Турецкий. 8 апреля. 8.00
С утра Меркулова на месте не оказалось, он был на совещании у нового и. о. генерального. Секретарша сказала Турецкому, что Константин Дмитриевич желал ему дальнейших успехов и просил никуда не уходить, не дождавшись его звонка.
Турецкий оказался в дурацком положении: раз Меркулов просил, значит, придется сидеть сложа руки, ждать его звонка, вместо того чтобы встретиться со следователем Соколовым из городской прокуратуры. А потом среди дня можно и не вырваться.
У Замятина всегда все не слава богу и не вовремя, сколько его знаю, с раздражением подумал Турецкий. Нашел момент в отставку подавать! Костя просидит на совещании до белых мух, это как пить дать, с учетом двух вчерашних парламентских комиссий.
Зазвонил телефон. Турецкий снял трубку.
— Меркулов. Специально сбежал на две минуты, чтобы тебе позвонить. Найди, пожалуйста, время и составь до конца дня план следственно-розыскных мероприятий по делу. Чем масштабнее, тем лучше. Абсолютная реалистичность от тебя не требуется. И выполнять его тебя никто не заставит, но бумага наверняка понадобится.
— А-а, Константин Дмитриевич! — произнес Турецкий с издевкой. — В Кремль поедешь с моей бумагой! Будешь руководству страны очки втирать. Кстати, мой документ у тебя на столе.
— Не паясничай. И потом, если руководство страны дает указание втереть себе очки, я обязан его выполнить. А по… Шестову, да? Я подписываю. Правда, не знаю зачем.
Соколов Турецкому не понравился с первого взгляда. Хотя явных поводов для этого он не дал, наоборот — демонстрировал максимальную готовность к сотрудничеству. Может, именно поэтому не понравился: слишком суетился.
— Дело решено было передать для расследования мне. Нужно было проверить, имел ли место умышленный поджог… Я подчеркиваю: все это подлежало проверке. Так вот, если он имел место, то совершил его человек, знавший Шестова. Вы согласны с этим, Александр Борисович?
— С чем согласен? — уточнил Турецкий. — С тем, что веледниковские жители не совершали поджога, или с тем, что это может служить основанием для передачи дела?
— А в Веледникове Шестов никого не знал, кроме соседей, возможно, но никого из них в тот день на даче не было, — продолжил Соколов, пропустив слова Турецкого мимо ушей. — Значит, корни преступления, еще раз подчеркиваю, если это было преступление, уходят в Москву.
— Логично, — кивнул Турецкий, — но мы прекрасно знаем, как работает наша система. Она не руководствуется логическими доводами и соображениями целесообразности. Следствие ведет тот орган, на территории которого совершено преступление. Дело передается другому органу, если есть основания для объединения его с другим делом.
Соколов пожал плечами:
— Вы мне лекцию хотите прочесть?
— Нет. Я хочу, чтобы вы мне помогли разобраться, почему дело Шестова, вопреки существующим нормам, решено было передать в Прокуратуру Москвы. Само собой, такое решение состояться не могло, несмотря на его осмысленность с практической точки зрения, в чем вы меня только что пытались убедить.
Соколов еще раз пожал плечами:
— Решение о передаче дела принимал не я, как вы понимаете. Меня вызвал начальник следственного управления Мосгорпрокуратуры и сказал: «Примешь дело по факту гибели гражданина Шестова». Я, конечно, поинтересовался, почему оно передано нам.
— И он сказал вам примерно то же, что вы мне только что изложили?
— Да.
— А о подоплеке вы не догадываетесь? Вы же говорили с районным следователем.
— У районного следователя мания преследования. У них там два тяжких преступления в год, наверное, на весь район. Убийство, тем более не бытовуха, — явление редкое. Он в это дело зубами вцепился. Вот вам и подоплека.
— Не понял! — удивился Турецкий. — Не вижу связи.
— Что тут непонятного, Александр Борисович?! — Соколов посмотрел на него с недоуменным выражением. — Следователь хочет сесть в кресло районного прокурора, ему нужно отличиться. А прокурору нужно не позволить следователю отличиться. Все ясно, как дважды два. Кроме одного: какое отношение имеет к этому Генеральная прокуратура?
— Теперь самое прямое. С постановлением заместителя генерального прокурора я вас ознакомлю, — сказал Турецкий, изображая напряженную работу мысли. — А сейчас — спасибо за помощь.
Из машины Турецкий позвонил Лидочке:
— Встречаемся через двадцать минут в сквере напротив бронетанковой академии.
