Турецкий. 8 апреля. 10.30
Возвратившись после встречи с Лидочкой, Турецкий застал под своей дверью Эдика Позняка, весело болтающего с маленьким сухоньким мужичком пенсионного возраста.
— Вот это и есть самый главный следователь, — махнул он в сторону подошедшего Турецкого. — Он вас непременно выслушает.
Мужичок поднялся и, расправив шикарные буденновские усищи, клацнул каблуками:
— Косых Федор Федорович, старший лейтенант артиллерии в отставке.
На поношенном сером пиджаке посетителя дружно звякнули две медали «За отвагу».
— Вы по какому вопросу? — поинтересовался Турецкий, пропуская гостя в кабинет.
— Я свидетель, — многозначительным шепотом сообщил тот, — желаю поделиться конфиденциальной информацией со следствием.
— Помочь? — справился Позняк.
— Иди работай, — захлопнул дверь у него перед носом Турецкий.
— Так, свидетель чего, простите?
— Свидетель той самой омерзительной оргии.
Наконец-то!
— Хотите кофе? — Боясь спугнуть удачу, Турецкий не спешил набрасываться на долгожданного очевидца так осточертевших уже событий.
— Кофе я не пью, простите, как вас по имени-отчеству?
— Александр Борисович, извините, что не представился…
— Так вот, Александр Борисович, кофе я не пью, но вот чай уважаю и, честно признаться, волнуюсь, а потому если у вас есть чай, то я бы выпил.
— Конечно, есть. — Турецкий заглянул в стол и убедился, что пакетики «седого графа Дилмаха» — покупал год назад, не меньше, а на работе чай почему-то не пьется, только кофе — все еще валяются среди бумаг. — Курите, — подвинул к свидетелю пепельницу.
Косых достал кисет и трубку и взялся ее набивать.
— Я что хочу сказать, — как-то нерешительно начал он, — я сразу признаюсь, что смотрел на них в бинокль полчаса, не меньше. А они были голые, и вы можете подумать, что я какой-то маньяк или больной.
— Я ничего такого не подумаю, — пообещал Турецкий, подвигая посетителю стакан с чаем. — Разве вы могли бы назвать себя свидетелем, если бы не рассмотрели все во всех подробностях?
— Это точно, — обрадовался Косых. — Это вы правильно сказали. По правде говоря, я вначале больше на фейерверк смотрел. В 1953-м я в Китае служил, адъютантом у генерала Куликова. Китайцы его очень уважали, специалист был, таких теперь, наверное, нет. А на фейерверки китайцы мастера. Генерала однажды на карнавал пригласили, Новый год был и как бы конкурс: от каждой провинции мастер со своим фейерверком. Я тогда просто заболел. Учиться ходил к одному специалисту, Чан Лю его звали, он мне вначале даже порох красить не позволял, а когда мы до слоев дошли, там, знаете, каждая цветная фигура выкладывается в слой и отделяется специальной папиросной бумагой, генерала моего перевели во Владивосток. Так я и не овладел мастерством. Много потом пробовал сам и так и сяк. Но или у нас порох не такой, или еще что, а ничего у меня не получалось. — Он пососал погасшую трубку и вдруг спохватился: — Скажете, приперся старый хрен и болтает неизвестно о чем. Увлекся воспоминаниями, понимаете. Нам, старикам, простительно, но вы меня одергивайте, не стесняйтесь, договорились?
— Хорошо, — согласился чуть было не задремавший под монотонную речь Турецкий. — Так, значит, там на оргии был фейерверк?
— Был, — подтвердил Косых. — Причем настоящий, китайский. Не петарды дешевые, которые вон в ларьках лежат, а настоящий классический, многоцветный. Знаете, когда одновременно выстреливают несколько зарядов на разную высоту и потом последовательно разрываются, создавая орнамент…
— И, увидев фейерверк, вы что сделали? — прервал Турецкий очередное лирическое отступление, чувствуя, что иначе сейчас точно заснет.
— Я взял бинокль. Настоящий, артиллерийский, не театральный какой-нибудь. Вышел на балкон, но мне все равно не было видно, откуда стреляют, тогда я залез на крышу дома, там на крыше пятнадцатиметровая радиомачта, и оттуда уже увидел пусковые ракетницы и убедился, что стреляет действительно китаец — наши все-таки так и не научились ничему.
— То есть вы все видели не просто с крыши, а еще и с вышки?
— Да, с самой верхней точки. Там вообще-то закрыто, это же не просто железяка торчит: там ретрансляционное оборудование. Но у меня ключ, я подрабатываю — охраняю, чтобы пацанва и всякие радиолюбители не лазали.
