Турецкий. 8 апреля. 16.40

Сестра Шестова оказалась до крайности тощей, даже изможденной, платье на ней болталось мешком, из выреза выпирали крупные ключицы. Никакого даже намека на щеки, губы тоже практически отсутствовали. Естественно, никакого макияжа, зализанные, скрученные в дульку на затылке волосы и в довершение — большие чисто мужские очки с толстыми стеклами. Но при всей своей внешней несуразности она была болтлива и жизнерадостна, а визиту Турецкого даже обрадовалась:

— Сижу одна в четырех стенах, ни родственников, ни знакомых, и поговорить не с кем. Уехала бы, вот только чудище на мою голову. Усыпить жалко, с собой брать — некуда, да и не умею я с собаками ладить. — Чудище лежало под столом и тяжело вздыхало, глядя на Турецкого печальными глазами. — Не ест, не пьет, скулит по ночам, гулять вывела, на всех кидается, что мне с ним делать, ума не приложу. Соседу хотела отдать, собачник тоже и с Леней вместе работал…

— Сосед, это Скрыпник?

— Да, кажется. Яков Тимофеевич, а на фамилии у меня память плохая. Я ведь не продавать собиралась, так отдать, еще и приплатила бы. Не чужой человек, Джек его знает, но он не захотел. И понятно: у него своих двое. Вы случайно не подскажете приют для собак хороший, чтобы их там не мучили? Или, может, вам собачка нужна?

— Мне нужны ключи от дачи. Вы оттуда увозили что-нибудь?

— Да там и увозить нечего. Ценного там ничего не было, телевизор один — и тот оплавился.

— А документы, бумаги, какие-то личные вещи?

— Бумаги, если и были, сгорели, наверное. Тут с Лениной работы парень приходил про бумаги спрашивал, так я ему то же самое сказала…

— Какой парень? — насторожился Турецкий.

— Он назвался, но я, честно говоря, не запомнила, — извиняющимся тоном залепетала Шестова, — вежливый, молодой, с косичкой. Сказал, что Леня какую-то работу не закончил и они там теперь без этого страдают. Попросился посмотреть бумаги, забрал два или три листика, потом еще в компьютере поискал.

— А что искал в компьютере, вы не обратили внимания?

— Почему, обратила, я сразу сказала, что рыться в бумагах позволю только в моем присутствии. Он выбрал все файлы от двадцатого марта и позже. Потом поискал среди них, файлы со словом «резюме», два списал на дискету, а с жесткого диска стер. Сказал, что это секретная информация. Да не смотрите вы так удивленно. Как это — деревня деревней, а в компьютерах разбирается?! Я хоть и в деревне, но библиотекарь.

— А больше этот парень ни о чем не спрашивал?

Странно, почему Свешников (а это наверняка был он) не поинтересовался деньгами? Все-таки шестьдесят тысяч. На дороге такая сумма не валяется. И поскольку Шестов должен был, по идее, поделиться с сотрудниками, деньги он, очевидно, получил наличными.

— Нет, — пожала плечами Шестова, — а о чем должен был? Вы думаете, он не с работы?

— С работы, наверное, успокойтесь, — пришлось заверить Турецкому. — Если бы грабитель, разве он двумя-тремя бумажками и файлами ограничился бы? Наверное, что-то более ценное есть? Деньги, например.

— Да какие деньги? — махнула она рукой, вздыхая. — Леня, конечно, неплохо зарабатывал, но миллионером не был. Поесть любил хорошо, одеться, машину нужно содержать: ремонт, бензин, — собака у него, дача, путешествовать любил: зимой за границу на лыжах покататься, летом за границу позагорать, вот все деньги и разлетелись, ну и мне помогал…

Ключи от дачи Турецкий получил, а также изъял винчестер из шестовского компьютера — спецы из ТО расковыряют. Сестра то ли по простоте душевной, то ли из каких-то иных соображений даже не поинтересовалась, какого черта нужно еще милиции, если гибель Шестова признана несчастным случаем. Наоборот, выражала полную готовность к сотрудничеству и даже помогала Турецкому курочить компьютер.

Остался открытым вопрос с деньгами. Почему Свешников их не потребовал? Или потребовал и Шестова отдала, но побоялась рассказать? Или они их поделили? А может, и не было никаких шестидесяти тысяч?

Скрыпника Турецкий подловил у его подъезда, когда тот возвращался после трудового дня, нагруженный какими-то многочисленными пакетами.

