— ...Я ничего не знаю! Клянусь, я ничего не знаю! Меня попросил Амелин, он меня заставил, угрожал!

— Что собой представляла эта угроза в денежном выражении, Гарольд Олегович?

Чуркин вздернул голову и испуганно посмотрел на Моисеева. По лицу его текли слезы, он беспрестанно сморкался и плевал в грязный платок — вдохнул слишком большую дозу нашатырного спирта.

— В денежном?! Семен Семенович, я же не взяточник! — взвизгнул он и осекся: ведь за ним следили, значит, «им» известно про «Славянский базар»... и вообще про все. И не было смысла выкручиваться, надо признаться во всем, только признание не даст ему погибнуть окончательно.— Он обещал мне пост прокурора Москвы.

— А себе?

— Что «себе»?

— Какой пост он готовил себе?

— Генерального прокурора РСФСР.

— Вы подслушали разговор в столовой — между Бабаянцем и Турецким...

— Он заставлял меня подслушивать все разговоры,— перебил Моисеева Чуркин,— я ему докладывал. Он сказал, что нам нужны единомышленники, мы должны знать, кто чем дышит в московской прокуратуре.

— Кому это — «нам»?

— Он говорил, что за ним стоит большая сила, нашему государству не нужны эти так называемые демократы, скоро придет новый порядок...

Теперь наступила очередь Моисеева перебить допрашиваемого:

— «Новый порядок»? Может быть, он говорил вам и об «окончательном решении»? Что вы на меня так смотрите, Гарольд Олегович? Вам известно имя творца упомянутых порядка и решения? Нет? Гитлер. Адольф.

— Амелин говорил, что евреев надо уничтожать,— пролепетал Чуркин,— но я... я против таких... экстремальных мер.

— Не надо, Чуркин, меня не интересуют ваши личные взгляды на еврейский вопрос... Так кого же вы записали в единомышленники по установлению «нового порядка»?

— Я только знаю, кто против, Семен Семеныч.

— Турецкий, Бабаянц?

— Да... Вы тоже.

— Зимарин?

— Зимарина он ненавидит. И боится. Но...

— Что «но»?

— Там какие-то сложные отношения. Я не знаю.

— Еще кто против?

Чуркин снова вытер глаза и нос, назвал несколько фамилий.

— Их вы тоже собирались уничтожить, как Бабаянца и Турецкого? Что? Я не слышу вас.

— Да...

— Кто убил Бабаянца?

— Я не знаю точно, Семен Сем... Я там не был.

— Где «там»?

Чуркин молчал.

— Значит, вас не было в усадьбе княгини Подворской, когда убивали Гену, так? И вас не было на Веерной улице в Матвеевском, когда Красниковский убивал майора КГБ Биляша?

— Вы и это знаете... про Красниковского. Я клянусь, я не знал, только догадывался, я никого не убивал, клянусь. Я не могу убить даже мышь.

— Это трогает до слез. Какую роль играет Красниковский?

— Он командует Амелиным.

— Кем он еще командует?

— Я не знаю... не знаю имен.

— Кто передал вам пленку с записью беседы с Турецким?

— Амелин.

— Каким же образом вы хотели устанавливать «новый порядок»?

— Я не знаю. Я к этому не имею отношения. Я только помогал Амелину. Он мне ничего не говорил про Красниковского. Я сделал свое умозаключение.

— Путем подслушивания разговоров своего хозяина?.. Где и с кем вы встречались при посредстве Амелина?

— Ни с кем, честное слово. Он и Красниковский ездили в Кремль.

— В Кремль?!

— Да, в Кремль. Но я сидел в машине, мы останавливались на Манеже.

— Зачем туда ездили эти двое?

— Не знаю. На какие-то заседания. Сегодня будет очень важное заседание, но мне сказали — приходить не надо.

— Кто сказал?

— Амелин.

— Для чего вас брали раньше?

— Для безопасности.

— На шухере, значит, стояли?.. Гадалку Бальцевил кто убил?

— Гадалку?! Я йе знаю никакой гадалки, клянусь! Я все сказал, Семен Семенович! Я больше ничего не знаю! Я маленький человек! Меня принудили. Меня унижали.

Меня никуда не брали. Мне даже не давали денег. А теперь жизнь такая дорогая...

— Не надо, Чуркин, я могу заплакать от жалости к вам.