— И где ваш дом находится? — поинтересовался Турецкий преувеличенно спокойно, хотя постоянные провалы Косых в лирику уже утомили.
— Дом-то? А в Садовниках, значит.
— А фейерверк где был?
— Через три дома от моего, там раньше спортивная база была, теперь частный клуб, народу мало, только крутые на «мерседесах». Подъехали, ворота автоматически открылись, и все, чем они там занимаются, никто не знает, только с моей радиомачты видно.
— И в бинокль вы рассмотрели все, что происходило в оранжерее?
— Нет, — возразил Косых, раскуривая в очередной раз погасшую трубку. То, что было в оранжерее, я не видел.
— Федор Федорович, — даже обиделся Турецкий, — но вы же сказали, что были свидетелем оргии?
— Совершенно справедливо, был.
— Но самой оргии не видели?
— Александр Борисович, вы меня не путайте. Я не видел того, что показывали по телевизору, но я видел, что они вытворяли во дворе. Во дворе есть бассейн с горячей водой, они вчетвером там бултыхались, коньяк пили прямо из горлышка и это, ну лапали друг друга за где придется. Я вначале только на фейерверк смотрел, опустил бинокль, увидел, что народ развлекается, и поднял сразу. Думаю, нехорошо подглядывать, я же не больной какой-нибудь. Женат сорок лет уже, дети у меня, внуки. С этим делом у меня все нормально. Смотрю, значит, дальше в небо и тут сообразил: батюшки! Это наш генпрокурор гуляет. Тут уж я не смог удержаться, смотрел до конца.
— Вы уверены, что гулял именно генпрокурор? — вклинился Турецкий.
— Уверен, конечно, я в бинокль его лицо видел как вот сейчас ваше. Двенадцатикратное же увеличение! У него же, значит, тоже жена, дети есть, наверно. Но не то обидно, Александр Борисович, жене изменить — с кем не бывает, красивая девка попадется — опомнишься только после. Меня другое обидело: он же государственный человек, примером должен быть для народа, тем более главный законник. А он как барин дореволюционный на заимке, только что вместо самогонки коньяк хлещет. Разложил девку на краю бассейна и порет, а сам матерится, орет. Простой мужик и то больше стыда имеет. И главное что? На государственные же деньги эта вся мерзость покупается. Я, знаете ли, Александр Борисович, по-другому воспитан, не могу я на такие вещи спокойно смотреть. Пусть там эти ваши историки липовые что угодно пишут, а в наше время прокуроры такого себе не позволяли.
Косых так разволновался, что потянулся в карман за валидолом.
— И вы решили поставить в известность органы? — спросил Турецкий, воспользовавшись паузой.
— Не сразу, каюсь. Но когда по телевизору все показали, а особенно когда он стал в молчанку играть, правильного из себя корчить, невинно пострадавшего, тут я понял, что молчать не должен. Может, он думает, что всех купил, и девок этих и охранников своих, да мало ли еще кто все это видел, потому что там был. Но меня купить не получится, мне его деньги ни к чему, тем более что и не его они, а государственные…
— Федор Федорович, когда именно вы это все наблюдали? День какой был, время, может быть, вспомните?
— Помню, конечно, тридцатого это все происходило, во вторник. А время — где-то в районе одиннадцати.
— Тридцатого марта?
— Да, во вторник. Я подумал еще: как же он после этого работать будет? А если он каждый день вот так? То-то у нас в стране порядка нет никакого, если даже генеральный прокурор себя блюсти не способен.
— Но того, что было в оранжерее, вы все-таки не видели, почему вы решили, что и снятые и виденные вами события происходили в одном и том же месте в тот же вечер?
— Вы мне, что ли, не верите? — удивился Косых.
— Верю, разумеется, — успокоил Турецкий, — просто пытаюсь все для себя уточнить и расставить по местам.
— Я это потому решил, Александр Борисович, что оранжерея эта, в которой снимали то, что потом показали, как раз около того бассейна стоит, значит, место и есть то самое. А еще я девок его узнал.
— Их же по телевизору с черными прямоугольниками на лицах показывали, — засомневался было Турецкий.
— Ну и что с того? Я же их целиком видел, целиком и узнал. По фигуре. Еще, скажем, у той, что светленькая, в телевизоре волосы в хвост были собранные, и в бассейне сначала так же было, а потом она намочилась и распустила их, а заколку в кусты зашвырнула — пьяная была.
— Извините, я на минуточку. — Турецкий выскочил из кабинета.
— Ну что, полезный дедуган? — Эдик Позняк все еще сидел под дверью.
— Ты что тут делаешь? — возмутился Турецкий.
— Я же посоветоваться пришел, может, мне в ботанический сад сходить?
— Сходи. А зачем?
