Глава 7
1
После гибели Калачева никто не мог похвастать, что видел спортивного министра в веселом настроении. Михаил Красин жил не в вакууме и прекрасно был осведомлен о гуляющих по Москве слухах. И эти слухи довольно больно его задевали.
Как и любой публичный человек, он постоянно подвергался испытаниям всякого рода домыслами. Он знал, что его имя даже в Америке связывают с «русской мафией». Действительно, было время, когда в его друзьях вынужденно числились и батоно Отари Солдадзе, и с господином Петруньковым, известным также как Китайчик, дела иметь приходилось. Однако те незапамятные дни, когда по просьбе этих уважаемых товарищей он открывал в Детройте фирму «Мишка», где числился президентом, давно прошли. Совесть его была чиста. Фирму он зарегистрировал в счет уплаты долга, это было, но к ее деятельности не имел ни малейшего отношения. И сразу же после гибели Петрунькова решительно ее закрыл. Юридически он был чист. Контактов с криминальным миром не поддерживал. Но людская молва, как известно, страшнее пистолетов. Хотя, если честно, и в пистолетах хорошего мало.
Так получилось, что Красин, уже будучи в Америке, внимательно следил за делом об убийстве одного из крупных спортивных функционеров России – председателя Федерации хоккея страны.
Это было одно из самых громких «спортивных» убийств в России. Валерия Филина убили апрельским утром 1997 года около деревни Иванцево, Дмитровского района, под Москвой, когда тот выезжал со своей дачи. Преступление имело тогда колоссальный резонанс, и дело, наверное, даже не в том, что Филин являлся третьим человеком в российском спорте после спортивного министра и президента Олимпийского комитета. А в том, что хоккей, некогда предмет гордости всех российских и советских граждан, в постперестроечную эпоху ухнул в некое болото. И вот при Филине он как раз начал возрождаться. Жесткий руководитель, да к тому же человек принципиальный в отношении некоторых «авторитетных» бизнесменов, Филин наверняка кому-то мешал, и этот «кто-то» всерьез задумывался о том, чтобы его устранить. Именно на повороте неподалеку от дачи Филина люди неоднократно видели зеленый старенький «Москвич», возле которого, как правило, крутилось двое-трое мужчин. В то же утро, когда машина президента Федерации хоккея начала спускаться по дороге от дачи, один из них неожиданно вынул из-под открытого капота «Москвича» автомат и открыл стрельбу.
Наиболее часто в прессе звучала версия о том, что убийство главного «хоккеиста» было связано с внешнеэкономической деятельностью Федерации и теми льготами, которыми она располагала. В те времена Национальный фонд спорта – детище вездесущего Зуфара Рифкатовича – имел возможность продавать любые товары, а вот суммы, которые за это получал, он уже спускал сверху вниз разным спортивным федерациям, и только Федерация хоккея была исключением. Она имела право сама реализовывать акцизные марки и по своему усмотрению распоряжаться всеми полученными от этого суммами.
Для того чтобы принять или опровергнуть эту версию, следователям тогда пришлось тщательнейшим образом изучить финансовую документацию Федерации. Однако по завершении этого труда специалисты вынуждены были признать, что подобное предположение хоть и имеет право на существование, но лишь как второстепенное, тем более что к моменту убийства льготы уже не действовали.
Потом в ходе следствия выяснилось, что заказчик преступления – Родион Корнев, бывший руководитель Международной хоккейной лиги, от услуг которой к тому времени отказались практически все ведущие хоккейные клубы страны. При этом пошли слухи, что руководство лиги сильно нечисто на руку. Он, потерпев крушение всех своих амбициозных планов и надежд, решился на банальную месть...
Эта трагедия тут же вспомнилась Красину, едва он услышал о гибели Калачева. Было очевидно, что теперь все станут подозревать его в устранении могущественного соперника. Просто по-другому люди думать не умеют. Поскольку в той или иной мере корысть присуща любому человеку, он и рад приписать ее и другим в стократном размере.
