Глава четвертая ВЕРСИЯ

Позвонил Вячеслав Иванович Грязнов:

— Саня, ты просил меня пошуровать вокруг твоей рукописи…

— Ну? — Турецкий не был расположен к длительным беседам.

— Что «ну»? Тыс кем разговариваешь? Ты разговариваешь с замом начальника главка уголовного розыска МВД, а не со своим курьером! Сейчас плюну и брошу трубку!

«Непонятно, что случилось со Славкой?»

— Я хотел сказать: ну, извини, но ты не дал договорить.

— Меняет дело. Так вот, насчет рукописи. Я решил соединить приятное с полезным и перепоручил твою просьбу… угадай кому?

— Как обещал мне, лично начальнику Экспертнокриминалистического центра полковнику милиции…

— Не придуривайся, лично начальники такими вопросами заниматься не станут, а передадут своим шестеркам. А тебе нужен уникальный специалист, я верно понял?

— Ну? — вырвалось у Турецкого.

— Саня, еще раз «нукнешь», и я…

— Да что вы все такие, нервные?! — возмутился Турецкий. — Слова им не скажи!

— Саня, ты с кем, вообще, общаешься? Кто тебя в последнее время окружает? Ты где сегодня ночью был и почему отключил свою мобилу? Это что за новые примочки? Проводил семью — это я еще могу представить, э-э… понять, ну… тьфу! Будь ты неладен! Порезвился малость, пора и честь знать! Я звоню Косте, он в полной растерянности. Он спрашивает у меня — пребываю в абсолютной растерянности я! Саня, так друзья не поступают. Ладно, твоя порка еще впереди, а сейчас слушай… Про что я?

— Про специалиста. Господи, это ж еще поискать такого зануду!

— Верно. Короче, чтоб не растекаться мыслью, как ты говоришь, по древу…

— Это не мои слова, а вещего Бояна.

— Мне все равно чьи, хоть твоего генерального прокурора, не перебивай. Одним словом, нашел я тебе крупного специалиста. Крупнейшего! И он ждет нас обоих сегодня.

— Ну, я понятно, а тебе-то зачем?

— Ты даже не поинтересовался, кто этот специалист! А зря. Я случайно встретился с Семеном Семеновичем и разговорился. Он приезжал к нам, в министерство, какой-то юбилейный знак получать, очередную цацку, вот и пересеклись. У начальства моего сейчас других забот нету, бандитов и террористов ловить некогда, надо цацки ветеранам раздавать.

— Славка, не нервничай, излагай по существу. Чего Семен Семенович хочет?

— Это ты хочешь, а он уже что-то знает и приглашает срочно приехать к нему. У тебя как со временем? Я на часочек могу освободиться. Заезжай за мной, тут же рядом, до Серпуховской.

— Ну, давай, только если в самом деле не надолго и без этих… без застолий.

— Твое дело, если ты хочешь старика обидеть… Ты знаешь его порядок: меньше часа — ни-ни! Больше — другой разговор.

Турецкому, конечно, было очень интересно, что мог обнаружить в рукописи старик Моисеев, в дни Саниной молодости слывший опытнейшим прокурором-криминалистом. Но он уже давно на пенсии, друзья и знакомые его изредка навещают — Семену, естественно, скучно, охота вспомнить прежние подвиги, принять свои законные наркомовские сто граммов, обмыть какую-нибудь очередную цацку, вот отсюда и аврал. Что ж, его богатейший опыт может действительно оказаться уместным и подсказать что-нибудь по существу. А потом какой-то часик большой роли не сыграет, но вот пить со стариком придется самому Славке. Впрочем, все будет зависеть от обстоятельств.