Романова явилась в прокуратуру республики в разгар совещания. Без всякого приветствия прошла к прокурорскому столу и положила на него целлофановый пакет.

— Свалилась я. Целый час спала. Поэтому не смогла раньше. Семен, ты был прав.

Моисеев зачем-то одел очки.

— В каком смысле, Александра Ивановна?

— Зимарин застрелился. И проститутку свою застрелил.

В кабинете генерального прокурора России установилось молчание, нарушаемое журчанием воды: генеральный прокурор налил себе очередной стакан минеральной, от снотворных таблеток сохло во рту. Моисеев развел руками — мол, не понимаю, причем тут моя правота.

— Записку успел оставить. Я ее наизусть помню: «Я убил Валерию. В этом дневнике объяснение. Приговор над собой привожу в исполнение сам». Вот протокол допроса его сестры. Кроме того Ирина твоя, Сашка, слышала начало ссоры, только не поняла что к чему.

Романова полезла в сумку, вытащила диктофон.

— Я буду себя записывать. Мое предварительное заключение по дневнику, допросам сестры Зимарина и Романа Гончаренко и показаниям Ирины, а также в соответствии с полученными данными по нашим запросам, такое. Валерия, настоящее имя Валентина Соломенцева, по прозвищу Саламандра, была осуждена в тысяча девятьсот семьдесят девятом году за торговлю наркотиками, загремела по политической статье, потому как имела связь с иностранцами, отбывала наказание в Архангельской области. При содействии Биляша, с которым у нее была любовная связь и который, как вам известно, был там каким-то начальником, была досрочно освобождена и продолжала на свободе, уже вместе с Биляшом и Татьяной Бардиной, заниматься наркобизнесом. С вашим Зимариным познакомилась на вечере в клубе Дзержинского.

Романова нажала кнопку «паузы», сказала скороговоркой:

— Этот обалдуй слюни развесил.

Отпустила кнопку и снова заговорила с расстановкой:

— Не подозревал, что он для нее просто надежное прикрытие. Бардина шантажировала соперницу, от нее надо было избавляться. Биляш это с успехом проделал. При обыске у Бардиной в тайнике был обнаружен дневник, сам Бардин видел его только в руках Бабаянца. Бабаянц принял дело по факту смерти Татьяны Бардиной, но Зимарин дело прекратил, и прекратил не потому что прикрывал Владлена Бардина, а потому что усра... пардон...

Присутствующие улыбнулись, а Романова дала обратный ход пленке.

— ...а потому что испугался до усё... тьфу ты.

Теперь уже все громко смеялись, а Романова сосредоточенно перекрутила пленку назад.

— В общем, Зимарину было позорно, что он женился на преступнице, он изъял этот дневник и дело прекратил, чтобы не всплыло прошлое его супруги. Бабаянц же хотел приехать к Турецкому, чтобы рассказать об изъятии дневника Зимариным, но он, как я полагаю и это мы вряд ли проверим, ничего не знал о его содержании.

Моисеев ерзал на стуле, не решаясь прервать начальницу МУРа. Наконец она повернула к нему лицо и спросила:

— Ты чё, Семен?

— Почему же я прав, Александра Ивановна? Я как раз совсем наоборот, я говорил Александру Борисовичу, то есть я просто возмущался, что он заподозрил городского прокурора в Похищении вещественных доказательств.

— Ты прав, потому что у Зимарина было лицо, притом лицо расстроенное, а не харя, как утверждал , Турецкий, ты прав, потому что он к этой банде не имеет отношения, ты прав, потому что он ортодоксальный дурак...

— Я никогда этого не говорил!

— Это я говорю. Ты ему пленку с ее голосом принес? Принес. Он что сделал? Он правильно сделал, из такого положения, до которого он себя довел, -живя с этой ящерицей или как там ее, у него был один выход. И преступником я его считать никак не могу. Меня, правда, никто и не просит.

— Я не могу с вами согласиться, товарищ полковник.

Если он укрыл от следственных органов такой важный вещдок, да еще будучи прокурором района, то мы не можем не считать его преступником.