— Пальмы, которые на пленке и кактусы не из фиников же выращивали, оранжерею должен был кто-то оформлять, обслуживать. Может быть, так на нее и выйдем.
— Давай вот что, — распорядился Турецкий, — найди десяток фотографий девушек от пятнадцати до двадцати пяти, туда же добавь наших красавиц — и мне на стол.
— Сегодня?
— Через пять минут. — Не обращая внимания на слабые возражения Позняка, Турецкий вернулся в кабинет.
— Федор Федорович, вы, кажется, сказали, что в бассейне плескалось четверо? То есть кроме Замятина и двух девушек был еще кто-то?
— Был, конечно. Мужик, чернявый такой. Грузин или, может, еврей, я на него сильно внимания не обращал. Вот «человека, похожего на Замятина» я смогу опознать уверенно. И положить конец спекуляциям! А того грузина — нет. Развлекался он наравне с Замятиным, но я, понимаете, был так поражен видом голого генпрокурора, что его толком и не рассмотрел.
— Можно? — В кабинет заглянул сияющий Позняк.
— Заходи, — позволил Турецкий.
Позняк выложил на стол двенадцать фотографий девушек самой разнообразной внешности, включая негритянок и китаянок. Вернее, это были не совсем фотографии, то есть напечатаны они были не на фотобумаге, а на цветном принтере. Снимки девочек с кассеты Позняк тоже перепечатал.
— Федор Федорович, среди этих девушек вы узнаёте тех, которые были тогда в бассейне? — спросил Турецкий.
Косых надел очки и медленно пересмотрел все фотографии.
— Узнаю. Вот эта и эта, — он безошибочно указал нужные лица, — их же и в телевизоре показывали. А вот у этой, которая светленькая, с длинными волосами, на ноге внизу выше щиколотки татуировка есть — синий скорпион, такой чуть больше спичечного коробка размером.
— Все правильно, — кивнул Турецкий. — И тем не менее еще раз насчет четвертого, его лицо не показалось вам знакомым? Может, вы его раньше где-то видели, в газетах, например, или по телевизору?
— Не помню.
— Спасибо, Федор Федорович, вы нам очень помогли. Я бы попросил вас до окончания следствия ни с кем больше этой информацией не делиться, а я в свою очередь тоже гарантирую вам полную конфиденциальность.
Полчаса ушло на оформление протокола опознания.
Довольный визитом, Косых долго тряс руку Турецкого и на прощание обещал звонить, если вдруг вспомнится что-то еще.
— Ну? — Позняк еле дождался его ухода.
— Есть адрес оранжереи и дата съемки, — расплылся в довольной ухмылке Турецкий. — Ты где фотографии нашел?
— Секрет фирмы, — тоже довольно усмехнулся Позняк, но не выдержал и тут же поделился секретом. — По кабинетам побегал, смотрю: мужики в секс-тетрис режутся, а там библиотечка «жипегов» с тетками, самыми разнокалиберными. Я распечатал только тех, что поприличнее, а наших в сканер загнал, чтобы не отличались. Старичок и Замятина опознал также категорически?
— Опознал, но это только начало. Будем проверять оранжерею, а заодно и его показания. Где Ильин?
— Шлюхами занимается, согласно вашему приказу.
— Разыщи его. Шлюхи пока подождут. Поедем смотреть оранжерею.
Пока Позняк бегал за коллегой, Турецкий развил бешеную деятельность. Сообщил Меркулову о прорыве в деле и затребовал немедленно собрать группу экспертов, включая тех, кто работал с видеозаписью, и отделение ОМОНа для поддержки операции. Поднял данные на частное предприятие «частный клуб „Ирбис“», зарегистрированное по указанному Косых адресу. Владельцем клуба оказался Жадько Андрей Львович по кличке Шмидт, ранее неоднократно судимый. Последний срок — восемь лет, отбывал за вооруженное ограбление ювелирного магазина в 1984-м. Задержан с поличным на месте преступления. Срок отмотал полностью от звонка до звонка. Судимость снята в 1997-м. Клуб «Ирбис» зарегистрирован в ноябре 1992-го — через четыре месяца после освобождения Жадько. Интересно, откуда денежки, подумал Турецкий, если в ювелирном он тогда облажался? Выходит, Шмидт не владелец клуба, а скорее директор. Кто же тогда хозяин?
Уже с порога Турецкого вернул телефонный звонок.
— Все еще дуешься? — справился Грязнов.
— А ты мириться собрался?
— Ты вечером сильно занят? Зашел бы ко мне часиков в восемь, я тебя с одним полезным человеком познакомлю. Можешь прихватить чего-нибудь, хотя это не обязательно. Придешь?
— Что за человек?
— Придешь, увидишь.
