Грязнов все же пошел – не бросать же друга в трудную минуту. Тем более если журналист действительно подтвердит, что бронежилет его, то это положит конец дурацким и бесплодным поискам. А значит, вывод: польза всему ведомству и его МУРу – в частности.

Было около трех часов ночи, шли они уже больше часа, и если первые пятнадцать минут еще были слышны какие-то звуки с поверхности, то потом уже ни черта. Вязкая, липкая тишина висела, лежала, слоилась вокруг. И даже живой, веселый треп Ровенглода не рассеивал мрачного настроения сыщиков.

Грязнова одолевали мысли о секретных подземных объектах типа резервных командных пунктов ПВО и в свете этого – об автоматических самонаводящихся пулеметах, минах, электронных ловушках и прочих приятных сюрпризах, которые могут ждать их на пути. Надежда была лишь на то, что Ровенглод не Сусанин, да еще можно было предположить, что все давно заржавело и утратило боеспособность.

А Турецкий старался не думать о десятках метров земли над головой, на которой еще стоят дома, лежат дороги и ездят машины. Как-то в метро это в голову не приходит, возможно потому, что там светло и потолки такие высокие и мощные.

Собственно, в загадочный мир подземелий они проникли без препятствий: через подвал обыкновенного старого дома в районе Красных ворот. Через железную дверь с нарисованной на ней молнией и давно стершейся надписью «Не влезай, убьет», открыв имевшимся у бомжа ключом обычный навесной амбарный замок. Дальше – в тоннель, где гулял сквозняк и что-то шевелилось вдоль стен, потом в какое-то подобие шахтного штрека с довольно длинной вертикальной железной лестницей.

Проведший всю свою сознательную жизнь в горной промышленности, бомж спокойно топал впереди, освещая дорогу и не переставая трепаться:

– Тут в старых переходах главная проблема – старая крепь, ставили где, это, еще до войны, а где и до революции, наверно, где-то и совсем сгнила и рассыпалась, потому если столбы видите, не опирайтесь, лучше вообще их, это, не трогать. Обрушиться может от самой малости, – скажем, поезд в отдалении протарахтит. Опять же под ноги надо смотреть, у вас вон на улицах дома проваливаются, а тут чего уж говорить – бывают такие дырищи, особенно где вода подтекает. Опять же речки подземные, ключи, родники, – бывает, в такое болото забредешь. А когда снег тает или дожди сильные, тут воды по колено. А сколько народу по глупости пропадало: за ржавую трубу схватишься, а она под током – крыс тут много, изоляцию на кабелях погрызли, вот и бывает. А еще...

– Кончай пугать, – попросил Грязнов, – лучше веселое что-нибудь расскажи. Жизнеутверждающее. Например, что будет, если, пока мы тут гуляем, тот замок кто-нибудь возьмет и обратно закроет?

– Да разве выходов мало! Это я вас самым наилегчайшим путем веду, а выйти-то можно и по-другому. Кстати, почитай, уже пришли.

И действительно, коридор, по которому они двигались, несколько расширился и вдалеке замаячили дрожащие огоньки.

– Это вот и есть наш тупичок, – с некоторой гордостью сообщил Ровенглод, хотя гордиться тут было явно нечем: в квадратном помещении метров двадцать на двадцать на каких-то отвратительных тюфяках и матрасах сидело, лежало, храпело человек десять неопределенного возраста и пола.

Пахло плесенью и мочой. Кто-то из угла натурально заржал, и смысл ржания сводился к тому, что водка уже кончилась и Ровенглод опоздал.

Говоров относительно неплохо устроился: он лежал на надувном матрасе, укутанный в спальник. Хотя температура здесь была градусов двадцать, его бил озноб, а лицо блестело от пота, он не спал – бессмысленно вращал глазами, не совсем соображая, кто перед ним и что происходит. Турецкий с Грязновым осторожно приподняли его и влили в глотку стакан предусмотрительно захваченного коньяка. Потом при свете фонаря осмотрели рану. Рана была нетяжелая – его действительно полоснули ножом по ребрам, неглубоко, и, если бы ее сразу обработать и перевязать, зажило бы через пару дней. Но от грязи порез загноился.

