Глава пятая
Охмуреж
1
Подруга обманула, не появилась в условленное время. И настал момент уже, когда Варвара, истомленная не таким уж долгим, впрочем, ожиданием, была готова, кажется, ознаменовать самым недвусмысленным образом их знакомство прямо здесь же, на лестнице, не отходя от запертой двери.
Некоторые рукотворные действия девушки, которая еще в машине – в «Жигулях» шестой модели, которые были выделены Яковлеву по указанию Грязнова из гаража МВД, – успели убедить ее, что у капитана милиции, правда одетого в гражданскую одежду, все в порядке с его мужскими достоинствами. И ей попросту не терпелось. И тогда Володя предложил ей свой вариант.
Ключ от конспиративной квартиры в Северном Бутове у него давно «томился» в кармане, и, если бы не упрямство девушки, пожелавшей отметить их первое знакомство почему-то в гостях у подруги, все давно бы уже получилось самым распрекрасным образом. И главное – можно было бы перейти к тому главному делу, ради которого Яковлев и решился на это знакомство.
Словом, желание поломало заранее выстроенные планы, и через полчаса парочка входила в однокомнатную квартиру на первом этаже с окном на зимний лес. Занавески и плотные шторы были немедленно задернуты, зажжен ночник у изголовья разложенного широкого дивана, случайная простыня найдена в платяном шкафу, а больше ничего и не потребовалось. Даже рюмки для общего настроя...
Время, отмечаемое лишь утомленными стонами да прерывистыми вздохами, летело незаметно. Но его опять же было достаточно, и Володя прилагал все усилия к тому, чтобы Варвара, потребовавшая, чтобы он звал ее только Варькой – так, мол, она больше возбуждается, – поскорее выбилась из сил. Но, увы, девушка была неутомимой...
Только под утро она стала зевать, собираясь, видимо, отдохнуть перед уходом на работу. Володя представил себе на миг, как она будет сегодня весь день зевать у себя за столом в диспансере, проклиная бесконечных посетителей, а после рваться домой, под крылышко строгих родителей, так и не сумевших справиться со своей упрямой дочерью, и, по-своему искренне, даже жалел ее. Но служба требовала полной ясности. И он неожиданно «вспомнил».
– У меня сегодня тоже будет длинный и тяжелейший день, – заметил он, как бы намекая, что и сам не возражал бы немного вздремнуть. Но – дело! Проклятое дело!
И стало видно, что он сильно расстроился.
Благодарная девица, каким бы черствым ни было ее сердце – в отличие от всего остального, – не могла не спросить, чем он озабочен. И спросила, как тут же подумал Володя, на свою голову. А он, словно воспользовавшись удобным случаем, стал ей рассказывать о своих оперативных заботах, суть которых сводилась к тому, что он обязан в буквальном смысле отследить знакомых, друзей и недругов доктора Баранова, чтобы суметь сделать вывод, кто из них может быть причастен к покушению на него.
Поворот темы для девицы был неожиданным, и она заинтересовалась подробностями – опять-таки на собственную голову. И вскоре, совершенно потеряв сон, под неуловимым нажимом Володи стала обозначать обширный круг знакомств своего шефа. Яковлев старательно запоминал – было бы большой ошибкой вытащить сейчас из кармана брюк, валявшихся на другом конце комнаты, как, впрочем, и платье его дамы, блокнот с авторучкой и производить записи. Нет, память, исключительно память!
Ну еще, чтобы быть до конца уже честным, то маленькая коробочка японского диктофона, которую вручил ему на всякий случай Вячеслав Иванович Грязнов, напутствуя перед важной операцией, тоже присутствовала и работала совершенно неслышно, фиксируя каждое сказанное слово.
И вот теперь Яковлев аккуратно подвел Варьку к тому понедельнику, который стал днем похорон доктора Артемовой, где, естественно, присутствовал и доктор Баранов. Этот день она помнила – еще бы, в первый раз Вячеслав Сергеевич провел с нею всю ночь и так старался! Девушка была отчасти совестливая и не стала называть вещи своими именами новому любовнику, но сладость, с которой она вспоминала ту ночь, была явной. Так что еще произошло тогда?
А, ну как же! Она еще не легла в ординаторской, куда услал ее доктор, когда к нему приехал симпатичный такой парень, которого Вячеслав Сергеевич называл Додиком, на большой черной машине с четырьмя кольцами на радиаторе.
– «Ауди», – подсказал Яковлев.
– Наверное, – согласилась она. И продолжала.
У них – у Додика с доктором – был громкий разговор в кабинете, даже они вроде бы ссорились немного. Но потом наверняка помирились, а доктор сделал Додику какой-то укол. Собственно, какой, можно и не сомневаться – определенно связанный с наркотиками. Потому что скоро голос того Додика стал много громче, он не говорил, а почти кричал. И речь у них шла о каком-то МЧС. Кто это такой, Варька не знала. А после Додик уехал, Варька сама видела в окно, как он садился в свою черную машину, которая стояла на стоянке рядом с «семеркой» Баранова.
Эту ночь Вячеслав Сергеевич, всю напролет, вот как сейчас они с Володей, провел с ней. И только где-то в шесть утра сказал, что ему надо быстренько съездить домой, чтобы переодеться и взять некоторые документы.
И еще одну фразу она запомнила, но, не разобравшись сквозь сон в ее смысле, переспрашивать так и не стала. Доктор сказал, что она самое дорогое его алиби. Но больше в тот день – это был, совершенно правильно, уже вторник – она Баранова не видела.
Сначала над ней подшучивала старшая медсестра Ольга: что ты натворила с доктором? Ольга знает свое дело, она давно уже с Вячеславом Сергеевичем спит, поэтому ее все и побаиваются в диспансере – ее слово для всех закон. А потом, у нее рука легкая, лучше любой медсестры уколы делает. Она Варьку, кстати, сама и оставила в тот вечер на дежурстве, когда Баранов куда-то умчался после чьего-то телефонного звонка. Варька видела, как он садился в чужую, тоже черную машину, которую по телевизору называют «бумером». На ней же и вернулся вскоре, но какой-то злой или вздернутый, – чтобы встретиться с тем Додиком. Ну а уж позже он и показал ей, где раки зимуют...
Девушка была проста, как дождевая капля – прозрачная и неожиданная.
Словом, уже к обеду, дозвонившись до Вячеслава Сергеевича, Ольга выяснила, что у него под дверью обнаружился такой же, видимо, заряд, как и в доме покойной Артемовой... А через два или три дня, уже ближе к вечеру, Баранов вернулся из прокуратуры, куда его вызывал следователь, очень расстроенный, даже не поздоровался, а позвякал в кабинете какой-то склянкой и снова убежал вниз. Варька посмотрела – на стоянке, возле «семерки» доктора пристроился прежний черный «ауди». Доктор сел к водителю, но вскоре вышел, а машина уехала.
– Это было в котором часу? – насторожился Яковлев. – Припомни поточнее, это очень важно!
– Я ж говорю, во второй половине дня. В полвторого я обедала в кафе напротив, а вскоре прибыл и Вячеслав Сергеевич. Наверное, три-полчетвертого. Темнеть уже начинало.
– И он, вернувшись, ничего не говорил?
– Нет, просидел в кабинете до конца дня, а потом поехал к себе домой.
И, как Варька на него тогда ни смотрела, не отреагировал. Сказал только, что длинный день, мол, закончился, поезжай домой отдыхать.
– А другие, неизвестные тебе, знакомые его приезжали?
– Так у нас же клиентура обширная! Целый день приезжают-уезжают... Всех и не упомнишь. А фамилии их, внесенные в личные карточки, являясь секретными, хранятся под замком. И лазает туда кроме доктора только Ольга, ей разрешено.
– А этот Додик, как ты его назвала, он-то почему запомнился?
– Так ведь я ж говорю: Вячеслав Сергеевич, обычно спокойный и рассудительный, рядом с ним словно сильно нервничал. А потом успокоился. Через два или три дня. Стал, как обычно, педантичный и уверенный в себе.
Ишь какие девушка-то слова знала! Но пришло и ее время – за разговором так и не удалось отдохнуть перед новым рабочим днем. А вечером еще в институт. Однако Володя Яковлев с характерным для молодости равнодушием подумал, что для Варьки подобные испытания наверняка не в новинку, сдюжит и это. Особой какой-то душевной благодарности он к ней тоже не испытывал – доставили друг другу приятное физическое удовольствие, и ладно. Удастся, можно повторить, не удастся, нетрудно ограничиться и уже случившимся, молодость действительно безответственна в этом отношении...
Но вот сведения о Додике и всем остальном, с ним связанном, были чрезвычайно интересны, и в этой истории следовало покопаться поглубже и поподробнее.