Моисеев обитал в одиночестве. Дети его давно, в начале девяностых годов, вместе с семьями выехали на «историческую родину», звали отца, но тот категорически отказался. А ведь и в самом деле, чем бы он занимался там? С кем бы мог перекинуться шуткой, вспомнить молодость, принять по стопарю спиртяшки? Вот и остался коротать остаток жизни, который у него растянулся на целое десятилетие, и, Бог даст, еще протянет…

Он проживал в однокомнатной квартире на углу Большого и Малого Строченовских переулков. Дом был еще сталинских времен — с высокими потолками, но почему-то узкими комнатами. Пятый этаж— для старика, конечно, трудновато, но, к счастью, лифт работал бесперебойно, а во дворе был уютный скверик, и вокруг полно всяких магазинчиков, лавочек, и главное — аптека, а что еще нужно одинокому старому человеку?

Семен Семенович, предупрежденный Грязновым, ждал дорогих гостей. Хотя, надо сказать, других у него просто и не было. В его возрасте новых не заводят, а старые все были гораздо моложе его, поэтому и оставались те, с кем он честно служил в последние свои годы, перед выходом на пенсию.

В уютной кухне был накрыт стол на троих. Стоял традиционный медицинский пузырек с притертой пробкой, в котором оставалось еще на четверть спирту. Не оставляли вниманием бывшие сослуживцы. Аккуратно порезаны помидоры и огурцы, а на газовой плите громко и аппетитно шкворчала на сковородке под крышкой картошка с тушенкой — тоже своеобразная традиция. А скажите, какие могут быть особые разносолы у вечно занятых людей?..

После непременных объятий и восклицаний помыли руки и тесно уселись за столом. Подрагивающей уже рукой старик разлил по граненым стопкам неразбавленный спирт, кружка с водой стояла рядом — для желающих, которых, собственно, и не оказалось, а Турецкий решил, чтобы не обижать Моисеева, надпить немного, просто для формальности, и на том остановиться.

Старик откровенно радовался, видя, как истово уминают картошку с тушенкой его друзья, как хрустят огурцами, макая их в солонку, и понимал, что угодил, а сам сидел, словно бы чуть пригорюнившись, и посасывал помидор.

Грязнов поддержал еще один тост — за далеких детей и внуков старика, Турецкий чокнулся недопитой рюмкой и снова едва пригубил. Ну и, закончив с трапезой, перешли к делу, ради которого приехали.

Моисеев убрал все со стола, вытер клеенку и принес оригинал статьи. Затем достал из пластмассового очечника круглые, очень несовременные очки, обтянутые на дужке переносицы черной изолентой, протер их подолом клетчатой ковбойки, надел, оглядел поверх стекол гостей и принял наконец серьезный и независимый вид — и все это аккуратно, последовательно, так, будто примерялся, например, к стрельбе.

— Итак, молодые люди, вы ждете от меня ясной картины? Очень хорошо, скажу я вам, потому что сегодня, в чем я почти уверен, вряд ли найдется специалист, который назовет вам, не проводя сложных сравнительных анализов, фирму, выпустившую интересующую вас электрическую пишущую машинку. А также примерную дату выпуска с небольшим допуском. Так вас это устроит? Я не слышу.

Турецкий рассмеялся по поводу важности тона, которым была произнесена фраза. Ну, будто ничего не изменилось за прошедшее десятилетие, и выражение лица, и тон остались прежними.

— Семен Семенович, а как вам это удалось?

— Вы будете продолжать смеяться, Саша, но я вам скажу-таки правду. После того как Вячеслав передал мне вашу просьбу, я прямо с Житной, где мы с ним встретились, заехал к своему старому другу, эксперту-криминалисту Иосифу Ильичу Разумовскому. Вы, я просто уверен, оба должны его хорошо знать — он криминалист от бога и мой старый товарищ. У него мы провели все необходимые сравнительные анализы, которые делали еще тогда, когда повсеместно печатали на пишущих машинках — и механических, и электрических. А про ваши компьютеры, которых я боюсь, как сумасшедший, в наше время только слышали. А некоторые — видели. И уж совсем немногие знали, с чем их едят. Я объяснил?

— Исчерпывающе!

— Одну минуточку! Что вам и требовалось, так?

