9
Дверь тихо скрипнула, и Галя открыла глаза. Темный силуэт приблизился к ней. Галя испуганно вжалась в диван. Темный силуэт остановился рядом.
– Все в порядке? – раздался негромкий, хрипловатый голос Хасана.
Галя слабо усмехнулась и ответила:
– В полном.
– Я ослабил скотч, – сказал Хасан. – Руки не должны болеть.
– Наверное. Только они об этом не знают.
– Что? – не понял иронии Хасан.
– Ничего, – сухо ответила Галя.
Он немного постоял над ней молча, затем повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился, снова повернулся к Гале и неуверенно спросил:
– Слушай, а что ты там про тюрьму говорила? Тело – это тюрьма. Ты сама это говорила.
– Я тебя... не понимаю, – испуганно прошептала Галя.
– Ты Айману сказала: в теле – как в тюрьме, в себе – как в трюме. Ты же говорила!
– А, ты об этом. – Галя облегченно вздохнула. – Это были стихи.
– Стихи... – повторил за ней Хасан. – А еще можешь?
– Что?
– Стихами разговаривать.
Галя выпрямилась, тряхнула головой, чтобы убрать с глаз непослушную челку, и проговорила негромко, с величавой торжественностью:
Высокой горести моей
Смиренные следы.
На синей варежке моей –
Две восковых слезы.
В продрогшей церковке – мороз,
Пар от дыханья – густ
И с синим ладаном слилось
Дыханье наших уст...
Галя замолчала.
– Еще! – потребовал Хасан.
Она продолжила:
Отметили ли вы, дружок,
Смиреннее всего
Среди других дымков – дымок
Дыханья моего?..
Тут в горле у Гали запершило, и она закашлялась. Хасан подождал, пока ее перестанет душить кашель, и спросил:
– Что, больно дышать?
– Да, – кивнула Галя. – Все болит.
Некоторое время Хасан молчал, стоя над Галей и разглядывая ее. Потом задумчиво сказал:
– Я бы тебя развязал, но нельзя. – Он помолчал, и, не дождавшись ответа, спросил: – Айман говорил, что ты в милиции работаешь. Это правда?
– Да.
Хасан усмехнулся:
– Что, у «черных» на улицах прописку проверяешь?
– Бандитов и убийц ловлю. Чтобы без страха по улицам ходили.
Хасан снова помолчал, обдумывая ее слова. Следующий его вопрос был совершенно неожиданным.
– Это ты сама? – спросил он.
– Что? – не поняла Галя.
– Стихи сочиняешь?
– Да, – неожиданно для себя соврала Галя.
Хасан вздохнул.
– Хорошо у тебя получается. И слова нужные находишь... А трудно это – стихи сочинять?
– Для этого нужен талант, – сказала Галя, – а он – от Бога.
– Это правда, – согласился Хасан. – Все от Аллаха. Коран тоже стихами написан. Я думаю, Аллах стихами разговаривает, и людей этому научил. А без стихов и обезьяна разговаривать умеет.
– Я тоже так думаю, – согласилась Галя, пугаясь и недоумевая, к чему весь этот разговор.
Хасан присел на край дивана рядом с Галей, сгорбившись и положив руки на колени – пружины дивана отчаянно скрипнули под тяжестью его большого тела.
– Ты это... – тихо заговорил он, поглядывая на Галю искоса, – ты расскажи Айману всё, что он просит. Все равно ведь он правду из тебя выбьет.
– Ты хочешь сказать – ты выбьешь?
– Ну я, – равнодушно признал Хасан. – Какая разница?
– Я бы сказала, но ничего не знаю. Он случайно увидел меня со следователем из прокуратуры и решил, что я с ним заодно.
– А ты?
– А я даже не понимаю, о каком деле он говорит.
Хасан приблизил к Гале лицо, будто хотел получше рассмотреть ее глаза.
– Это правда? – спросил он.
– Да, – кивнула Галя.
– Не знаю... Может, ты и врешь, но глаза у тебя смотрят хорошо. Скажи еще. Стихами.
И Галя прочла:
Бумагу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос —
Бог сохраняет все. Особенно слова
прощенья и любви, как собственный свой голос...
– Красиво, – растроганно пробормотал Хасан.
Он помолчал. Потом спросил каким-то странным, утробным голосом:
– А смерти боишься?
Вопрос его прозвучал так зловеще, что у Гали заколотилось сердце.
– Очень, – прошептала она.
– Да, – задумчиво проговорил Хасан, – все ее боятся. И я боюсь.
– Бог позволяет человеку родиться, чтобы он жил, а не чтобы умирал, – быстро сказала Галя. – Если мы кого-то убиваем, мы идем наперекор Богу.
