Глава 6

За долгую свою жизнь Петр Семенович Майстренко грешил немало, как и всякий нормальный человек. Тем более облеченный солидной властью. Его можно было упрекнуть в злоупотреблениях служебным положением, в уходе от уплаты налогов, в служебных романах и супружеской неверности, в самодурстве, в излишней жесткости с конкурентами. Но в чем никто и никогда его не мог упрекнуть, так это в неумении или нежелании работать.

Сибирский паренек сразу же после службы в армии прибыл по комсомольской путевке на строительство Красноярского алюминиевого комбината. Став бригадиром, он поступил заочно в Томский архитектурный институт и в дальнейшем сочетал учебу с практикой строительного дела. У парня проявились не только профессиональные, но и незаурядные организаторские способности. Он довольно быстро продвигался по служебной лестнице и к окончанию института был уже начальником строительного управления, а в 1972 году – сразу с получением диплома – был замечен зорким партийным оком и назначен заместителем заведующего отделом строительства Красноярского крайкома КПСС.

Но душа его рвалась на стройки. Ему было скучно отдавать архитекторам и директорам указания из кабинета, как нужно в строительстве следовать генеральной линии партии. Ему хотелось самому, используя накопившийся опыт управления инженерной работой, встать у руля большого ли, малого ли строительства. И судьба ему улыбнулась. Да и врожденное умение ладить с начальством помогло. Его карьерой занялись значительные люди в Москве. Вскоре Петру Семеновичу была предложена должность начальника строительного управления «Зеленоградстроя». А вскоре он уже работал в управлении трестом «Моспромстрой».

В 1980 году наша страна с помпой готовилась принять Олимпиаду. Планировалось строительство целого комплекса спортивных сооружений, гостиниц и жилых домов. Тресту Майстренко была поручена ответственная работа: строительство уникального плавательного бассейна на проспекте Мира. Объект был принят с высокой оценкой, а поскольку курировал стройку лично первый секретарь горкома КПСС, член политбюро ЦК Гришин, строитель бассейна снова был выдвинут на партийную работу. На сей раз в строительный отдел ЦК КПСС.

Всего лишь год Петр Семенович проходил своеобразную стажировку в Центральном Комитете «руководящей и направляющей силы». Сам же при этом прикладывал все усилия, чтобы вновь перевестись на должности, непосредственно связанные с живым делом. И уже в 1982 году его назначают заместителем, а вскоре первым заместителем министра строительства СССР.

Широко распространено мнение, что, мол, работа заместителя самая простая на свете. Все имеешь и ни за что не отвечаешь. Такие сплетни распускают, скорее всего, сами заместители, чтобы несведущие им завидовали, а не насмехались над ними: пашешь как проклятый, собираешь все шишки, а лавры достаются первому лицу. Самые трудные направления работы министерства легли на плечи Майстренко: непосредственное руководство строительными комплексами Ленинграда и области, других регионов, возведение объектов ведущих отраслей народного хозяйства и «оборонки». А когда случались беды в Чернобыле, в Армении, в Арзамасе, Петр Семенович становился первым организатором и руководителем спасательных и восстановительных работ.

Любому строителю известно, что возведение жилья, объектов социальной сферы для настоящего инженера – «накатанная дорога». Другое дело построить промышленный объект – машиностроительный завод, заводы большой химии, металлургии или оборонки, где участвуют десятки субподрядных организаций, монтируется сложнейшая техника. Все нужно суметь объединить в единый кулак, соблюсти технологию строительства и монтажа, а главное, правильно нацелить людей и проявить о них заботу и в благоустройстве, и в заработке. И у Петра Семеновича это вполне получалось.

Бывший Минстрой СССР охватывал кроме 20 областей, автономных республик и краев России министерства строительства союзных республик. В развитии их строительных комплексов, особенно в создании и расширении стройиндустрии, Майстренко принимал самое активное участие. Вот и до сих пор его не забывают...

Директор концерна «Диалог» положил трубку и улыбнулся. Надо же, как этот неожиданный звонок всколыхнул мгновенные воспоминания. Улыбнулся и пояснил собеседнику:

– Извини, Вадим, что отвлекся. Но звонок был важный. Министр строительства Латвии побеспокоил. Ты его тоже должен знать. Янис. Года на три раньше тебя учился. На кафедре оставался и даже, кажется, на стажировку вас, желторотых, возил. Просит вот по старой памяти оказать услугу и прислать консультанта. Все решают вопрос с Южным мостом в Риге.

– Так, я слышал, решили уже?

– Решили. Но я им Штюкина отправлю все же. И они своему решению не порадуются, потому что Борька им всю правду-матку сказанет, не задумываясь. Ты Ригу-то помнишь?

– Конечно. Полгода той стажировки забудешь едва ли, – Вадим сладко улыбнулся.

– Ну вот. Представляешь? Они мне заслали транспортную схему проблемного участка Риги. Уверяют, что мост будет чудом техники и покончит с пробками в центре. Черта с два. Я же недавно там ездил, буквально месяц назад. Летал к этим прибалтам нерусским по делам фирмы. Зачем им там мост? Абсолютно бредовая идея. Там же Островной совсем рядом. Шестиполосный. Никаких пробок. Я в Баускас через него безостановочно пролетел. И по Краста, пока в пробку на перекрестке с Московской не уперся. А они теперь к этому проблемному перекрестку еще и новый мост задумали вывести. Еще больше машин нагнать. Эх, инженеры! Развязку построили современную, нормальную – и всего делов. И вдесятеро дешевле. Впрочем, если бы они нам мост строить поручили – ну тогда бы мы в два счета согласились...

Собеседник расхохотался.

– И все-таки, Петр Семенович, чем у вас с президентом дело-то кончилось?

– Ну чем? Увольнением, как обычно. Впрочем, я сам в отставку подал с поста министра строительства России, когда Ельцин на пенсию вышел. Я хорошо помню тот день. Меня Таня вызвонила.

– Таня?

– Дочь его. Она лет на двенадцать меня моложе. «Петя, – говорит, – дуй мигом к нам, отец ждет. За час доедешь?» – «Что ты, – говорю, – пробки в центре такие, что я часа три буду через них пробираться». – «А мигалка?» – спрашивает. «Так ведь твой же отец и поотменял. В Кремле и то десятка не наберется». – «Ладно, – отвечает, – выезжай. Я навстречу Диму вышлю». Выехал. С Димой-шофером созвонился. Он ждал меня на повороте с Кутузовского проспекта на Рублевское шоссе. У Димы «Мерседес-280», с мигалкой, сиреной, есть даже специальная рация для переговоров с патрульными по всей длине трассы от Горок-9 до Кремля. Веселенькое это устройство, что и говорить. Позволяет ехать даже не вдоль, а поперек улицы: отдал команду постовому, и тот тут же перекрыл необходимый участок дороги. Можно двигаться хоть на двух колесах, все равно ничего не будет. Во времена Брежнева подобным приемом пользовались члены ЦК, постовые вытягивались во фронт, все взирали на машину, ради которой и был остановлен весь транспортный поток, но это еще семечки. Для самого Леонида Ильича трассу столбили за два часа, генеральный секретарь любил порулить в одиночестве. Впрочем, в бытность своего президентства, когда Ельцин куда-нибудь опаздывал, и он спокойно говорил водителю: «Ну-ка, ножку-то распрями». Кутузовский проспект вымирал, а президентский кортеж летел по встречной полосе, чтобы успеть к назначенной встрече, первый президент России, в отличие от второго, опаздывать не любил. Ворвались мы с Димой в распахнутые ворота Горок-9 и подкатили даже не на стоянку, а, вопреки установленному правилу, к главному подъезду усадьбы. Там меня уже ждали глава администрации президента и начальник протокола. Нервничали. Ага, говорят, слава богу, успел. Сейчас телевизионные съемки будут, шеф с сегодняшнего дня на пенсию выходит. Ему привезли пенсионное удостоверение и трудовую книжку. Он хотел, чтобы и ты при этом моменте присутствовал. Ну понятно: моральной поддержки искал. От него к тому времени многие уже отвернулись, а у нас достаточно теплые отношения были. Я ведь его замом остался, когда он министром в Госстрой пришел. А потом уже он меня министром строительства назначал, когда президентом стал...