— Истинно так, — максимально серьезно подтвердил Грязнов.. — Ну, Семен, не бухти, народ жаждет подробностей!

— Ах, вы хочете песен? Что ж, их есть у меня… Записывайте, Саша, не полагайтесь на память. Я вам скажу правду: самая лучшая память бывает гораздо хуже даже самых слабых чернил, это не я придумал, клянусь моими внуками, которые там, где все время стреляют и взрывают, и чего им всем надо?

Турецкий послушно вынул блокнот и авторучку.

— Значит, пишите себе так… Электрическая пишущая машинка изготовлена в Соединенных Штатах на заводе фирмы «Ай-би-эм» не ранее семьдесят пятого, но и не позднее семьдесят девятого года…

— Откуда тебе это известно? — как-то очень неучтиво перебил Грязнов.

— Господин генерал, — вовсе и не обиделся Моисеев, — помолчите, когда говорит специалист. Но я отвечу. Есть много компонентов — например, особенности шрифта, то есть комплекта литер, воспроизводящих в данном случае русский алфавит, а мог быть латинский либо еще какой-нибудь — еврейский или арабский, скажем. В чем особенности? Они зависят от гарнитуры, то есть от характера рисунка букв, цифр, иных полиграфических знаков, от насыщенности, наклона, наконец, размера, который у вас, у пишущих в газетах, — он указал крючковатым пальцем на Турецкого, — называется кегль, слышали, надеюсь? Кроме того, учитывается расстояние между знаками и строчками, сила давления на бумагу и множество других факторов, по которым можно сделать достаточно определенные выводы. Далее прошу особого внимания. Шрифт на машинке не родной. О чем это говорит нам? Я скажу, если вы не догадываетесь. Это значит, что автор рукописи купил себе машинку с латинским, скорее всего, шрифтом, а потом попросил мастера поменять ему буквы на русские. То есть автор был русским человеком или говорившим по-русски. Либо другой вариант: машинка была со сменными головками, понимаете? Хочешь — пиши по-английски, а хочешь — по-русски, смени вот такую насадку со шрифтом и печатай себе дальше. Но для человека, который занимается литературой как профессионал, это, по-моему, неудобно. И в пользу моего первого предположения говорит еще и тот факт, что мастер, который менял ему шрифт, был наш, отечественный умелец.

— А это из чего видно? — снова вмешался неугомонный Грязнов.

— Интересный вопрос. Вы текст глазами смотрели?

— А чем же еще смотрят? Ну, ты даешь, Семен Семенович? Может, ты интуицию какую-нибудь имеешь в виду?

— Вячеслав, я имею в виду всегда только то, что имею, уж вам пора бы и знать. А в тексте, внимательные вы мои, можете сами убедиться, буквы «м» и «о» из другой оперы, они здесь не родные. Для знающего человека так они очень даже отличаются от других букв иным рисунком очка.

— Семен, по-моему, тебя не туда потянуло? — с сомнением заметил Грязнов, пытаясь сохранить серьезное выражение лица.

Турецкий еле сдерживался от смеха, а Моисеев внимательно уставился на Вячеслава из-под нахмуренных бровей, подумал и сказал, как бы советуясь с кем-то, невидимым его гостям:

— У меня такое ощущение, что он, этот опер при генеральских погонах, хорошо усвоил только одно значение слова «очко». Ну, максимум два. А что, и много ты с опера спросишь, в какой его мундирчик ни обряди?

Гости захохотали. Старик тоже улыбнулся и продолжил:

— Очко, Вячеслав, в нашем случае — это рисунок буквы. У каждой гарнитуры он свой, постоянный. И если перемешать разные шрифты одного кегля, то у одинаковых по размеру букв будут разные рисунки очка, это понятно, наконец? Ну, слава богу!.. Теперь по поводу «м» и «о». Они вообще выпадают из буквенного ряда. То есть можно с уверенностью предположить, что мастер, чинивший машинку, у которой отломились эти весьма употребляемые буквы — такое часто случается при интенсивной работе, — не очень старательно сделал свое дело. Он припаял буквы почти точно на их место, почти, понимаете? Поэтому и строчка получается тоже почти ровной. Но… не совсем. А делать «почти» — это умеют только у нас, уж поверьте моему опыту, — печально вздохнул Семен Семенович и опустил нос на грудь.