— Что-то случилось? — заволновалась Лидочка.
— Нет, не случилось, — поспешил он ее успокоить.
— Тогда почему такая срочность?
— Через двадцать минут, — Турецкий не стал вдаваться в подробности, — жду.
Срочности особой как бы и не было, но по телефону он разговаривать не хотел — Лидочку могли прослушивать, хотя и это сомнительно.
Она опоздала на десять минут. Села на другом краю лавочки, потом подвинулась и попросила огоньку.
— Конспирация? — поинтересовался Турецкий, доставая зажигалку.
Она кивнула.
— Вообще-то я не курю. Специально купила. — Она повертела в руках пачку «Парламента».
— Тогда угости. — Турецкий затянулся. — Не надо вертеться. Если за нами кто-то наблюдает, ты все равно его не заметишь. Лучше делай вид, что просто села покурить.
— За мной следят? — ужаснулась она.
— Не знаю, — признался Турецкий, — это не так важно. Что они могут увидеть? Меня? Я и так уже засветился по полной программе, когда взялся раскапывать обстоятельства смерти Шестова. Считай, что я их провоцирую.
— Кого «их»?
— Пока точно не знаю.
— Не тяните, пожалуйста, Александр Борисович! — Лидочка заметно нервничала. — Зачем вы меня вызвали? Вам хоть что-нибудь удалось разузнать?
— Извини. Твои «темные личности» приезжали к Шестову на следующий день после пожара. Очевидно, за документами. Из чего я делаю вывод, что к его гибели они непосредственного отношения не имеют. В Веледникове тебя видела одна старушка, когда ты уезжала.
Лидочка молча закрыла лицо руками.
— Спокойствие! — Турецкий взял ее за руку. — Только спокойствие. Во-первых, было темно, она не сможет тебя опознать, во-вторых, гибель Шестова признана несчастным случаем, следствие прекращено. В-третьих, ты же никому не говорила, что ездила к Шестову вечером на дачу?
— Нет.
— Значит, либо Шестов кому-то проговорился, что документы привезешь именно ты, либо за его дачей наблюдали. А скорее — и то и другое сразу. Он сказал Тихонову и Свешникову. А видел тебя Братишко.
— Аркадий?!
— Не обязательно лично. — Турецкий усмехнулся. — Я тоже плохо себе представляю его засевшим в кустах на соседнем участке, если ты это имеешь в виду. Но по-другому он не мог выяснить, что ты как-то связана с этой историей. Или он просто взял тебя на пушку?
— Нет! — Лидочка покачала головой. — Он точно знал, что я там была.
— Допустим. В таком случае его осведомленность — штука обоюдоострая. Теперь по поводу документов: как они выглядели?
— Черная кожаная папка. В ней около сотни стандартных листов.
— Папка со скоросшивателем? Может, с металлическими уголками? Что-то от нее должно было остаться, когда она сгорела?
— Нет. Простая кожаная папка.
— И в ней хранились важные документы?! — удивился Турецкий. — Ты ее случайно уронишь, бумаги рассыплются, — он взмахнул руками, изображая разлетающиеся листы бумаги, — и контракт на миллион баксов сквозняком унесет в окно?!
— Не унесет! — Лидочка улыбнулась. — Папка была с застежкой.
— С металлической?
— С пластиковой. Вы считаете… — Лидочка запнулась.
— Погоди делать выводы. Сперва я хочу уяснить все детали. Вы смотрели документы в столовой или на веранде?
— В столовой. Мы, собственно, ничего не смотрели. Леонид Макарович собирался работать утром в субботу. Выпили чаю, поболтали, и я уехала. Во время разговора он держал папку на коленях и периодически машинально перелистывал страницы. А когда пошел меня провожать — оставил ее на веранде.
— Но он бы не бросил ее на веранде на ночь, как ты считаешь? А спал он, похоже, крепко, если не проснулся, когда начался пожар.
Лидочка пожала плечами:
— Вы имеете в виду, не опасался ли он, что их похитят? Нет, не опасался, это я могу сказать точно. Не знаю, как чутко спал Леонид Макарович, но Джек бы вора не проспал.
— Джек?! Джек — это собака?!
— Да, овчарка, очень умная. То есть умный. Шестов его любил страшно.
— Интересно, что он делал во время пожара?
— Убежал, наверное, со двора. Через забор перепрыгнуть он не мог, значит, под проволочную сетку подрылся. Хотя нет. Шестов говорил, что специально сетку на полметра в землю углубил, причем не в землю даже, а в специальный шлак. Во-первых, он колючий, во-вторых, сетка не так ржавеет. Тогда через забор.