Поначалу Михаил Юрьевич раздумал даже баллотироваться на пост президента Российского олимпийского комитета. Он созвонился с несколькими старыми спортивными товарищами, переговорил, выслушал мнения. И попросил давнюю добрую знакомую – выдающуюся фигуристку, неоднократную чемпионку мира и трехкратную победительницу Олимпийских игр Арину Родионову – выставить свою кандидатуру. Фигуристка в последние годы возглавляла Центральный совет общества «Российский спорт» и была довольно искушенной в общественной и организаторской работе. Ее слово имело вес даже в высшем руководстве страны, поскольку спортсменке неоднократно приходилось обращаться в самые высокие инстанции и решать возникающие вопросы в пользу российского спорта.
Но вопрос дальнейшей судьбы президентского поста оставался открытым. Собственно, опыт показывал, что на пост президента Российского олимпийского комитета и в прежние годы всегда выдвигались несколько кандидатов, хотя неизменно в выигрыше оказывался Калачев. Ну а в этот раз претендентов на осиротевшее кресло предполагалось, как никогда, много.
Уже предложили свои кандидатуры и первый заместитель Калачева вице-президент РОК Федор Егоров, и главный легкоатлет России Валентин Балдахинов. Скорее всего, нацелится на кресло и президент союза футбольных клубов Валерий Митько. Однако едва ли не самым весомым среди соискателей, самым опасным соперником Родионовой выглядел Владимир Ульясов – самый богатый из постоянно живущих в России предпринимателей.
Президент Стрелкового союза России Владимир Ульясов по совместительству был председателем совета директоров Новокленовского металлургического комбината и просто миллиардером. Он владел контрольным пакетом акций этого комбината. В прошлом году он купил еще и Стойленский горно-обогатительный комбинат, и порты в Туапсе и Санкт-Петербурге, практически полностью решив проблемы с поставками сырья и экспортными каналами. В 2004-м новокленовская компания вышла на второе место в мире по рентабельности среди предприятий черной металлургии, а по России – на первое в отрасли по прибыльности. «Вся моя работа направлена на улучшение показателей компании», – говорил Ульясов в интервью журналу «Форбс». И показатели эти действительно росли семимильными шагами. По результатам рейтинга этого издания Владимир Ульясов в 2005 году занял второе место в «золотой сотне» богатейших бизнесменов России. Состояние Ульясова журнал «Форбс» оценил в семь миллиардов долларов. Во всемирном же списке миллиардеров соискатель занял 60-е место.
Однако само по себе богатство претендента ни о чем не говорило. В России нынче немало нуворишей, но не каждого захотят видеть во главе олимпийского движения.
А Ульясов всего добился сам. Он окончил Сибирский металлургический институт и Плехановскую академию, доктор технических и экономических наук. В базе данных Роспатента Ульясов значится автором новых способов промывки доменной печи, обработки стали в ковше, получения покрытия на металлической полосе и еще нескольких десятков патентов. Ульясов – настоящий специалист в металлургической отрасли. Получив в институте специальность «инженер-металлург», он за шесть лет прошел путь от подручного сталевара до заместителя начальника цеха металлургического производственного объединения. Затем Академия народного хозяйства, аспирантура. Добившись, казалось бы, самых высоких позиций в металлургии, он не собирался останавливаться на достигнутом. И, по слухам, готовил покупку пакета лицензий на разведку газоконденсатных месторождений на шельфе Карского моря. «О ресурсах надо думать в перспективе», – был убежден металлург.
У Ульясова было давнее увлечение: еще в юности он пристрастился к стрельбе. Но простым стрелком он по своей натуре остаться никак не мог – и со временем возглавил Стрелковый союз России. В Подмосковье на собственные средства Ульясов построил – для себя и профессиональных спортсменов – стрелковый комплекс «Заячья нора», где проводят сборы российские команды перед самыми ответственными стартами.
Такой послужной список делал кандидатуру претендента весьма желанной для развития отечественного спорта. И опасной для самого Красина, если он не сумеет найти с «главным стрелком» общего языка и снова начнется «перетягивание каната», как с Калачевым.
«На самом деле, конечно, надо бы встретиться с Владимиром Игоревичем и обсудить возможные варианты дальнейшего развития событий», – решил для себя Михаил Юрьевич. Но это потом, потом. Время еще есть. А пока нужно и рабочими вопросами заняться.
Выборы выборами, но кто ни стал бы в дальнейшем президентом Олимпийского комитета, а президент страны за подготовку спортсменов к зимней Олимпиаде–2006 спросит и с Красина тоже. С него, кстати, в первую очередь...
