8
В тот же день Владимир Иванович Сметанин был задержан и препровожден в Лефортово, где уже томился Михаил Иванович Кротов. По настоянию Поремского на него надели наручники. Бровь Сметанина была слегка поцарапана углом стола в тот момент, когда он решил спастись от сыщиков бегством, но не рассчитал своих сил и, наступив на собственный шнурок, повалился на пол.
Первую часть пути всесильный олигарх беспрестанно бранился, обещал вывести всех на чистую воду, сорвать погоны, сгноить всех на нарах. Припомнил и разбитую бровь, сладострастно описывая конвою, каким адским мукам подвергнут ментов его адвокаты за это бессовестное и варварское избиение.
Однако вскоре олигарх устал и затих.
В тюрьме он вел себя сдержанно. Вплоть до вызова адвоката. После разговора с адвокатом он заранее отказался отвечать на все вопросы следователя — вне зависимости от того, кому поручат вести его дело.
А сыщики тем временем праздновали «окончание стриптиз-шоу» (по меткому выражению Миши Камелькова) в ближайшем летнем ресторанчике. Тучи рассеялись, ветер утих, и сидеть под зонтиком на деревянных стульях было удивительно приятно.
Матвей хотел было угостить сыщиков шампанским, но Камельков воспротивился, заявив, что у него от шампанского изжога и что вообще Матвею пора завязывать с этими «дамскими привычками», раз уж он попал в общество настоящих мужчин.
Впервые в жизни Матвей ему не возражал.
Заказали водку, пельмени, соленые грибы и селедочку.
— Ну! — сказал Витя Солонин, когда водка была разлита по рюмкам, а селедка нанизана на вилки. — За то, чтоб финал шоу был таким же приятным, как и его кульминация!
— И чтобы этот козел получил по заслугам! — поддержал его Матвей, успевший под влиянием своих новых друзей воспылать лютой ненавистью ко всем преступным элементам России.
— И чтобы ему впаяли по максимуму! — уточнил пожелание Миша Камельков.
— И чтобы вся его веселая компания отправилась вслед за ним!. — добавил от себя Поремский.
Они чокнулись и выпили.
— Уф! — передернул плечами Матвей. — Крепкая, зараза. И как вы только ее пьете?
— Молча, — усмехнулся Камельков. — Ты не кривись, а закуси соленым грибком. Иначе не поймешь всю прелесть этого старинного русского напитка.
Матвей послушно нанизал на вилку соленый груздь и отправил в рот.
— М-м… — прикрыл он глаза. — Здорово!
— Еще бы, — кивнул Миша. — Тебя бы к нам на полгода — сделали бы из тебя человека. Хотя… — Он скептически оглядел приятеля. — Полгода, пожалуй, мало. Тут и всей жизни не хватит.
Витя Солонин посмотрел на Поремского и вдруг спросил:
— Слушай, Володь, а чего это ты ему про карту задвинул? «Ваша карта бита». Что еще за беллетристика?
Поремский замялся и ответил со смущенной улыбкой:
— Да понимаешь, Вить, я всю жизнь мечтал сказать эту фразу. А тут еще Матвей так заразительно играл в своего Мегрэ, что и мне захотелось чего-нибудь этакого. Вот и не сдержался. Что, очень глупо получилось?
— Да нет, — пожал плечами Солонин. — Просто немного неожиданно. И голос у тебя был такой… внушительный. Я чуть ствол не выронил от испуга.
— А по-моему, здорово! — высказал свое мнение Камельков. — Я первый раз в жизни чувствовал себя так, будто меня в кино снимают. И знаете что… мне это понравилось! Счастливчик ты, Матюша!
— Ну меня пока что никто в кино не звал, — заметил Матвей.
— Неважно, — сказал Миша. — Ты ведь артист! Не звали, так позовут. Кстати, Владимир Дмитриевич, между первой и второй перерывчик небольшой. Наливайте!
Друзья выпили еще по одной. Закусили.
— Как там Сулейман? — спросил Витю Солонина Поремский.
— Нормально, — ответил тот. — Он сейчас в больнице. Не отходит от своей Асет. Сидит, держит ее за руку и говорит, говорит.
Поремский понимающе кивнул:
— Что ж, ему есть что рассказать. Да и ей тоже.
— Угу. Только она ему больше стихи читает, чем рассказывает. Я думал, головою тронулась, но Сулейман сказал, что она и раньше стихи сочиняла. Так что все в порядке. Врачи даже говорят, что ей это полезно. Психотерапевтический эффект и все такое.
Солонин вставил в рот сигарету и принялся рассеянно хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Поремский взял зажигалку со стола, высек пламя и поднес к сигарете.
— Благодарствую, — сказал Солонин, прикуривая. Усмехнулся. — Это я ее, что ли, туда положил?
— Угу.
— Надо же. Совсем голова плохая стала.
— Ты уже сказал Сулейману про лагерь? — спросил Поремский.
Солонин покачал головой:
— Нет еще.
— Надо сказать. Кстати, как там все прошло? Я не успел расспросить о подробностях.
Солонин выпустил ровное колечко дыма и сказал:
— Гладко. Тихо окружили, тихо вошли, тихо взяли. Благодаря Сулейману спецназовцы изучили карту лагеря до мельчайшего камушка. Это сократило время проведения операции и свело потери к минимуму.
Поремский нахмурился:
— Значит, потери все-таки были?
— Не с нашей стороны, — сказал Солонин. — Убиты три боевика. Одна девушка, Тамуся Вацуева, серьезно ранена, врачи сейчас борются за ее жизнь. Бариеву пуля прошила щеку и нос. Красавцем ему больше не быть. А в остальном тишь да гладь.
— Это ты хорошо сказал — тишь да гладь. А знаешь, перед чем обычно бывает затишье?
— А то, — кивнул Солонин. — Перед бурей. И моя интуиция мне подсказывает, что буря не за горами. Меркулов согласился на проведение нашей операции на свой страх и риск. Победим, значит, не за что и судить, ну а нет… так нет… Но с нас это, само собой, ответственности не снимает. Плохо будет ему — плохо будет и нам всем.
Камельков откашлялся в кулак и хмуро произнес:
— Хорошим людям всегда достается, а подлецы живут, жируют и коптят пузо на солнышке. Но в этом случае так не будет. Я костьми лягу на пороге тюрьмы, если Сметанина отпустят. Я… Черт возьми, в конце-то концов, я объявлю голодовку!
Камельков яростно вонзил вилку сразу в два кусочка селедки и со сладострастием людоеда отправил в рот, словно решил заранее поднакопить жирок к предстоящей голодовке.
