...Папа был бледный как смерть.

С дрожащими руками.

Я его таким раньше никогда не видела. Он сказал, чтобы мы с Мамой и Ожугом отправлялись искать Деда вдоль берега, а он закачает воздух в баллоны и будет еще раз нырять. Мама не хотела оставлять его, но и посылать меня одну на поиски тоже не хотела. Я ответила, что буду не одна, со мной верный толстый Ожуг. Папа не стал вмешиваться в наш спор, только махнул рукой и побежал накачивать баллоны. Мама несколько секунд поколебалась и заспешила ему на помощь.

Я приказала Ожугу искать, но он только жалобно скулил и крутился на одном месте. Пришлось самой выбирать наудачу, в какую сторону вдоль берега идти. Мы отошли от нашего лагеря не меньше чем на километр. Дед ведь мог потерять ориентацию под водой и выплыть где угодно, он сам часто рассказывал мне подобные истории. Если погрузиться слишком глубоко, меняется газовый состав крови и наступает водородное опьянение. Человек перестает понимать, где верх, где низ, не говоря уже про право-лево. Малодушный в такой ситуации может запаниковать и в итоге пойти ко дну. Но Дед у меня старый подводный волк, я не представляю себе, что с ним могло что-нибудь случиться. Наверное, он нашел что-то очень интересное и отклонился от заранее намеченного маршрута и сам отцепил страховочный трос. А теперь сидит где-нибудь на берегу и изучает свою подводную находку. Я попыталась представить себе, что бы это могло быть. Может, кто-то до меня спрятал в этих местах клад, но не закопал, а для большей надежности опустил под воду?

Дед, Папа и Мама изучали редкий, эндемичный, как они его называли, на вид планктон, я тогда не понимала значение этого слова, однажды спросила у Деда, он объяснил, что-то совсем простое, но я забыла, а переспрашивать мне было неудобно. Открыл его Дед много лет назад, когда Папа еще был школьником. Точнее, не его, а его целебные свойства. Именно с тех пор он и повадился ездить каждое лето на Байкал, и Отца приучил, когда тот подрос, а потом, естественно, и Маму, поскольку они с Папой были коллеги.

Планктон этот, как пояснил мне когда-то Дед, обитал на глубине нескольких десятков метров, где температура практически постоянна. Но не повсюду, а только в тех редких местах, где со дна бьют горячие ключи. На лето он еще перекочевывал к устьям небольших речек, поскольку они приносят с собой теплую воду, но опять-таки не всех, он был очень привередлив, и, если река несла какие-нибудь растворенные вещества или взвесь, которые нашему планктону не по нутру, он жить поблизости от нее отказывался. А Дед с Отцом искали все новые и новые его формы: в разных местах свойства его тоже оказывались разными. Поэтому мы и кочевали каждый год с места на место с перспективой обследовать когда-нибудь все побережье. И именно поэтому Дед с Отцом, погружаясь, рыскали по дну в самых опасных, закоряженных местах, сплошь и рядом уплывая от лодки-базы на значительное расстояние.

Попутно они изучали еще какую-то прибрежную флору, по-моему, преимущественно с одной целью: загрузить Маму на полную катушку. Нырять она не могла, – здоровье не позволяло, а сидеть на берегу и ждать сложа руки, пока мужчины вернутся с уловом, было для нее унизительно.

И Папа и Дед, несмотря на полную противоположность характеров, были людьми чрезвычайно увлекающимися, когда речь заходила об их бесценном планктоне, и под водой наверняка работали на грани фола. Они частенько подтрунивали друг над другом, что у них скоро отрастут жабры и тогда они смогут торчать под водой до полного посинения (очевидно, от холода). Еще у них считалось особым форсом всплыть «на последней затяжке», даже на предпоследней, и, достигнув поверхности, с выпученными глазами сделать жадный вдох, изображая, что воздуха в баллонах уже не осталось и последние пять минут они обходились без него. Все это делалось, конечно, только в том случае, если я или Мама оказывались в лодке и могли наблюдать за ритуалом всплытия. Я всегда хохотала, а Мама страшно волновалась, возможно, это вторая причина, по которой Дед и Отец всячески привлекали ее к наземным изысканиям: чтобы у нее не оставалось времени на ненужные переживания.

Так или иначе, но до сих пор тысячи погружений, совершенные Дедом и Отцом, завершались успешно, и все давно привыкли к мысли, что это не опасней, чем переходить московские улицы в час пик. Поэтому, глядя на перепуганного Отца, я сама не ощутила тревоги, на то он и родитель, чтобы нервничать по любому поводу.

Мы с Ожугом прошли уже больше двух километров, и тут я впервые заволновалась. Дед не мог заплыть так далеко. Под водой человек перемещается намного медленнее, чем по суше, даже по пересеченной местности. Да и лет ему не двадцать... Мы почти бегом вернулись в лагерь. Может, Дед давно там, думала я, перепрыгивая валуны и коряги, и я зря переживаю?