– Уходить-то зачем было?

– Для той же поддержки, что ли. Я ведь ничего и не терял фактически, кроме лишней ответственности и туманных перспектив. Просто знаю, что все всегда надо делать вовремя. Новая власть обычно ведет за собой наверх новых людей. Зачем мне было ждать, пока уволят? Тем более поступило предложение от объединения московских территориальных строительных организаций. Они тогда как раз в акционерное общество объединялись, назвавшись «Диалогом». Ну мне и предложили стать президентом. Вот так и вышло, что я практически в один день с Ельциным и ушел. Так что мотай на ус, юноша: не держись за кресло, если оно начинает шататься. С тонущего корабля надо вовремя спрыгнуть.

– Спасибо, Петр Семенович. Я учту. Непременно учту, – отозвался Вадим Строганов.

Припарковав своего «француза» на Садовом кольце неподалеку от «Смоленской», к зданию, где размещался издательский дом «Совершенно открыто», Александр Борисович Турецкий направился пешком. Во-первых, он не был уверен, что в узеньких переулках между старым Арбатом и Новым он найдет, куда приткнуть машину. Если, конечно, туда вообще есть проезд без специального пропуска. А размахивать служебным удостоверением по любому поводу он очень не любил. Во-вторых, генерал от прокуратуры всегда предпочитал добираться в незнакомое место на своих двоих, не спеша, внимательно разглядывая и запоминая окрестности. Знакомство с новым местом всегда могло пригодиться в его специфической работе. Тем более и время позволяло – до назначенной встречи у него оставалась еще четверть часа...

– Да, Лара была очень талантливым человеком, – сказала, собственноручно подавая Турецкому кофе, хозяйка симпатичного, как оказалось, особнячка в одном из арбатских переулков, глава целого издательского концерна Анастасия Еланская-Штерн.

Александру Борисовичу нравились такие женщины. Владелица издательского дома была миловидна собой и ухоженна. Турецкий знал дам, которые ради того, чтобы «выглядеть», проводят в тренажерных залах и косметических кабинетах по нескольку часов ежедневно. Но здесь впечатление было такое, что эти миловидность и ухоженность даются медиамагнатке безо всякого труда. Она воспринимает их как данность. Коротко остриженные иссиня-черные волосы, лежавшие на голове небрежно, но гармонично, дорогой мохнатый пуловер, который хозяйка не замечала, будто это был домашний халат, небольшие серьги с чистыми голубыми камнями и восточные глаза. Глаза умные и печальные, словно она знала что-то такое...

– А давно вы с ней работаете... работали? – поправился Турецкий, даже смутившись немного под пристальным взглядом собеседницы.

– Работали лет семь, еще муж мой был жив, когда я ее пригласила. А знаю... знала ее много дольше. Мы ведь когда-то в одной старой газете начинали: она в хроникерах, а я в архивариусах. Потом она за Радика вышла. Грибков фамилия. Не слышали? Сильный поэт, кстати, поверьте моему художественному вкусу. Сильный, но непризнанный и неустроенный. Не сложилось у них. Он сам по себе, она сама, – журналистка минуту помолчала, собираясь с мыслями. – Ну вот. Она трудилась в разных изданиях, росла постепенно. А однажды я попросила ее написать материал для ежемесячника о махинациях в газетном руководстве, о заказной журналистике, что, мол, и почем. Она написала интересно, честно, основательно и остро. И лишилась тогдашней работы. Пришлось мне ей работу предложить, раз уж я ее работы и лишила...

Анастасия улыбнулась, но глаза остались печальными и внимательными.

– И что? Не разочаровались?

– Ни разу, – категорично заявила хозяйка.

– Анастасия Юрьевна, а как строятся взаимоотношения у вас в коллективе?

– В каком? – снова улыбнулась хозяйка концерна. – У меня их много. И в каждом взаимоотношения свои. Вас, вероятно, интересует, кто и про что пишет в ежемесячнике?

– Примерно. Если точнее, то кто именно решает, о чем будет писать журналист.

– Сам журналист и решает, – на этот раз в чуть раскосых больших глазах сверкнули веселые искры, поскольку от Анастасии не укрылось удивление Турецкого. – Вы поймите, Александр Борисович, у нас не армия. У каждого нашего издания есть редакционная коллегия, которая и выносит вердикт, достоин ли публикации принесенный материал. Ну, новичкам или стажерам можем подсказать направление, в котором интересно было бы копать. А так – сами.

– Доверяете?

– Доверяю. Видите ли, так вышло, что я в школу пошла не у нас в стране, а в Нью-Йорке. Хотя и не в какую-нибудь платную и престижную, правда, в обычную. Тем не менее именно там я начала осознавать собственное «я». Поскольку отношение к развитию личности там было делом главным. На самом деле даже более главным, чем непосредственно обучение. И теперь уже меня ни за что не переделаешь: я к каждому отношусь как к личности, способной отвечать за свои слова и дела.

– Лариса Станиславовна была личностью?

– У нас других не бывает. Так заведено еще основателем ежемесячника писателем Семеном Юлиановым. Да и муж мой, пока главредом был, других сотрудников не держал. А Заславская была уже членом редколлегии. Это о многом говорит, поверьте.

– Верю. И все-таки не понимаю. Как-то же должен планироваться выпускаемый номер?

– Конечно. Номер планируется авторами и редколлегией. Каждый, кто предполагает за текущий месяц закончить материал, говорит: будет готова такая-то тема к такому-то числу на столько-то знаков. За неделю до заседания редколлегии сдают статьи, члены редколлегии читают, обсуждают и определяют, что конкретно пойдет в номер.

– А если вдруг материал не подходит? Или не предоставлен, как в случае с Заславской?

– Эх, прокурор, прокурор, неужели сами не догадаетесь? – притворно вздохнула визави. – У нас, как и в любой редакции, есть свой «портфель». Несколько готовых статей, чаще аналитических, обзорных, не привязанных к определенной дате, которые можно включить в горячем режиме. Если что-то из нового плохо – идет в мусорную корзину, если просто не вмещается по формату – ждет своего часа. Все это знают и не обижаются, если материал в номер сразу не проходит. Но Заславская тем и отличалась от большинства, что всегда находила материалы настолько злободневные, что все шло в набор прямо из-под пера.

Знал всю эту газетную механику Александр Борисович, сам в газете работал, а вопросы задавал, чтобы выглядеть новичком. Вдруг расскажет что-нибудь важное...

– И никто заранее не знал, что она принесет?

– Нет, если она сама не предупреждала. Но Лара обычно предпочитала молчать. И не без оснований, поверьте. Ведь выдать кому-нибудь тему своего будущего материала нередко означает загодя обречь расследование на провал. А порой и подвергнуть опасности свою... – Анастасия осеклась, сообразив, что трагедия на горнолыжном курорте могла быть не случайной.

– И даже вы не знаете, что писала в Красной Поляне ваша приятельница?

– Нет. Единственно, о чем можно догадываться, что тема каким-то боком связана со спортом. – Женщина легонько покачивала головой, переваривая осенившую ее страшную догадку.

– Из чего следует такой вывод? – Турецкий оживился.

– Из ее же слов. Перед отъездом она сказала что-то типа: поеду, мол, займусь спортом. О нем же и напишу. Предупредила, что статья будет сенсационной, достаточно объемной и все громкие разоблачения будут подтверждены подлинными документами. Ничего больше. Эх, неужели все же?..

– Жаль, – Турецкий сделал последний глоток ароматного кофе и прервал разговор, не желая обсуждать с журналисткой скользкие вопросы следствия. – Жаль, что информации так немного. И все-таки это лучше, чем совсем ничего.

– Знаете, мне тоже жаль, – отчего-то рассердилась Анастасия. – Но вовсе не того, что не удалось помочь такому важному сыщику. И даже не того, что наш таблоид, выходящий тиражом почти в два с половиной миллиона экземпляров, недополучит каких-то процентов прибыли. И что читатели нашей независимой общественно-политической газеты где-нибудь в далекой Австралии будут лишены новой статьи Заславской. Вы не поверите, но мне ее просто так жаль. Да. Просто так. Жаль. Как женщину. Как человека.