— Значит, машинку могли чинить дважды и оба раза у нас? — спросил Турецкий.

— Скорее всего, Саша, да. Вы приглядитесь как следует, пошлите в ЭКЦ, получите официальное заключение, и у вас исчезнут всякие сомнения.

— А почему вы считаете, что она электрическая, а не механическая?

— Электрическая, Саша, дает одинаковую силу удара. Вы когда-нибудь работали на такой?

— Ну, было.

— Помните, вы только дотронетесь до клавиши, а она уже гудит и стукает по бумаге? А на обычной вам приходится с определенной силой давить на клавишу, и у каждого человека, даже у каждого его пальца, сила давления разная. Вот… Вы меня еще спросите: к чему я так долго и подробно рассказываю про машинку? Отвечаю: ее владелец много печатает на ней. Он, наверное, писатель, хотя, если судить по стилю, таки вы меня немножко извините. Мне приходилось в жизни порядочно читать и, как вы понимаете, сравнивать, анализировать, но я не беру на себя смелость проводить лексический анализ, это вы идите в Союз писателей, только не знаю, какой лучше, их теперь много… Вот интересно! Раньше был один Союз писателей и в нем очень много писателей. А теперь уже их много, этих Союзов, а где все писатели? Что, разом вымерли? Нет, конечно, шучу, но ведь и всерьез читать некого стало. Наверное, все-таки вымерли, ай-я-яй… Ну так я, чтоб не отвлекаться, конечно, не возьму на себя смелость делать стопроцентные выводы, но сказать могу. Этот человек, извините за выражение, совок. Не нравится мне это слово, оно не определяет суть самой личности, а оскорбляет ее, но даже и не в этом дело. Совок, я имею в виду, по своему духу. Это отдельная психология, система ценностей, взгляд на окружающее, отношение к себе, ну и много чего другого. А почему именно он — совок? Потому что, даже проживая, вероятно, за границей, отчего у него образовался своеобразный комплекс человека другого мира, а не нашего, привычного, каким бы он для нас ни был, так он теперь, глядя оттуда сюда, старается не только обличить, унизить, оскорбить конкретного человека, он ведь еще и учить нас всех пытается. Может, и сам не хочет, но у него иначе и не выходит! А это не наша манера общения, вы заметили? Это уже привнесенное. Нет, вы понимаете, есть отдельные нюансы, которые вроде бы и объяснить трудно, зато они хорошо чувствуются нюхом человека, достаточно пожившего на этом свете. И даже, увы, немного задержавшегося здесь, да…

— Брось, Семен, свой ненужный пессимизм! — горячо возразил Грязнов. — Саня, скажи! Что значит «задержался»? Да с твоим умом, с твоими подходами!

— Пожалуй, только это еще и осталось, немного, — мелко засмеялся Моисеев, — но уже и эти мои способности нужны окружающим все меньше и меньше. И это — правда. А что, я ведь вам подсказал- таки, Саша, среди где искать?

— Слушай, Семен, это просто фантастика! — захохотал Грязнов. — Надо ж выдать такое: среди где!

— Я неточно выразился, — застенчиво улыбнулся Моисеев, — я хотел сказать: где, в какой среде искать. Но чувствую, что это все равно одно и то же. Вы же поняли? Не вздрагивайте, я вижу, что вам пора бежать, а что поделаешь? Нас всю жизнь ноги кормили, но в волков мы так и не превратились. Ладно, бегите, бросайте старика одного… Саша, я тут написал некоторые наши с Иосифом соображения более подробно, посмотрите потом, прежде чем выбросить в корзинку…