— Секундочку, секундочку! Почему ты мне раньше про собаку ничего не рассказала? — спросил Турецкий укоризненно.
— Ну откуда же я могла знать, Александр Борисович, что это важно?
— Ладно, — сказал Турецкий с досадой, — не будем препираться. Значит, Шестов выпускал на ночь собаку во двор?
— Не совсем так. Он во входной двери сделал для Джека дверцу. Джек сам, когда хотел, выходил во двор, когда хотел, заходил в дом.
— На веранду?
— Да, вход в дом через веранду.
— И Джек до того ни разу со двора не убегал?
— Не знаю, Александр Борисович, вроде не убегал… — Лидочка посмотрела на Турецкого с нескрываемым страхом. — Вы считаете, что это было убийство?!
— Ничего я пока не считаю, успокойся, пожалуйста. Еще — Шестов топил камин?
— Да, топил.
— А окна все были закрыты?
— Он же грипповал — конечно, были закрыты.
— Надо обязательно узнать, что случилось с Джеком. Я сегодня постараюсь поговорить с сестрой Шестова, если она еще в Москве.
— А я поговорю со Скрыпником, — сказала Лидочка.
— Кто такой Скрыпник?
— Он у нас в «Данко» эксперт по всем вопросам. Кроме того, он старый знакомый Шестова, они живут в одном дворе, вдобавок он еще и собачник.
— Лучше я с ним поговорю, не надо тебе лишний раз акцентировать свою причастность к пропаже документов. — Турецкий замолчал, стараясь сообразить, как лучше распорядиться временем. Теперь еще этот Скрыпник! Времени не хватает катастрофически. Нужно обязательно съездить осмотреть место пожара. Когда, спрашивается?!
— Простите, пожалуйста, Александр Борисович, — Лидочка поднялась и озабоченно посмотрела на часы, — мне нужно возвращаться на работу.
— Да, — кивнул Турецкий рассеянно, — вечером я обязательно позвоню или зайду.
Времени не хватает! Ни на что не хватает, думал он, глядя, как удаляется Лидочка.
Когда она отошла метров на пятьдесят, с одной из лавочек поднялся молодой человек и зашагал вслед за ней… Турецкому его лицо показалось знакомым…
Точно! Водитель бежевой «пятерки»!!!
Который чуть не врезался в него на повороте с Рижского шоссе в сторону Веледникова.
Турецкий поднялся и не спеша направился к машине. До офиса «Данко» примерно пять минут ходу, нагнать Лидочку и ее соглядатая ничего не стоит, так что пусть немного оторвутся. Однако, сделав несколько шагов, он передумал. Скорей всего, парень следит за ним, а не за Лидочкой. Раз он увязался за ней, значит, не знает, что она работает поблизости, возможно, вообще ничего про нее не знает.
Кретин, обругал себя Турецкий. Старый маразматик! Притащил за собой хвост. И кого, главное?! Олуха, юнца желторотого. Надо его спугнуть. Турецкий развернулся и, не скрываясь больше, чуть не бегом кинулся следом за Лидочкой. Парень его заметил, задергался, видимо соображая: разоблачил его Турецкий или просто забыл что-то сказать своей знакомой. В итоге он струхнул: свернул с аллеи и припустил, не оглядываясь, в сторону перекрестка Красноказарменной улицы и Краснокурсантского проезда.
Турецкий подождал, пока он скроется из виду, и нагнал Лидочку:
— За тобой только что следил один тип. Высокий, худой, лет двадцати — двадцати трех, светлый, кучерявый, лицо круглое, растительности еще мало, бреется, наверное, два раза в неделю…
— Тот, что на скамейке сидел, когда я проходила мимо? — спросила Лидочка.
— Ты его заметила?! Запомнила?
— Да. Узнаю, если увижу.
— Молодец, замечательно! — обрадовался Турецкий. — Он непрофессионал. Сейчас он дал деру и, судя по всему, потерял нас из виду. Но на всякий случай не иди прямо в офис, зайди в пару магазинов, посмотри через витрину, не объявился ли опять. Он, скорее всего, на машине, у него бежевая «пятерка».
— А про машину вы откуда знаете? Он уже следил за мной?
— Не бери в голову, — ответил Турецкий, еще раз мысленно обложив себя последними словами. — Все, до вечера, я тоже опаздываю на работу.