В это же время Рюрик Елагин по указанию шефа доставал до самых печенок Адлерскую районную прокуратуру – разбирался в уголовном деле, возбужденном по факту трагической гибели известной журналистки Заславской.

Картинка складывалась любопытная. И отнюдь не такая благостная, как следовало поначалу из выводов местной прокуратуры.

Суть происшествия заключалась в следующем.

Гражданка Заславская Лариса Станиславовна, москвичка, уроженка деревни Дунайка, Щигровского района, Курской области, сорока двух лет, прибыла в Красную Поляну в начале марта нынешнего года. Приехала отдохнуть, покататься на горных лыжах, а также, по показаниям свидетелей, закончить статью для ежемесячника «Совершенно открыто», в котором она работала журналистом и членом редакционной коллегии.

О том, что работу она не прерывала и на отдыхе, сообщал персонал гостиницы. Лариса сама в ответ на вопросы горничной, неоднократно застававшей ее в номере за портативным компьютером и с кипой бумаг, отвечала, мол, потерпите, прочтете в следующем номере.

В праздничный день Восьмого марта, в десять утра с минутами, Лариса Заславская трагически погибла. Во время спуска с горы подвело крепление правой лыжи и на огромной скорости лопнуло, лыжница упала, откатилась далеко в сторону от трассы и ударилась головой в дерево, получив смертельное ранение в голову. Перелом основания черепа плюс открытая черепно-мозговая травма.

Местная медсестра не могла помочь пострадавшей ничем. У нее не было ни знаний, ни опыта оказания помощи при таких сложных случаях, ни нужного медицинского оборудования. Прибывшая карета «скорой помощи» отвезла Ларису в больницу. Журналистка скончалась на операционном столе вследствие полученных повреждений, которые были несовместимы с жизнью.

Как вспоминали впоследствии очевидцы, ее спутник, с которым Заславская прибыла на курорт, некто Виталий, после гибели женщины вел себя вполне хладнокровно. Он собрал оставленные Ларисой бумаги, спрятал в специальную сумочку ноутбук, отыскал все черновые рукописные наброски и фрагменты подготовленной Заславской статьи, взял также синий рюкзачок с документами, которые привезла с собой журналистка. Окружающим сообщил, что поехал организовывать доставку тела погибшей из Сочи в Москву, и отбыл в неизвестном направлении. С тех пор о нем никто не слышал.

Пара остановилась в самой дорогой курортной гостинице, двухкомнатный люкс был загодя из Москвы забронирован Заславской на свое имя. Фамилия ее спутника нигде не фигурировала.

Все это следственной группе Турецкого в общих чертах было уже известно. Неизвестно было, почему по случаю гибели Ларисы Станиславовны не было даже заведено уголовного дела.

Выяснилось, что, хотя поведение спутника Заславской вызывало обоснованные подозрения, да и вообще оставался в деле ряд неясных вопросов, следователь районной прокуратуры Сергей Сташков предпочел вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту смерти московской журналистки, обозначив его как «несчастный случай».

– И что, даже вот нистолечко сомнений не возникло? – Елагин продемонстрировал Сташкову кончик указательного пальца.

– Честно? – Молодой парень смотрел на московского «контролера» с неприязнью и вызовом. – Возникло. Даже вот столько! – Он рубанул ребром левой руки по локтевому сгибу правой. – Да только что было делать-то мне, а?

– Не понял. – Голос обиженного неприличным жестом Рюрика звучал спокойно и холодно. – Значит, вы, полагая, что произошло убийство, спокойно отправляете дело в архив?

– Какое убийство? – махнул рукой абориген. – Говорю же, были только подозрения. И они были ничем не обоснованы. Фактов никаких. Следов насилия на теле у погибшей нет. Только травмы, полученные при падении. Каких-то явно чужеродных механических повреждений расстегнувшегося лыжного крепления не выявлено. Потертости и поломки механизма вполне могли возникнуть при падении. Никаких подозрительных веществ в крови погибшей не обнаружено. Если не считать чуть повышенного содержания алкоголя. Так это, извините, можно обнаружить у любого отдыхающего тут. У этого ее красавчика вполне могло быть стремление избавиться от надоевшей бабы, если бы, допустим, погибшая беременной была. Так не была. Конечно, она могла ему просто осточертеть. Но это еще не основание отправлять любовницу на тот свет. Возможны и другие причины, но с такой же степенью вероятности они могли быть у меня или у вас. А самого его не спросить. Координат его никаких нет. Мы тут пытались выяснить, но его документов никто не видел. Запросили Москву, редакцию, но и там нам ничего сообщить не могли. Поднимать на уши вокзалы, аэропорты у нас никаких оснований нет, понимаете? Вы бы стали на моем месте копать дальше?

Елагин пожал плечами. Он мог понять нервозность этого парня. Тот и сам за собой недоделку чувствует, а тут еще чужой дядя носом тыкать пытается.

– Не волнуйтесь вы так. – Рюрик не стал пережимать. – Я ведь в сокрытии преступления вас не обвиняю. Просто разобраться хочу. Да еще в связи с другим делом.

Другой московский «важняк» в сочинской прокуратуре «зверствовал».

– То есть, говорите вы, есть свидетельские показания, что мужчин было именно двое? – Поремский строил из себя абсолютного профана.

– Господи, ну к делу же все приобщено! – Местные сыщики, работающие бок о бок с приезжими по делу Калачева, тем не менее вынуждены были оправдываться в промахах, допущенных при расследовании гибели Кригера, которое настойчивые москвичи забрали из суда на доследование.

– Тут написано, что видели их около двадцати трех часов. Они пили вино, разговаривали, громко смеялись, не прятались. Так?

– Да.

– А вот криминалист ваш уверял, что наиболее вероятное время смерти журналиста – полночь. Понятно, что допуски существуют. Но ведь все-таки наиболее вероятное, а? За час очень многое могло измениться, не так ли? По нашим сведениям, кстати, кое-кто из местных авторитетов уверен, что смерть журналиста – дело рук гастролеров. А мальчик берет на себя чужую вину.

– Уж больно тонкая подстава. С самого утра этот гомик Кригер пас Ашота. Неужели же Саркисян загодя все знал и так умело играл?

– Почему нет? Особой игры и не требовалось: знай верти задницей перед пускающим слюнки извращенцем. Впрочем, и это не обязательно. Могло быть случайное совпадение, которым умело воспользовались.

– А могло и не быть! – капитан Назаренко оставался верен старинному тезису, что признание – лучшее из доказательств.

– Вот это мы и должны с вами выяснить. И выясним. – Поремский предпочел уклониться от теоретического спора. Встал и захлопнул тоненькую папку с делом. – Я в СИЗО сейчас отправлюсь. Хочу еще раз допросить обвиняемого. А вы будьте так добры, подготовьте к моему возвращению заключения всех экспертиз. Медицинской, само собой. Биологической – наверняка какие-то следы были обнаружены: кровь, сперма, волосы, кожа – эта экспертиза проводилась, надеюсь? Результаты трасологической экспертизы обнаруженных следов, порезов на одежде. Ну и экспертизы найденного холодного оружия, разумеется. При этом хотелось бы, чтобы были не только выводы, отраженные в деле, но полностью все материалы со всеми возможными нюансами, особыми мнениями и прочими рабочими моментами. Свяжитесь с экспертами, пусть отыщут в архивах – и все это должно лечь к вам и ко мне на стол не позже завтрашнего дня.

После ухода Поремского Назаренко с Дерковским долго смотрели друг на друга и чесали в затылках. Похоже, для них расследование начиналось сначала.

Единственным допросом Саркисяна дело, конечно, не ограничилось. Юный армянин коверкал русские слова, делал вид, что не понимает вопросов следователя, уверял, что он один убивал «насильника», и просил, чтобы его поскорее осудили и отправили в лагерь.

