорогу… Сколько?
— Ровно сорок две минуты, — вздохнул с тоской Строганов.
— Итого получается, что к дому Краевой вы добирались где-то в десять — пятнадцать минут первого… Верно?
Юрий молча кивнул.
— А она? Она соответственно на полчаса — сорок минут раньше вас, то есть где-то около полуночи Краева была уже дома, — утвердительно сказал Турецкий. — Валерий, что там говорит судмедэксперт о времени наступления смерти?..
— От двадцати трех вечера до трех утра, — моментально отозвался Померанцев.
— Годится, — кивнул Александр Борисович и снова обратился к Строганову: — Продолжайте…
— Ну в ту пятницу я, как уже говорил, катался по городу, пока не решил поехать к Маше, несмотря на поздний час. Я понял, что не могу не помириться с ней, собирался извиниться…
— В котором часу вы подъехали к ее дому?
— Вот тут я вам вряд ли помогу, — невесело покачал головой Строганов. — Я знаю, что была ночь, поскольку улицы опустели, но время… Нет, не знаю, я не смотрел на часы.
— Теперь, если можно, подробнее, — мягко попросил Турецкий.
— Да-да, конечно… Я помню, что, после того как вошел в подъезд, даже лифт не стал вызывать, мне казалось, что пешком быстрее: я очень спешил помириться, через ступеньки перепрыгивал, добираясь до Машиной квартиры… И в первую секунду обрадовался, что дверь приоткрыта, значит, не спит… А потом… Потом я ее увидел и поначалу подумал — Маше плохо стало, она упала в обморок… Нет, я не знаю, что я подумал, не помню!..
Строганов сжал руки, в тишине кабинета хрустнули суставы пальцев.
— Знаете, это было, как в дурном сне… — горько произнес он. — Я увидел кровь, когда схватил Машу за плечи и попытался ее поднять… Потом эту жуткую рану… Потом — пистолет…
— Вы не пытались ее окликнуть в первую минуту, когда думали, что ей просто стало плохо?
— Не знаю, наверное, может быть… Помню, что, когда понял, что Маша мертва, убита… у меня гортань сжало, как петлей, я бы в этот момент и под пыткой не издал ни звука…
— Вы помните, как подняли пистолет?
— Нет, помню, что увидел его вначале у Машеньки на спине, словно кто-то специально, в насмешку его туда положил, а уж потом он почему-то оказался у меня в руках… Потом я увидел Пуфа, он лежал на пороге, в дверях, которые в гостиную ведут, он показался мне мертвым, и я… я… В общем, после этого я пришел в себя уже на улице, куда-то бежал, потом вспомнил про машину, вернулся… Как добрался домой — не помню. И уже дома увидел, что у меня пальцы и ладони, вообще руки — в крови… в Машенькиной крови!..
Строганов не выдержал и, содрогнувшись, закрыл лицо ладонями, плотно прижав их к глазам. Но предложить певцу воды Турецкий не успел: Юрий сумел взять себя в руки, выпрямился и поднял лицо на Александра Борисовича.
— Извините, — проронил он. — Видимо, это все, что я могу рассказать…
— Понимаю, — кивнул Турецкий и перевел взгляд на Померанцева. — Сейчас прочтете и подпишете протокол, после чего мы с вами и со следователем Померанцевым поедем забирать этого несчастного кота — разумеется, если вам удастся это сделать, Юрий Валерьевич.
— Я постараюсь, — устало кивнул Строганов, а Валерий поглядел на своего шефа с некоторым удивлением: чего это, мол, ему приспичило именно сейчас заниматься котом?
Из квартиры погибшей певицы, едва Турецкий, сняв печать, приоткрыл отпертую им дверь, пахнуло вовсе не кошачьим духом, а влагой и немного застоявшимся воздухом: Гудкова, видимо, убралась здесь, помыла полы и проветрила квартиру, которая теперь должна была, после завершения следствия, отойти к государству: родственников у Краевой не было.
Мужчины ожидали, что встретит их отчаянное кошачье мяуканье, но в квартире стояла тишина — очевидно, кот спал.
Юрий Валерьевич, а вслед за ним и Турецкий с Померанцевым, уверенно направился в сторону кухни:
— Пуфик, Пуфик, кыс-кыс-кыс!.. — Прежде чем Померанцев, побаивающийся после всех рассказов Гудковой этого звереныша, успел его остановить, Строганов широко распахнул кухонную дверь и, не обращая внимания на раздавшееся тут же из-под дивана-«уголка» шипение, присел на корточки: — Иди сюда, маленький котик, это я… Иди, кысик, иди!..
Шипение прекратилось, и из полутьмы «задиванья» высунулась полосатая кошачья голова, при виде которой Турецкий, никогда в жизни не видевший столь крупных котов, слегка присвистнул.
Вид Пуфа между тем был достоин сожаления: тусклая шерсть, болтающаяся внизу на ошейнике жеваного вида тряпка, в которую за эти дни превратился бант…
Строганов между тем продолжал нежно и ласково манить Пуфика, называя его всевозможными ласковыми именами.
Кот, перестав шипеть, казалось, напряженно вслушивается в голос Юрия, словно решая, можно ли ему верить… Прошло не менее минуты, прежде чем, прижимаясь к полу, он слегка подался вперед, пристально глядя на Строганова громадными зелеными глазами, и неожиданно издал жалобное, тоненькое мяуканье, похожее на плач младенца… И в этот-то трепетный момент Александр Борисович Турецкий вдруг резко хлопнул в ладони, добавив к этому еще и резкое «Брысь!..».
Передать реакцию мужчин на столь непредсказуемый и, можно сказать, невероятный поступок помощника генерального прокурора почти невозможно, но была она у них прямо противоположной: ахнул и возмущенно уставился на Турецкого Строганов, онемел, приоткрыв от неожиданности рот, Померанцев.