Буквально на днях министр обсуждал вопросы подготовки теннисистов к ответственным стартам сезона с Зуфаром Шамилевым. Тот заверил Михаила Юрьевича, что теннисисты наши готовы постоять за честь страны в любое время и в любом месте. И что в последние годы в этом виде спорта виден очевидный прогресс благодаря грамотно поставленной массовой подготовке начинающих спортсменов.
Но Зуфар Рифкатович, чтобы достижения свои подчеркнуть, также намекнул, что во многих других видах спорта кризис очевиден. В частности, на Олимпиаде в Турине Россия может быть уверена в золотых медалях всего лишь по трем видам. По мнению Шамилева, стопроцентного «золота» наши спортсмены достойны по фигурному катанию, биатлону и лыжным гонкам среди женщин.
«Все остальные виды спорта – под вопросом. Если российская сборная выступит средне-объективно, то мы получим около 6 золотых медалей и окажемся на 5—6-м месте. Это преступление. Россия должна ориентироваться в спорте только на победу», – без обиняков заявил министру глава Федерации тенниса.
Бессменный шеф российского тенниса был мужиком умным и рассуждал здраво. Он, недвусмысленно заявив, что в отечественном спорте наметился явный спад, резонно отметил, что его причина состоит отнюдь не только в недостаточном финансировании.
– Дело не в отсутствии денег, а в том, что нет общей структуры на всех уровнях. На начальном уровне это сказывается в нарушении связки тренер – спортсмен, на высшем – в пробелах в законодательной базе, что мешает развитию спорта, – откровенно высказался он. – Причем если в течение полутора лет эта ситуация не изменится, то оглушительный провал российской сборной на Олимпиаде в Пекине в две тысячи восьмом году неизбежен. Помяните мое слово, Михаил Юрьевич!
Красин покивал. А про себя подумал: «Интересно, а сам Зуфар Рифкатович не намерен ли за олимпийское движение взяться?»
Возможно, Михаил Юрьевич, встретившись с Ульясовым, проинструктировав Родионову, выяснив планы Шамилева, так и не выдвинул бы собственную кандидатуру, предоставив возможность другим тащить этот тяжелый воз. Хотя бы в память о достойном сопернике. Но вчера вечером ему домой позвонили.
– Это Красин?
– С кем я говорю?
– Красин, Красин, – удовлетворенно констатировал приятный баритон.
– Кто вы? Что вам угодно?
– Да брось, Красин. Угодно, не угодно. Не строй из себя интеллигента, министр. Ты по жизни простой спортсмен...
Михаил Юрьевич решительно положил трубку.
Через три минуты звонок повторился.
– Не бросай трубку, министр. Это в твоих интересах.
Красин промолчал, а баритон продолжил.
– Уже хорошо. Соображаешь, значит. Я вот что тебе скажу: не полезешь в кресло покойника – и сам жив останешься. Скоро в Олимпийском комитете пресс-конференция, я знаю. Выступишь там и заявишь, что не будешь претендовать. И заодно попросишь всех присутствующих поддержать кандидатуру Егорова. В противном случае домой ты с конференции не вернешься. Все. Я сказал – ты думай.
Красин действительно был значительно более спортсменом, нежели рефлексирующим интеллигентом. И мыслил здраво и логично, и запугать его было нелегко. Пораскинув мозгами, он решил, что угроза была несерьезной, блефом, идиотской шуткой в расчете на его трусость. Ибо никого из серьезных кандидатов на серьезный пост он не мог представить способным на убийство. Впрочем, понятно, что смерть Калачева могла быть не совсем случайной или даже совсем не случайной. Поскольку сам он причастен к ней не был, то начинались варианты. Если это несчастный случай, тогда звонки – попытка запугать одного из соперников, пользуясь этим случаем. Если же кто-то дорогу себе расчищал, то теперь будет пугать всех, но трогать больше никого не станет. Не всех же убирать таким способом, в конце концов. Поэтому ни в милицию, ни в службу безопасности министр обращаться не стал.
А после того как сегодня ему вновь перезвонил тот же мужчина с напоминанием о необходимости публично высказаться о собственном отказе от поста и поратовать за выбор первого заместителя президента РОК, он принял однозначное решение.
– И не надейтесь, – заявил он собеседнику в ответ на угрозы. – Баллотироваться на пост президента я буду обязательно! И заявлю об этом именно на пресс-конференции.