Но его не было.

Отец только что вынырнул. Зубы его стучали то ли от холода, то ли от перевозбуждения. И он был еще бледнее, чем раньше.

– Вы ходили по берегу в другую сторону? – спросила я.

– Да, – сказала Мама.

– Ты хорошо все проверила? – бросился ко мне Папа.

И тут я окончательно осознала, что с Дедом действительно случилось что-то серьезное, – возможно, он погиб.

– Вот он хорошо проверил, – сказала я, всхлипывая и указывая на Ожуга.

– Нужно еще раз всем вместе поискать подальше, в обе стороны. Его могло снести течением.

Я снова почувствовала надежду.

Течение! Как же я сама об этом не подумала?

Мы искали Деда до самого заката, излазили берег вдоль и поперек, потом углубились в тайгу и опять прошли туда и обратно по многу километров. Папа не уставал повторять, что Деду могло стать плохо, он, наверное, лежит где-то совсем рядом без сознания, не в силах позвать на помощь. Отец постоянно приказывал Ожугу искать, хотя тот и так старался изо всех сил и совершенно не реагировал на всякую живность. А еще утром он, как всегда в первые несколько дней по приезде, гонялся за белками как ненормальный и лаял на них с земли, а они сверху не обращали на него никакого внимания.

Мама Отцу не возражала, пока не село солнце и не стало совсем темно. Тогда она потребовала прекратить поиски (Папа хотел продолжать искать с фонарем). Мы вернулись в лагерь и передали по рации, что у нас произошло ЧП и требуются спасатели. Я отправилась спать. Чтобы мне не было так страшно одной, я взяла в палатку Ожуга. Но заснуть я не могла, меня все время преследовала картина: Дед под водой заблудился, я рядом и пытаюсь ему помочь, но он меня не понимает, а сил вытащить его наружу у меня не хватает, в результате у меня заканчивается воздух, я задыхаюсь, всплываю, а он остается там, на глубине.

Папа тоже не спал.

Начался дождь, но Папа бродил по берегу, сидел около палатки, я слышала, как Мама несколько раз выходила и уговаривал его лечь, он отвечал: «Да-да, сейчас» – и продолжал сидеть под открытым небом.

Потом я услышала их разговор. Я пребывала в полубредовом состоянии и не запомнила всех его подробностей, но одно помню совершенно отчетливо: Папа уверял, что Дед не мог просто так пойти ко дну, и оборвать страховочный трос невероятно сложно. Что-то тут нечисто. Не зря приезжал СДД. Мама пыталась разубедить его, но он твердо стоял на своем. Вообще Папа никогда в жизни не высказывал скоропалительных суждений, не считая сегодняшнего дня. Я не поняла, кто из них прав, и наконец забылась ненадолго.

С рассветом прибыли спасатели на вертолете, их начальник хорошо знал Деда, и все началось сначала. Мы самостоятельно продолжили поиски на берегу, а они принялись нырять и осматривать окрестности с воздуха. Так продолжалось несколько часов...

Нашел Деда Ожуг.

Его тело прибило к берегу возле большого камня неподалеку от лагеря. Кислородный шланг был порван. Отец снял с Деда маску, я отвернулась: не могла смотреть на его мертвое лицо. Потому что оно было как живое. Мама сказала, что она сама посторожит, и отослала нас с Папой за спасателями.

Спасатели перенесли Деда в наш лагерь. Я забилась в отныне всецело мою палатку и не казала носа на улицу. Мне не хотелось видеть никого, кроме Папы и Мамы. Но им было, разумеется, не до меня, и я не стала мешать.

Командир спасателей сказал, что Байкал – дело темное и случается здесь всякое. Подводные ключи, теплые и холодные глубоководные течения. Бывает, что коряги, пролежавшие на дне много лет и потихоньку гнившие все это время, неожиданно наполняются газами и выскакивают на поверхность как торпеды. Возможно, на одну из них натолкнулся Дед, или она на него налетела, только теперь мы этого уже никогда не узнаем. Потом они с Отцом долго осматривали подводное снаряжение Деда и, отойдя подальше, о чем-то долго совещались.

Тело Деда они забрали с собой на вертолете. Мы еще сутки собирались. Отец с матерью молча упаковывали снаряжение, я им помогала и тоже не проронила в тот день ни слова.

В Иркутске мы, как обычно, сдали наше снаряжение Старому Другу Деда (не тому хромому, а Другому). Но не все: охотничье ружье Деда и несколько приборов, которыми мы никогда не пользовались, очевидно, по причине их устарелости, Отец упаковал в металлический контейнер с надписью «образцы породы» и отправил в Москву поездом.

Другой Старый Друг Деда, когда ему обо всем рассказали, молча заплакал.