Что же касается кота, то, как и следовало ожидать, яростно зашипев, он метнулся назад, в спасительный угол, забившись под диван как можно глубже.
— Вы… В-вы… — Юрий почти задохнулся от возмущения, не в силах найти подходящие к случаю слова, а Александр Борисович, не обращая на него ни малейшего внимания, развернулся к Валерию:
— Быстро вызванивай либо какую-нибудь ветеринарную службу, либо кого-нибудь из наших с сетью!..
— С сетью? — глупо переспросил Померанцев, лихорадочно размышляя, не повредился ли, часом, его начальник в уме.
— Обязательно с сетью! Да, лучше наших, звони Володе…
— П-послушайте! — повысил голос Строганов.
— Извините, Юрий Валерьевич. — Турецкий повернулся наконец к нему. — Но с Пуфом вам придется подождать… До тех пор, во всяком случае, пока специалисты аккуратненько не снимут с него ошейник…
— Ошейник! — на этот раз ахнул Померанцев, и не только ахнул, но и хлопнул себя по лбу. — Александр Борисович, я дурак!..
— Ошейник?.. С Пуфа?.. — Юрий изумленно смотрел на Турецкого. Теперь уже он заподозрил, что с прокурорскими не все в порядке.
— Да, — кивнул Александр Борисович. — Видите ли, пока я не увидел это полосатое чудовище величиной с маленького тигра, я все-таки не до конца представлял сцену, разыгравшуюся здесь в ту ночь… По счастью, Пуф оказался в ошейнике…
— И что это значит? — по-прежнему недоумевал Строганов.
— Видите ли, такой котяра, как ваш Пуф, если он бросится на человека и вцепится в него, а он, судя по всему, так и поступил, во-первых, совершенно точно вынудит жертву с ним сражаться, при этом, если на убийце, скажем, были до этого перчатки, вряд ли от них остались хотя бы клочья… В том смысле, что именно клочья и остались… Иными словами, киллер боролся с Пуфом голыми руками, видимо каким-то образом пытаясь отодрать его от себя. Так он оказался в прихожей, потому и вынужден был протирать здесь все подряд: вряд ли он запомнил, до чего успел дотронуться, прежде чем оглушил… или придушил кота…
— Вы хотите сказать, — начал понимать Строганов, — что на ошейнике Пуфика могли остаться его отпечатки пальцев?..
— А также другие следы! — подтвердил Турецкий. — Хоть какие-то следы обязательно остались: слишком неожиданной для убийцы была эта ситуация… Если повезет, обнаружиться может даже его кровь…
— Могу представить, — сказал Померанцев, — как обалдел этот сукин сын, когда на него набросилось нечто, злобно рычащее, довольно огромное… Производящее шум, который ему был решительно ни к чему!
— Говорят, — вставил Строганов, — кошачьи укусы очень болезненны и долго заживают, так же как беличьи… Бедный Пуфик… Но вы уверены, Александр Борисович? Насчет следов?
— На все сто! — кивнул Турецкий. — Даже очень опытные преступники «следят» в случае непредсказуемой ситуации. А предсказать такое поведение кота — кому бы это пришло в голову?.. Вы представьте: времени у негодяя в обрез, он уверен, что вот-вот должны объявиться вы — как это обычно и происходило по пятницам. А тут — такое…
— Подождите… — Строганов сощурился, словно от внезапной головной боли. — Вы хотите сказать, что кто-то… знал про наши с Машенькой пятницы, возможно, выслеживал нас?..
— В театре ваши отношения ни для кого не были секретом. — Турецкий бросил на певца сочувственный взгляд. — А круги, как известно, имеют тенденцию расходиться по воде…
— Вы что же, предполагаете, что Машу… кто-то из театра?! Но это решительно невозможно!
— Во-первых, Юрий Валерьевич, как показывает наша профессиональная практика, возможно, увы, все… Предают, как правило, не дальние, а близкие: именно у них есть такая возможность… Во-вторых, следить за вами действительно могли, и совсем не обязательно ваши сотрудники: им-то это надо было меньше всего, они и так все знали.
— Тогда кто, кому это могло понадобиться?.. Я понимаю — угрозы, анонимные звонки — вопрос упирался в деньги, и если бы я знал… если бы мы знали с Марком, во что все выльется… Господи, да отдал бы я им их проклятые баксы, отдал!
У Строганова перехватило горло, он тяжело сглотнул.
— Мне казалось — это принципиальный вопрос, казалось, что кто-то же должен положить конец этой гадости, наездам этим… И когда Марк предложил однажды заплатить, мы поскандалили… И теперь, вот теперь я обречен всю жизнь чувствовать себя виновником… виновником…
— Бросьте! — резко оборвал его Турецкий. — Прежде всего, нужно еще доказать, что гибель Краевой и тем более Розингера связана с этими, как вы выразились, наездами…
— А вы видите варианты? — безнадежным голосом поинтересовался Строганов.
— Вижу! — твердо произнес Турецкий. — И довольно отчетливо — во всяком случае, в последние пару дней… Успокойтесь, Юрий Валерьевич! Мой начальник — тот, с которым вы случайно столкнулись в дверях, — утверждает, что волнение может плохо повлиять на ваш голос… Я бы себе этого не простил!
— Спасибо… — пробормотал Строганов и уставился в пол.
— Пока не за что, вот поймаем негодяя… Валерий, что там у тебя со звонком?
Померанцев, который, пока Турецкий разговаривал с Юрием, общался по телефону из гостиной, появился в дверях кухни:
— Все в порядке, Александр Борисович. — В его голосе слышалось почтение. — Сейчас приедут… С сеткой!..