Запись была сделана, Володя отключил диктофон, незаметно вытащил его из-под изголовья и предложил одеваться, поскольку конспиративную квартиру, о своем пребывании в которой девушка должна молчать, чтобы не нажить себе крупных неприятностей, даже адрес ее забыть, следовало покинуть еще до того, как жильцы дома отправятся на работу. Значит, либо уходить немедленно, либо только после одиннадцати, когда никто на них не обратит внимания.
Благоразумная девушка задумалась: уж слишком много соблазнов предлагали оставшиеся четыре с половиной часа, но именно благоразумие взяло верх. И она решительно принялась одеваться, на ходу набивая рот бутербродами со всякой вкуснятиной, до которой так и не дошло дело в течение ночи.
Оставался невыясненным последний вопрос. Зачем нужна была подруга Танька, из-за которой пришлось потерять почти половину драгоценного вечера?
Все и тут оказалось до смешного простым.
Варька предложила вариант встречи втроем, та ухватилась за эту идею, но... возможно, что-то случилось, и планы подруги резко изменились. Так что если есть большое желание встретиться снова, а не ограничиться хитро построенным допросом – а Варька-то оказалась куда умнее и наблюдательнее, чем он предполагал! – то можно как-нибудь на днях устроить новую встречу. Втроем оно куда интересней! И забавней! Ну в самом деле, а почему бы и нет? Ох уж эти студентки-вечерницы! Ох медички!..
2
Александр Борисович с видимым интересом рассматривал большие цветные фотографии, сделанные во время траурной церемонии в ритуальном зале Троекуровского кладбища. Два дня назад только похоронили, а – гляди ты! – уже сделали снимки, да какие! Прямо хоть на обложку глянцевого журнала!..
Ева Абрамовна, черноволосая, томная тридцатилетняя женщина крепкого и щедрого от природы телосложения в свою очередь внимательно рассматривала, словно изучала, своего гостя, сидящего боком у накрытого к вечернему чаю стола, с закинутой ногой на ногу. Из-под распахнутого его пиджака взгляд женщины ухватил коричневую кожаную кобуру с торчащим из нее блестящим торцом рукоятки пистолета. И строгий, нахмуренный взгляд Турецкого, и эта вызывающе торчащая рукоятка, без всяких сомнений, указывали на то, что мужчина бывает грозен. Даже очень грозен, когда появляется где-то затаившаяся до поры опасность. Грозен и надежен – вот так, пожалуй, было бы правильнее всего. А если мужчина к тому же и сам высок, строен, широкоплеч и светловолос, как молодой викинг, где уж там устоять обиженному женскому сердцу, приблизившемуся к бальзаковскому рубежу?
И Ева Абрамовна, наблюдая за гостем, испытывала самое неподдельное волнение. Не только потому, что не исполнилось еще и девяти дней, после того как муж оставил ее навсегда, и даже не потому, что в ней вдруг могли проснуться какие-то свойственные всем женщинам слабости. Нет, она просто чувствовала, что ее тянет к этому более старшему, чем она, мужчине, как влечет всякую, обделенную женским счастьем бабу к сильному мужику, до которого так легко, казалось бы, дотянуться рукой.
Ну дотянулась, а дальше что? Кричать: «Какой ты подлец? Куда ты смотришь? Кому может быть интересно то, что ты с таким усердием рассматриваешь?» Но ведь ему действительно было интересно. И он положил один из снимков на стол, придвинулся ко вдове вместе со стулом, посмотрев при этом слишком близким и выразительным взглядом, после чего снова закинул ногу на ногу и вкрадчивым тоном спросил:
– А вот этот мужчина, любезная Ева Абрамовна, вам знаком?
«Любезная» прерывисто и словно украдкой вздохнула, что не ускользнуло, однако, от слуха Турецкого, наклонилась ниже к снимку и, следя за пальцем гостя, неопределенно пожала плечами.
– Если вас эта странная личность интересует, Александр Борисович, то я бы могла, пожалуй, вспомнить... А сейчас – нет, что-то мелькает, но весьма неопределенное. Что-то я, кажется, слышала от мужа, да... Он где-то служит, в каком-то высоком учреждении. Или служил... Он определенно военный, это заметно по его поведению. Непререкаемому, что ли? Но вы сами видите, какой-то... как бы сказать... Да никакой! – нашлась она наконец. – Безумно худой, словно больной подросток. Неприятный такой, словно раздевающий человека, взгляд. Речь негромкая, шепелявая. Явно он с определенным комплексом...
– Господи, да когда ж вы успели все это заметить? – Турецкий с восхищением уставился на женщину и чуть откинулся на стуле, так как решил, что подобный вопрос, произнесенный восторженным тоном, слишком смелый с его стороны шаг.
Но она поняла иначе и тут же, словно машинально, сама придвинулась к нему поближе.
– Я вспомнила, он... был у нас... у Давки. Даже дважды.
– Какое странное имя! – удивился Турецкий. – Я слышал, вашего мужа называли Додиком, тоже, честно скажу вам, не очень звучит. Но Давка?
– Давка – от Давида, он любил, когда я называла его так. И терпеть не мог эту собачью кличку – Додик. Он даже поэтому имя в паспорте сменил, когда получал новый. Стал зачем-то Дмитрием. Стать-то стал, – со вздохом продолжила она, – но послушной собачкой так и умер. Все кто мог ездили на нем, только что не верхом! А Давка был талантливый человек, на многое был способен... Но, я вам так скажу, Александр Борисович, если чего Бог не дал, то уж извините... Он слишком любил удовольствия. Вы знаете, все, кроме... кроме одного. А каково это чувствовать супруге? И далеко еще не старой, как вы заметили, возможно...
– Бедная, – сочувственно прошептал Турецкий, и шепот его явно глубоко проник в ее безвременно опустевшее сердце. – Как глубоко я вам сочувствую... Если бы вы знали... Увидев вас, я с искренней завистью немедленно подумал, что Давид, вероятно, был безумно счастлив с вами при жизни! И что же я слышу? Ай-я-яй, какое горе! И что же он – совсем, совсем? Ни-ни? А может, он, извините, с мальчиками? Так иногда бывает! – Тон Турецкого был настолько проникновенным, прочувствованным, что ни одна женщина, обделенная мужской лаской, не устояла бы.
– Ах, какие там девочки, какие мальчики! Он просто был неспособен. Раньше что-то еще мог, как-то – понимаете? – но полагал, что если взбодрит себя наркотиками, то сразу станет более сильным мужчиной. А потом наркотики остались, а все остальное исчезло полностью. Даже поцелуи перед сном стали пресными и чужими...
– Он принимал наркотики? А где же он их брал? Или их ему заменяли какие-нибудь лекарства?
– Ах, знаете, Александр Борисович, свинья грязь найдет. Был у него приятель, врач-нарколог, тот постоянно выручал. Но, я думаю, и хорошо пользовался ответными какими-то услугами моего мужа...
– А тот, худой? Вот этот, Ева Абрамовна? – Турецкий ткнул пальцем в снимок.
– Вы про Ваню? – вспомнила имя вдова и тут же добавила: – Только вы сделайте мне приятное одолжение, зовите меня просто Евой, я люблю свое имя.
– С удовольствием! – горячо подтвердил Турецкий. – А он что?
– Нет, Ваня, по-моему, не пользовался. Он вообще не в меру говорлив, но не пил и не курил. Я ж говорю, с комплексами. Видно, какая-то давняя болезнь не позволяла. Смотрите, как выглядит – совсем старик, а ведь ему, Давка говорил, нет и сорока. Но он противный – чисто по-человечески.
– А в чем же, если не секрет?
– Ах, да какой теперь секрет! Раньше, когда Давка был жив, я молчала. А сейчас? С вами?.. Понимаете, этот Ваня из той породы мелких людей, которые желают непременно иметь крупных женщин – вот вроде меня. Есть такая малорослая и тщедушная поросль, которая мнит себя Наполеонами. А всего-то и хватает их на то, чтобы оседлать кобылу да скакать до полного бесчувствия, без всякого удовольствия и жалости к ней, понимаете? Загнать, что называется, и в хвост и в гриву! – И она с откровенным вопросом взглянула Александру Борисовичу в глаза, словно призывая его разделить вместе с нею ее глубокое огорчение и только представить себе то, что она с таким вдохновением сейчас описала.
– Я этого не понимаю, – горячо возразил Турецкий. – И что, этот плюгавый тип посмел обратить на вас свое внимание?! – уничижительным тоном спросил он.
Старательно пряча усмешку, он подумал, что насчет гривы она определенно прихвастнула – какая у нее грива, наоборот, очаровательная и, кажется, модная нынче короткая стрижка, зато насчет хвоста? А вот что круп действительно в большом порядке и скачка может в самом деле представить великое удовольствие – это факт. Не так уж, видно, и глуп этот Ваня.
