2
Собрались вечером в тихой квартирке студента-филолога Матвея Кожухова. Родители Матвея уехали на выходные к бабушке, в Питер. Младшую сестренку Матвея они прихватили с собой, а сам Мотя (так его иронично называли друзья) остался дома, сославшись на подготовку к контрольной.
Вечер был по-летнему теплый. Окно было широко распахнуто, и где-то за окном стрекотал сверчок.
Матвей, раскрасневшийся, возбужденный (стакан портвейна не прошел для него даром), ударил ладонью по столу и горячо воскликнул:
— Что со страной делают, а! Мандельштама приходится читать из-под полы, как будто он был преступником! Куда это годится?
— Тише, Мотя, тише, — урезонил своего младшего товарища Лева Шаховской. Он сидел за столом и поглядывал на приятелей исподлобья небольшими черными глазами. Он тоже пил портвейн, но взгляд его был абсолютно трезвым. — Не в стихах дело, — так же негромко продолжил Лева. — Хотя, конечно, человек в демократической стране волен читать то, что ему хочется.
— Об этом я и говорю! — с прежней горячностью воскликнул Кожухов. — Надо все менять! Все!
В углу комнаты раздалось тихое, недовольное покашливание. Матвей, Лева, Алексей и еще трое ребят, как по команде, повернули головы в сторону этого покашливания.
— Что? — быстро спросил Матвей упитанного парня, сидящего в кресле-качалке. — Ты не согласен, Тони?
Антон Кусков (для друзей — просто Тони) улыбнулся плоскими губами. Улыбка у него была нагловатой и насмешливой, словно он давно уже разгадал все тайны мироздания, но сообщать о них другим людям не считал нужным.
— Я не разделяю твоей точки зрения в том, что касается конкретных вещей, но я согласен с нею в целом, — изрек Тони. — Советскому Союзу здорово досталось. Ленин перестал быть вождем, он превратился в картинку на червонце. Ленинский принцип движения оброс болотной тиной.
— Красиво говоришь, Тони! — заметил на это Лобанов. — Тебе бы на митингах выступать.
— А он и выступает, — со всегдашней своей горячностью пояснил Матвей. — Тони — комсорг нашего факультета.
— Для комсорга твои мысли слишком радикальны, — тихо проговорил Лева Шаховской. И добавил после паузы: — Смотри, как бы тебя не заложили. В органах полно стукачей.
Плоские губы Тони раздвинулись в улыбке.
— Стукачи есть в любом обществе, даже в тайном, — сказал он.
— Ты думаешь, фарцовщики для нас лучше стукачей? — спросил его Лева Шаховской.
— Я считаю, что все это пустая затея. Нас вычислят через две, максимум, через три недели. По этапу мы, конечно, не пойдем, времена не те, но по жопе от деканата получим. И это в лучшем случае.
— Ребята! — горячо вмешался в разговор нетрезвый Матвей Кожухов. — Не надо ссориться! Мы все разные, но у всех нас одна цель — помочь стране и помочь друг другу!
— Я знаю множество людей, для которых это две разные цели, — заметил Антон Кусков. — Причем абсолютно не соприкасающиеся друг с другом.
— Поэтому я и пригласил сюда только избранных, — сурово сказал Лобанов.
И тут заговорил невысокий худощавый паренек, сидевший на подоконнике с дымящейся сигареткой в тонких, длинных пальцах. Звали его Гоша Полянин.
— А вам не кажется, друзья, что в ваших словах слишком много пафоса? — спросил Гоша. — Ленин перестал быть вождем! Мандельштама не издают! Думаете, на Западе все так уж хорошо?
— Прикрой окно, — быстро приказал ему Лобанов. — Если кто-нибудь услышит, о чем мы здесь говорим, нам не поздоровится.
Гоша махнул рукой:
— Да ладно тебе нагнетать. Мы ведь не строй менять собираемся.
Лобанов встал со стула, подошел к окну и столкнул тощего Полянина с подоконника. Затем плотно прикрыл створки, повернулся к Гоше Полянину и мрачно на него посмотрел.
— Еще раз так сделаешь — хлебало начищу, понял? — спокойно сказал он.
Тонкие губы Полянина побелели, но он тут же взял себя в руки, состроил насмешливую мину и иронично поинтересовался:
— На каком основании?
— На том основании, что вы избрали меня главой братства, — твердо произнес Лобанов.
— Ах, какие громкие слова! — засмеялся Полянин. Неожиданно он осекся, опасливо покосился на крепко сжатые кулаки Лобанова и заговорил примирительно: — Ладно, ладно. Не будем горячиться, Алексей. Я просто выражал свою точку зрения — только и всего. Честно говоря, все, что мы делаем, напоминает мне какой-то детский сад. Кубики-игрушки.
Стул напряженно скрипнул под Левой Шаховским.
— Знаешь, в чем твоя главная проблема, Гоша? — спросил Лева, глядя на Полянина своими черными и абсолютно непроницаемыми глазами.
— Ну и в чем же?
— В том, что ты не умеешь смотреть в перспективу. Это мы сейчас играем в кубики, потому что в руках у нас, кроме этих кубиков, ничего нет. Но придет время, и у нас появятся игрушки посерьезнее.
— Лева прав, ребята! — горячо поддержал его Матвей Кожухов. — Но как мы сохраним верность друг другу, если среди нас с первого же дня начинаются дрязги? — Поскольку никто не ответил, Матвей продолжил: — У меня предложение! Давайте… — Щеки его покраснели еще больше. — Давайте дадим друг другу клятву!
Гоша Полянин вмял окурок в пепельницу.
