Глава седьмая
По следу террористов

Вообще говоря, после окончания ночной операции на Киевском вокзале можно было позволить себе вздохнуть наконец свободнее. К краткой передышке располагал и утренний разговор в кабинете генерального прокурора, при котором присутствовал и Меркулов, как главный куратор расследования несостоявшегося террористического акта. Генеральный был доволен тем, что мог уже с чистой совестью доложить в президентскую администрацию о выполнении поручения, а также о том, что опасность людям больше не грозит. Ну а дальнейшее расследование – это, так сказать, привычная рутина, и особых сложностей здесь не предвидится, поскольку следственные кадры задействованы высококвалифицированные, как, впрочем, и в любом деле, которым занимается Генеральная прокуратура.

Словом, все шло к тому, что в сумасшедшей гонке намечается короткая пауза, чтобы можно было перевести дыхание. Но Александр Борисович призвал коллег ни в коем случае не расслабляться, ибо именно теперь у террористов, по его убеждению, появились все основания уйти в подполье и начать спешно готовить новый теракт. И угрозы, высказанные в Интернете, не такой уж и пустой звук, поскольку на вокзале готовилась действительно бесчеловечная акция, но в последний момент она сорвалась по независящим от «исполнителей» обстоятельствам. Именно поэтому, зная причины срыва операции, они наверняка учтут свои ошибки и попытаются подстраховаться. А где может возникнуть новая угроза, на каком конкретном объекте, и что вообще известно террористам, какой информацией они владеют, – все это были сплошные вопросы без ответов. Впрочем, и сами террористы какие-то странные. Или это странными кажутся «исполнители», тогда как организаторы могут оказаться довольно известными фигурами международного уровня. В этом еще разбираться и разбираться. Но сперва надо найти троих бывших заключенных, то есть обрубить «руки», а уж потом заниматься «головой».

Воспользовавшись удобным случаем – присутствием обоих своих шефов, Александр Борисович высказал одно несколько рискованное, с точки зрения генерального прокурора, соображение, но Костя активно поддержал идею Турецкого, и генеральный был как бы вынужден согласиться, переложив на всякий случай ответственность за возможные осложнения на плечи своего первого помощника, то есть опять же на Турецкого. Ну а ему, как говорится, не привыкать. Но, выходя из кабинета, Костя все же сказал:

– Мы позже обсудим некоторые детали. Это чтоб ты шашкой не размахивал и народ не пугал, а то у тебя есть такая манера. Публичность, конечно, вещь хорошая, и я тебя в аналогичных ситуациях, ты знаешь, всегда поддерживал. Однако в нашем случае можно, даже самую малость переборщив, невольно посеять серьезную панику. А уж то, что поднимется жуткий вой оппозиционных средств массовой информации, это для меня несомненно. Так что тебе надо будет в своих аргументах предусмотреть даже крайне негативную ответную реакцию и самому проявить разумную сдержанность.

– Само собой, – беспечно бросил Турецкий, довольный, что его идея все же прошла, получив пусть относительное, но «добро».

– Вот-вот, именно это я и имею в виду. – Меркулов нахмурился, и Турецкий немедленно изобразил на лице виноватое выражение, быстро сообразив, что слишком беспечно и явно преждевременно расслабился. А с этими «хищниками» из больших кабинетов надо постоянно держать ухо востро, иначе слопают, и ты даже не заметишь.

– Я все понял, Костя, – заторопился Турецкий. – Давай тогда поговорим позже, а то у меня в кабинете дожидается Галка. У нее срочное задание.

– Ты с ней, пожалуйста, поаккуратней, она все-таки девушка – во-первых, а уже во-вторых – оперативный работник.

Ну понятно, Меркулов всегда относился ревниво к племяннице покойной Шурочки Романовой. А Галка, между прочим, совсем не ценила такого к себе отношения и нередко лезла на рожон, и тогда ее приходилось в буквальном смысле вытаскивать из опасных ситуаций. Так что Костя в принципе знал, о чем говорил. Но теперь и Турецкий, в отместку разумеется, не мог не воспользоваться возможностью вогнать Костю в смущение.

– Девушка, говоришь? – словно бы удивился он и невинно уставился на Меркулова.

– Тьфу, чтоб тебя! – Костя и в самом деле сердито сплюнул в сторону. – Ну что вы за жеребцы такие? Что ты, что Вячеслав! Слова нельзя сказать, чтоб не переиначили по-своему! И когда поумнеете? Ну постареете, что ли?

Но Турецкий, сунув шефу «шпильку», «сделал ручкой» и почти бегом удалился по коридору. Костя ведь, если его «завести», мог бы и на ходу лекцию о высокой нравственности прочесть, приводя многочисленные и обязательно отрицательные примеры из жизнедеятельности дружков-приятелей Грязнова с Турецким...

Галя по-своему интерпретировала идею Турецкого, которую он высказал ей после того, как каждый из членов группы определил для себя задачу на очередной день.

Все уже разбежались, а она ожидала в кабинете. Суть ее задания, сформулированная Александром Борисовичем, заключалась в том, чтобы оперуполномоченная Романова, под видом девушки, «согласившейся» наняться на работу к Савину в качестве приходящей прислуги, смогла проникнуть в его квартиру и постараться разузнать все о своем потенциальном хозяине. То есть что он за человек, каков в быту, что у него произошло с женой и по какой причине и все прочее, из чего складывается личная жизнь каждого. А о служебных его делах, о преступлениях, в которых он был обвинен своими же коллегами, собирал максимально полную информацию подполковник ФСБ Павел Лаврентьев. Ему и карты в руки – своя же епархия!

Такова была общая идея Турецкого. Галя, обдумывая задание, расширила эту идею и обосновала. Для полнейшего уже собственного алиби она, с помощью экспертов-криминалистов, «сварганила» страничку газеты «Из рук в руки», где нормальным типографским текстом было напечатано соответствующее объявление о найме помощницы, причем обязательно не старше тридцати пяти лет, для ведения домашнего хозяйства у одинокого, пятидесятилетнего мужчины-пенсионера. Был также указан контактный телефон, по которому предлагалось спросить Николая Анисимовича. Условия выдвигались вполне сносные, зарплата по договоренности и в валюте, чего ж было сомневаться-то в искренности предложения? Девушка даже и раздумывать долго не стала, в таких делах решения надо принимать без колебаний.

И вот, размахивая газетной страницей, Галя появилась в доме на Профсоюзной улице, всем своим внешним видом демонстрируя, что она не боится конкуренток, поскольку ее совершенно не смущает работа у «одинокого, пятидесятилетнего» мужчины. Даже больше, она готова была подчеркнуть, что в определенной степени рассчитывает на свои чары, а возраст хозяина ее вовсе не беспокоит – и в пятьдесят люди заводят себе любовниц. И чтобы максимально подчеркнуть свое явное превосходство перед другими кандидатками, если таковые вдруг возникнут (хотя откуда им было взяться?), она применила все полагающиеся умной и целеустремленной женщине манки. Одежда в обтяжку на ее замечательной фигуре сидела так, что редкий мужик не всхлипнул бы завистливо – мол, и везет же кому-то! Макияж тоже был на том профессиональном уровне, который поддерживают торгующие на рынках, еще не до конца испорченные Москвой и ее азербайджанскими «коммерсантами», размечтавшиеся о сладкой жизни, крикливые представительницы бывшей братской «незалежной». Словом, вид у Гали был не просто решительный, а воинственный, как у ирокезов, вышедших на тропу войны. Такое вот несколько банальное сравнение, но оно отвечало действительному положению дел. Гале надо было устроиться на эту работу во что бы то ни стало, и она готова была доказывать это свое право любым соседям Николая Анисимовича, если вдруг его самого почему-то не окажется дома. В этом, как теперь говорят, и была главная фишка.