Владимир Поремский, чертыхаясь в душе и не зная, куда деваться от навязчивого акцента (он уже и сам себя на том ловил, что начинает в похожей манере слова произносить), по многу часов беседовал с Саркисяном, сопоставляя его показания с материалами дела.

Все-таки ему удалось выявить существенное несоответствие. Выяснилось, что не все колотые раны на теле Кригера были нанесены ножом, изъятым из мусорного бачка во дворе дома Саркисяна. Из четырнадцати ранений три проникновения в плоть были явно совершены клинком другой конфигурации – тонким трехгранным стилетом, в то время как остальные повреждения свидетельствовали о применении оружия с широким клинком. Из этого следовало, что преступников было по крайней мере двое, если, конечно, сладкий мальчик не явился на ночное романтическое свидание с кинжалами в обеих руках...

Ох и получили от Поремского за свою невнимательность местные сыщики. Вышло так, что, ознакомившись с основным выводом экспертизы – да, именно этим ножом могли быть нанесены некоторые удары потерпевшему, – они получили подтверждение своей версии, усиленное «чистосердечным признанием» обвиняемого, и не стали вникать во все тонкости заключения. Оставалась надежда, что нестыковку заметили бы судьи. Но где гарантия?

Право, если бы их распекал сам Турецкий, они бы не были столь уязвлены. Помощник генерального прокурора был старше их и годами, и званием, и много опытнее. Из его уст и слова – даже те же самые – воспринимались по-другому. Но наверняка он, давая им разгон по сути, выражения все-таки смягчил бы. Ведь опыт учит именно тому, что просчеты возможны и неизбежны в любом деле. Главное, суметь их исправить.

Но молодой Володя был горяч, как и сам Александр Борисович лет пятнадцать назад. И он дипломатических выражений не подбирал, а резал правду-матку прямо в глаза. Сочинцы не знали куда деваться от стыда и мечтали провалиться в тартарары. А когда он поручил еще раз произвести поиск свидетелей, которые могли бы прояснить, что же происходило на пляже в районе полуночи, проштрафившиеся в очередной раз Борис Геннадьевич с Владимиром Сергеевичем так бросились рыть землю, что за ними не угнался бы и экскаватор...

...Между тем сам обвиняемый на вопрос следователя, куда делся стилет, прореагировал индифферентно. Знать ничего не знаю. Резал этого гада своим ножом. Если его труп поганый потом еще кто-то чем-то тыкал, это дело не мое. Ищите, если вам интересно. Я же свою вину признал. И баста.

С такой позицией спорить всегда трудно. Доказать невиновность того, кто готов сесть за решетку по собственному желанию, зачастую куда сложней, чем изобличить настоящего преступника. Но тот, кто ищет, всегда непременно находит, как нам известно из фильмов нашего детства. И воодушевленные накачкой Поремского, сочинские сыщики отыскали-таки нужного свидетеля.

Андрей Ильич Горохов, скуластый низкорослый и узкоглазый золотоискатель из далекой Якутии, вот уже почти месяц пропивающий свои кровные в этом благословенном курортном краю, даже в прокуратуру по повестке явился слегка подшофе, возможно, просто не успев оправиться от вчерашнего. Он оказался добродушным и словоохотливым малым и тут же начал изливать то, что накопилось на душе.

– Товарищи милиционеры, послушайте, мне, как северянину с далекого Оймяконского района, с золотой Индигирки, с бывшего ГУЛАГа, обидно сейчас. Особенно за то, что рушатся золотые прииски, поселки, не ремонтируются дороги Колымской трассы, которую строили и бывшие заключенные, ваши подопечные в том числе. И золотые прииски на Индигирке, по Магадану. Вы меня понимаете?

– Конечно, Андрей Ильич. Нам вместе с вами обидно за пропадающий труд наших подопечных. Скажите, пожалуйста, вы давно отдыхаете в Сочи?

– Нет, вы не понимаете! Вот именно, что отдыхаю. Намыл золотишка и отдыхаю. А там что теперь творится? – Он вскочил со стула и, сощурив и без того узкие глаза, попытался доверительно обнять Дерковского. – Поселки закрываются, людей просто гонят с Севера на «материк», все пропадает, приходит в негодность. Рудник Сарылах по добыче сурьмы строили и заключенные, и те, кто был на воле. Вместе. Плечом к плечу. Этот рудник единственный в бывшем СССР, а сейчас в России. Из тысячи двухсот человек осталось там всего триста, но он еще жив. Нет Аляскитового, где работали заключенные, остались только могилы на том прииске. Я не хочу, чтобы это случилось и с Сарылахом!

Борис Геннадьевич силой усадил любителя Севера.

– Не случится, Андрей Ильич, ничего с Саралы... Сарылахом не случится, если вы нам поможете. Вы хорошо меня слышите? Я могу задавать вопросы?

– Дайте воды. – Якут в два глотка выхлебал воду из протянутого стакана. Вернул, чтобы налили еще. Выпил опять. И успокоился. – Уффф... Железно. Задавайте.

– Вы давно в Сочи?

– Не знаю. Сегодня что? Двадцать первое?

– Двадцать четвертое сентября.

– Ага. Завтра будет ровно месяц. И мне останется отдыхать всего лишь только две недели.

– То есть вы приехали отдыхать двадцать пятого августа?

– Да. У меня и билет есть. В номере с паспортом лежит. Можете проверить. Я порядок люблю. А у нас на Севере сейчас...

– Поверьте, у нас, на юге, тоже бардака хватает, – довольно невежливо перебил его следователь, начиная раздражаться. – Вот отдыхающие, например, гуляют по ночам, на пляжи ходят, песни орут, спать мешают. Многие жалуются. А вам не мешают? Вы где остановились?

– Вот! Мешают, именно что мешают. Еще как! Спать мешают. И жить спокойно мешают... Сначала в «Черноморье» я поселился. Но там, железно, много по ночам кричали. Я в «Факел» на Войкова съехал. Там также орут. Безобразие! У нас в улусе вообще никто никогда не орет. Пусть попробовали бы.

– А кто кричал по ночам в первом отеле? И когда?

– Да только приехал я. Дня три прошло. Вечером взял фляжечку коньяку и к морю пошел...

Выяснилось, что Андрей Горохов, естественно, приукрашивал. Никаких особенно душераздирающих воплей под окнами своего номера он не слышал. Да и никто не слышал – это подтверждалось и отсутствием аналогичных заявлений от других отдыхающих. И никто спать отдыхающему своим громким исполнением серенад и бренчанием на гитаре у отеля не мешал. Но уж больно ему не понравилось увиденное на берегу буквально на третий вечер после приезда.

Он тогда по велению души затарился в городской лавке пузатой флягой с коньяком и искал, с кем разделить свою радость. И хотел было уже шагнуть из-за прибрежных кустов на морской песок к двум полураздетым мужикам, лежавшим рядом друг с другом неподалеку от кромки воды, чтобы по доброй северной традиции поделить содержимое фляги на троих в честь приятного знакомства. Но из темноты вдруг материализовались три зловещие фигуры и направились к несостоявшимся собутыльникам Горохова. Те поднялись – и начался разговор на повышенных тонах, становившийся все горячей. Слов было не разобрать, да и разглядеть в лунном свете происходящее было довольно проблематично. Но выглядело действо настолько зловеще, что золотоискатель предпочел сделать осторожный шаг назад и раствориться в темноте за спасительным кустарником.

Какое-то время он оставался на месте, не рискуя ломиться сквозь кусты, чтобы не привлечь внимание. Стоял и слушал доносящиеся громкие возгласы и шум свары. Потом он тихонько стал отступать все дальше и дальше. А через некоторое время все стихло. Да он-то уже довольно далеко был – у самой двери отеля. А утром торопливо съехал. И вот уже месяц непременно всякий день пьет что-нибудь, успокаивает нервы. Спокойнее отдыхается как-то. Под градусом-то. Вот.

– Никуда не заявляли?

– А о чем? – резонно поинтересовался мудрый золотоискатель. – Я же ничего не видел. А о том, что все-таки заметил, меня и не спрашивал никто. Конечно, если бы такое где-нибудь на Колыме...