– Ну как же, так я ему и позволила! Терпеть не могу бесчувственных болтунов... Уж лучше бы пил, ей-богу!.. Но ручонки тянул, это было – фу! – Ее даже передернуло от неприятного воспоминания. – А мне нравятся мужчины как раз вашего типа, Александр Борисович...
– Да ну? – «изумился» Турецкий. – Мне чрезвычайно приятно слышать это именно от вас. Оказывается, наши ощущения взаимны.
Ева скромно потупила взгляд.
– А этого доктора вашего, я имею в виду приятеля Давида, здесь на снимках нет?
– Вы знаете, удивительно, но он не явился. Народу было много, некоторые из них, честно скажу вам, очень странные. Такие, знаете ли, как настоящие бандиты!
– Так, может, они ими и были? – чуть улыбнулся Турецкий, чтобы разрядить немного траурное настроение.
– У Давки?! На похоронах?! Да вы что, Александр Борисович?!
– Саша.
– Что – Саша? – нахмурилась было она.
– Я вас – Ева, вы меня – Саша, разве будет неправильно?
– Вы так странно сделали это предложение, что я не сразу поняла, – с застенчивой кокетливостью ответила женщина и тоже улыбнулась.
И лицо ее стало приятным, исчезли напряженные морщинки на лбу, растворилась некоторая угрюмость в глазах. Заалели щеки, будто Турецкий отвесил ей невесть какой комплимент.
– А почему вы так отреагировали на провожавших во время похоронной процессии? – вернул ее к теме Александр Борисович.
– Я в этом просто уверена. Он был слабовольный человек, но сделать кому что-то плохое вряд ли смог бы. Поэтому...
– Вы к нему очень хорошо относитесь.
– Увы, теперь уже только относилась!
– Я про память. А она не умирает, как известно. Но с годами понемногу тускнеет, стирается. Пройдет и это ваше горе. Детей у вас нет?
– Увы!
– Так заведете! – радостно воскликнул Турецкий. – Одиночество, Ева, очень неприятная, даже вредная штука! Поверьте, я кое-что понимаю в этом. И потом, ваш возраст, Ева! Вы женщина в самом соку! Кому же и заводить детей, как не вам? Это я уже староват для вас, – скромно потупился он.
– Зато у вас вид вполне благополучный, – чуточку сварливо возразила она.
– Значит, я умею хорошо притворяться, – усмехнулся он.
– Вы? Да вы же прямо на ладони, Саша! – оживилась она. – Хотите, я скажу, о чем вы все время напряженно думаете? Занимаетесь своим следовательским делом, смотрите снимки, расспрашиваете, а сами неотрывно думаете... сказать?
– Подождите, – жестом остановил он ее. – Я, кажется, догадываюсь, о чем вы сейчас скажете. Да, сознаюсь, вы абсолютно правы. Я только об этом и думаю с той минуты, как вошел в вашу квартиру. Ну что теперь поделаешь, раз так случилось? Но ведь я также ни единым словом не выдал своих желаний, верно?
– А глаза? – засмеялась она. И вдруг оборвала смех, сделала строгое лицо. – Скоро девять дней... Я хочу, чтобы душа его, если она еще о чем-то волнуется, успокоилась. А через сорок дней он вообще может... помахать ручкой... Но на девять дней соберутся некоторые его бывшие друзья, из этих, – она кивнула на разбросанные по столу фотографии, – и я должна полностью соответствовать – и внешне, и вообще, вы меня понимаете?
Турецкий внимательно посмотрел на потолок, подумал и сказал:
– Это в субботу?
– Вот именно.
– Фотограф будет тот же?
– Я могу пригласить, если надо. Он, мне сказали, из «Ритуала». Неплохо все вышли, правда? Но только дорого берет.
– Вообще-то я могу организовать вам профессионала, и совершенно бесплатно, но лучше, если это будет все-таки ваш человек, который у остальных ваших гостей на поминках не вызовет подозрений. А позже вы мне назовете его фамилию и укажете, где конкретно он работает, хорошо?
– Как скажете, Саша. Так вот, после этого противного застолья, от которого, к сожалению, нельзя отказаться из-за мерзкого старинного обычая, я буду готова снова встретиться с вами. Если у вас не остынет желание... встретиться.
– Скажу вам тоже честно, – он приблизил губы к ее ушку и прошептал: – Эти два дня превратятся для меня в пытку, – и тихонько чмокнул в ушко.
– Ах какой вы! – сдавленно воскликнула она и буквально вся залилась краской – и лицо, и шея, и обнаженные руки...
По идее, сейчас следовало быстро и ловко подхватить ее на руки, но обычаи... но элементарная порядочность – не торопить женщину, пока она еще не готова, но... Их могут возникнуть в самое неподходящее время тысячи – этих «но». И с ними приходится считаться... Жаль, ее заботы о внешности, конечно, чепуха, уж он-то бы сейчас ей внешность не испортил – напротив, наверняка расцвела бы. Но, возможно, именно этого она и опасалась? Яркого своего цветения, которое не может пройти незамеченным... Ох эти женщины!
В конце концов, решил Александр Борисович, мы живем в цивилизованном обществе и вынуждены следовать его условностям. И он, вместо демонстрации страстного порыва, лишь провел концами пальцев по ее словно раскаленной руке. Ева в очередной раз тихонько ахнула и беспомощно закатила глаза.
Турецкий тут же поднес к ее губам чашку с остывшим чаем и принудил сделать маленький глоток, который немедленно вернул ей сознание.
– Давай действительно подождем, – просто сказал он, перейдя на «ты». – Уж наше-то наслаждение от нас не убежит... А пока расскажи мне об остальных людях на снимках. Я все-таки, как ты, Ева, изволила уже заметить, в первую очередь следователь, а не обалдевший от красивой женщины случайный гость. Вернее, совсем не случайный. И я всерьез собираюсь найти того мерзавца, который убил твоего мужа.
– Но он же утонул...
– После того как его, не исключаю, профессионально подвигли на это. Я могу появиться у тебя либо в субботу поздно вечером – если гости к тому времени разойдутся, либо в воскресенье с утра. Что тебе предпочтительнее?
– Мне... – она посмотрела на него прозрачными глазами, – желательно, чтобы ты вообще не уходил. Но... я понимаю, что жизнь есть жизнь. И у каждого свои дела и заботы. – Она вдруг упала лицом ему на грудь, ее сотрясли короткие рыдания, а потом она сдавленно произнесла, не отрывая от него лица: – Если бы ты знал, как... Господи, как я безумно устала от всех от них!.. И как я их всех терпеть не могу!..
– Вообще-то я могу тоже явиться на поминки – к сбору, так сказать, гостей и одним своим присутствием избавить тебя от нежелательных приставал. Что скажешь? – Он с интересом посмотрел на нее.
– Это было бы очень хорошо, я даже сама подумала, но... Никто не поймет.
– Нет, понять-то они все поймут сразу, но необходимо ли тебе такое понимание, вот вопрос?
– Я думаю, все-таки не стоит.
– Но про фотографа ты не забудь.
– А может, ты действительно пришлешь своего? И мне будет полегче...
– Хорошо, – ответил Турецкий и подумал о Сереже Мордючкове.
Тот и снять сумеет все что нужно, и напьется в охотку, чтобы отвести от себя любые подозрения. Главное – строго его предупредить, чтобы он до конца держал марку и не растерял по нечаянности морального облика собственного лица, как он сам однажды о себе выразился. Зато утром он сможет «болеть» сколько ему будет угодно.
Александр Борисович взял с собой групповую фотографию, на которой был наиболее отчетливо виден этот неизвестный ему пока Ваня. Подумал, что надо будет его отпечатать отдельно, и было бы совсем неплохо, если бы кто-нибудь из Галиных стариков с Бережковской набережной опознал его.
А взамен унесенной фотографии Еве была вручена визитка со всеми контактными телефонами Турецкого – для экстренной связи.
Расставались на два дня, будто заговорщики, уходящие на последнее свое дело, которое может оказаться для них трагическим. Они так стиснули друг друга в невольном объятии, что у женщины занялся дух. Она даже и не ойкнула, а бессильно обвисла на его руках. И если бы не стойкость Александра Борисовича, Ева Абрамовна наверняка бесстрашно нарушила бы самой себе данное слово и отдалась порыву страсти прямо здесь, посреди просторной прихожей. Но, к их взаимному благоразумию, этого не произошло. Иначе как бы они потом глядели друг другу в глаза, верно?
«Или ничего? Уж какое-нибудь объяснение нашли бы своей пылкой несдержанности? – подумал Турецкий и продолжил мысленно: – Обязательно отыскали бы, без всякого сомнения. А впрочем, долго искать тоже не пришлось бы – какие могут быть стеснения и неудобства там, где тебя прямо-таки одолевает вожделение?»