Он очень не любил, когда на него давили...
2
Вернувшись из Москвы, Турецкий собрал группу на совещание.
Все члены группы доложили о проделанной работе и о результатах ее. Если первая часть доклада начальника вполне удовлетворяла – все трудились в поте лица, то вторая не годилась никуда и никоим образом. Как-то не задалось расследование на этот раз. Вроде бы первоначальные версии о несчастном случае или самоубийстве поменялись: многое указывает теперь на умышленное убийство президента Олимпийского комитета. Но основные действующие лица этой трагедии остаются такими же неизвестными и недоступными, как и в самый первый день расследования, несмотря на напряженный труд их небольшого коллектива.
Поневоле опечалишься и взвоешь.
А тут еще супруга захворала...
Вечером перед его обратным ночным вылетом из Москвы, они с Ириной сидели на кухне и просто пили чай. Дочь задерживалась у подружки. А они болтали непринужденно, как давненько уже не было. Странное дело, но такие вот командировки, если отлучки из дому по служебной необходимости перемежались случайно выпавшими встречами, сближали их больше, чем короткие, скучные, ничем не примечательные будничные вечера. Когда, прибежав с работы, Турецкий успевал обычно только поужинать и лечь в постель, чтобы посмотреть ночные новости и сомкнуть усталые глаза.
– Ну, что сказал врач?
Ирина Генриховна только вернулась из Института пульмонологии, куда ездила на консультацию. Не успела мужа в Сочи проводить, как закашлялась что-то – без видимых на то причин. Знакомые медработники порекомендовали хорошего специалиста.
– Вскрытие покажет.
– А серьезно? – Турецкий не любил шуток о здоровье. И нахмурился.
– Да ладно, Шурик. Если было бы смертельно – мы бы не тут сейчас разговаривали. Но и веселого мало. Написал «острый бронхит», а на деле сказал, что, если бы не анализ крови, свидетельствующий об отсутствии воспалительных процессов, он бы со спокойной совестью диагностировал пневмонию правого легкого. Да и в левом что-то булькает, – Ирина закашлялась, приложив руку к груди. – Полежала под капельницей, в ингалятор какой-то подышала. Завтра снова поеду на процедуры. Послезавтра. А потом он снова будет смотреть и думать. Если нужно будет – и в стационар лягу. Переживут на работе без меня недельку.
– Где же ты так, Ириш? Не такие уж и холода настали.
Температура в столице в этом сентябре пока не опускалась ниже плюс пятнадцати.
– Два дня лило. А потом солнце. Я «кондей» в машине включала...
– Угу. С вами, мадам, все ясно, – кивнул Турецкий. – Ложилась бы ты в постель.
– Сейчас. Таблетки еще принять надо. Напрописывал мне тут: эреспал, АЦЦ...
Ирина отхлебнула чаю, протянула руку и взяла с полочки над кухонным уголком приготовленный градусник. Сунула под мышку.
– Днем не было, а сейчас, похоже, повышается.
– Я и говорю: ложись. Отлеживайся.
– Сейчас. Измерить же надо.
Она наморщила лобик и хитро посмотрела на мужа.
– Знаешь, Шурик, кого я встретила у эскулапов?
Александр Борисович промолчал, не желая гадать.
– Аверьянова. Лет восемь назад я ему аккомпанировала. А он мне цветы дарил...
– Зря я его еще тогда не убил, – шутя, огрызнулся муж в ответ на явную подначку.
– Не будь кровожадным, Турецкий! И вообще, не исключено, что ему и так недолго осталось. Онкология. Что очень печально, но не в том дело. Я его до «Краснопресненской» подбросила. А он мне по дороге историю про художника Сашу рассказал. Его ты тоже должен помнить.
– Не помню.
– Ты его тоже убивать хотел. Из-за букетов, – улыбнулась Ирина.
– Не убил?
– Нет. Он почти сразу после знакомства нашего в Европу уехал.
– Ну и бог с ним.
– Не. Интересная история. Поучительная. Аверьянов вон чего мне рассказал...