Дерковский только головой качал, проклиная собственную тупость: неужели трудно было раньше проверить список выбывших из пансионата постояльцев? Ведь сомневался же, что парнишка в одиночку с журналистом справился...

– Узнать кого-нибудь можете?

– Не знаю. Просто так – в голове – не очень-то их представляю. А если увидел бы... то тоже не знаю...

– А вот этого случайно там не было? – И Дерковский положил на стол перед Гороховым фотографию Саркисяна.

– Не знаю. Хотя, знаете... похож на одного из первых двух... Их-то я лучше разглядел. Знаете, да, железно, очень похож.

...Под давлением предъявленных ему улик, после очной ставки с Гороховым, который опознал в нем мужчину с морского берега, Ашот Саркисян заговорил. Сначала он признался в том, что очень боится людей, которых скрывал от следствия. Они пригрозили ему смертью, если он развяжет язык. И в камере к нему уже подходили другие заключенные, показывали разные острые предметы, умело укрываемые от шмонов, и предупреждали о расправе в случае признания. Вот и молчал раньше. Очень страшно было. Но раз уж вы и так все знаете...

А дело было вот как. В тот день к нему утром подошел уголовник Алекс. В Сочи он человек всем известный. Летом он ежегодно на курорте проживает, а на зиму уезжает в Москву, где, как он говорит, «навара больше». Алекс настоятельно потребовал, чтобы Ашот привлек внимание одного москвича, пококетничал, поближе познакомился с тем, кого ему указали, то есть с Аркадием Кригером. И чтобы остался с ним на пляже и ночью, если тот попросит. А он непременно попросит, если Ашот будет вести себя, как надо. Непременно должен попросить. И пусть только попробует не попросить...

Напуганный Ашот поступил так, как ему приказали. Он старался. И уже к обеду был уверен, что выполнит поручение. Аркадий сделал ему предложение посидеть вечерком на берегу моря с бутылочкой вина. А ночью неожиданно для Ашота к ним с журналистом подошли трое незнакомых мужчин, не местных, сочинских, а приезжих. Он их раньше вообще никогда не встречал...

Да, на следствии ранее Ашот дал неверные показания и в этом теперь раскаивается и готов нести ответственность. Но теперь он говорит истинную правду.

Свидание вовсе не принимало «неожиданного» оборота, как он ранее свидетельствовал. Он не оборонялся от слишком настойчивых «домогательств» Аркадия. Ему и нечем было обороняться. И даже незачем. Ведь понятно же, почему именно его выбрали крутить задом перед журналистом, который был падок на молодых мальчиков. И действительно, у них была близость сексуального характера, но не по принуждению, а по взаимному согласию, Аркадий за это подарил ему значительную сумму. А сам Ашот тоже был гомосексуалистом уже давно, этого он сейчас не скрывает. И Алекс это знал.

Так вот, во время их встречи с Кригером, когда они отдыхали уже после всего, на пляже появились три неизвестных Ашоту человека. По всей видимости, именно эти люди использовали Саркисяна как приманку для того, чтобы заманить свою жертву на пустынный пляж. Но он, Ашот, совершенно ни при чем! Вы ведь верите, да?

Мужчины принялись избивать Аркадия, называя его «продажным писакой».

При этом они наносили ему удары не только кулаками и ногами, но и ножами. После нескольких ударов Аркадий вскрикнул, упал и замолк.

Один из убийц сунул в руки Ашоту свой страшный окровавленный нож и сказал, чтобы юноша признался, что это орудие убийство принадлежит ему. А напоследок этот ужасный тип пригрозил: «Признайся, ты это сделал один, он к тебе приставал, ты оборонялся. Не сделаешь так, как говорю, – жить не будешь!»

После ухода этих мужчин с пляжа Ашот в страхе убежал домой, даже не приближаясь к неподвижно лежащему Аркадию. Кинжал этот окровавленный, с которым он, кажется, прямо по улице бежал, в мусорный бак во дворе выкинул – домой нести не хватило духу. Но его все равно быстро нашли. И Ашота сразу же арестовали. Все правильно эти страшные люди рассчитали. И теперь Ашот сядет в тюрьму. Но все равно на всех допросах он повторял раньше только те слова, что ему наказал говорить убийца, потому что очень хочет жить...

– А скажите, Ашот, эти трое, они подошли и сразу стали резать журналиста? Или сначала говорили друг с другом о чем-нибудь?

– Нэ помну. Забыл. Страшна эта.

– Вы постарайтесь все же вспомнить. От этого зависит не только, как скоро мы найдем этих убийц, но и ваша личная безопасность. Понимаете? Только когда мы их арестуем, они не смогут дать указания своим людям расправиться с вами. Пока же мы их не знаем, это может случиться в любой момент. Надеяться на то, что они будут держать данное слово и оставят в живых неудобного свидетеля, – наивно. Им нужен козел отпущения. Чтобы закрыть дело. Но как только вас осудят и отправят в заключение, вы очень быстро умрете. Совершенно случайно. Вы понимаете меня?

– Панымаю. Оны гаварылы, што Аркаша тэпэр ничэго нэ напышэт.

– А о чем он хотел писать? Не слышали?

– Нэт. Я баялса. Кажэтся, пра звэрэй.

– Про каких зверей? – удивился меньше всего ожидавший подобной темы Поремский.

Юноша, виновато улыбнувшись, пожал спортивными плечами:

– Нэ знаю. Слышал, что про лэв гаварыл.

– Про кого?

– Лэв.

– Про льва?

– Да, да. Он, – Ашот Саркисян кивал, радуясь, что ему удалось помочь следствию.

За два дня Александр Борисович, как говорится, не присел ни на секунду. Если, конечно, не считать за сидение пребывание в часовых пробках за рулем собственного автомобиля. По Москве не то чтобы с каждым годом – с каждым днем, кажется, становилось все сложнее передвигаться на колесах. Власти рапортуют, что осваиваются громадные средства. Строятся новые дороги, перекрестки, путепроводы, развязки. Ремонтируют старые. А времени на переезды теряется все больше.

Да тут еще такое вот дело попалось: убийство в Сочи, а все нити – в Москве. Если по уму – надо бы быть на месте преступления, искать очевидцев, допрашивать подозреваемых, устраивать экспертизы. А выходит, что даже свидетелей приходится отыскивать в столице. Хоть разорвись. Понятно, что связь есть, и достаточно надежная, – не в каменном веке живем, но как быть, если многое требуется сделать лично? Наверное, кого-то еще из группы придется в Белокаменную вернуть. Чтобы он здесь координировал всю работу и доделал то, что не получилось успеть Турецкому.

Впрочем, и ему удалось немало.

Первым делом он из аэропорта, даже не заглядывая домой, заехал в Мосгорсуд и получил там санкцию на проведение оперативных мероприятий в отношении министра физического здоровья нации Михаила Красина. Дело вроде бы несложное, но времени потребовало.

Затем, разумеется, отправился к родной прокуратуре – век бы глаза ее не видали. Не в том смысле, что его тяготила работа, нет, напротив. Работы он не боялся и был по-прежнему рад распутывать хитроумные клубки преступлений, мотаться по городам и весям, трудиться бок о бок с оперативниками. Но чем выше он поднимался по должностным ступеням, тем меньше удавалось делать все самому, приходилось «руками водить»: разрабатывать планы и давать задания подчиненным, крутить им хвосты за недостаточное рвение и допущенные просчеты, писать многочисленные бумаги, отвечать на официальные запросы. Эта бюрократия тяготила Турецкого больше, чем неустроенность командировочного быта или необходимость самому мотаться из конца в конец Москвы.

Но ни одно преступление не было бы раскрыто – это Александр Борисович знал точно – без должной организации его расследования. И кому-то непременно нужно было этой скучной организацией работы заниматься. И давно уже выходило так, что именно ему.