— Она ж его жена, товарищ генеральный прокурор!.. Теперь о другом. Неделю тому назад я получила записку от одного районного утро, что на складе нет ни одной пары наручников. С нашей общей бесхозяйственностью это было вполне нормально. Я вызвала завскладом, а он говорит, что заказал месяц назад на Псковском заводе пятьсот штук, но они не поступили. Звоню на завод. Говорят: «Мы вам объединили оба заказа». Какие, спрашиваю, оба? «Пятьсот штук плюс пятьдесят тысяч. Остальные двести тысяч будут готовы, как договорились, к пятнице». Я подумала, что этот псковской рехнулся, нам такое количество лет на двадцать. Спрашиваю — по какому адресу отправили? А он мне: «Ваш представитель сам забрал». Я плюнула на это дело, а не надо бы. Ну, подняла я сегодня ночью директора завода, а он своих снабженцев растряс. Так вот — приезжал за наручниками Артур. То есть мой заместитель подполковник Красниковский.

— Двести пятьдесят тысяч наручников?! — рука генерального прокурора застыла со стаканом в воздухе.

— Это на Псковском заводе. И еще месяц тому назад получено от американцев сто тысяч. Оприходовано неизвестно кем, но на склад никогда не поступило. А вы говорите — трудно поверить в заговор, кто это будет заниматься переворотами...

— Триста пятьдесят тысяч наручников?! — снова воскликнул прокурор республики.— Вы понимаете, товарищи, они могут устроить переворот со дня на день, вот что это значит! Надо немедленно принимать меры!

— Я вам принесла показания Гончаренко, вот вам два экземпляра, читайте, Очень впечатляющие сведения. Сейчас Грязнов разрабатывает с ним операцию проникновения к этому Бесу. А мне дайте ознакомиться, что там Амелин с Чуркиным набалакали.

— Александра Ивановна, а ваши сотрудники когда-нибудь спят? Грязнов, например, вы сами...

— С этим делом у нас плоховато на этой неделе, товарищ генеральный.

— Посидите здесь, в приемной, я скоро вернусь,— сказал мужчина средних лет, выслушав сбивчивую речь Гончаренко о том, что он здесь не раз бывал, получал инструктаж, деньги и прочее, а теперь ему нужен кто-либо из его коллег. Упоминать слово «Вече» и показывать именную карточку было строго запрещено. Но мужчина вел себя так, будто с минуты на минуту ждал прихода майора Гончаренко.

Дело происходило в модерновом здании на улице Качалова, на территории секретного объекта, что был отгорожен от любопытных глаз плотным чугунным забором.

Муровская «волга» ловко затерялась на автостоянке. Грязнов с помощью подслушивающей техники следил за поведением Гончаренко, разбирался в обстановке. В гербовую пуговицу майорского кителя был вмонтирован с булавку величиной жучок-микрофон.

Через пару минут мужчина провел Гончаренко на второй этаж, подвел к дверям с табличкой «Заместитель начальника отдела Чесноков К. А.». Открыл дверь, а сам удалился, как вышколенный слуга. За столом сидел спортивного вида человек с живыми глазами и седой шевелюрой, соратник Гончаренко по международным ездкам с оружием, человек из группы Била по кличке «Чеснок».

Он вышел из-за стола, протянул руку. Рукопожатие получилось крепким и дружеским.

— Ты куда запропастился, Гончар? Предстоит важная работа, а тебя нет. Мы посылали за тобой домой. Там никого. Звонили в МУР. Отвечают — на ответственном задании. Ну, что много убийц разоблачил? Дай я на тебя погляжу. С лица сбледнул, осунулся. А так прежний Гончар.

— Было дело,— согласился Гончаренко,— поработали здорово в Вильнюсе, а потом в Риге.

— Это не о ваших ли проделках на таможне вещало телевидение?

— Давал подписку о неразглашении.

— Ах, вот мы какие секретные,— засмеялся Чеснок, и смех его был по-женски визгливый, не сочетающийся с мужественной внешностью.

Отсмеявшись, он сказал серьезно:

— Теперь к делу. Есть для тебя работа, дорогой...

Но Гончаренко перебил его:

— Мне нужно повидать Беса. Очень срочное и важное дело к нему.

— Не понимаю, о чем ты? Никакого Беса тут нет.

— Мне Бил говорил. Намечалась поездка в Сочи. Я тоже должен был участвовать. Но тогда поездку отменили. Теперь возникло чрезвычайное обстоятельство. Чрезвычайное! Ты понимаешь, о чем я говорю? Если он узнает, что ты, Чеснок, нас не свел в такой момент, он тебя на куски разорвет. Понял? Доложи ему об этом. Я требую личной встречи. Остальное сам ему объясню.