Тем более что и два дня были обозначены ими скорее фигурально, как точка отсчета, ибо они оба теперь прекрасно понимали, что при острой следственной необходимости встреча могла произойти, да хоть прямо завтра же – это уж куда и как повернет дело.
«Очень способная и милая женщина, – весело думал об оставленной им вдове Александр Борисович, спускаясь по лестнице к подъезду. – А ведь идея с Сережей очень неплохая!»
3
Грязнов решил сам съездить на Бережковскую набережную и вместе с Галей походить по квартирам и, вообще, хорошенько осмотреться на месте. Он конечно же доверял своим оперативникам, но предпочитал в особо сложных делах полагаться также и на личные впечатления.
С оставленной Турецким фотографии был отдельно переснят и увеличен фигурант, выступавший под именем Ваня. Ни бывшей должности его, ни места работы, ни фамилии, ни адреса в распоряжении следствия не имелось. Как не было и реальной возможности произвести, к примеру, обыск в доме и на службе у доктора Баранова – какие основания? Да никто не подпишет санкции!
Эту фотографию следователь Кучкин, по указанию Александра Борисовича, отвез к Баранову, который уже не раз встречался с Валентином Арнольдовичем, и предъявил ему. Но визит ничего не дал – озабоченный своими проблемами, Вячеслав Сергеевич категорически отрицал, что знает этого человека. Ни разу его в жизни не видел и слышит имя Иван в первый раз. Если он и врал, то очень правдиво. А больше вопросов к нему пока у следствия не возникло. Все-таки до сих пор он проходил в деле как потерпевший, а не как подозреваемый!
Что же касалось Дмитрия Яковлевича Грицмана, тут доктор Баранов был вполне искренен. Да, конечно, знал, и даже довольно неплохо. И супругу его видел не раз – милая женщина. Известно ему было и то обстоятельство, что Додик – так его все называли между собой – грешил наркотиками. Легкими, правда, до серьезных ломок дело не доходило. Правильнее сказать так – баловался, легкий кайф ловил. Но иногда действительно, когда, видимо, перебарщивал, случались с ним и неприятные инциденты. Приходилось помогать, именно по-дружески, подобно домашнему врачу, снимать абстиненцию. Но это было всего два или три раза за все время. Так что и говорить-то, по большому счету, особенно не о чем.
На вопрос, почему тогда, по его мнению, в крови погибшего, как утверждает судебно-медицинская экспертиза, оказалась слишком большая доза тяжелого наркотика – героина, явно расстроенный таким оборотом дела доктор с огорчением развел руками. Наверное, Додик, неважно себя чувствуя, допустил по неопытности передозировку, после чего и потерял над собой контроль. Мог заснуть, находясь за рулем, мог просто отключиться на краткий миг, которого с избытком хватило для ужасной трагедии... Это, кстати, и объясняет в какой-то степени причину гибели человека.
Валентин Арнольдович едва сдержал себя: этот напыщенный индюк, наверняка же и являющийся убийцей, еще дает советы следствию! Да какие! Ничего, значит, не боится, слишком уверен в себе...
– Он у вас не был в день своей смерти? Или накануне? – делая невинное лицо, спросил Кучкин.
Баранов подумал, внимательно посмотрел на него и медленно, отрицательно помотал головой:
– Не помню, кажется, нет. Дел было много... А если и приезжал, – раздумчиво продолжал доктор, – то разве что посочувствовать в связи с покушением. Неудавшимся, естественно. Многие, оказывается, знали об этом факте. Кто звонил, кто заскакивал на минутку в диспансер, чтобы просто дружески пожать руку. Возможно, и Додик заезжал.
А когда настырный следователь спросил Баранова, почему тот не был на похоронах своего хорошего знакомого, ведь к Артемовой-то он приезжал, и даже на поминальном банкете зафиксирован, Вячеслав Сергеевич объяснил это тем, что ему просто не сообщили о дне похорон Грицмана. Он же ничего не знал! Ну конечно, в газетах же и по телевизору не сообщали – кто для них какой-то Додик Грицман? – а никто из родных или знакомых покойного не позвонил.
Кучкин возразил, что, по показаниям вдовы Грицмана, она лично обзванивала всех знакомых мужа, звонила и доктору, и он якобы обещал прийти, но не явился.
– Видимо, несчастная женщина что-то путает, – тут уже категоричным тоном и без всякого смущения заявил Баранов, – да ее можно понять – такое потрясение! И как после этого ей еще думать о каких-то там посторонних людях?! Не будьте наивным, Валентин Арнольдович. Впрочем, – еще немного подумав, поправил себя Баранов, – возможно, вдова говорила с его секретаршей либо с тем, кто ее мог подменить на какое-то время. Ну а та по какой-то причине забыла или не захотела передать. Все-таки его звали подряд на вторые похороны, могла разволноваться. Но втык по этому поводу я ей сделаю, – пообещал Вячеслав Сергеевич, легко уйдя от дальнейших объяснений...
И вопрос с самим Додиком тоже оставался пока открытым. Расшифровка магнитофонной записи беседы старшего оперуполномоченного Владимира Яковлева с Варварой Анатольевной Нестеренко (в миру, как известно, Варькой), не являлась протоколом официального допроса. А чтобы простая беседа стала таковым, с девицей следовало еще работать и работать. Ведь испугается, откажется – и все! И любые ее «разговоры» псу под хвост, в корзину для ненужных бумаг. Каждый адвокат моментально уберет это препятствие. А записная книжка Додика, побывавшая в воде, размокла, буквы, написанные модным еще недавно чернильным «паркером», расплылись и дешифровке у экспертов-криминалистов поддавались с гигантским трудом. Да и конца этой работе не предвиделось.
Другое дело мобильник. В его «записной книжке» находилось с два десятка телефонных номеров, расставленных не под именами, как делают многие, а под цифрами – 1, 2, 3 и так далее. Сам Додик знал, кто стоит за этими цифрами, не стало это секретом и для криминалистов, установивших по справочной службе фамилии абонентов этих телефонных номеров. Но среди двух десятков человек не было ни доктора Баранова, ни неизвестного Ивана. Скорее всего, Додик записывал только те номера, которыми приходилось пользоваться редко, а необходимые постоянно держал в собственной памяти. Кроме всего прочего, у него мог быть не один мобильник, а несколько, и где теперь они, знал только сам покойный.
Вот с таким багажом в загашнике Грязнов и отправился на место преступления.
Вячеслав Иванович поехал, разумеется, в форме, чтобы у строптивого хозяина квартиры, в которой проживала свидетельница Еропкина, не возникло и мысли о каком-то возражении.
Сердитого Ивана Захаровича на этот раз дома не оказалось, а Еропкину они с Галей встретили во дворе. Она возвращалась от мусорных бачков, где вытряхивала мешок от пылесоса. Увидев Галю, заулыбалась как старой знакомой. А Вячеслав Иванович в генеральской форме прямо-таки произвел на нее серьезное впечатление, он оказался, по ее пониманию, куда важнее Ивана Захаровича. Потому она и возражать не стала, а сразу пригласила гостей на кухню.
А вот с опознанием по фотографии произошла существенная накладка.
Есть, знал об этом Грязнов, такие люди, у которых нарушены какие-то зрительные, что ли, центры в мозгах, и потому они совершенно не воспринимают плоскостное изображение человека. То есть сам-то предмет они прекрасно видят, но сопоставить с тем, что им о нем известно, не могут. Кстати, не такая уж редкая болезнь. Но Вячеслав Иванович никак не думал, что ему придется столкнуться с этим явлением в данный момент.
Ксения Никифоровна видела, что на фото изображено, точнее, запечатлено лицо человека. Вот она с ходу и предположила, что это... Иван Захарович.
Галя помнила внешность этого полного, крупного, лысеющего человека и непонимающе удивилась – с какой это стати бабка решилась разыгрывать их с Грязновым?
– Посмотрите внимательнее, пожалуйста, – сдерживая себя, но уже догадываясь о сути дела, мягко предложил Вячеслав Иванович. – Не появлялся ли этот человек, который назвался мастером с телефонного узла, в вашем подъезде, когда произошел взрыв?
Еропкина смотрела на фото долго и с удивлением. Потом перевернула, оглядела пустую обратную сторону и, наконец, изрекла:
– Так это ж не Путин ли? Президент-то наш?
Галя чуть не подавилась, попыталась откашляться. Но Грязнов строго посмотрел на нее и продолжил нелепый диалог с бабкой:
– А что, разве Путин работает на телефонной станции и забегает к вам иногда? – серьезно спросил он.
– Не-ет, – протянула Еропкина и сама засомневалась. – А тогда чего вы мне его показываете? Я тоже думаю... Но его же всегда по телевизору показывают, а вы говорите...
Какая связь?! Какая логика?! И вообще, что она думала, Галю теперь не интересовало, ее буквально колотило от сдерживаемого с трудом хохота. Но Грязнов был неумолимо серьезен.
– А вы мне можете сказать с уверенностью, здесь изображена женщина или это все-таки мужчина?
– А-а-а! – догадалась бабка. – Ну конечно! Я же сразу узнала! Это Лиля из седьмой квартиры. А я-то, старая, все думаю, на кого похожа? А она тут как тут! Лиля это, фамилии вот не знаю, на втором этаже они проживают. Собака у них большая, догом называется, как же!
Она была так рада, что сумела помочь важным людям из милиции, что, кажется, готова была уже мчаться во двор, где собирались старики из дома, чтобы поделиться с ними поразительной новостью.
Но Грязнов «остудил» ее, пригрозив суровым наказанием, если она кому-нибудь расскажет о том, что видела. И вообще, их визит к ней должен оставаться в глубокой тайне. Вот с Иваном Захаровичем она, пожалуй, может поделиться своими знаниями, а больше ни с кем другим.
Настращав бабку, Грязнов тяжело поднялся и отправился к выходу. И только на лестнице, когда захлопнулась за ними дверь, смог дать выход своему веселью. И объяснил наконец ничего не понимающей Галине, в чем дело.
Неудача... Но был еще один свидетель – старик, который видел «телефониста» во дворе возле своего подъезда. Этот Кожухов, так Галя записала его фамилию, проживал на третьем этаже. Вот к нему и отправились.
Кожухов, только взглянул, сразу признал «телефониста».
– Да он это! – безапелляционным тоном сказал он. – Я еще на чемоданчик его внимание обратил. Старый был чемоданчик, с наугольниками. Теперь таких днем с огнем не сыщешь... Так это он, значит... убивец? – спросил уже с некоторым страхом.
– Вы можете потихоньку пригласить парочку своих соседей? – спросил Грязнов. – Нам надо произвести официальное опознание в присутствии понятых. Пойдите вот с Галей, она им все объяснит...
Затем, когда покончили благополучно и с этим делом, Грязнов предложил подняться на верхний этаж, чтобы осмотреть выход в чердачное помещение. Но оказалось, что и смотреть-то особо нечего. Этот люк уже вскрывался пожарными, которые проверяли, не горит ли чердак. Дым-то валил такой, что боялись за весь дом. До сих пор повсюду видны следы щедрого пролива. А на чердаке натоптали так, что если бы там и оставались чьи-то следы, то их давно общими усилиями уничтожили.
Но, возвращаясь к машине, дожидавшейся Грязнова со спутницей за аркой ворот, Вячеслав Иванович обратил внимание на группу стариков, верховодила среди которых недавно оставленная ими Ксения Никифоровна Еропкина. Она о чем-то оживленно рассказывала, отчаянно при этом жестикулируя.
– Нет, ты только посмотри на этот цирк? – ухмыльнулся Грязнов.
– Сейчас она сообщает им, что сюда приезжал Владимир Владимирович Путин, который вдруг ни с того ни с сего оказался соседкой Лилей из седьмой квартиры! – Галя залилась хохотом.
Но одно дело было все-таки сделано, «телефонист» Ваня опознан, что и зафиксировано подписями понятых.
– Ты потом выбери минутку и снова пройди по квартирам, может, еще кто-то случайно запомнил этого Ваню, – сказал Грязнов. Один свидетель – хорошо, но этого мало. А бабка твоя, ты сама видишь... А потом поезжай туда, – Грязнов указал рукой за реку, – к дому Баранова, и там тоже предъяви, возможно, тоже повезет, в чем сомневаюсь.
– Почему, Вячеслав Иванович?
– А бомбу этот Ваня ставил наверняка поздно ночью, чтобы никого не потревожить. И имел для этого все основания, вплоть до дверной отмычки. Следы-то от нее остались, криминалисты нашли. О чем это говорит? Во-первых, о том, что исполнитель туго знает свое дело и на какую-то случайность не рассчитывает. И во-вторых, он достаточно известный человек одному из организаторов как убийства, так и его имитации в квартире Баранова. Условно пока мы назвали этим исполнителем Ивана, фамилия которого нам еще неизвестна, но в МЧС, в кадры, сделан официальный и секретный, естественно, запрос по поводу возможного кандидата в фигуранты. Отвечать они пока не торопятся, но все равно никуда от нас не денутся. Секретные у них, понимаешь, материалы! Как же! Это тебе понятно?
– Это понятно.
– Ну а раз понятно, действуй дальше, а я поехал, у меня другие дела еще имеются. Тебя подбросить по дороге?
– Нет, я пока здесь немного побуду. А потом подойду к тем старикам. Не все же из них ненормальные...
4
Время все-таки улетало с сумасшедшей скоростью.
Уже к вечеру того же дня Турецкого достал звонок на мобильный телефон. Продлилась непонятная пауза, пока он несколько раз повторил в трубку, что слушает. Наконец догадался представиться, хотя это было совершенно лишнее – кто ж еще, кроме него, мог ответить?
Послышался томный, но явно страдающий голос Евы:
– Мне плохо, Саша...
Тон был такой жалобный, что Турецкий не подумал ни о каком обмане. Да и время рабочее еще не закончилось, а в приемной к нему сидели пара очередных просителей, прорывавшихся к генеральному прокурору – все-таки должностных обязанностей никто с Александра Борисовича не снимал. Поэтому он и спросил строгим голосом:
– Что случилось... – и нашел нейтральное, – дорогая?
– Мне только что позвонил неизвестный и властным голосом приказал немедленно прекратить всякие... отношения с помощником генерального прокурора, то есть с тобой, Саша.
– Ты не узнала голос?
– Нет, конечно, – слегка даже рассердилась женщина. – Я поэтому и звоню. А так... разве бы я стала тебя отвлекать от государственной службы? Я же понимаю...
– Больше ничего не сказал? Никаких предупреждений, предложений или угроз не было?
– Еще сказал, чтоб я готовилась к какому-то базару. Только я не поняла, это как? Девять дней, сказал он, надо отметить, как у людей, а потом они сами скажут, что мне дальше делать. И чтоб я заткнулась... И никому о разговоре не говорила... – Послышалось что-то похожее на сдерживаемые рыдания. – Я не понимаю, это рассматривать как угрозу? И чего я теперь должна... сидеть дома и ждать, когда меня взорвут, отравят или утопят в той же Яузе?
Кажется, назревала истерика.
«А характерец-то у мадам сварливый, – подумал Турецкий. – Как бы с ней не вляпаться в историю, а то ведь потом и не развяжешься...»
– Мне надо подумать и прикинуть, – сказал он, – подожди немного... Ну, во-первых, раз тебе так страшно, давай больше не будем встречаться, ты это им в следующий раз и скажи. Был, мол, а я его отшила, как вы велели.
– Никогда! – решительно возразила она. – Я просто боюсь сейчас оставаться одна дома. Ты не мог бы где-нибудь спрятать меня – на время, до поминок хотя бы? Мне все равно где, лишь бы не слышать телефонных звонков.
А тут уже Турецкому почудилась некая скрытая опасность, исходящая от женщины, кажется слишком уверенной в своих чарах.
Но что человеку, с другой стороны, доводы разума, когда перед глазами его уже возникла восхитительная картинка, на которой – если глядеть со стороны – полноватая такая, фигуристая, с крепким телом и великолепными, крутыми бедрами баба, обнимает тебя, прижимается и виснет на тебе, словно ее от неистового желания больше не держат ноги? И сладкие губы прилипают к твоим губам, а? Какие, к черту, после этого доводы?! А тебе уже давно не тридцать, а хорошо за сорок, и скоро, ты это прекрасно знаешь, «сладости» кончатся, как кончается все хорошее в жизни...
Так что, догонять? Ловить? Или положиться на случай?
А если вот он и есть – тот самый случай? Почему нет?
Как когда-то сказала ему Клавдия Сергеевна, вечная и верная секретарша Кости Меркулова, которая и по сей день вздыхает по нему, понимая всю тщету своих мечтаний? А она сказала: «Страсть не знает границ, Сашенька!» Это она имела в виду, разумеется, границы дозволенного, и ничего другого. И что, кому стало потом плохо от этого?.. Да, таким макаром можно, в сущности, все в жизни оправдать... Ну если не все, то многое, отчего не приходит зло к человеку...
Вон столько разных, но на единую тему мыслей промелькнуло в голове Турецкого, пока он медлил в поисках наиболее верного ответа. И он нашелся, разумеется, – куда деваться, слаб человек, ох слаб!..
– Тебя волнуют... нет, страшат, только ближайшие два-три дня? Или вообще вся дальнейшая жизнь?
– И то и другое, – решительно заявила она. – Я уверена, что они меня начнут преследовать!
– За что тебя преследовать? – философски изрек Турецкий и сообразил, что взял неверную интонацию – надо проявить больше заботы. – И кто такие – они?