В прокуратуре он встретился только с Сашей Курбатовым, который – по предварительной просьбе Турецкого – выяснял в Москве все, что касалось дела Кригера. Особых подвижек тут пока тоже не было. Саше удалось узнать, что Кригер летал в командировку по заданию солидной центральной газеты в качестве корреспондента на проходившую в Сочи встречу президента с немецким премьером, где обсуждались возможные схемы поставок российского газа в Европу, минуя территорию Украины и Польши. Сама по себе тема весьма взрывоопасная. Но в данном случае вряд ли она послужила поводом для убийства: никаких разоблачений, обычный репортаж с брифинга. Аркадий сбросил его из пресс-центра по электронной почте. А сам в Москву уже не вернулся. Вроде бы с него еще и статью аналитическую на эту же тему ждали, но она вряд ли могла послужить поводом для физического устранения журналиста.

Выяснилось также, что из-за случившейся с Кригером трагедии был вынужден срочно менять тему передачи «Минута откровения» видный телеведущий Дмитрий Кондауров. Курбатов и у него побывал. К великому изумлению Александра, Дмитрий не смог назвать точную тематику разговора. Рабочее название планировалось достаточно широкое: «Неспортивные достижения». В качестве гостей были приглашены трое: представитель Книги рекордов Гиннеса в России, известный врач-токсиколог и Кригер, обещавший Дмитрию поведать в прямом эфире о неспортивном поведении спортивных руководителей. Окончательно согласовать вопросы, ответы, представляемые документы и прочие тонкости журналисты должны были на личной встрече накануне передачи. Этого Курбатов понять не мог, поскольку по старинке представлял, что на телестудиях все загодя известно хотя бы за месяц, согласовано с кем положено и утверждено начальством.

Турецкий, имея опыт общения с госпожой Еланской-Штерн, не удивлялся уже ничему. Разумеется, сообразил он, у Кондаурова был запасной вариант, который и пошел в эфир. Но организация работы «властителей умов» поражала. Впрочем, телевидение лишь зеркало общественной жизни. И если в стране бардак...

Однако даже один лишь тот факт, что журналисты, намеревавшиеся поведать городу и миру о безобразиях в спорте, завершали свою жизнь в окрестностях олимпийского Сочи, наводил на вполне определенные мысли.

Поэтому следователь, не откладывая в долгий ящик, предъявил Курбатову санкцию Мосгорсуда.

– Вот какие дела, Саша. Надо бы посмотреть за Красиным по мере возможности. Мне послезавтра утром уже обратно вылетать, а дел еще – выше крыши. Поэтому вновь вынужден просить тебя о помощи. Возьми пока на себя организацию. Я тебе из Сочи сразу же Володьку Поремского обратно пришлю – он все у тебя подхватит. Но пока займись, пожалуйста. Это очень важно. Я бы даже, как великий вождь и учитель, сказал: архиважно!

Нельзя сказать, что Курбатов был безмерно осчастливлен высоким доверием. Будто ему своих дел не хватало! Но он знал, что если Борисыч просит, значит, это действительно надо позарез, – и только молча кивнул. Организуем, чего уж.

И стоило ему поддаться, как тут же он получил в довесок предложение проверить несколько дел о странных смертях в руководстве концерна «Диалог». Если таковые велись, конечно. Если же нет – и все объяснялось естественными причинами – выяснить, что и как на самом деле.

А в самом конце встречи, уже прощаясь, Турецкий снова кое-что вспомнил:

– И вот еще. Свяжись с Уренгоем. Там проживает некто Сердюков Иван Мелентьевич. Он отдыхал в «Жемчужине», когда разбился Калачев. А рано утром курортник выехал – его и допросить не успели. Пусть местные органы поинтересуются, что он видел или слышал в ночь накануне отъезда. Где сам в это время находился? Есть ли алиби? Конечно, я и из Сочи могу запрос послать, но у тебя это много времени отнять не должно, а мне – существеннейшая экономия. Потому что аборигены пошевелятся впятеро быстрей, если запрос поступит от Генеральной прокуратуры. Лады? В долгу не останусь...

Следующий визит был в «Глорию». Симпатичная девушка в приемной, работающая в «Глории» немногим более полугода, была занята обычным, уже известным Турецкому делом – поглощала овсяное печенье. Подняв голову и неожиданно увидев визитера рядом с собой, едва не поперхнулась. И тут же связалась с начальником, интенсивно дожевывая:

– К фам Туфеский пвифол, Дениф Антфеиц...

Денис Грязнов встретил Александра Борисовича с распростертыми объятиями.

– Ну как там мой-то дядька? Толк от него есть?

– Ну ты, племяш, и нахал, – улыбнулся Турецкий, обнимая худощавого рыжего парня. – Дядька твой на курорте трудится в поте лица, ты же бездельничаешь, да еще и подкалываешь его. А где совесть?

– Я бездельничаю, дядь Саш? Обижаешь. Знаешь ведь, мы завсегда...

– Вот и славненько, – отозвался Александр Борисович. – Для начала дай-ка мне материалы по господину олигарху Майстренко, у которого заместители пачками мрут. Я с ним встречусь по возможности. Он с Калачевым связан был весьма тесно. Очень похоже, что все эти смерти – звенья одной цепи. Не исключено, что и ему самому опасность грозит. Думаю, он сам будет заинтересован в нашем диалоге.

Грязнов-младший достал из сейфа папку с досье на Майстренко и подал Турецкому для ознакомления. Тот полистал страницы, качая головой и делая пометки в блокноте.

– Я воспользуюсь твоим телефоном? – Воспринимая молчаливую улыбку Дениса как естественное согласие, следователь защелкал по кнопкам. – Здравствуйте, девушка. Вас беспокоит первый помощник генерального прокурора России Турецкий Александр Борисович. Мне хотелось бы встретиться и поговорить с Петром Семеновичем. Что вы говорите? И надолго? На неделю? Нет, хотелось бы встретиться лично. Да, я перезвоню через неделю.

– Ну вот, – пожаловался он Денису, кладя трубку. – Один фигурант выпал на время. Уехал к прибалтам на какую-то конференцию. Будет через неделю. Конечно, можно было бы и туда послать кого-нибудь...

Турецкий потер подбородок.

– Нет, пока не станем его тревожить. Там он, полагаю, в относительной безопасности. Да и не верю я, чтобы такой тертый калач из подобных событий выводов должных не сделал. Может, потому и отправился. К тому же секретарша о моем звонке, полагаю, ему уже доложила. Может быть, он и сам теперь подсуетится и постарается выйти на меня раньше, чем он нам потребуется. Мы же пока займемся его покойничками – прокуратуру я уже озадачил. Да и других дел немало. Ты готов?

Денис покорно склонил голову, по-прежнему улыбаясь. Нравилось ему участвовать в этом действе, которое называлось «расследование Турецкого». С тех пор как отправил его, еще студента юрфака МГУ, дядька помочь Александру Борисовичу во Франфуркт-на-Майне лет десять назад, так с тех пор и восхищается Денис работой Турецкого. Сам уже давно детективное агетство возглавляет, но всегда находится, чему у Сан Борисыча поучиться. А неуемной его энергии и умению организовывать людей можно только позавидовать.

– Угу. Тогда есть у меня к тебе одна просьба. В начале марта из Москвы в Красную Поляну отправилась кататься на лыжах журналистка ежемесячника «Совершенно открыто» Заславская Лариса Станиславовна. Я говорил тебе уже, кажется. Так вот, отправилась она, как оказалось, не одна – был у дамы спутник. И мы имеем все основания полагать, что именно он организовал ее гибель. Вот только ухитрился он все сделать так профессионально и грамотно, что нигде не осталось никаких его «реквизитов». А найти ловеласа нужно – кровь из носу: документы, которые он забрал у убитой любовницы, могут вывести нас на причину гибели Калачева.

– Это как раз его мне и надо найти?

– Хотелось бы, конечно. Мои все в Сочи заняты. Тут вообще почти никого. Только имей в виду, Денис, дело это исключительно государственное. Политическое, можно сказать. И ни на йоту не коммерческое. Значит, займешь ты своих людей не за понюшку табака, как говорится. Нет, что-нибудь наскребем, конечно, но... Сам знаешь...

– Да я разве не понимаю? Ты, дядь Сань, не волнуйся. На зарплату мы как-нибудь и со своих дел наскребем. Ну и ты при случае богатенького буратинку подкинь. Подкинешь?