Они с Отцом выпили по стакану водки, настоянной, как он уверял, чуть ли не на нашем планктоне. ДСДД сказал, что Дед открыл панацею, которая спасет человечество, и сам из-за нее погиб. До того я ним с никогда не разговаривала, он казался мне донельзя странным, угрюмым и древним, такой себе Вдохновенный Кудесник из «Песни о Вещем Олеге», хотя на самом деле они с Дедом ровесники. Он жил в своем доме с большим участком, когда мы приезжали, я бродила по саду или садилась на кухне и щелкала кедровые орехи, которыми он меня щедро угощал.

ДСДД сказал Отцу, что сам он жив только благодаря открытию Деда. Ему уже лет десять как пора было лежать в могиле, но Дед, узнав о его недуге, отдал ему весь экстракт, извлеченный за два года исследований, и он встал на ноги буквально за какие-то две недели. Отец болезненно морщился, пока ДСДД рассказывал историю своего чудесного исцеления. Я подумала, что Отцу она должна быть и без того прекрасно известна: десять лет назад он был уже зрелым ученым, без пяти минут кандидатом наук, и наверняка был в курсе всех Дедовых исследований и естествоиспытательских начинаний. Про целебные свойства планктона часто говорили и у нас дома, но разговор всегда велся на высоконаучном уровне, и непосвященные, то есть мы с Бабушкой, ничего в нем не понимали. Из-за этого слова ДСДД меня покоробили, и я сочла их неуместными предрассудками, которые ему стоило бы держать при себе...

Деда похоронили в Москве. Отец с Матерью вскоре вернулись на работу. Я промаялась все лето от одиночества и скуки, все мои друзья и подруги разъехались кто куда. От нечего делать я прочла двухтомник Менделеева «Основы химии», залпом, как «Трех мушкетеров» или «Остров сокровищ». Трудно сказать, каким образом смерть Деда подтолкнула меня к этому шагу, но связь здесь определенно имеется.

Возможно, дело в предисловии. Я наткнулась на фразу, которую когда-то процитировал мне Дед: «...Сопоставляя прошлое науки с ее настоящим и предстоящим, частности ее ограниченных опытов с ее стремлением к неограниченной, вечной и бесконечной истине и предостерегая отдаваться безотчетно самому привлекательному, но бездоказательному представлению, я старался развить в читателе дух пытливости, не довольствующийся простым описанием или созерцанием, а возбуждающий и приучающий к упорному труду и стремящийся везде, где можно, мысли проверять опытами. Таким путем можно избегнуть трех одинаково губительных крайностей: утопий мечтательности, желающей постичь все одним порывом мысли, ревнивой косности, самодовольствующейся обладаемым, и кичливого скептицизма, ни на чем не решающегося остановиться».

...Однажды вечером в середине августа к нам домой пришли два Человека В Штатском. Они были из «конторы», по выражению Бабушки. Они были очень вежливы, охотно согласились выпить с нами китайского чая с настойкой женьшеня, привезенной из Иркутска, и поинтересовались, нет ли у нас охотничьего ружья.

– Да есть, конечно, – ответил им Папа.

– Мы должны на него посмотреть, – сказал один из Людей В Штатском.

Папа показал им старую двустволку Деда, с незапамятных времен хранившуюся в сейфе в его комнате. При мне ее вынимали из сейфа всего один раз: как-то давно Дед ездил по призыву общества охотников отстреливать волков и рассказывал потом, что они просидели в засаде больше суток, и все без толку: волки пошли ученые и на выходных отсиживались в укромных местах, а в будние дни, когда охотники разъезжались по домам, они выходили на охоту.

– Когда последний раз этим ружьем пользовались? – спросил Отца Человек В Штатском.

Отец рассказал ему историю про волков.

– Мы должны забрать его на экспертизу.

– Да-да, конечно, – согласился Отец.

– А другого оружия в доме нет?

– Нет, только это. Вы можете это проверить в обществе охотников.

– Мы уже проверили, спрашиваем на всякий случай, – сказал ЧВШ.

– А почему вы вообще интересуетесь охотничьим оружием?

– Убит один человек, из охотничьего ружья. Мы проверяем всех его знакомых.

– Один Человек? – переспросил Отец. – СДД? (Он назвал его по имени-отчеству.)

– Да. Вы хорошо его знали?

– Нет, – ответил Папа. – Он был знаком с моим покойным отцом.

– Это не наша забота, но я вам советую поскорее перерегистрировать оружие, – сказал на прощание ЧВШ.

Визит ЧВШ обсуждался в нашей семье целую неделю. Бабушка почему-то была недовольна.

– Не удивлюсь, если крыса в подвале сдохнет и вместо дворника этим будет заниматься человек из «конторы». Нет ли здесь умысла на крупномасштабный теракт...»