Прихорашиваясь у зеркала в лифтовой кабине, Романова поднялась на нужный ей этаж, нашла среди четырех выходящих на лестничную площадку дверей ту, ради которой явилась, и принялась звонить. Потом стучать. Затем громко выражать свое крайнее недоумение. После этого она принялась звонить в двери соседям, и в результате на площадке оказалось, в общей сложности, не менее десятка любознательных старушек, пожилых мужчин и среднего возраста домохозяек, которым было интересно все, поскольку дело касалось Савина.

Не менее любознательная Галя без труда выяснила несколько «потрясающих» фактов биографии уволенного за шпионаж подполковника ФСБ, от которого немедленно ушла жена, причем сбежала с бывшим другом своего мужа, а сам Савин сел в тюрьму, но недавно вышел на свободу, однако дома его пока никто из соседей толком и не видел.

Это было потрясающе интересно! У Гали пылали здоровым природным румянцем щеки, словно наливные яблочки, сверкали брызжущие золотинки в расширенных от возбуждения черных зрачках, взволнованно трепетала полная, высокая грудь – было ясно видно, что девушка в своей стихии.

В ответ Галя пустила по рукам вырванную из газеты страничку с обведенным красной губной помадой объявлением. И это уже была настоящая сенсация!

В свое оправдание, хотя оправдываться ей, собственно, было не в чем, она объявила, что вчера вечером лично говорила по телефону с Николаем Анисимовичем по поводу напечатанного им объявления. И он, выслушав Галю о том, кто она, чем занимается, каково положение с видом на жительство в Москве – Галя тут же и эту бумажку на бланке пустила по рукам, чтоб люди чего не подумали, – пригласил подъехать к нему с утра сегодня и продиктовал свой адрес. Вот он, Галя его записала. Но, будучи человеком давно уже не легковерным и зная, что иной раз подобные объявления дают бандиты, чтобы обманывать своих жертв, Галя с утра перезвонила, чтобы подтвердить договоренность о встрече. Голос был тот же, но он показался девушке, как и вчера, уж больно старческим. В пятьдесят, она знает по опыту, мужики вон еще как выглядят!

Пожилые мужчины на площадке тут же приосанились под жгучим взглядом такой симпатичной, общительной девушки.

Стали вспоминать голос Савина и сошлись на том, что до заключения он был совсем молодцом. А жена – так просто красавица, дряхлому грибу с ней просто нечего делать. Но, может, после тюрьмы голос изменился? А точно это был он, не произошла ли ошибка?

Галя уверяла, что никакой ошибки быть не может, он сам представился Николаем Анисимовичем Савиным, больше того, звал приехать еще вечером, но у Гали была работа, которую она не могла оставить. А теперь-то что ж делать?

Романова в недоумении подошла к двери и снова забарабанила в нее. Тишина.

Очень важно было, чтобы идея о какой-нибудь беде с хозяином этой квартиры была высказана самими соседями. Вот Галя и рассчитывала на «моральную поддержку», всячески подогревая интерес к Савину, телефонным звонкам и его отсутствием, вопреки твердой договоренности.

И эта мысль мелькнула у одного из пожилых мужчин, которому, наверное, очень хотелось помочь невольно обманутой девушке. А может, он рассчитывал, что, когда все уладится и Галя станет здесь хозяйничать в роли домработницы, мало ли, а вдруг она проявит симпатию? По доброму, так сказать, по-соседски? Сама ж говорила, что мужчина в пятьдесят – еще о-го-го! Ну а в шестьдесят пять что, велика разница?

Короче говоря, мысль была озвучена. И выглядела она следующим образом.

Поскольку Савин не выходил из дома, то есть соседи его не видели, нельзя исключить, что он просто заболел, что ему стало плохо. А теперь он дома, но не может ни ответить, ни дверь открыть, потому что находится без сознания. И ему необходима срочная помощь.

Ввиду полной неосведомленности соседей, вероятно, Савин, в спешке сборов, не выполнил одно из распоряжений Базанова – обязательно оповестить соседей о своей долгосрочной командировке, чтоб именно не возникло таких недоразумений, как сейчас.

Ключи от квартиры сбежавшая супруга Савина оставила у соседей, у Марины Захаровны. Та немедленно вышла вперед и подтвердила данный факт. Но она сама передала их Савину, когда тот вернулся. А дубликатов у нее не было. Значит, надо вызывать кого-нибудь из жилконторы, чтобы объяснить ситуацию, затем звать оттуда же слесаря, который сумел бы открыть двери, ну и посмотреть, что случилось. В случае острой нужды вызвать «скорую помощь». Да, и участкового надо пригласить обязательно, без милиции ведь никак нельзя.

Словом, часу не прошло, как дверь была аккуратно вскрыта, она была заперта на один английский замок, и слесарь ловко отжал его своим специальным инструментом. Имелись на двери и другие запоры, но они не были задействованы, о чем в дальнейшем был составлен протокол, поскольку квартира оказалась пустой. Однако следы недавнего пребывания здесь человека имелись. Немытая посуда в раковине, остатки еще не покрывшейся плесенью пищи, незачерствелый кусок хлеба на кухонном столе. И все это словно брошено второпях, может, хозяин куда-то спешил? Народ-то этого не знал, но Галя догадывалась о причине. И поэтому уже видела, что даже самый тщательный обыск здесь ничего не даст, наверняка Савин забрал с собой все улики, которые могли быть в его квартире. Ну да, и бежал быстро. Отчего? Тут вопрос. От собственной неудачи, либо хищники почувствовали присутствие охотника? Во всяком случае, строгое наблюдение за квартирой придется установить обязательно.

Еще когда только вошли, Галя, как лицо наиболее заинтересованное – еще бы, ведь от состояния здоровья хозяина квартиры напрямую зависела ее судьба! – чуть ли не первой вбежала в квартиру и успела заметить за распахнутой дверью, на крючке вешалки, небольшую связку ключей. Скорее всего, это были запасные. Галя чисто машинальным движением подняла с пола упавшую куртку, наверное, Савин собирал вещи в спешке и уронил ее или просто бросил за ненадобностью, и повесила на крючок так, чтобы она скрыла собой связку ключей. На девушку, к счастью, никто не обратил внимания, люди прошли вперед, и ключи немедленно перекочевали в Галин карман.

Собственно, на этом все и закончилось. Протокол о вскрытии составили, свидетели подписали. То, что Гале было нужно, она узнала. Теперь войти в квартиру можно было в любой необходимый момент.

Уходя, они снова захлопнули дверь на английский замок. А вот опечатывать нужды не было, хозяин действительно мог куда-то выйти или даже отъехать по своим делам. Но, скорее всего, он в претензии на соседей не будет, они ж ведь только о его здоровье и заботились.

Представители власти ушли, а Галя получила от сердобольной соседки номер ее телефона, чтобы девушка могла позвонить и узнать, не появлялся ли Савин. Соседка обещала проследить, чтоб в квартиру не влезли воры, ей не в новинку, вон, больше двух лет приглядывала.

А Галя отправилась домой, чтобы стереть с лица свой «боевой» макияж и одеться прилично, как и подобает серьезной сотруднице правоохранительных органов. Сегодня ей еще предстояла работа на Киевском вокзале. Вместе с Поремским они должны были произвести опознание рабочих, занимавшихся долбежкой стены, по фотографиям, привезенным тем из Калужской колонии.

Идея, которую Турецкий предложил своему высокому начальству, заключалась в следующем: провести в Доме журналистов, куда Александр Борисович уже много лет был вхож в качестве и внештатного работника пера, и почетного гостя, пресс-конференцию для сотрудников московских средств массовой информации, с обязательным приглашением представителей ведущих телевизионных каналов, чтобы информация о ней максимально широко прошла в прессе и по телевидению.

Ну уж в последнем Турецкий не сомневался – он собирался, помимо главной темы своего сообщения, подкинуть журналистам, охочим до сомнительных сенсаций, любопытный материал, касавшийся недавнего, «горячего» прошлого страны, в котором были замешаны так или иначе и криминал, и спецслужбы. Тема, конечно, всегда интересная, а если ее красиво подать, слопают за милую душу.

Договориться о пресс-конференции труда не составило. Едва в СМИ узнали, что речь пойдет о предотвращении террористического акта на Киевском вокзале – а о странном взрыве там пресса была уже наслышана, хотя никакой толковой информацией не владела, – все немедленно ринулись звонить в Управление Генеральной прокуратуры по связи с общественностью, чтобы уточнить и заявить о своем обязательном участии в пресс-конференции. Вопрос вызвал немедленный интерес, это было бесспорно.

В середине дня, заранее договорившись с корреспонденткой «Новой России», настырной, но очень симпатичной девицей, с которой Александр Борисович был в приятельских отношениях, о тех вопросах, которые он собирался осветить, и объяснив ей, в чем должна была заключаться помощь ему с ее стороны, он прибыл на своем синем, сверкающем «пежо» к подъезду Домжура, как его называли свои.

В фойе, в ожидании начала, толпился молодой народ. Турецкого многие знали, и он тоже был знаком со многими, поэтому, проходя к мраморной лестнице, ведущей в большой зал, без конца кивал, улыбался, с некоторыми здоровался за руку и выглядел при этом словно именинником. А народу собралось столько, что в помещении, где обычно проводятся пресс-конференции, все просто не уместились бы, вот и перенесли в большой зал.

Александр Борисович встал из-за стола на сцене, где он сидел вместе с представителем ИТАР-ТАСС, главным, так сказать, организатором действа, подошел к краю сцены и заговорил о том, что его привело, собственно, сюда, под «перекрестный огонь» ведущих представителей пера. Оглядывая зал, забитый журналистами с диктофонами и фотоаппаратами в руках, телеоператорами с их громоздкими камерами, осветителями, готовыми «врубить» свои слепящие лампы для съемки, Турецкий отметил присутствие Лины, которая также заметила его взгляд и с улыбкой подмигнула: мол, все в порядке, договоренность прежде всего.

Он решил напрочь отказаться от всякого рода эмоций.

Рассказ о предотвращенной катастрофе – теперь можно было вещи называть своими именами – прозвучал сухо и спокойно, тон выступления первого помощника генерального прокурора был скорее констатирующим, объективно фиксирующим ряд прошедших событий, нежели живописующим трудности, с которыми пришлось столкнуться следствию. В итоге получалось так, что все события развивались как бы и не совсем по воле террористов, а отчасти даже вопреки их желаниям. И в этом лукавстве, попутно отмечал про себя Турецкий, имелась своя правда, пусть и горькая, которой больше всего подошло бы определение «повезло». Но с другой стороны, и сказать также, что события происходили под контролем правоохранительных органов, конечно, было бы определенной натяжкой. Однако то, что они и без внимания не оставались, – это тоже факт.

Тут Александр Борисович с трудом сдержал улыбку, подумав, что тот милиционер на вокзале, разумеется, очень подходит под категорию «внимательных наблюдателей», знали б об этом корреспонденты, сидящие в зале, – вот бы повеселились.

Хитрая постановка проблемы не укрылась тем не менее от чутких «акул пера», в зале загомонили. Значит, пока не стали перебивать вопросами, надо было несколько обострить тему. Не сильно, но заинтересовать народ обязательно. И Турецкий обратился к истории. Точнее, к слухам, которые циркулировали вокруг некоторых важнейших исторических фактов.

Не вдаваясь в подробности, он рассказал присутствующим о похожем скорее на миф указе Комитета Обороны, подписанном Сталиным по поводу минирования важнейших объектов Москвы. Не стал разочаровывать слушателей, что и сам разделяет такую точку зрения, ибо никаких конкретных документальных подтверждений сему факту пока не найдено, да и вряд ли теперь что-то всплывет.

Тут от него маленько досталось органам госбезопасности, поторопившимся уничтожить все следы, может, и справедливого тогда, в сорок первом году, с точки зрения текущего момента решения, но чрезвычайно опасного для потомков. Дело-то оставлено, по сути, бесхозным, и если все известное – правда, то любой, кто о нем осведомлен, уже способен представить для общества в целом потенциальную опасность. Короче говоря, так это или не так, а некоторые подтверждения, к сожалению или счастью, получены. Это не означает, что план минирования был выполнен полностью, по всем указанным ста объектам в столице, возможно, успели заминировать всего несколько сооружений, и часть этих «закладок» уже найдена. Но главная трудность в данном случае у следствия заключается в том, что практически не осталось свидетелей, производивших те работы.

И, кстати, пользуясь случаем, он, помощник генпрокурора, вынужден обратиться с этой трибуны к людям, которые были причастны к исполнению постановления о «ста объектах». Он убедительно просит их, не пожалев своего времени, найти возможность встретиться с ним либо передать известную им информацию по телефону. Если надо, он готов и сам немедленно подъехать, ибо любая оказанная помощь в этом деле будет неоценимой.

Турецкий продиктовал свой контактный номер телефона и перешел к рассказу о том, как удалось отыскать живого свидетеля, который и дал точную информацию о минировании Киевского вокзала, в то время как террористы такой информацией не обладали. И в этом отчасти тоже причина их неудачи.

Ох как мгновенно журналюги ухватились за слово «неудача»! Так, значит, все-таки была совершена серьезная попытка теракта? Значит, угроза была действительно страшной, а теперь господин Турецкий просто микширует событие, пользуясь чужими просчетами?

Вот этого момента он и ожидал. Раз посыпались вопросы уже без вмешательства ведущего пресс-конференцию, значит, самое время перехватить инициативу.

«Воображаю, что творилось бы тут сейчас, если бы я рассказал им про расстрелянный состав заключенных...»

И Александр Борисович бросил беглый взгляд на Лину. Та быстро поняла и послушно, как ученица в классе, подняла руку. Турецкий немедленно отреагировал, тоже поднял одну руку, призывая к тишине, и протянул другую в сторону Лины, говоря при этом:

– Господа, только не надо базара! Давайте установим цивилизованную очередь, и я обещаю вам ответить буквально на каждый ваш вопрос. Слово даю. Предлагаю начать с дамы. Я слушаю вас, девушка, представьтесь, пожалуйста.

– Еженедельник «Новая Россия», Капустина. Скажите, Александр Борисович, вот на фоне происходящих событий, у которых нет «железного» официального подтверждения, как никто не может и толком их опровергнуть, не выглядит ли ваша информация еще одной, далеко не первой уже, попыткой наших доблестных правоохранителей, в том числе и Генеральной прокуратуры, сбросить со своих плеч ответственность за то, что террористы продолжают действовать, как хотят, несмотря на жесткие обещания властей «утопить их всех в сортире»?

В зале засмеялись, вопрос понравился.

– И продолжение вопроса. – Лина подняла руку с раскрытым блокнотом. – Не выглядят ли все ссылки на какие-то старые указы той, извините, «липой», которой Генпрокуратура, в частности, прикрывается от направленной в ее адрес критики средств массовой информации? И вообще, возникает подозрение, что вы, я имею в виду вашу контору, всякий раз, когда не в силах остановить преступников, ссылаетесь на какие-то мифические причины. То у вас пытались обнаружить пресловутую «Белую стрелу», то теперь возникли столь же мифические «Сто объектов». Да полно, может, ничего этого нет и не было, а вы просто слагаете нам красивые легенды, которые, как вы сами только что заметили, невозможно проверить, но трудно и отрицать? Объясните, что это за игры? Благодарю вас.

И снова по рядам прокатился смех. Турецкий тоже оценил колкий намек, благожелательно улыбнулся и сказал:

– Вопрос интересный, господа. Спасибо, госпожа Капустина, если вы мне дадите немного времени, я постараюсь ответить на него максимально подробно. Начнем, как говорится, с конца.

Турецкий сделал загадочную мину, подошел к столу, порылся в своей папке с документами, которыми он и не собирался пользоваться, и достал несколько листов с напечатанным на них текстом. Повернулся к залу, держа их на весу.

– Господа, вы можете мне не верить, но я, в силу своей профессии, никогда не сбрасывал со счетов подсказки собственной интуиции. Можете улыбаться, но я почему-то был уверен, что в связи с моей информацией, приготовленной для вас, должен будет обязательно, в той или иной форме, возникнуть и так называемый слух о «Белой стреле». Еще раз спасибо, госпожа Капустина. Так вот, поскольку и «Стрела», и сталинский указ представляются вам, да, наверное, и не только вам, но и вашим коллегам несерьезными попытками той же Генпрокуратуры оправдать свою бездейственность, позволю зачитать один короткий документ. Поверьте, для вас он представит интерес, поскольку никогда не публиковался и не был озвучен официально.

Турецкий надел очки и начал читать.

– «Вопрос. Расскажите подробнее об этой группе.

Ответ. Речь о группе людей, которым надоел этот бардак. Финансовая и уголовная мафия давно стали единым целым, одна без другой практически уже не может существовать. Каждый фирмач создает при себе собственную службу безопасности, под рукой и охрана, и отличный способ вполне легально разобраться с партнерами-должниками. О нелегальных разборках нечего и говорить...» Дальше я пропускаю, здесь приводятся конкретные примеры довольно громких разборок, происходивших в девяносто первом – девяносто втором годах в Москве. – Турецкий перевернул лист. – «Так вот, собственно, о группе. Есть, сказал он мне, такая группа честных людей, которые объявили крестовый поход против всей этой мрази. Группа спецназначения при нашем министерстве...» Поясняю, – прервал чтение Турецкий, – речь в данном случае идет об МВД. Дальше читаю. «Имеется в этой группе свой штаб, мозг, так сказать. Туда поступает информация отдела разведки – это толковые ребята, обэхаэсэсники, сыщики, уволенные из органов за строптивость характера или за несогласие. Помните такую вредную и опасную формулировочку, которой больше всего боялось начальство? В связи с несогласием с методами руководства. Немало и бывших опытных оперативников из КГБ, которым не нашлось места после смены руководства. Кроме того, поступают сведения от службы контроля, которая официально называется инспекцией по личному составу. Это все – их агентура. Еще имеется служба внутренней проверки, в таком деле без нее никак нельзя, сами понимаете. И наконец – служба ликвидаторов, которая подчиняется, как я вам сказал уже, полковнику Ивану Подгорному, моему, стало быть, тезке и боевому соратнику, с которым мы Афган начинали, еще дворец Амина штурмовали.

Вопрос. Это что ж получается, сами себе следователи, судьи и исполнители приговоров?

Ответ. Получается так... А что прикажешь делать, говорил он мне, если ни с нашей новой зарвавшейся буржуазией, ни с криминальными авторитетами нет сладу? Им же наши правоохранительные органы помогать стали. Судья выпускает убийцу! А почему? А потому что киллер пообещал, что с того с живого шкуру спустят оставшиеся на воле. А шкура у судьи – одна, и охранять его жизнь никто не собирается. Вот против этого беспредела они и создали «Совет». Некоторые романтики называют себя еще и «Белой стрелой», у Стивенсона – черная, а мы, мол, значит, белая. Начитались в детстве приключений... Так вот, сказал он, для моего сведения. За последние три года группой было «списано» семнадцать паханов и одиннадцать бизнесменов. Причем троих достали в дальнем зарубежье, а пятерых, как теперь говорят, в ближнем. Остальных по разным городам. В Москве только за один год – трое. А список длинный. Если сложить тех и других – за сотню.

Вопрос. Но вы, Иван Арсентьевич, не дали своего согласия на вступление в их организацию? Подгорный очень настаивал?

Ответ. Что значит настаивал? Такие приглашения не повторяются. Но дело в том, что в их списке оказался и мой хозяин. Я не поверил, но Иван сказал, что его мужики не ошибаются. Я все равно упросил его подождать, а сам глаз не спускал. И не уследил. Конец вы знаете...»

– Что это за текст? – спросил кто-то тихо.

– Я вам только что прочитал, господа, несколько коротких отрывков из протокола допроса майора спецназа в отставке Ивана Арсентьевича Кашина, начальника службы безопасности концерна «Нара». Президент этого концерна Никольский был взорван буквально на его глазах в своем автомобиле. После этого Кашин пришел в Генеральную прокуратуру, чтобы сделать чистосердечное признание. Оно было им написано. Затем у следователя состоялся допрос Кашина, эпизоды из которого вы только что слышали. Допрос длился больше трех часов.

– Он жив сейчас? – немедленно последовал вопрос из зала.

– Он был убит выстрелом из снайперской винтовки в тот момент, когда, дав показания, выходил из здания Генеральной прокуратуры. Прямо у дверей. Стреляли с противоположной стороны улицы. Винтовка была с глушителем.

– Вы разоблачили ту группу?

– Часть ее участников была арестована. Малая часть, несколько человек. Другие немедленно оказались в очередных отпусках и секретных командировках. Но и в указанных местах их, естественно, не оказалось. Основной же контингент, как мы и предполагали, никуда не девался, он был отлично законспирирован. Следствие длилось больше года, но в девяносто третьем году, когда у многих «поехали мозги», дело было прекращено и все обвиняемые освобождены ввиду отсутствия у следствия веских доказательств их вины. Однако, как говорится, нет худа без добра. Деятельность «Совета», или «Стрелы», как вам угодно, была также прекращена. Не исключаю, что окончательный удар ей нанес девяносто третий год.

– А кто допрашивал Кашина?

– Я, в те годы старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре.

– А как отреагировало Министерство внутренних дел?

– Там не было подтверждено ни одного факта из показаний Кашина.

Возникла пауза. Наконец из дальнего угла долетел вопрос:

– Значит, все разговоры были не «липой»?

– Я предлагаю вам самим сделать вывод.

– А что же с взрывом на Киевском вокзале? Опять эти угрозы террористов?

– Я очень надеюсь, что те немногие очевидцы или участники событий октября тысяча девятьсот сорок первого года в Москве, которые сегодня, слава богу, еще живы, все-таки откликнутся на мою просьбу... Я специально, даже для вас, дозирую информацию, хотя мог бы этого не делать, разговор у нас достаточно откровенный. Но мне хорошо известно, как иной раз болезненно реагирует публика на наши порой необдуманные заявления. Иногда пресса своей, я бы сказал, гиперактивностью способна, сама, возможно, того не желая, предупредить преступника о грозящей ему опасности. Таких эпизодов, господа, на моей памяти было немало. А теперь я готов ответить и на остальные ваши вопросы.

Их было немало, в частности, и по другим громким делам, и Турецкий, как помощник генерального, был в курсе этих дел. Однако особенно каверзных вопросов так и не нашлось. Видно, «Белая стрела» все же произвела впечатление. Отсюда всем стало ясно, что и со «Ста объектами» дело обстоит далеко не просто. Но некоторые корреспонденты отреагировали вяло: видно, история их не впечатляла, а «клубнички» подцепить не удалось, «прикладывать» же в очередной раз спецслужбы на той фактуре, что была подана, неинтересно, не сработает, эффекта нет, вот были бы трупы, и еще лучше, чтоб много, тогда совсем другое дело. Ничего не попишешь, профессиональный цинизм...

Турецкий же был доволен, уже сегодня его призыв разлетится по стране, и обязательно найдется человек, который сочтет своим долгом откликнуться...

«А Линка – молодец, – размышлял Александр Борисович, управляя машиной, – хорошо сформулировала наш вопрос. Народ даже малость подзабыл, ради чего собрался. Надо будет ей подкинуть какой-нибудь „острый“ материалец. Долг ведь платежом красен...»

Плавное течение его мыслей прервал звонок Володи Поремского на «мобильник». Они с Галкой сумели обойти практически всех потенциальных свидетелей, которые могли иметь хоть какой-то контакт с «непонятной бригадой». И все трое мужчин, изображенные на фотографиях, были однозначно ими опознаны, о чем и составлены соответствующие протоколы. Теперь надо было срочно оформлять постановления на задержание подозреваемых в совершении преступления, предусмотренного, как говорится, статьей 205-й Уголовного кодекса Российской Федерации – терроризм.

Потом трубку у Володи взяла Галка и в нескольких словах рассказала о своем вояже к Савину. По ее убеждению, бывший подполковник скрылся прочно, о том говорят следы его поспешного бегства. Даже дверь путем не запер, а захлопнул – так торопился. И она предложила, пользуясь тем, что ключи от его квартиры у нее в кармане – ну так уж получилось! – воспользоваться открывшейся возможностью и, проникнув в квартиру, установить там прослушивающую аппаратуру – на случай неожиданного появления хозяина. Тогда и наружное наблюдение не понадобится. Просто надо быть наготове, чтоб не прозевать, как это иногда случается.

Мысль была дельная, и Турецкий обещал дать немедленное указание. А постановления об аресте, подписанные Меркуловым, они получат сегодня же.

На письменном столе в его кабинете лежала записка: «Сашенька, когда появишься, сразу заходи к Константину Дмитриевичу». И ниже стояло время, когда записка легла на его стол, – «17.00», как легкое издевательство или напоминание, что он в служебное время занимается не делом. Два часа назад, сейчас на часах – 19.00. Это, разумеется, Клавдия писала, секретарша Меркулова, она одна позволяет себе такие вольности с Турецким. Ну что ж, у нее были на то основания, прежде были. Но ведь здесь же все-таки не альков в ее спальне, а серьезное заведение – Генпрокуратура. Похоже, она в своих неразделенных... нет, правильнее сказать, не полностью разделенных чувствах переходит грань.

У Меркулова сидел пожилой, даже, можно сказать, совсем старый, когда-то, видно, рослый и широкий в кости мужчина. На вид ему можно было дать лет сто, не меньше. Но он что-то говорил, и довольно внятно, потому что, заметил еще от двери Турецкий, Меркулов слушал посетителя крайне внимательно, но и без напряжения. На столе стояли пустые стаканы в подстаканниках из-под чая. Увидев вошедшего без стука Александра, Костя поднял руку в приветствии и жестом остановил говорившего:

– Одну минуточку, Артемий Захарович. Я сейчас вам представлю Александра Борисовича Турецкого, о котором я вам недавно говорил.

Старик живо обернулся, и Турецкий увидел его буквально иссеченное глубокими морщинами лицо. Но светлые глаза глядели ясно.

– Познакомься, это Калужский. По специальности инженер-строитель, а по должности в те годы, которые мы вспоминаем, оперуполномоченный НКВД. Это тебе о чем-нибудь говорит, Александр Борисович? – Меркулов хитро прищурился.

– Неужели? – только и спросил Турецкий.

– Представь себе. Артемий Захарович рассказал, что Климов, ну с Киевского, буквально достал своих ветеранов. А Калужский принимал самое непосредственное участие тогда, в октябре. Вы поговорите, там масса сведений, о которых мы даже и не догадываемся. Артемий Захарович, я прошу вас полностью довериться Александру Борисовичу, поскольку именно ему поручено президентом расследовать это дело и постараться максимально обезопасить москвичей от возможности повторения подобных инцидентов. Я думаю, что для вашего удобства и, в частности, чтобы избежать потери дорогого времени, ваше сообщение нужно будет записать на магнитофон, все сначала, как вы рассказывали, а потом мы расшифруем и все оформим как следует. Не возражаете?

– Какие могут быть возражения? – с достоинством произнес старик, приподнимаясь и опираясь на толстую палку. – Это я должен быть благодарен вам, Константин Дмитриевич, за то, что вы нашли время выслушать... хе... мои воспоминания. Куда прикажете?

Турецкий взял его под костлявый, словно деревянный, локоть и подумал: «Чем же они здесь занимались два часа? Воспоминаниями о счастливом и безоблачном детстве, согретом мудрой улыбкой вождя?»

– Здесь рядом, пойдемте, я вам помогу, – сказал он.

– Ты все понял? – серьезно бросил Меркулов вдогонку, и Турецкий, не поняв смысла вопроса, тем не менее обернулся и кивнул.

– Как прошло-то? – вроде бы запоздало вспомнил Меркулов о состоявшемся в Доме журналистов мероприятии.

– Отчет по телевидению. Следите за новостями, – не очень любезно ответил Турецкий. Не мог же он при постороннем задать вслух вопрос: «Чем вы тут занимались добрых два часа до моего прихода? И почему мне надо начинать все сначала? У Кости же стоит в столе собственный магнитофон, неужели было трудно включить?»

Проходя через приемную, он не мог не сделать какую-нибудь, хотя бы совсем мелкую, пакость Клавдии, торжественно восседавшей за секретарским столом, за «Сашеньку».

– Клавдия Сергеевна, миленькая, – елейным голосом произнес он, – вы не могли бы организовать еще раз нам с Артемием Захаровичем по стаканчику чаю? Вы с чем предпочитаете, – он наклонился к сгорбленному старику, не без труда передвигающему ноги, и подумал: как это он вообще добрался сюда? – С лимончиком или, может, с печеньями?

– Без сахара, – проскрипел старик.

«У него еще и диабет? – сдерживая усмешку, подумал Турецкий. – Как же он, бедолага, дожил до своих ста лет? Вот что значит старое поколение! Все ему нипочем...»

Клавдия принесла им вдогонку поднос с двумя подстаканниками с чаем и вазочку с крекерами. Молча поставила прямо посреди письменного стола и гордо удалилась, натурально выразив всем своим видом гордую независимость мудрой женщины.

«А мне-то за что? – с недовольством подумал Турецкий. – У меня ж нет диабета. Или это она так мелко мне мстит? Ах, ну да, давно, видите ли, пристального внимания не обращал». Он машинально помешал ложечкой пустой чай, сделал глоток и удивился: он был сладким. Значит, ни о какой мести речи не шло. И можно было начинать спокойно работать. Если, конечно, Косте не показалось и старику есть что сказать. Хотя, если вспомнить, с одним уже приходилось беседовать, и тот – ничего, на память не жаловался. Но Заскокин бегал от НКВД, а этот наверняка из тех, кто ловил беглецов.

Александр Борисович поставил на стол, между собой и посетителем, микрофон, включил магнитофон, находившийся в ящике стола, и положил перед собой несколько чистых листов бумаги, ручку – для необходимых записей по ходу. А затем обратился к Калужскому, шумно тянувшему из своего подстаканника действительно неплохой, душистый чай:

– Я готов выслушать все, что вы хотите нам рассказать, прошу, Артемий Захарович.

Старик допил чай, отодвинул подстаканник, громко вздохнул и начал. Причем едва ли не от Адама. Ну с того момента, когда он, молодой и красивый, закончил институт, и его пригласили на службу в строительное управление НКВД. И произошло это знаменательное событие в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году.

Турецкий быстро провернул цифры в голове, и у него получилось, что старик родился примерно в пятнадцатом году. Значит, около девяноста. Хоть и не все сто, но совсем рядом – по нынешним-то временам...

Он хотел было уверить Меркулова, что старик отнял у него три часа дорогого времени, чтобы тем самым укорить, но Костя мигом уличил его, и Турецкий признался, что малость перегнул. Однако фактически так оно и было. Если отбросить в сторону массу ненужных, с точки зрения следователя, но чрезвычайно дорогих для рассказчика воспоминаний, то, собственно, полезная и даже нужная информация без особого труда уложилась бы максимум в полчаса энергичного рассказа. А с другой стороны, чего они тут, в Генпрокуратуре, хотели от человека, которому в обед почти век исполнится?

Меркулов, вероятно, такой вариант и предвидел и потому с охотой передал эстафетную палочку «другу Сане».

А отвечая на незаданный еще вопрос Турецкого по поводу якобы потерянных двух часов, объяснил, что старик в течение этих двух часов изливал жалобы на свою нынешнюю жизнь, на непонимание окружающих простой истины, что все они – Калужский и его коллеги и товарищи – творили добро, помогая партии выметать всякую нечисть, а сегодня их же за это ненавидят и поносят. Словом, потребовалось немало времени, чтобы, во-первых, немного успокоить старика и, во-вторых, перевести его воспоминания в нужное русло. То есть, иначе говоря, он, Меркулов, передал Сане «готовенького» для работы чекиста, и нечего, понимаешь, дуться и изображать из себя обиженного. А теперь Костя с нескрываемым любопытством наблюдал за реакцией Турецкого.

Александр Борисович был, мягко говоря, не в себе. Услышанная, ну и записанная, естественно, информация просто не укладывалась у него в голове. И вообще, или это был бред выжившего из ума совсем старого человека, или, если все действительно так серьезно, надо предпринимать немедленные и самые решительные меры. Полагая еще недавно, что Киевский вокзал «сидит» на бочке с порохом, он и в самом худом сне не мог предположить, что вокзал – это пустяки по сравнению с тем, что на такой же, только огромной бочке, превышающей все мыслимые размеры, давно уже, больше полувека, плотно «сидит» вся Москва, за исключением ее новых районов.

В конце концов, старик был все-таки убедительным. Он располагал даже отдельными деталями, по которым и теперь можно было найти места мощных закладок тротила. И это убеждало, что он не выдумывает.

Турецкий протянул Косте кассету с записью разговора с Калужским и заметил, что этой кассете нет цены. Попади она в руки террористов, и можно было бы начинать репетировать похоронный марш Шопена. Свои же записи он по ходу разговора зашифровал так, что мог в них разобраться только сам.

Масштаб проведенных в октябре сорок первого работ был поистине огромен. Александр Борисович бегло перечислил объекты, о которых шла речь. Но это было далеко не все, и вот почему. Тут пригодились сведения из биографии Калужского.

Еще летом сорок первого, почти сразу после начала войны, Артемий Захарович, как и многие другие его коллеги по управлению, имевшие высшее инженерно-строительное образование, были зачислены в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения, так называемый ОМСБОН. Формирование бригады происходило в Орликовом переулке, где были расположены склады материальной части. Затем мобилизованных сотрудников НКВД отправили в Мытищи, на станцию Строитель, где размещалось стрельбище общества «Динамо». Там уже были приготовлены для прибывших палатки, и началось ускоренное, но тем не менее достаточно глубокое изучение подрывного дела. Все инструкторы были преподавателями Энергетического института. Обучение, как уже сказано, шло ускоренными темпами, словно руководство НКВД заранее предвидело особую важность подготовки специалистов подрывного дела. И хотя постановление Комитета Обороны появилось только в начале октября, практически работы по минированию крупнейших столичных объектов начались гораздо раньше. Именно по этой причине, как теперь понимали и Турецкий с Меркуловым, все работы были произведены на высоком, качественном уровне. Люди еще не торопились, они могли завершать свою работу аккуратно, чтоб вообще не оставалось никаких следов, кроме тех координат, которые были указаны в специальных, секретных документах. Кстати, один экземпляр документа, в котором были сведены все данные о минировании, вместе с чертежами заложений, это Калужский помнил твердо, поскольку видел его собственными глазами, находился у начальника отдела, полковника Смирнягина Анатолия Степановича, и тот увез его в Куйбышев, где уже размещался центральный штаб НКВД. Сам же Артемий Захарович, исключительно по памяти, на которую он не имел еще оснований жаловаться, мог перечислить десятка полтора объектов, на которых лично проводил работы по их минированию.

– И дальше, Костя, – сказал грустным голосом Турецкий, – «прошу пристального внимания», как в разговоре со мной изволил выразиться Калужский. Вот эти объекты. Уверяю тебя, мало не покажется.

А еще он назвал мне несколько фамилий бывших сотрудников НКВД, помимо Смирнягина, у которых мы, если люди еще живы, могли бы уточнить данные. Так что теперь будем делать, Костя, ветер мы вызвали, когда ожидать урагана?

– Подготовь мне краткую и толковую справку, как твоя информация. И я с ней...

– В зубах, – подсказал Турецкий.

– Ага. Ну и что? Остришь? Зря. Могу тебя послать.

– Избави боже! – взмолился Турецкий. – Чур меня!

– Тогда не высовывайся. Пойду сам докладывать. А пока все это, – он хлопнул по листку Турецкого, лежавшему перед ним на столе, – табу! Для всех, без исключения.

– И моей бригады?

– Я неясно выразился? Ты Калужского проводил?

– Лично посадил в машину с нашим охранником и предупредил. Он старый чекист, объяснять не надо. А Грязнов не обидится, не знаешь? – спросил Александр Борисович с подковыркой. Ничего, Костю иногда тоже надо ставить на место, а то на шею сядет.

– Я сам с ним поговорю. А ты иди и занимайся делом, не мешай работать.

Турецкий не обиделся, потому что таков бывал в этом кабинете обычный финал бесед начальника с подчиненным.

А Вячеслав Иванович в это время на своей служебной «Волге» катил в Нижне-Кисловский переулок, где в элитном, можно сказать, районе Москвы уже давно проживал отец террориста Зайцева – Манербек Саидович Халметов. Как выяснила агентура Грязнова, старый Манербек – владелец нескольких официально зарегистрированных торгово-закупочных фирм и довольно известных в столице ресторанов, а что касается неофициальных, так про то и речи нет – пользовался большим уважением в чеченской диаспоре, обосновавшейся в Москве.