Турецкий усмехнулся:

– Жук ты, Дениска. Да еще и рыжий. Я Славе с самого начала всегда говорил, что на тебя «Глорию» оставить не страшно. Подкину, как только будут. Куда мы с тобой денемся с одной подводной лодки?

Сговорившись, они определили примерный план поисков. Поскольку осторожный Виталий вполне мог приехать в Сочи и не в обнимку с Ларисой, а соответственно, и из Москвы отправиться порознь со своей подружкой, работа усложнялась. Нужно было не только отыскать рейс, которым прибыла Заславская, но проверить и все возможные смежные рейсы. Шансов было немного, поскольку и настоящее имя спутника могло быть иным. Но все-таки надежда даже таким нехитрым способом выйти на Виталия оставалась.

Кроме того, Денис, будто невзначай, поинтересовался, как там в Сочи поживает его боевая соратница Галочка Романова. Турецкий же, ухмыльнувшись, в качестве привета передал ему список высокопоставленных Вадимов. И сказал, что Галочка будет очень признательна Денисику, если он проверит, кто из этих Вадимов был непосредственно связан с Олимпийским комитетом и его президентом.

– Ты, кстати, тогда с Настей окончательно и бесповоротно?.. Или отыграл назад?

Денис отрицательно помотал головой.

– Завел кого-то?

– Да вроде бы нет пока.

– А чего кота за хвост тянешь? Упустишь девку – локти потом кусать будешь. Такие, как Галка, на дороге не валяются. Точно. Красивая, умная. Эх! – Турецкий мечтательно закатил хитрые глаза. – Мне бы годиков двадцать скинуть...

– Насчет годиков не скажу, а вот шкуру Ирина Генриховна с тебя сдерет, это точно, – хмыкнул директор «Глории». – Ладно, и с этим как-нибудь разберемся. Ну что, дядь Сань, коньяку стопочку плеснуть тебе? Хорошего. А я, сам понимаешь, йогурта хлебну...

– И мне йогурта, Денис. Из твоего заветного холодильничка. Я же за рулем...

Следующий день у Турецкого тоже был занят под завязку. С утра он полтора часа продирался до Курского вокзала через вечные пробки на Садовом кольце, с облегчением свернул на улицу Казакова и притормозил перед резиденцией спортивного министра России.

Нет, с Михаилом Красиным говорить представителю Генпрокуратуры пока было не о чем. Но узнать о министре физического здоровья нации и его делах кое-что требовалось непременно. И Александр Борисович, явившись в канцелярию министерства лично и предъявив все бумаги, подтверждающие свои полномочия, сделал запрос обо всех посетителях министра за последние три месяца с указанием регалий, координат и заявленных тем для визита.

В канцелярии нагрянувшей проверкой из прокуратуры были безмерно удивлены. Хотя к проверкам как таковым им было не привыкать. Посоветовали спросить у самого министра. Старательно рекомендовали обратиться к нему сначала: пусть, мол, он сам лично указание такое в делопроизводство даст. То есть пытались, как обычно, переложить принятие решения на лицо вышестоящее, но Турецкий пояснил, что по таким пустякам беспокоить Михаила Юрьевича пока не след. Просто прокуратурой устанавливаются лица, которые могут помочь следствию. А если дело коснется самого министра, он, помощник генерального прокурора, всенепременно самолично с господином министром свяжется.

Еще полтора часа было потеряно на ожидание, пока клерки, особенно не торопясь, делали выборку на компьютере, подписывали у начальника канцелярии, решали, какая этому случаю приличествует печать – гербовая или сойдет и угловой штамп? – и занимались прочими бюрократическими процедурами. В конце концов следователю выдали требуемый список. Александр Борисович, которому вид печати был абсолютно безразличен (а хоть бы и вообще не было), попросил копию выслать по факсу в адрес Сочинской городской прокуратуры на имя генерала Грязнова. И лишь после этого он с чистой совестью отправился на другой конец Москвы – к той самой свидетельнице, которая улетела из Сочи ранним утром 18 сентября. Когда и ночи не прошло с той минуты, как Владислав Калачев отправился с балкона в свой трагический полет...

Дверь квартиры в доме, который раньше назвали бы кооперативом, а теперь именуют ТСЖ – товариществом собственников жилья – с охраной, консьержем и цветами в подъезде, свидетельница открыла не сразу. Шаркала тапочками в коридоре, чем-то загрохотала...

– Извините, лампочка перегорела. И я тут за зонтик зацепилась... – Хозяйка запахнула наспех наброшенный халат и, качнувшись, оперлась рукой о косяк. – А поменять некому. Может, вы? А вы кто вообще?..

Собственница явно была не совсем трезва.

– Турецкий.

– Какой?

– Такой. Турецкий. Это моя фамилия. А вообще я из Генеральной прокуратуры.

Регина покивала, хотя каждое движение отдавалось болью в висках.

– Вы по поводу Сережи?

– Нет. По поводу вашей поездки в Сочи. Ведь вы Регина Степановна Альтова?

Спортсменка побледнела, что было заметно даже в полумраке коридора.

– Я знала, что ко мне придут. Но зачем в этот день?

– У вас что-то случилось? – Александр Борисович видел перед собой явно расстроенную чем-то женщину, безуспешно пытавшуюся залить тоску алкоголем. И даже почувствовал себя неловко, будто и впрямь явился не вовремя.

Увидев, что даму еще и пошатывает, он взял на себя роль хозяина и под локоть провел Регину внутрь жилья, где тоже царил полумрак из-за задернутых плотных штор. Собственно, ничем экстраординарным квартира звезды биатлона не отличалась. Типовая «улучшенная трехкомнатка». Планировка почти как у самого Турецкого в прежней квартире. Через приоткрытую дверь спальни виднелась аккуратно застланная постель, но в гостиной диван был разложен. Неубранное постельное белье на нем прикрывал смятый плед. На журнальном столике у изголовья стола початая бутылка виски и бокал. Похоже, следователь разбудил отсыпавшуюся посреди бела дня хозяйку.

Турецкий подвел Регину к дивану, и она радостно забралась на него, поджав ноги. Вопросительно посмотрела на гостя и плеснула себе в бокал виски на два пальца.

– Нехорошо, я понимаю. Вы, наверное, допрашивать меня будете. Но я все равно выпью. Может, составите компанию?

Александр Борисович отрицательно мотнул головой и сел в кресло под развешанные на стене медали.

– Спасибо, но я за рулем. Пока побеседуем без протокола. Но через несколько дней мы вас вызовем в прокуратуру, чтобы вы ответили на наши вопросы официально. Так что тут все-таки произошло? У вас какое-то горе?

На лице спортсменки читалось смятение. Она решала, выгнать ли «неофициального» гостя или поговорить. Выбрала второе.

– Не знаю. Нет. У меня лично – ничего не случилось. Просто хороший человек умер.

– Сережа?

– Откуда вы знаете?

– Вы сказали. Только что. У двери.

– А-а-а. Да. Именно он. Знаете, эту квартиру я купила лет пять назад. Двумя площадками ниже поселился Сережа. Он сибиряк, а в Москву учиться приехал. Сначала ушел из военного училища в университет. На философский. Но его отчислили и оттуда потом. Мы по-соседски подружились, хотя к спорту он совсем никакого отношения не имел. Бизнес какой-то у него был небольшой – книги, что ли, издавал? А так просто веселый и уверенный в себе парень – умница и пофигист. Он со своими друзьями вел жизнь совсем не такую, как моя, – с распорядком и тренировками. Может, поэтому меня в их компанию и тянуло. У Сережи все приятели такие были, раскованные, эрудированные, успешные, не стесненные в средствах. Много говорили о литературе современной, об искусстве. Не чужды были откровенному эстетству. Я через них Гринуэя зауважала... Вы смотрели «Интимный дневник»? Впрочем, что это я?.. Но, знаете, они пили. Лихо и размашисто. Не так, как спортсмены, просто старающиеся расслабиться и забыться после физических нагрузок.

– Разве спортсмены пьют? – улыбнулся Турецкий.