– Откуда я знаю?! Может, завистники Давки... его недоброжелатели...
– Ну безопасность я тебе... вернее, мы, как служба, призванная к тому, думаю, сумеем обеспечить. И сегодня, и завтра, и на какое-то время в будущем. Но тебе придется хорошенько подумать, как жить дальше. А чтоб ты не волновалась, я, пожалуй, заберу тебя сегодня и устрою в безопасном месте, согласна?
– Я там буду прятаться одна? – весьма практично спросила она.
– Почему обязательно прятаться? Решим.
– Тогда я согласна.
– Хорошо, я тут закончу дела и подъеду. Дверь никому не открывай, наоборот, закрой на все засовы, которые я там у тебя видел. А я позвоню по мобильнику прямо с лестничной площадки. Возьми с собой документы, ценности там, необходимые вещи, потому что появишься ты у себя дома теперь только в субботу, на девятинах.
– А где я буду все это время?
– Ева, не задавай глупых вопросов. Такие вещи по телефону не обсуждают. Клади пока трубку и жди, буду в течение часа.
Прежде чем принять последних посетителей, Турецкий позвонил Грязнову и рассказал ему о Еве.
Нет, то, что женщину следовало обезопасить, тут не было никаких сомнений. Но вот где? На конспиративной квартире в Северном Бутове? Можно бы, Володька вернул ключ, до вольный. Но там же нет ничего для жизни.
– Это можно обеспечить, – предположил Турецкий.
– А кто ее будет охранять? – осведомился Грязнов.
– Ну я, еще кого-нибудь найдем... А потом, я не думаю, что она сейчас нуждается в охране. Если это какой-то наезд, то они сами должны быть заинтересованы, чтоб с ней все было в порядке.
– И не боишься?
– Чего?
– Не чего, а кого? Если она такая решительная, то может не остановиться на достигнутом, и тогда ее поведение будет непредсказуемо, Саня. А у тебя семья.
– Это хорошо, что ты вовремя напомнил, – съязвил Турецкий.
– Я чисто по-дружески. Впрочем, на одну ночку могу и у себя приютить. Тут уж она точно будет в безопасности. А потом переправим ее в Бутово и охранника приставим.
– С этим вариантом я, пожалуй, готов согласиться. И врать ничего не надо, а я у тебя останусь, верно?
– Ну да, а Грязнову вечно расплачиваться за подвиги друга. Ладно, приезжайте, черт с вами, я хоть посмотрю, что это за краля такая...
Ева умела очаровывать людей – мужчин, надо понимать. Не прошло и получаса, как в ее руках уже все горело, жарилось, парилось и шкварчало.
Она была, оказывается, неплохой хозяйкой и умела готовить. Грязнов понаблюдал с легкой ревностью за ее быстрыми и ловкими движениями и, вздохнув, оставил кухню. В столовой было уже все накрыто к ужину, Александр Борисович потягивал из бокала легкое красное вино, присланное Грязнову в бочонке из Ставрополя, где тот не раз бывал, покуривал, пуская дым в форточку, и улыбался своим мыслям.
Ева, когда он явился, была готова следовать за ним хоть на край света. Она сидела в прихожей на стуле, а у ног ее была внушительная, набитая сумка. Здесь, показала она, только самое необходимое, что нужно женщине в любом незнакомом ей месте. У Турецкого было на этот счет кардинально противоположное мнение, но он дипломатично промолчал, чтобы не начинать уже основательное знакомство с банальной свары.
Поднял тяжелую сумку, вторую ручку которой Ева захотела ухватить сама, чтобы ему было полегче, но он не позволил.
Усадив ее на заднем сиденье машины – чтоб не мешала, он поехал, постоянно оглядываясь и наблюдая за автомобилями, едущими сзади. Уже темнело, поэтому и наблюдение было вести непросто. Но он знал, что надо делать в подобных ситуациях. Внезапно меняя скорость и перестраиваясь из ряда в ряд в неплотных еще автомобильных потоках, Турецкий в кутерьме бесчисленных переулков возле Преображенской площади лихо оторвался от возможного преследователя и по Щелковскому шоссе вырвался на МКАД, после чего у начала Осташковского шоссе сделал петлю и нырнул на Енисейскую улицу. И еще через десять минут успешно зарулил во двор грязновского дома, где вышедший по телефонному сигналу Вячеслав Иванович открыл пустую ракушку, и Турецкий загнал в нее свой синий «пежо».
Знакомство на улице с женщиной, одетой по-зимнему, обычно не бывает долгим, но больше всего Грязнова удивила все-таки объемистая сумка, которую Турецкий не без труда извлек из багажника. Слава подошел к Сане и негромко сказал:
– Она с ума не сошла? Это что, переезд вместе со всем домашним хозяйством? Дама меняет гарнизон? Я на это, честно говоря, не рассчитывал. А ты-то куда смотрел?
– Чудак, а куда смотрит мужик, когда видит красивую бабу?
– Ты так остроумно ставишь вопрос?
– Я его никак не ставлю. Если ты полагаешь, что я ее собираюсь у тебя поселить, то давай лучше сразу отвезу ее в Бутово. Просто куплю чего-нибудь пожрать по дороге.
– Ты меня не понял, Саня, – внушительно сказал Грязнов, – я никому в гостеприимстве не отказываю, это мой принцип. Поэтому не обижай. Но стоит ли овчинка, как говорится, выделки? Она умеет что-нибудь, вообще? Готовить, к примеру?
– А вот и проверим. Я до сего дня в ее доме не питался. Даже чаю путем попить не удалось сегодня. Вот и поглядим...
Без тяжелой шубы, в элегантном брючном костюме почти в обтяжку, Ева – при ее-то формах – сразу вызвала пристальный интерес у Грязнова, поскольку это был, как говаривал мультяшный ослик Иа, его любимый размер. Ну и вместе с интересом, естественно, проснулась и некоторая ревность к другу Сане, который и тут ухитрился перебежать дорожку и прийти к финишу первым. Ну в самом деле, чего бы именно ему, Грязнову, не отправиться выяснять подноготную Давида Грицмана к нему домой? Вот и обошел бы на повороте. Но это все так, пустые и шутливые байки на тему знакомства с приятной женщиной. А Ева, слыша их дружескую, легкую пикировку и почти физически ощущая на себе заинтересованные взгляды то одного, то другого, словно купалась в них, как обнаженная пловчиха в залитом слепящими прожекторами бассейне. И ее, похоже, одолевала в свою очередь известная мысль курицы, удиравшей от петуха, – «Не слишком ли быстро я бегу?».
Понимая, что застольный разговор в любом случае коснется важной для них темы, которая беспокоила «свежеиспеченную» вдову больше всех остальных, Александр Борисович решил не затягивать и начал первым.
Он изложил примерную версию, по которой Давид Грицман оказался жертвой доктора Баранова. Как это все было проделано, они уже обсуждали сегодня, и повторения не потребовались. Но по-прежнему оставался загадкой главный вопрос: за что? Чем мог так сильно насолить Давид своему приятелю, что тот решился на фактическое убийство? Другими словами, все подвел как бы к дорожно-транспортному происшествию, из которого живыми люди, как правило, не выходят.
Что могла рассказать им, поддавшись желанию быть с новыми друзьями до конца откровенной, но по-прежнему настороженная и словно ожидающая подвоха, Ева? Что ей было известно вообще о деятельности своего мужа? То, что он баловался наркотиками? Да, это ясно, теперь не только ей одной. А на что он жил? На что содержал богатую квартиру, жену и дорогую машину? Где он трудился? За что получал деньги? Где брал их на те же наркотики? Уж об этом-то она могла если не знать твердо, то хотя бы догадываться.
И теперь оба мужчины с ожиданием смотрели на нее.
А что, если он был удачливым бизнесменом? С широкими связями. Да, и среди его многочисленных знакомых – иначе не собралось бы на похороны столько народа – имелись, вероятно, и криминальные связи. А у кого их сегодня нет? Смешно говорить об этом прокурору и генералу милиции, но ведь оно так?
И Саня со Славой подтвердили, что нынче в России действительно так. Криминал давно уже слился с бизнесом. И поэтому, может быть, именно в бизнесе Давида и следует искать причину его гибели? И нечего вокруг, что называется, огород городить?
Это сложный вопрос. Разумеется, Давид мог иметь врагов, желавших ему любых бед, вплоть до смерти. Но желать и сделать – не одно и то же. К тому же все отмечали его легкий, незлобивый характер, его умение ладить с другими людьми и находить с ними компромиссы. На него, например, за все годы не было ни одного покушения – это о чем-то говорит? Потом, он никогда не рвался в лидеры, ему вполне хватало того, что он имел. Но теперь, после его смерти и ввиду того что у него не осталось никого из наследников, кроме супруги, которая в бизнесе ни черта не смыслит, с ним придется расстаться. А это все-таки несколько приличных бутиков модной одежды и обуви. И охотников на них найдется, видимо, немало. Недаром вот уже кого-то сильно беспокоит знакомство вдовы с помощником генерального прокурора. И уже пошли какие-то угрозы. А если узнают еще и о Грязнове, то вообще пиши пропало, сживут со свету. Поэтому Ева так признательна им обоим за то, что они приняли горячее участие в ее судьбе, и надеется, что они со своим опытом подскажут ей ее дальнейшие шаги, чтобы вдове совсем не остаться, как говорится, на бобах.