Хасан кивнул тяжелой головой:
– Я тоже так думаю. – Он оторвал руки от колен, перевернул их и посмотрел на свои широкие ладони. – Эх, руки мои, руки... Ты знаешь, я в горах пастухом был. Вот это была жизнь! Зимой в горах снег лежит. И блестит, как стекло! – Он перевел взгляд на Галю: – Ты была когда-нибудь в горах?
– Да. В Абхазии.
Хасан вздохнул:
– Некоторые море любят, но горы лучше. Я вот что думаю: Аллах в горах живет, а не в море. А в море только холодные рыбы. И глаза у них пустые, как у мертвецов.
Хасан протянул руку к Галиному лицу. Девушка вздрогнула.
– Не бойся, – сказал Хасан.
Он осторожно провел ладонью по ее щеке, погладил ее волосы, наслаждаясь их мягкостью. Улыбнулся и сказал:
– Ты похожа на чеченку – у тебя в глазах огонь. Обидно будет, если твои глаза станут холодными, как у рыбы.
Галя поежилась.
– Холодно? – заботливо спросил Хасан.
– Руки замерзли, я их почти не чувствую.
– Дай посмотрю!
Галя повернулась к Хасану спиной. Он наклонился, взял ее руки в свои, легонько помассировал пальцами.
– Больно?
– Не знаю. Я ничего не чувствую, – ответила девушка.
– Это из-за того, что они связаны. Кровь не поступает. Если сильно стянуть, руки могут совсем умереть. У моего друга так было.
И вновь при звуках этого монотонного зловещего голоса Галю забил озноб.
– Прости, – сказал Хасан, – я не хотел тебя напугать. Я ослаблю скотч, чтобы ты могла немного двигать руками. Но если ты захочешь его растянуть, он как леска вопьется в твои запястья. Тогда твои руки умрут, и я ничем уже не смогу тебе помочь. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да.
– Хорошо.
Хасан занялся ее руками. Было больно, и Галя до крови закусила губу.
– Ну вот, – сказал Хасан. – Пошевели пальцами.
Галя пошевелила.
– Теперь все будет хорошо, – сказал Хасан. Он встал с дивана. – Мне нужно идти. Если хочешь в туалет, я...
– Нет! – резко сказала Галя, которая сгорала от стыда при одном воспоминании о том, как Хасан помогал ей «сделать дело» полтора часа назад.
– Ладно, – спокойно сказал Хасан. – Айман сейчас занят. Как только он освободится, мы придем и будем с тобой говорить. Постарайся его не рассердить. А пока поспи. – Он улыбнулся мягкой, почти отеческой улыбкой.
Закрыв за собой дверь, Хасан поднял руку, сжал ее в кулак и крепко впился зубами в костяшку сустава. Подождал, пока выступит кровь, потом вынул кулак изо рта, удовлетворенно кивнул и двинулся дальше.
Айман аль-Адель сидел на диване с тетрадью в руке и что-то писал в ней. Вид у него был сосредоточенный. Хасан подошел к дивану и остановился. Айман оторвался от работы и поднял взгляд на Хасана.
– Чего тебе? – недовольно спросил он.
– Слушай, Айман, эта девушка... – медленно начал Хасан, но Айман его быстро перебил:
– Что с ней?
– Похоже, она и правда ничего не знает.
– Да ну?
– Да, – сказал Хасан. Затем криво ухмыльнулся и добавил: – Я только что был у нее.
Айман вскинул черные брови:
– Ты с ней разговаривал?
Хасан посмотрел на свой окровавленный кулак, облизнул губы и угрюмо ответил:
– Да.
Айман тоже посмотрел на кулак Хасана. Усмехнулся:
– Я вижу. Что же она тебе сказала?
– Она сказала, что ничего не знает. Она сильно напугана, поэтому говорит правду.
– Ты что, бил ее? – с усмешкой спросил Айман.
Хасан пожал широкими плечами:
– Так, немного. Она упиралась.
– И я ее понимаю, – все тем же ироничным голосом заметил Айман. – Любишь русских девушек, да, брат?
– Всяких люблю, – просто ответил Хасан. – Но она ничего про расследование не знает. Это точно, Айман.
– Это уже не имеет значения, – махнул рукой Айман. – Если она тебе так нравится, можешь с ней еще часок поразвлечься. До темноты.
– А потом? – спросил Хасан.
– Потом уведешь ее в лес и сделаешь так, чтобы она уже никогда и никому ничего не рассказала.
– Я? – растерянно переспросил Хасан.
Айман с усмешкой кивнул:
– Да, Хасан, ты. Возьмешь с собой Апти Вашаева. Надеюсь, справитесь вдвоем? Или мне пойти с вами?
– Справимся, – выдохнул Хасан.
– Вот и хорошо. А теперь иди. Операция через два дня, у меня много работы.
И Айман вновь углубился в расчеты.