– Александр? – вдруг узнал Турецкого Говоров. Коньяк сделал-таки свое благородное дело: журналист почти пришел в себя, хотя его продолжало лихорадить. – Саша, я набрел на такое!

– Тебе в больницу нужно, – сказал Турецкий. – Мы сейчас поможем тебе встать и потихоньку пойдем на поверхность – глядишь, к утру и дойдем.

Говоров энергично замотал головой:

– Мне на поверхность нельзя, они меня уже вычислили. Я не самоубийца, сам в петлю не полезу.

– Кто вычислил?

– ФСБ.

– Они тебя подрезали?

– Нет, шпана. Здешние беспризорники. Но я уже в норме. Теперь все будет нормально.

– Ты мне отдашь материалы по Кривенкову? – спросил Турецкий.

– Кривенков – это туфта, его скоро и без нас кончат. На улицах появился синтетический героин. Действие у него такое же, как и у обычного, но привыкание наступает еще быстрее. Его производят в секретных лабораториях ФСБ, и эти лаборатории находятся где-то здесь, под землей.

У Турецкого глаза полезли на лоб. Он молча посмотрел на своего приятеля. Грязнов только покрутил пальцем у виска: что, мол, с него взять, с журналюги подрезанного.

Выходить на поверхность журналюга так и не согласился. В самой категорической форме. Оставив ему запас пенициллина, зеленки и одноразовых шприцев, сыщики потопали обратно. Уставший от долгой ходьбы и предвкушающий неприятное возвращение в камеру, Ровенглод шел молча, отчего обратная дорога показалась намного длиннее.

Остаток ночи Грязнов с Турецким провели в обществе бутылки коньяка и, несмотря на то что все закончилось благополучно, торжественно поклялись впредь в подобные авантюры не пускаться.

Как выяснилось наутро, бронежилет Говорову подарили сами же омоновцы года три назад, когда он в поисках горячего материала участвовал в операции по освобождению заложника. На кладбище Турецкого приглашал действительно он, собираясь передать материалы об уноновцах, а не пришел потому, что его в очередной раз кто-то выследил и кто-то об этом предупредил. Материалы его, по сути, ничего нового не содержали, их и без его наводки добыли орлы Грязнова, правда, Говоров кроме Болтунова вычислил еще троих его коллег, но сейчас это не имело значения. Грустно, но факт. Ведь чем больше народу задействовано в афере, тем лучше это вписывается в версию Кривенкова о крупномасштабной операции.

Дома Турецкого на автоответчике ожидало сообщение от Кривого. С суетой и проблемами последних часов Турецкий даже не сразу сообразил, кто это. Но в конце концов вспомнил, утром перезвонил и услышал следующее:

– Не знаю, порадую вас или нет, Александр Борисович, но пока что все остается так, как мы с вами и прикидывали на глазок. Ни в Интернете, ни в других сетях эти стихи не найдены. Что касается остальных стихов, их автор не является автором прозаического текста дневников, образцы которого вы мне представили. Я провел лингвистический анализ и...

– Вы уверены? – перебил Турецкий.

– На девяносто девять процентов, – заявил Кривой. – Не говоря уже о том, что дневник женский, а стихи, как следует из моего небольшого исследования, писал мужчина. Это пока что единственное, о чем можно говорить с определенностью. Можно, конечно, порассуждать о том, что стихи похожи на Есенина, есть некоторые интонации, но не более того. Наиболее известные есенинские единомышленники и последователи, такие, как Клюев и Рубцов, уже отпали. Но вы же понимаете, у Есенина была масса эпигонов, так что... Официальное заключение я уже направил вам в прокуратуру. Кстати, у меня снова проблемы с оружием. «Английский истребитель-бомбардировщик стратегического назначения...»

Вот зараза, в который уже раз подумал Турецкий, что ж тетрадочка такая тоненькая-то оказалась...