— Нельзя ли подождать до утра? — поинтересовался Чеснок.

— Утром будет поздно.

Грязнов усмехнулся: наш Рома вошел в свою роль, наглости нам не занимать, коллега. Жаль, что бывший коллега.

Чеснок все еще колебался. Наконец решился на что-то.

— Сейчас я свяжусь с руководством, пусть решает. Гончаренко откупорил бутылку лежавшим здесь же на столе ключом и залпом высадил стакан минералки. Чеснок покосился на милицейского майора, подошел к телефону, набрал номер, сказал, не называя должности и фамилии, несколько слов:

— Тут человечек из группы Била требует срочной встречи с шефом. Как скажете, так и будет...

Гончаренко сидел на стуле не шевелясь. Он собирался силами для следующего боя. И бой грянул, потому что-через полчаса на пороге кабинета появился генерал-лейтенант госбезопасности Феоктистов. Гончаренко напрягся, но испуг сумел скрыть.

Генерал пристально посмотрел на Гончаренко:

— Вы сказали, что пришли с чрезвычайными новостями? Выкладывайте, чего там у вас?

Гончаренко и здесь выстоял:

— Разговор может быть только наедине с вами, товарищ генерал.

Чесноков засмеялся:

— Ну ты, Гончар, даешь! Кто здесь командует, в конце концов?

Но Феоктистов щелкнул пальцами в воздухе, и Чесноков убрался из своего собственного кабинета в мгновение ока.

— Хоть я присягал вам на верность, товарищ генерал, но сведения касаются только главы нашего Вече. Никому другому сообщить их я не имею права. Мне нужно видеть Беса сейчас, незамедлительно. Я уже говорил, что завтра будет поздно.

— О чем идет речь? — уточнял Феоктистов.

— Могу,сказать только самому, товарищ генерал.

— Хорошо. Ждите. Я сейчас вернусь.

— Второй машине приготовиться, следуйте на расстоянии не менее пятисот метров,— сказал Грязнов в радиотелефон,— я вас страхую до черты города, далее сами.

Через несколько минут Феоктистов вернулся вместе с Чесноковым.

— Следуйте за мной,— сухо сказал он,— и вы, Чесноков, тоже.

Черный лимузин марки «БМВ» выехал из ворот почтового ящика. Гончаренко сидел не оборачиваясь и вообще делал вид, что его не очень интересует дорога, только иногда вытирал пот со лба и тогда незаметно взглядывал на циферблат, в стекле которого, как в зеркале, отражалась дорога: за ними, с дистанцией в три машины, следовала милицейская «волга».

Но вот они выехали на загородное шоссе, и Гончаренко уже не видел знакомой машины и, хотя знал, что так и должно быть, сердце его тоскливо сжалось. «Ты себе сам эту картинку нарисовал, Роман, теперь расхлебывай»,— сказал ему Грязнов. Много бы отдал сейчас майор, чтобы не быть подсадной уткой для своих же, а просто участвовать в очередной операции, каких он провел не один десяток за время работы в МУРе.

Шофер «БМВ» съехал на обочину дороги. Генерал Феоктистов протянул Роману Гончаренко черную ленту.

— У нас правило. Новичок должен ехать к шефу с завязанными глазами.

Гончаренко успел еще раз осмотреть дорогу: далеко позади маячил неказистый автомобильчик с прицепленными на крышу велосипедами. Больше на дороге ни одной машины не просматривалось.

Как он ни старался запомнить повороты, скоро потерял направление. Часа через полтора они остановились, с него сняли повязку. Кругом шумел непроглядный лес. Прошли пешком с километр, на неожиданно открывшемся взгляду шоссе стояла шикарная машина незнакомой марки с зеркальными стеклами. Из окна протянулась рука:

— Пропуск.

Гончаренко, стараясь не суетиться, протянул пластиковую карточку. В машине что-то загудело — не мотор, нет, потом двери открылись сами собой, и Гончаренко усадили на заднее сидение. Он снова вытер совершенно сухой лоб: далеко позади ехала группа из трех человек на велосипедах. Майор мог дать голову на отсечение, что одним из велосипедистов была оперативница Танька Мозговая.