– Художник Саша живет в процветающей Западной Европе. Сейчас он тоже процветает. Но были и другие времена, когда он – свежий эмигрант и молодой художник – еще только добивался хоть какого-то признания. И вот приезжаю я как-то в очередной раз с небольшими гастролями в славный средневековый город. Среди прочих новостей хочу узнать что-нибудь о Саше. Тут мне и говорят, что полгода назад эмигрантская судьба наконец-то повернулась к нему если не передом, то хотя бы боком. Потому как теперь Саша не жрет горький хлеб социального подаяния и не подрабатывает нелегально на какой-нибудь примитивной работке. Саша теперь признанный театральный художник.
– Это ж надо! – радуюсь я за художника Сашу. – И как же он там художествует? Наверное, декорации ваяет?
– Ну, не совсем, – отвечают мне Сашины друзья. – Он там статую лепит.
– Какую еще статую? – не понимаю я.
– А ту, – говорят мне, – которую у них в театре три раза в неделю разбивают в вечернем спектакле.
В ту поездку я с художником Сашей так и не увиделся. Поздравлений по поводу устройства в театр передавать не стал. Сами понимаете почему.
Примерно года через два меня уж совсем случайно снова занесло в тот же славный городок, и я снова поинтересовался судьбой художника Саши. Спросил прямо и без сантиментов: попал он уже с такой работой в психушку или еще нет? Меня поняли и не осудили. Тем более что я оказался прав. По прошествии двух лет лепки статуи, которую трижды в неделю разбивала какая-то «актерская сволочь», Саша действительно был очень близок к потере рассудка. Тем бы, вероятно, и кончилось, не соверши он невероятное открытие...
Дело было так. Однажды после спектакля, когда этот единственный в своем роде скульптор-демолинист лил слезы над осколками очередного творения, к нему в мастерскую заглянул некий местный театрал и спросил: нет ли у господина художника Саши какого-нибудь ненужного кусочка статуи на память о спектакле? Кусочков было «завались», и Саша «завалился»! Он «завалился» к центральному входу в театр вместе с лотком своих разбитых скульптур, и благодарные зрители стали раскупать их, как горячие пирожки. За пару-тройку спектаклей ему удалось сбыть театралам все осколки своих творений и десяток битых кирпичей в придачу. Полученных денег с лихвой хватило, чтобы заткнуть и утеплить наметившуюся в душе художника трещину. С тех пор он полюбил свою работу. Статую стал лепить радостно и самозабвенно, специально разработав модель, которая при минимуме ударов молотком давала бы максимум красивых, эстетически совершенных осколков. Еще через некоторое время он вступил в западноевропейский аналог союза художников и в конце концов запретил называть себя Сашей.
Теперь его зовут господином Александром. У него новая жена. Шикарная вилла. Прекрасная мастерская. Прочие признаки достатка и благополучия. Он пишет весьма посредственные, но зато очень модные картины. А еще господин Александр страшно ненавидит театр.
– Вот так-то, Турецкий. – Ирина Генриховна взглянула на градусник и покачала головой. – Поднимается, зараза. За тридцать восемь перевалила. Ладно, провожу тебя – и отлежусь. Я вот ведь о чем. Ты когда-нибудь точно так же возненавидишь свою прокуратуру, Турецкий. Изматывает тебя эта работа. Я же вижу. Убийцы твои, наркоманы, маньяки и жмурики... они ведь не просто так. Ты нервничаешь, по командировкам мотаешься, осунулся вон. Но из твоих подопечных даже осколков поганых на продажу не набьешь. И будешь ты, Шурик, когда окончательно устанешь и возненавидишь все это – нищим...
– Не бухти, Генриховна, а? – Не очень-то понравилось Александру Борисовичу настроение супруги. Да и здоровье внушало опасение. – Это у тебя от температуры, видно. Ты лечись, правда, береги себя тут. На процедуры ходи. Ты мне нужна еще.
– Зачем это? – хитро усмехнулась жена. – Старая, больная женщина...
– Кокетка ты юная, Ирка! – ответил он, подошел к сидящей супруге, обнял за плечи и поцеловал в макушку. – Не грусти тут без меня, ладно? Мы там ненадолго уже. Возвращаться пора. А насчет сумы нищенской тоже не беспокойся. Уйду на пенсию – начну мемуары писать про жмуриков. Я много чего вспомнить могу. А чего не смогу – сочиню...