— Яков Тимофеевич? Скрыпник? — Махнув у него перед носом корочкой, настолько стремительно, чтобы нельзя было прочитать «Генеральная» при слове «прокуратура», Турецкий сразу взял быка за рога: — Шестов меня интересует. Дело зачем-то распорядились возобновить.

Скрыпник собирался было остановиться разговаривать у лавочки, но Турецкий уже распахивал перед ним дверь, поддерживал пакеты, которые никак в нее не проходили, подталкивал самого Скрыпника.

— Дело там, конечно, ясное — несчастный случай, — не умолкал он и в лифте, изо всех сил разыгрывая недалекого, но рьяного следователя, — но вы же понимаете, сказано доследовать, будем доследовать. Теперь вот придется все по второму кругу выяснять. Говорят же: о покойнике или хорошо, или ничего, только это не про нас. Нам определиться надо: пожар этот на даче случился под действием, так сказать, стихийных сил природы или же налицо факт преступной халатности со стороны покойника, повлекший за собой его смерть.

Скрыпник не Шестова и даже не следователь Соколов. Лучше усыпить его бдительность, пусть остается в неведении, что делом заинтересовалась Генеральная прокуратура. Лидочка говорила, что он великий аналитик, комбинатор и эксперт по всем вопросам, — значит, не идиот. Потому идиота решил изображать Турецкий. Даже если Скрыпник потом расскажет о разговоре на работе, пусть никого это не пугает.

Два ротвейлера Скрыпника встретили Турецкого злобным рычанием и не сводили с него глаз все время, пока Скрыпник разбирал покупки и выкладывал продукты в холодильник. В кабинет они, слава богу, не пошли, и «важняк» вздохнул с облегчением. Слишком много в Лидочкином деле собак.

— Так что именно вас интересует? — снисходительно поинтересовался Скрыпник, усадив Турецкого в кресло и усевшись за необъятным письменным столом.

— Все меня интересует. — Турецкий добавил глупости во взгляд и наглости в позу. — Злоупотреблял Шестов спиртным? Мог он, скажем, уснуть с сигаретой, а до того самогоном ковер облить, чтобы все вдруг загорелось? Или может быть, он пиротехникой увлекался, петарды для фейерверков изготавливал? Разложил порох у камина сушиться и уснул, а? Как вам версия? А может быть, он держал в доме крупные деньги или драгоценности? Не знаете? О самоубийстве мы, между прочим, как-то раньше не думали. А ведь сколько случаев самосожжения было и фанатики всякие и прочие. У него так, чисто случайно не было повода с жизнью попрощаться? Может, женщина или на работе неприятности? Или долги?

— Вы закончили с версиями?

Турецкий поскреб в затылке:

— Ну пока да.

— Тогда послушайте меня. — Скрыпник откинулся в кресле и сложил руки на груди. — Шестов был образованный интеллигентный человек, достаточно зарабатывающий, чтобы не пить самогон, и не настолько большой оригинал, чтобы поливать самогоном ковры, тем более что ковра на даче у него не было. Среди его хобби я не припомню и увлечений пиротехникой. Он предпочитал менее экзотическую рыбалку. Самоубийство я бы тоже исключил. Самоубийство для малодушных и отчаявшихся, Шестов таким не был. Никакие женщины, неприятности или долги не могут служить поводом для лишения себя жизни. Но если допустить, хотя, повторяю, это совершенно невероятно, что Шестов решил умереть, то он выбрал бы более быстрый и более эффективный способ. Пулю, например, или снотворное. Я уже говорил, что он не был оригиналом, не был он и мазохистом.

Турецкий выбрался из кресла и побродил по кабинету, как бы переваривая все вышесказанное.

— А вы, я смотрю, подводной охотой увлекаетесь? — остановился он у стены, увешанной фотографиями Скрыпника в акваланге в обществе дельфинов, кораллов, экзотических надутых рыбок и прочей живности явно тропических вод.

— Нет, подводным плаванием.

— А это что за палка у вас в руках?! — «Важняк» ткнул пальцем в снимок с какими-то селедками.

— Гарпун.

— Вот видите, а говорите, не охота! Мы все замечаем, работа у нас такая. — Он снова поскреб в затылке. — Значит, все-таки стихийные силы природы?

— Убили Шестова, — подсказал Скрыпник.

— Да?

— Вам решать, вы же следователь.