— Еще скажи — на Воробьевых горах, как Герцен с Огаревым, — насмешливо сказал он.
Но лица остальных ребят остались серьезными.
— А почему бы и нет? — спокойно возразил Лобанов. — Что плохого в клятве? Даже врачи дают клятву Гиппократа. А солдаты присягают своей Родине. Чем мы хуже? Или у нас цель не такая благая?
— Черт, да я же не про это, — поморщился Полянин. — Я просто не люблю сантиментов. С каждым годом люди становятся все сентиментальнее и сентиментальнее. Попомните мое слово — лет через тридцать на Воробьевых горах даже урки будут клясться друг другу в вечной дружбе.
— Ну, это ты загнул, — улыбнулся Матвей Кожухов. — Тони, а ты чего молчишь? Скажи ему.
— А что сказать, — пожал толстыми плечами Тони. — Тут ведь, по-моему, и так все ясно. В плане грядущих перспектив наше братство сулит большие выгоды. Допустим, стану я партийным боссом, а Лева захочет по научным делам отчалить за границу. Я обеспечу ему беспрепятственный выезд, а он мне из загранкомандировки привезет модные джинсы с блямбой. Чем не взаимная выгода? Но это все на уровне шуток, а если говорить серьезно… — Он вновь пожал плечами. — Я не против клятвы. Это сообщает действию некоторую торжественность.
— Давайте скорее ее придумаем! — воскликнул Матвей.
— И правда — давайте! — передразнивая восторженный тон Матвея, воскликнул Полянин. — Сколько можно тянуть! Мне не терпится ее произнести!
Остальные, однако, и на этот раз остались серьезными.
— Не слушай его, — сказал нахохлившемуся Матвею Лева Шаховской. — Лучше принеси лист бумаги и ручку.
Матвей, бросив на Полянина испепеляющий взгляд, подошел к стеллажу, взял с полки тоненькую ученическую тетрадку, авторучку и положил все это перед Шаховским.
— Вот, — сказал он. — Можно начинать придумывать.
Новоиспеченные члены общества «Университетский проспект» сгрудились вокруг стола.
Вскоре клятва была готова.
КЛЯТВА ЧЛЕНА ТАЙНОГО ОБЩЕСТВА «УНИВЕРСИТЕТСКИЙ ПРОСПЕКТ»
Я, член братства «Университетский проспект», торжественно клянусь: какой бы свиньей я ни стал по жизни, я буду свято чтить идеалы товарищества внутри братства. Я никогда не откажу товарищу по братству в помощи, всегда протяну ему руку. Я клянусь никогда не замышлять ничего дурного против товарища по братству, если он сам не изменил своей клятве.
Клянусь согласовывать свои действия с товарищами по братству и не делать ничего такого, что могло бы принести им физический или моральный ущерб.
Клянусь, что моя деятельность, так же, как и деятельность всех товарищей по братству, будет направлена на процветание Родины. Клянусь никогда не действовать ей во вред.
Нарушивший клятву автоматически выбывает из рядов братства, и его бывшие товарищи обязаны сделать все, чтобы ему на этом свете жилось несладко. Ибо предательство — величайший из грехов!
— Аминь! — насмешливо сказал Гоша Полянин, когда клятва была зачитана Лобановым вслух.
Одухотворенные и пораженные торжественностью минуты, парни посмотрели на Гошу с осуждением, что, впрочем, нисколько его не смутило.
Произносили клятву по очереди. Гоша Полянин был против, но в конце концов вынужден был подчиниться большинству. После произнесения клятвы Матвей предложил всем присутствующим надрезать пальцы и смешать кровь, но его не поддержали.
До метро решили идти пешком. На улице сильно посвежело и похолодало. Лобанов поднял воротник пиджака. Лева намотал на шею старый шарф, который ему выдал Мотя Кожухов.
— Ну что, начали вроде неплохо, а? — сказал Алексей и посмотрел на приятеля сверху вниз.
— То ли еще будет, — весело отозвался Лева. — Помяни мое слово — скоро народ потянется к нам косяком. Ты предупредил ребят, чтобы не трепались где попало?
— Да. Ты ведь слышал.
— Наши двери открыты, но только для избранных, — сурово сказал Лева. — Надо придумать пароль. Вокруг так много стукачей, что поневоле станешь Рихардом Зорге. — Он покосился на Лобанова и с беспокойством спросил: — Как думаешь, Полянин не сдаст?
— Гошка-то? — Алексей покачал головой. — Нет. Это у него просто привычка такая — идти поперек общему мнению. Если бы кто-то стал при нем хаять наше братство, он бы кинулся с пеной у рта доказывать его полезность. Нет, Лева, Полянин надежный парень. Он может брякнуть какую-нибудь глупость из пижонских соображений, но стукачом он не был никогда.
— Всегда бывает первый раз, — заметил Лева. — Мы и себя-то не знаем. Не говоря уже о других.
Лобанов вставил в губы сигарету и усмехнулся.
— Волков бояться — в лес не ходить, — коротко ответил он. — Меня больше тревожит Матвей Кожухов. От таких вот восторженных юнцов в конце концов и происходят все беды. Сегодня он восторгается по одному поводу, завтра — совершенно по противоположному.
— Да нет, в Мотьке я уверен, — возразил Шаховской. — Вспомни сам: обычно он ведет себя гораздо спокойнее, а сегодня просто немного перебрал с портвейном.
— Посмотрим… — отозвался Алексей, зябко поводя плечами. — Подожди-ка секунду.
Лобанов остановился, и дрожащий язычок зажигалки осветил его худощавое, красивое, насмешливое лицо.