А что, весьма трезвая мысль! Об этом, кстати, тоже следовало подумать, коли уж они приняли на свои плечи такую благородную ношу. Но это не сейчас, это потом, позже, когда решится главный вопрос.
– Какой?
Вопрос Евы вызвал у обоих некоторое замешательство. Кажется, эта прекрасная дама, которая умела вкусно готовить, участвовать без жеманного кокетства в мужской компании и не стесняться острых выражений, решила, что мир действительно крутится исключительно вокруг ее очаровательного стана. Как – какой? Возбуждено же уголовное дело! Совершены убийства! Вот и надо в первую очередь найти и наказать виновных!
– А что, нельзя это делать все вместе? И чтоб искать, и мне помогать?
Друзья переглянулись и невольно вздохнули. «Девушка» в самом деле годилась только для одного дела, увы...
Грязнов через какое-то время вышел на кухню покурить. В комнатах он предпочитал дышать чистым воздухом. А через несколько минут – с той же целью – туда вышел и Турецкий. Они посмотрели друг на друга и усмехнулись.
– Похотливая пустышка, – печально заметил Грязнов. – Я думаю, тебе хватит ума не вешать на наши шеи еще и дело об утоплении этого Додика?
– Зачем, пусть расследуют те, кто пожелает его возбудить, все равно они ни к чему не придут. Зато по нашей линии вполне может наступить полная ясность. Это когда мы окончательно раскрутим Баранова. Лишний обвинительный эпизод в его деле. Вот тогда и поможем коллегам. А специально заниматься Додиком ни я не буду, ни кому другому не посоветую. Да там, по-моему, и не собираются, вообще, возбуждать его. Все же предельно понятно. Наркота, авария, сам виновный в ней погиб. Впрочем, что я тебе рассказываю? Ты же сам мне об этом и говорил.
– Ну говорил... Но речь-то не о нем сейчас, а о ней.
– А ты чего от нее хотел? Цитат из философов? Но до них мы еще не дошли. И вряд ли дойдем – с такими темпами. Я вот теперь про девятины эти думаю. Как она их организует, чтоб и нам, ну кому-нибудь, поприсутствовать незаметно.
– Элементарно. Пусть соберет народ не у себя дома, а в каком-нибудь кабаке. Этих забегаловок сейчас на каждом шагу. Бабки небось есть, и самой не возиться. А заказать можно по телефону.
– А что, толковая идея. Надо ей предложить...
– Вот и забирай ее, Саня, и отправляйся-ка ты с ней в дальнюю комнату. Только предупреди ее, чтоб не громко орала, мне только воплей ваших и не хватает, – сердито закончил Грязнов.
– С чего ты взял, что она орать станет? Да в чужом доме?
– А я этот бабский тип знаю. Весь мир вокруг моей задницы, – пробурчал Слава.
Турецкий весело ухмыльнулся:
– Так, может, мне вообще увезти ее подальше? Чтоб ты спал спокойно?
– Делай что говорят. Действительно, а чего я себе представлял? Глупости...
– Но ключик ты мне все-таки дай.
5
Ева сразу поняла, что ей наконец-то повезло, когда она только увидела Сашу Турецкого, а затем поймала на себе его оценивающий взгляд мужчины, обнаружившего вдруг вожделенную цель. К сожалению, он не мог быть холостым – обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки сидело давно и плотно. А при более близком рассмотрении оказалось уже основательно потертым и, видимо, вообще не снималось с пальца. Так свободные мужики не носят. Как не носят и те, кто захотел бы развестись, чтобы попытаться создать новую семью. Да, собственно, и сам Турецкий – это Ева сумела понять – был не столько романтиком, очарованным неожиданно явившимся видением, сколько опытным практиком, который прекрасно знает, что должно последовать за чем и когда чему настает время. С таким не пропадешь, даже имея его просто в любовниках.
Вот поэтому, не ставя перед собой неопределенных отдаленных целей, Ева решила обойтись для начала малым – внушить ему беспокойство о себе. О своей несчастной судьбе, которая на самом деле была далеко не несчастной, а с неожиданным уходом давно уже нелюбимого супруга еще и полной возможных теперь, вполне реальных удовольствий. Если бы не одно «но».
Она не сказала всей правды о телефонном звонке. Она все-таки знала, кто звонит. Это был полковник милиции Петя Огородников, который, особенно в последнее время, преследовал ее своими звонками. Не устояла однажды Ева перед смазливым полковником и позже сама была не рада. Этот полковник, как и другой Давкин приятель – Ваня, который также, было дело, достал ее своей настойчивостью, – оба они оказались в постели настоящими извергами. И дело было даже не в том, что они вытворяли с ней все, что считали для себя нужным, изощрялись во всех своих буйных фантазиях, они, как неожиданно выяснилось, были знакомы и между собой. И однажды явились оба и устроили ей такое, о чем Ева вспоминала с содроганием и ужасом. А уходя, строго посоветовали ей молчать, если она не хочет крупных неприятностей своему мужу, который, оказывается, давно сидел у них на крючке. Что это за крючок, она не знала, но догадывалась, что, скорее всего, наркотики, к которым Давка, к сожалению, крепко уже пристрастился и не обращал на свою жену никакого внимания. Так что здесь была как бы и месть ему с ее стороны, и большая ошибка, которая могла привести ее к еще худшим последствиям.
И с речью «незнакомца» она тоже слукавила. Правда, разговор про «базар» был. Но, касаясь ее знакомства с Турецким, Огородников сказал просто и цинично: «Если хочешь ему дать, не стесняйся. Только смотри, чтоб у тебя по ошибке, не дай тебе Бог, не вылетело мое имя или Ванькино, поняла?! Одно имя – и тебе хана».
А насчет «базара» он сказал, чтобы она собрала поминки на девятый день и пригласила только нескольких человек. Он потом назовет ей фамилии и номера телефонов, по которым следует позвонить. Но это были совершенно незнакомые ей люди. И она заявила, что не желает приглашать чужих. Вот тогда он и сказал эту фразу: «Готовься к серьезному базару, где мы сами решим, что тебе дальше делать и чем заниматься». Естественно, она поняла эту угрозу как обещание отнять у нее те магазины, которые принадлежали Давке. А на что же она станет жить? На те несчастные пятьдесят, или чуть больше, тысяч «зеленых», что лежали в домашнем сейфе? На ее жалкие драгоценности, приобретенные в лучшие годы, когда Давка еще не баловался наркотой?
Но Огородникова эта ее проблема, оказывается, совершенно не интересовала. Он грубым, издевательским тоном предложил ей открыть под его личной «крышей» бордель и самой там же поработать. У нее это должно здорово получиться, опыт по этой части уже имеется... Полковник, сволочь, захохотал и предложил повторить тот вариант – втроем! Но на этот раз пригласить не Ваню с его «убийственным орудием», а Турецкого, он, как говорят, большой любитель по этой части. После чего Огородников, даже не попрощавшись, отключился.
Ну как было обо всем этом рассказать Саше? Как вообще в глаза ему смотреть, когда в них одно восхищение и никакой похоти? Нет, ну насчет последнего, конечно, перебор, было же отчетливо видно, о чем он думает, глядя на нее. И она бы не возражала, веря в то, что эта их связь не принесет ей ни боли, ни отчаяния, ни стыда от содеянного.
Поэтому, когда он вернулся вечером с кухни, где они курили с генералом Грязновым, то первым делом схватил ее за руку, хитро сощурился и под большим якобы секретом прошептал ей в ухо:
– Давай удерем? Туда! – Он махнул рукой в коридор, где были – она видела – еще комнаты. – Я больше не могу терпеть.
– И я тоже. – Она радостно закивала. – А Слава не обидится, что мы так?
– А ты кричать от страсти не будешь?
– Я подушку закушу зубами, – сияя глазами, заявила она, поднимаясь.
– Тогда не будет...
Никакая подушка ей не понадобилась. Саша поймал губами ее губы и уже не отпускал. А она с самого начала как обхватила его и требовательными руками и сильными ногами, так тоже не отпустила до самого утра. И никакого разнообразия им не потребовалось, все совершалось как между первородными Адамом и Евой, если верить юному греховоднику Пушкину, у которого «увенчанный супруг жену ласкал с утра до темной ночи», а эти – всего-то с ночи до утра, вот и вся разница.