Даже если бы он не знал, к кому едет, то, едва войдя в квартиру, сразу бы понял – здесь царит дух кавказского дома. Все пространство большой квартиры было увешано и выстлано красивыми коврами, возможно, даже старинной работы, поскольку краски были глуховатыми, словно выцветшими. А в комнатах, уставленных низкой мебелью, уж точно напоминавшей богатое убранство сакли, – бывал в прежние годы на Кавказе Грязнов, достаточно повидал интересного, – на стенах висело, тускло блистая, оружие. Кривые сабли в серебряных, вероятно, ножнах с чернью и богатыми узорами, усыпанные драгоценными камнями, длинные кинжалы, старинные пистолеты и длинноствольные ружья, с которыми, наверное, еще воины Аллаха, под руководством Шамиля, воевали в позапрошлые века.

Низкая тахта, низкий столик, почти журнальный, кожаные расписные подушки для лежания. А широкие, круглые пуфы для сидения – это уже дань моде, из Египта их привозят туристы, видел Вячеслав Иванович. Так что о единстве стиля говорить не приходится, вон в дверном проеме на кухню виден «бошевский» холодильник. У Грязнова дома тоже такой стоит, но подешевле, а этот тысяч на пять в баксах потянет, да... Неплохо Халметов живет, не бедно. Одна беда в доме – единственный сын, да и тот, как понимал обстоятельства Грязнов, не удался. А супруга уже померла, так что нет у рода продолжения и есть о чем тужить старику.

Халметов осторожно, из-под густых, с сединой, нависших бровей поглядывал на гостя в ожидании неприятностей. А что иное мог бы принести в его дом милиционер в генеральской форме? Предложил сесть. Грязнов опустился на один из высоких пуфов, который сразу немного продавился под ним, но ничего, сидеть, если недолго, можно. А надолго Вячеслав Иванович и не рассчитывал.

– Я понимаю, что уважаемый гость пришел в дом с важным делом, и не хочу отвлекать его внимание нестоящими вещами. Но, может быть, вы все-таки не откажетесь от моего гостеприимства? Чай? Фрукты? – Он негромко хлопнул в ладоши.

И тотчас со стороны кухни пришла женщина средних лет в длинном национальном платье и с легкой косынкой на голове. Она внесла и поставила на стол большую плоскую вазу, полную виноградных кистей, абрикосов, слив и яблок. Так же молча удалилась.

Грязнов посмотрел на гору фруктов и несколько запоздало ответил:

– Нет, спасибо. Я не затем приехал сюда, чтобы распивать чаи с хачапури. Мне всегда нравилось, как его делали именно у вас, в Чечне. И давайте не будем разводить церемоний, Манербек Саидович, а сразу перейдем к делу. Я полагаю, вам хорошо известен этот человек?

Он достал из кармана ксерокопию портрета «родственника», приезжавшего в колонию, чтобы навестить сына Халметова, развернул его и подвинул по столу к старику. И еще подумал при этом, что вообще-то, то есть по большому счету, назвать Халметова стариком – это, пожалуй, большая натяжка. На вид-то ему лет семьдесят, и седая аккуратная бородка на это указывает, а по сведениям, полученным Грязновым, всего пятьдесят шесть, значит, он ненамного старше самого Вячеслава Ивановича. А уж себя Грязнов называть стариком вовсе не собирался!

Манербек взял лист, близко поднес к глазам, потом отодвинул и, по всему было видно, хотел уже отказаться от знакомства, даже рот приоткрыл. Но, наткнувшись на прямой, чуть насмешливый взгляд гостя, неопределенно покачал головой, пожал плечами, будто подыскивал верные слова для отказа.

– Я помогу, уважаемый Манербек Саидович, – на этот раз уже холодно сказал Грязнов. – Этот человек работает у вас, на одной из фирм, менеджером. Теперь это так называется. Раньше было проще – экспедитор, он и есть экспедитор, привез – увез. Я не ошибаюсь? Вы не напомните название фирмы и имя этого человека?

– Могу ли я спросить, чем вызван ваш пристальный интерес к нему, уважаемый? – медленно проговорил вычурную фразу хозяин.

– Естественно, я вам отвечу. Когда вы мне сами назовете этого человека.

– Не связано ли это?.. – не закончил фразы Манербек, потому что Грязнов его перебил:

– Если вы предполагаете, что с его служебной деятельностью, то нет.

– А с чем, простите?

– Повторяю, если вы полагаете, что у меня есть лишнее время для приватных бесед, то вы заблуждаетесь, уважаемый. Нет у меня такого времени. Более того, я согласился перенести наш разговор из моего служебного кабинета в ваше жилище лишь по той причине, что пожелал дать вам возможность выйти из создавшейся ситуации незамаранным.

– Вы так говорите, что я начинаю пугаться, – попробовал обратить все в шутку Манербек.

– Не волнуйтесь заранее, это еще у нас впереди. Итак? Мне нужен ваш ответ, – уже жестко заявил Грязнов. Он достал из кармана портативный диктофон, включил его и поставил на стол, рядом с вазой.

– Это что? – с легкой растерянностью спросил хозяин.

– Диктофон, который запишет все мои вопросы к вам и ваши ответы, чтобы после у вас не появилось желания сказать, будто я вас запугивал и давил на вашу психику. Прошу. Кто этот человек, изображенный на портрете?

– Конечно, я знаю его. Видел не раз, – тут же поправился Халметов. – Он служит в одной из моих фирм. А зовут его, если не ошибаюсь, Султаном... Ну да, Султаном Натоевым. По-моему, он из Хасавюрта. Говорят, дельный человек.

– Он от вашего имени приезжал в Калужскую колонию, где отбывал свой срок заключения ваш сын – Халметов Ахмед Манербекович, сменивший паспорт и все свои данные на Зайцева Геннадия Михайловича. То есть взял фамилию вашей покойной жены. Но, может быть, такова была ее воля перед смертью? А то как-то странно выглядит этот акт. Если б наоборот, я бы еще понял...

Халметов замер. Вот теперь и он сообразил, чего ради сидит здесь этот проклятый мент. Не Султан ему нужен! Не по его душу явился сюда.

– Вы правы, уважаемый. – Халметов сказал это с таким выражением, будто у него враз заныли все зубы. – Ахмед очень любил свою мать, а я не мог возражать... Дети, знаете, новое поколение, свои интересы и ценности. Да и похож он на мать – статный, светловолосый, внешне совсем не вайнах.

– Кстати об интересах. А где сейчас ваш сын?

– Это имеет значение?

– Вы совершаете ошибку за ошибкой, уважаемый. Я повторяю, у нас не праздная беседа. Так где?

– Не понимаю логики... То вам нужен был Султан, то теперь Ахмед...

– Чтоб вас не мучили вопросы относительно Султана, я предлагаю вам прямо сейчас позвонить ему и приказать явиться ко мне в здание министерства, у метро «Октябрьская», завтра с утра. В бюро пропусков будет лежать пропуск на его имя. Для дачи показаний по одному уголовному делу.

– Как?! Султан замешан в уголовщине? Тогда я немедленно его уволю! Мне только этого не хватало! – Гнев был очень естественный.

– Полагаю, что сделать это вы всегда успеете. Звоните. И заодно подумайте, что вы мне ответите по поводу места нахождения вашего сына.

Халметов хлопнул в ладоши снова и что-то крикнул по-чеченски.

Женщина в косынке принесла трубку мобильного телефона. Манербек поискал, нажал кнопку – он даже не стал утруждать себя ложью, будто не знает номера Натоева, тогда как он был записан в его «мобильнике».

– Говорите по-русски, – строго заметил Грязнов. – Я должен знать, что вы ему скажете.