– Фантазер ты, Шурик. – Жена потерлась головой о нежную руку супруга. – Сочинишь, конечно. Тиражи круче, чем у Лукьяненко будут. Озолотимся. Ладно, иди одевайся. Тебе ведь пора. А мы тут с Нинкой потерпим, подождем. Только ты постарайся надолго на своем курорте не зависать. А?
– Я вернусь, Ириш. Ты не болей только...
– Так что теперь делать-то будем? – Александр Борисович хмуро оглядел подчиненных, когда они высказались все. – Надо наконец определяться, кому более всех выгодно было Калачева убирать, чьими руками это было сделано? Как тесно связаны дела журналистов с президентом Олимпийского комитета? Связаны ли эти смерти? Через кого и на кого нам выходить? Кого искать в первую очередь? Где направление главного удара? А то мы распыляемся очень сильно, господа сыщики.
Он глянул на Грязнова:
– Ну, генерал, тебе первое слово.
– Чуть что – так Косой? – Вячеслав Иванович усмехнулся. – Соображений много. И работы все больше. А вот с очередностью решать действительно надо. Мне представляется, что надо бить в самое продвинутое на данный момент дело: Кригер.
– Ого, – Турецкий демонстративно почесал затылок. – То есть Калачев побоку?
– Сам же знаешь, что нет. Но, как выяснил Поремский, Кригер убит намеренно – и не за гомосексуальные притязания, а за журналистскую деятельность. Свидетель Горохов опознал Саркисяна, тот теперь во всем сознался и уверяет, что Кригера продажным писакой обзывали, когда резали. Кстати, среди убийц он никого не знает. Называет местным только некоего Алекса, который его охмурить журналиста нанимал. Да и тот здесь только во время пляжного сезона. Остальные, скорее всего, гастролеры...
– А фотороботы троицы из «Жемчужины» этому свидетелю показывали?
Грязнов с Турецким уставились на Поремского. Тот растерянно переглянулся с Дерковским и опустил глаза.
– Не сообразил, Сан Борисыч, эх! – У него порозовели уши. – Старатель этот говорил же, что почти не видел их. Ну, мы ему только Саркисяна и предъявляли. Сделаем. Обязательно покажем, хоть и немного шансов.
– Вот видишь! – Грязнов поднял указательный палец, будто профессор на лекции. – Не факт, конечно, но даже фигуранты в этих делах могут быть общими. Хотя, нет, не факт... Но все равно, – продолжил, на секунду задумавшись. – По крайней мере, это не висяк, подобный смерти Краснухина в Красной Поляне. Там даже дела уголовного не завели, хотя отравить человека вполне могли. Знать бы, за что. А еще лучше – кто. Дело Заславской пока тоже выглядит довольно глухо...
– Могу сообщить, что она собиралась в своем последнем расследовании затронуть спортивную тему. Это директорша издательского дома вспомнила, – сказал Турецкий.
– Вот поэтому я предлагаю ход конем: Володю Поремского в Москву отправить. Пусть там разберется на месте. Кровь из носу, но надо обязательно узнать, кого Кригер собирался пощекотать своим бойким пером, – настойчиво предложил Грязнов.
– Курбатов интересовался в Москве Кригером. По моей просьбе, – ответил Турецкий. – Но даже Кондауров не знает, какую конкретно тему Аркадий намерен был затронуть во время передачи...
– Но у него были друзья, а? У него есть семья, родственники, сослуживцы. У него должны были быть враги! – Грязнов загибал пальцы на руке и к концу перечисления поднял над головой кулак. – С ними же никто не работал!
– Убедил. Я, между прочим, и сам об этом думал. Ну, как говорится, у дураков мысли сходятся. Придется тебе, Володя, видно, заканчивать курортный вояж и возвращаться в столицу. Ты там нужнее сейчас. Здесь Дерковский уже сам всю бухгалтерию подобьет и оформит. Заодно подхватишь московские дела у Курбатова. Ему своих там – выше крыши, а тут я еще его поднагрузил. Он введет тебя в курс. Как тебе такой вариант?
Володя Поремский с ответом помедлил.
– Тут вот какое дело, Александр Борисович. Я, когда новые факты в деле Кригера вскрылись, направил в УВД отдельное требование о розыске этого Алекса. Хотелось бы дождаться результатов. Но тут уж – смотрите сами.
– Ладно. Я же тебя не сейчас в аэропорт гоню. