Бомж с простой русской фамилией Ровенглод, которого привели для разговора с Турецким, как выяснилось, пять лет назад приехал в Москву из Кузбасса искать правду. Работал он в шахте, жил в шахтном поселке, а когда его уволили по сокращению штатов, остался у разбитого корыта – ни пенсии, ни другой работы. Поехал с жалобой прямо в Кремль, а чего мелочиться! Приехал, но ни к какому начальству, конечно, не попал, деньги на вокзале сперли, ночевать негде, обратно ехать не на что, прибился к бомжам, а там и вовсе передумал домой возвращаться, – оказалось, в столице не хуже. Поскольку сейчас везде хреново.

– Я, гражданин следователь, все рассказал, – Ровенглод преданно и испуганно смотрел на Турецкого, очевидно принимая его за большого милицейского начальника, – не убивал я вашего милиционера, Христом Богом клянусь, не убивал. Хотите, могу на Библии присягнуть или на Конституции, я же верующий...

– Все, – остановил его Турецкий. – Расслабьтесь, мы вам верим, вы никого не убивали, и вообще, никто никого не убивал. Бронежилет вам дал человек по имени Олег. А как, кстати, его фамилия?

– Не знаю, – бомж снова чего-то испугался, – я же, это, не спрашивал, а он сам, это, не говорил. Мы знаете как под землей, мы без фамилий, без национальностей.

– Там у вас, наверно, прохладно? – совершенно мирно поинтересовался Турецкий. – А зимой как?

– Да жить можно, гражданин следователь, с одной стороны, конечно, это, пыль, грязь, сырость, крысы, воняет опять же, но если место хорошее выбрать, то и тепло, и сухо, водопровод, электричество, метро опять же под боком. – Бомж, видя, что допроса с пристрастием не будет, что, собственно, уже все позади и, кроме штрафа или небольшой отсидки за бродяжничество, ничего ему не светит, наконец успокоился. – А сейчас да, сейчас, это, прохладно.

Турецкий протянул бомжу пачку «Кэмела».

– А что, Говорову совсем плохо?

– Хуже некуда, – вздохнул Ровенглод и тут же спохватился: – Какому Говорову, кто это – Говоров?

– Да бросьте вы ваньку валять. Олег Говоров, который отдал вам для продажи свой бронежилет. Или вы его сперли. Мне срочно нужно с Говоровым поговорить, поэтому не тяните резину и расскажите, насколько серьезно он ранен и как я могу до него добраться.

Бомж соображал довольно долго.

– Простите, гражданин следователь, а вы из какого ведомства? – наконец робко выдавил он.

– Из Генеральной прокуратуры. Но это не имеет значения, считайте, что я Олегу друг и хочу ему помочь.

– А этот товарищ, – Ровенглод кивнул в сторону помалкивавшего в уголке Грязнова, – из милиции?

– Начальник МУРа, – отрекомендовал «товарища» Турецкий. – А вам что, Говоров позволил только с конкретными ведомствами разговаривать?

– А вы точно ему, это, друг?

– Мне на Библии поклясться или на Конституции?

– Он сказал, если вдруг из ФСБ кто-то про него что-то будет спрашивать, то одно слово, это, вылетит – и весь наш лагерь-городок придут-спалят или выход бетоном зальют, чтобы мы там заживо поумирали, как, это, жрецы фараонов в пирамидах.

– То есть он совсем больной?

– Ага.

Еще бы, трудно представить, что Говоров в нормальном, здоровом состоянии станет распространяться о том, кто его ищет, или позволит продать бронежилет.

– Как мне до него добраться? – спросил Турецкий.

– А никак, – ответил бомж, – вы один его ни за что не найдете. Проводник нужен.

– Ну вот вы нас и проводите.

– Кого это – нас? – насторожился Ровенглот. – Я милицию не поведу, они там заблукают, а мне отвечать.

– Не милицию, только меня и вот товарища, – объяснил Турецкий.

Грязнов посмотрел на него как на идиота и красноречивым жестом выразил свое острое нежелание пускаться в подобную авантюру.

– Ладно, вас проведу, только ночью. Ночью оно, это, безопаснее, там же метро, а напряжение только ночью и отключают.

– На кой черт тебе это нужно?! – возмутился Грязнов, когда Ровенглода увели. – Делать нечего? В диггеров решил поиграть?

– В сталкеров, – огрызнулся Турецкий. – Не хочешь, не ходи. Хотя только так ты можешь искупить прокол со Старухиной.