А он был далеко не простофиля, этот Манербек. Его речь выглядела так:

– Это Натоев? Халметов говорит. Завтра с утра ты должен прийти в милицию. В министерство, которое на Житной. Дашь показания по какому-то уголовному делу, я не хочу знать какому. Ты сам знаешь, что надо говорить... – Видимо, тот стал возражать, потому что старик перебил: – Правду будешь говорить... Это я велел. Все... – Он отключил трубку и бросил аппарат на стол. – Я так сказал? Вы этого хотели?

– Все правильно, – ответил Грязнов, достал из кармана свою трубку, нажал нужного абонента и сказал: – По Натоеву. Наблюдение усилить. Могут быть попытки бегства. Он уже предупрежден.

Сложил трубку, сунул в карман и пристально посмотрел на Халметова. Тот, похоже, нервничал, но старался не подавать виду. Как же, это ж их важнейшая традиция – невозмутимость.

– Пойдем дальше. А где и когда вы видели в последний раз сына?

– Почему в последний?

– Простите, оговорился. Возможно, еще увидитесь. И скоро. Так когда? Он после колонии заезжал домой? О своих дальнейших планах вам рассказывал? Или ограничился информацией?

– Я не понимаю, о чем вы? – медленно и важно заявил Манербек.

– Да? Странно, а я был уверен, что вы в курсе. Что ж, расскажу... Уголовное дело, о котором вы слышали от меня, было возбуждено в связи с подготовкой и попыткой совершения террористического акта в Москве, на Киевском вокзале. По делу проходят несколько фигурантов, среди них и ваш сын. Факты его участия уже доказаны, дело за малым – найти его и передать дело в суд.

– Вы ошибаетесь, этого не может быть, сына нет и не было в последние недели в Москве. Он улетел на родину сразу после освобождения из заключения. Я сам ему велел, когда он явился. У нас сын не может ослушаться отца! – Последнее было сказано с неподдельным пафосом. И старик, решив, что вопрос исчерпан, отковырнул виноградину от ветки и стал ее медленно жевать.

– Вынужден вас разочаровать и, возможно, огорчить, – философски заметил Грязнов. – Он не выполнил вашего указания. Более того, Ахмед, в смысле Зайцев, устроившийся на работу носильщиком на Киевском вокзале, был неоднократно замечен и опознан рядом свидетелей в момент подготовки террористического акта. С ним были и его товарищи, отсидевшие свои сроки в той же колонии, имена их нам также известны. В настоящее время все трое объявлены в федеральный розыск. И дело не задержится, уверяю вас.

– Извините, уважаемый, – словно бы нашел аргумент и потому воспрянул духом Манербек. – Вы что же, считаете, что на Киевском вокзале был теракт? Какая глупость! Да всем известно, что это делили территорию солнцевские бандиты с азербайджанской мафией! И это я слышу от генерала милиции?!

– Видимо, я снова вас разочарую. Ни солнцевских, ни азербайджанцев – ваших самых серьезных конкурентов – там не было. А вот «Аль-Каида» немедленно объявила сей акт своим предупреждением, за которым последуют уже более серьезные акции. Тут одно из двух: либо ваши источники информации не договорились между собой, о чем врать, либо они же вас просто обманули. Как-никак ваш родной сын задействован.

– Вы меня не разубедите. И никакого отношения к «Аль-Каиде» ни я, ни мой сын не имеем.

– А вот это ему придется доказывать. И потом, вы, наверное, не очень представляете себе замысел террористов. По самым скромным подсчетам, там погибло бы несколько тысяч ни в чем не повинных людей. Разрушений было бы на многие миллиарды рублей.

– Извините, это чепуха. Мне неловко говорить такие слова человеку, облеченному большой властью, но истина того требует.

– Истина требует другого, Манербек Саидович. – Грязнов нарочно опустил в обращении слово «уважаемый». – Истина требует, чтобы я, как лицо, облеченное властью, вы верно заметили, перестал нянчиться с безжалостными убийцами, а прислушался к голосу народа и словам нашего генерального прокурора, который, как вам наверняка известно, недавно озвучил весьма интересную мысль, которая давно уже будоражит все общество. А почему бы нам действительно не проводить аналогичные террористическим вызовам акции? Да и вообще всерьез наконец-то взяться за дело, прекратив бессмысленные уговоры? Боевики украли человека, и мы берем в заложники кого-то из их ближайших родственников. Они нам – теракт, а мы выселяем к чертовой матери их семьи. Может, тогда одумаются? Уверяю вас, подавляющее большинство населения проголосует «за».

– Я могу воспринять ваши слова как прямой намек. И вряд ли он понравится представителям нашей и остальных московских диаспор. Я уж не говорю обо всей России.

– А вот это меня совершенно не волнует. Не понравится? Очень хорошо. Мне тоже очень многое не нравится из того, чем вы занимаетесь, но если раньше, по указаниям купленных вами чиновников, мы закрывали глаза на явные преступления, то теперь, я уверен, наши правоохранительные органы вздохнут с облегчением, когда мы скажем: давай, ребята, наводи чистоту и порядок в собственном доме!

– А мировая общественность? – с иронией усмехнулся Манербек.

– Наконец-то и о ней вспомнили! Честно ответить? – Грязнов дождался неопределенного кивка хозяина и продолжил: – Плевал я на мнение Страсбургского суда. Можете им так и передать: генерал Грязнов плюет на ваше оплаченное возмущение. Значит, вы не знаете, где сейчас Ахмед?

Халметов не был готов к столь резкому переходу и вздрогнул.

«Знает», – понял Грязнов. Но также увидел и то, что отец никогда не выдаст сына.

– Ну что ж, раз вам неизвестно, где он прячется, тогда обязательно передайте ему, что явка с повинной заметно облегчит его участь. В первый раз он был осужден несправедливо, я сам смотрел дело, парень поступил благородно. А с ним обошлись по-свински. Но так мстить, как он собрался, за свою обиду все же нельзя. Не по-людски это.

– Кто знает? – вздохнул Халметов.

– Далее, вас мне придется допросить теперь официально. Это, – Грязнов взял диктофон и, выключив его, сунул в карман, – мы потом просто подошьем к делу. А вы явитесь ко мне завтра, повестку я вам перед уходом оставлю. Сообщаю также, что за вами, по решению руководства следственно-оперативной группы, будет установлено постоянное наблюдение. Соответствующие санкции на это имеются. Не думайте скрыться. Ваши телефонные разговоры также будут под контролем оперативной службы. Это я вам сообщаю для того, чтоб вы не ударились в панику, а отнеслись к происходящему с полным пониманием и ответственностью. Не советую искать покровителя среди своих высокопоставленных знакомых, этим вы крепко подведете их под монастырь, если вам понятно это выражение. Указание о глубоком и всестороннем расследовании дела о теракте дано лично президентом со всеми соответствующими полномочиями. Поэтому вряд ли найдется ответственное лицо, которое попытается пересмотреть это решение. А засим благодарю вас за содержательную беседу.

Уходя, Вячеслав Иванович заполнил повестку, оставив ее на столе, хозяин неохотно расписался на бланке вручения. Наблюдая за ним, Грязнов подумал, что, будь воля Халметова, все бы старинное оружие, развешанное по стенам, все эти фамильные сабли, кинжалы и ножи уже давно торчали бы в спине проклятого генерала милиции.

Но потом, уже на лестнице, вспомнил старинный горский обычай – в твоем доме даже кровный враг неприкосновенен, а вот когда он выйдет за порог... Вот тогда... И Грязнов суеверно оглянулся. Но лестница была пуста.