Так и не сомкнув глаз, они тихо поднялись еще в темноте – только начинался шестой час утра.
Поскольку сумка была не разобрана, то и на сборы ушло не более пяти минут, тем более что Саша предупредил ее:
– Там помоешься, все удобства.
Ева собрала и сунула в сумку свои простыни, предусмотрительно захваченные из дому. Они по-воровски, на цыпочках, пробрались в переднюю и покинули квартиру, почти без шума защелкнув за собой дверь.
Дорога до кольцевой автострады, а затем по ней до старой Варшавки и, наконец, до Северного Бутова заняла не более получаса.
Здесь еще тоже по-зимнему царил всеобщий сон. Редкие огни вспыхивали в окнах домов. Снег хрустел под ногами. Дышалось легко, и от свежего воздуха их слегка пошатывало. Впрочем, могли быть и другие причины, все-таки физически напряженная, бессонная ночь.
Но едва они вошли в квартиру и Ева осмотрелась, как она тут же безапелляционно заявила, что на работу ему еще рано, спать ложиться, к сожалению, поздно, а вот отметить свое прибытие сюда – в самый раз. И вопросительно уставилась на Сашу. Тот посмотрел на нее, улыбнулся и крепко обнял, прижав к себе:
– Что ж, я не против.
– Скажите на милость! – воскликнула она. – Он не возражает! Нахал! Зачем же я так долго старалась?
– Ты молодец, – медленно опуская ее на по-прежнему разобранный диван, сказал он. – Только не забывай, ты старалась не одна. Но кричать и здесь не надо, а то теперь могут услышать соседи, я тебе глубоко сочувствую...
Ева снова выкладывалась полностью, без остатка, но в мыслях у нее появилось что-то тревожное. Какое-то недовольство собой, что ли. Что-то она делала не так. Но что?
И в момент очередной передышки наконец поняла. Она не все рассказала ему, вот в чем дело. Нет, про то, что с ней вытворяли полковник вместе с отставным майором, она и под пыткой говорить бы не стала. Другое мучило. Она не сможет долго скрывать имя звонившего. И если промолчать об этом, то будет похоже на предательство. А Еве очень не хотелось, после всего случившегося в эту ночь, доставлять Саше неприятности.
Она только намекнула на это обстоятельство, как он вмиг насторожился, задал один неопасный, наводящий вопрос, другой, и Ева увидела вдруг, что стоит перед дилеммой – либо рассказать ему всю правду, либо немедленно одеться, забрать сумку и покинуть эту квартиру, чтобы больше никогда уже не встречаться с людьми, предоставившими ей очень даже неплохое убежище и массу иных, куда более важных, услуг.
Оказывается, она, уходя из дому, не забыла кинуть в ту же сумку бутылку неплохого коньяку, банку кофе и пачку соленого печенья. Поэтому легкий завтрак был готов через несколько минут – пока закипала вода и откупоривалась бутылка. Одну рюмку – исключительно с устатку, а также для более откровенного разговора – Турецкий мог себе позволить. Впереди минимум два часа свободного времени.
Итак, о чем же шла речь? Он уставился на нее чуть насмешливым взглядом, в котором между тем не содержалось укоризны: вот, мол, обманула! Ничего такого, один интерес. И Ева рассказала все. Ну почти все – опять-таки за исключением своих интимных связей с Огородниковым и Ваней с такой дурацкой, но очень подходящей ему по смыслу фамилией, кажется, Жеребцов. Где-то слышала, но точно не помнит. Но он именно такой – дикий, неотесанный и наглый.
Рассказала и о предложении Огородникова, чем ей заняться. Но вот о приглашении Турецкого поучаствовать в совместном представлении, не сказала. Упомянула только, что среди приглашенных в предполагаемый бордель вполне, по мысли полковника, может быть и Турецкий, как большой любитель грязных женщин. Это она так перевела для себя грубость Огородникова.
Саша слушал, прихлебывая крепкий кофе, покачивал головой. Информация меняла дело, причем основательно. Жаль, что этого момента они не успели вчера обсудить со Славкой. Уж полковника-то милиции Огородникова Грязнов наверняка знал. Интересна была бы его реакция. Ну что ж, раз пока нет – значит, нет. Не будить же его, и так наслушался, поди, приглушенных вздохов, как они ни старались вести себя потише...
– Так что мне теперь делать, – потерянно спросила полуобнаженная женщина, словно забывшая о своем внешнем виде.
– Во-первых, как наверняка посоветовал бы Славка, не брать в голову. Во-вторых, делать все так, как мы договорились...
– Когда? – удивилась она.
И Турецкий вспомнил, что разговор-то у них был вдвоем со Славкой, а передать его Еве он просто не успел – сильно занят был. И теперь он посвятил ее в Славкино предложение насчет проведения поминок в каком-нибудь кафе или недорогом ресторанчике – с минимумом необходимых закусок и питья. Пусть знают, что вдове шиковать не на что, а то уже губы, поди, раскатали!
Ева возразила, что по требованию Огородникова она должна собрать только тех, на кого он ей укажет. И обязательно у себя дома, где и намечается, видимо, тот «базар».
– Перебьется, – небрежно отмахнулся Турецкий. – Скажешь ему, что хозяйка положения в данном случае ты. Что тебе уже звонило множество знакомых, что все собираются прийти, чтобы помянуть безвременно ушедшего, что, наконец, тебе нет дела до каких-то его собственных махинаций. Надо – пусть приезжают в ресторан. Какой, я тебе назову позже, но сегодня же, а до той поры не звони полковнику, пусть помучается... Далее, за твоей квартирой мы устанавливаем наблюдение с фиксацией каждого приходящего. А там посмотрим. Думаю, что то же самое мы сумеем сделать и в отношении Огородникова с Жеребцовым, причем последнего еще предстоит найти. Зря ты не назвала его фамилию раньше, мы бы не потеряли столько времени, – с укором заметил он.
Ева потупилась. Разве могла она сказать ему об этом раньше? Да кто знает, как бы сложилось все дальнейшее? И уж, во всяком случае, такой помощи и такой восхитительной ночи ей вряд ли стоило бы тогда ожидать вообще. Но как это объяснить? Вот и промолчала, принимая вину.
– Значит, все же ресторан? – уточнила она. – Но ведь это дороже, чем дома.
Нет, хозяйственность проснулась в ней, не жадность, а нежелание тратить лишние деньги.
– Дороже, скажу тебе, ненамного, если не то же самое, и ты не станешь выпендриваться с разносолами. А главное – в ресторане мы сможем организовать и наблюдение, и охрану – без опасности быть засеченными раньше времени. В квартире это сделать сложнее... хотя... Если попросить кое-кого об одолжении. Нет, все равно, чужие будут заметны даже среди разнородных гостей. Да у тебя и не так много места для приема гостей.
– Ну почему? На поминках после кладбища собралось человек шестьдесят – во всех комнатах столы поставили, а я этими делами вообще не интересовалась, не до того было, сам понимаешь. Огородников же и организовал. Но он посидел немного и исчез, даже не попрощался.
– А Жеребцов этот был?
– Ты что, уже ревнуешь? – с непонятной радостью вскинулась она. – Был. И даже уходить домой не хотел, его Валерка выпроводил.
– Боже мой! Еще один?
– Да брось ты! Это охранник Игоря. А Игорь – «облепиховый» директор. Мы так зовем его, потому что его салон называется «Облепиха». Все очень просто. Не ревнуй, не надо, я ведь до сих пор еще не могу прийти в себя.
– Не врешь? – улыбнулся Турецкий. – А мне только что показалось...
– Но так это же ты! Есть разница?
– Между кем и кем?
– Слушай, – рассердилась она, – ты меня совсем запутал! Давай так, допивай свой кофе – и пошли на диван. Или уматывай на работу... Саша, – продолжила жалобно, – а мне выходить отсюда нельзя? И звонить тоже?
– Как говорят моряки-подводники, полное радиомолчание! До моего приезда. Ключ я тебе тоже не оставлю. Но для связи только со мной дам мобильник. Если кому позвонишь, я тут же узнаю, приеду и голову оторву. Либо выгоню – вот как есть – на улицу и откажу в гостеприимстве, поняла?
– Поняла, – вздохнула она и потерла ладонями виски.
– Лежи весь день, можешь ванну принять, смотри телевизор и мечтай!
– О чем, господи? – вздохнула она.
– О том, чтобы эта твоя история поскорее закончилась.
– Это понятно. Ну пойдем, а то тебе действительно скоро уезжать.
И в квартире еще на какое-то время воцарилась чуткая тишина, нарушаемая лишь глубокими вздохами. И за оставшийся час с небольшим лишь одна волнующая фраза была произнесена более-менее разборчиво – как вырвавшийся полустон:
– Ах какой ты все-таки!..