– Вы еще скажите, что прокуроры не пьют. А вот... кстати... не хотите ли?.. – Хозяйка снова предложила Александру Борисовичу выпить, забыв уже о том, что делала это несколько минут назад.

– Спасибо, нет. Я за рулем, – терпеливо повторил объяснение Турецкий.

– Уважаю. Пьют спортсмены. Я вам расскажу потом. Я даже с Калачевым познакомилась через это... Ну и они пили. С характерным таким надрывом, как пьют люди, не осознающие ни предназначения своего, ни даже целей – и, простите за каламбур, хорошо это осознающие. – Оно похлопала глазами, соображая, удалось ли правильно выразить мысль. – В общем, интеллектуалы-алкоголики, блин. Замечательные ребята, но напрочь потерянные.

– Спился ваш приятель?

– Все спились, кроме него. Просто со стороны хорошо было видно, что все они доживают, – она произнесла последнее слово подчеркнуто внятно. – Я вот из спорта ушла, но у нас там жизнь недолгая. А у меня и то еще много планов. Пожить хочется. А им не хотелось, хотя большинству из них тогда и тридцати не исполнилось. Вот Сережа, поняв, что это не его путь, и откололся от компании. Наташку где-то подобрал. А друзья потихоньку перестали у него бывать: кто-то умер, кто-то просто бомжом стал. Стал он с Наташкой жить. Она лет на восемь его старше, но тетка умная, хоть и неприметная. И такая пара образовалась – любо-дорого посмотреть. Им вместе было просто хорошо. И никто не был нужен. Вот я иногда заглядывала – и ладно. Ну, поддавали иногда – не без этого. На кухне посидим душевно, бывало. Но это совсем редко. Все-таки режим, тренировки, соревнования... А у них все ровненько было. Только Сережа постоянно упрашивал Наташу выйти за него замуж, мотивируя это тем, что, если он умрет, пускай его скромная недвижимость останется жене. Наташа отбрехивалась, втайне подозревая, что когда-нибудь она Сереже наскучит, тот найдет себе помоложе, бросит пить, детей нарожает и все такое. Но Сережа упорно твердил, что им надо пожениться, потому что если он умрет... Полгода назад он Наташу все-таки уговорил. Я, если честно, втайне завидовала ей. Ну, в общем, он умер. Просто умер.

Помолчали.

– Грустно, понимаю, – проговорил наконец Турецкий. – Но меня, естественно, больше интересует все-таки Калачев. Как вы, говорите, познакомились?

– В Лейк-Плесиде. После эстафеты, где Алка Куклова завалила стрельбу на втором этапе, но мы все-таки вытащили «бронзу», все девчонки это событие, понятное дело, слегка отметили. Ну, шампанское там, коньячку немного. Не сказать чтобы усердствовали: так, для расслабления. И пошли потом на хоккей – парней наших поддержать. А в зале яблоку упасть негде. Все трибуны заняты. Только места для вип-персон почти все свободны. Славик один с каким-то подпевалой своим сидит-рассиживается. И полтора десятка пустых кресел. Ну, мы заходим и садимся, а он: «Кто вам дозволил?» – «Страна, – говорю, – нам дозволила. А вам жалко, да?» Он как вскинется: «Да вы пьяны, девушка! Я вас сейчас из сборной отчислю!» – «Давай, – говорю. – А на лыжню сам побежишь?» В общем, обиделись мы на него и ушли. А он, как индюк надутый, в одиночку хоккей досматривал. Никого не отчислил, конечно. Потом познакомились, он вообще неплохим мужиком оказался. Но сначала злая я очень на него была...

– Понятно. А в Сочи как вместе с ним оказались?

Биатлонистка отставила пустой бокал. Наморщила лоб.

– В командировку от Олимпийского комитета.

– Вы разве там работаете? – Александр Борисович уже знал, что Регина официально на постоянную работу еще не была принята.

– Нет. – В глазах у Альтовой блеснули слезы. – И, наверное, уже не буду. Все насмарку...

– Что все? – поинтересовался Турецкий, хотя догадывался, зачем могут выписать командировку на курорт посторонней женщине.

– А-а-а, – махнула рукой Регина. – Какая теперь разница?

– А что же вы должны были делать в Сочи тогда? – Турецкий продолжал строить из себя пионера.

– Помочь шефу в инспекции строящегося зимнего стадиона, стрельбища... В качестве консультанта меня брали.

– Помогли?

– Не успела. Не выбрался Слава за неделю в Красную Поляну. И отправил меня обратно в Москву – мне командировка только на неделю выписана была.

– То есть вы уехали, не побывав на объектах? И сразу же после гибели президента РОК?

– Получается, что так, – понуро ответила спортсменка. – Но я ни при чем. Честно.

Она подняла на Турецкого красные, опухшие глаза. Смотрела с надеждой, будто бы он мог спасти ее от тяжких дум.

– Вы встречались с ним тем вечером?

– Нет, – замешкавшись на секунду, ответила Регина.

– Зачем вы лжете? Горничная видела, как вы выходили из номера Калачева.

– Этого быть не может! – возмутилась спортсменка. – Это он ко мне приходил...

Осеклась, поняв, как ее «купили», стиснула виски ладонями.

– В общем, так. Да, вечером он у меня был. И мы занимались любовью. А что, нельзя? – Она вызывающе посмотрела на следователя.

Турецкий прищурился оценивающе. Улыбнулся.

– Можно. Вполне. – В ответ нетрезвая спортсменка кокетливо улыбнулась. Турецкий не поддался. – Это не мое дело, и я вас не хвалю и не осуждаю. Но мне нужно знать, когда и в каком состоянии его видели в этот день. Ваша честность была бы нам доброй помощью.

Регина вдруг успокоилась. Ожидание подобной встречи изрядно трепало ей нервы. Альтовой мерещилось самое худшее: не идут, значит, подозревают, копают. А когда явятся арестовывать, никому уже ничего не докажешь... Но оказалось, что вместо держиморд с наручниками появился приятный, симпатичный мужчина. Не настаивает, а просит помочь. И, кажется, готов ей поверить.

– Ну что же. Я скажу. Мне таиться в такой ситуации смысла нет. Мне выписали командировку с целью инспекции строящихся олимпийских объектов. Но оказалось, что шеф запланировал посетить строительство несколько позже. А эту неделю провел в моей постели, обещая за это работу в комитете. В последний вечер Слава тоже был у меня. Ушел в самом начале первого. Мне показалось, что он был немножко обеспокоен, не обеспокоен даже, а возбужден слегка и суетлив, будто человек, который опаздывает. Однако было уже довольно поздно. Куда ему было торопиться? Но лишнего любопытства я себе никогда не позволяю. И он просто ушел к себе в номер... Тем более он был не одет. Ну то есть в одном халате...

– А он ничего не говорил? Может, гостей ждал?

– Нет. Ничего.

– Хорошо, Регина Степановна. Но, может быть, вы случайно в коридор выглядывали и что-то заметили? Или звуки слышали какие-нибудь из номера Калачева?

– Нет. Я сразу в ванную ушла. Там вода – разве услышишь что-то? А потом сразу заснула. Мне ведь вставать надо было рано.

– Понятно, – кивнул Турецкий. – Спасибо. Это важные сведения. Я скоро снова буду в Москве и вызову вас в прокуратуру, чтобы вы подтвердили данные мне сейчас показания официально.

– Это не будет оглашаться? – забеспокоилась Альтова.

– Мы подобную информацию журналистам не разглашаем. Судебный процесс тоже вряд ли будет открытым. Думаю, вам волноваться нечего.

– Спасибо. – У Регины камень с души упал. И не арестовал ее никто. Да и Лева вряд ли что-нибудь прознает. А сама она не дура рассказывать такое.

Они мило поболтали еще несколько минут. Регина, понимая, что Турецкого больше ничего не интересует, нехотя сползла с дивана и, нетвердо держась на ногах, тронулась в темный коридор проводить гостя.

– Лампочка-то есть у вас? – вдруг поинтересовался Турецкий. – Давайте вкручу, раз уж оказался тут в нужное время.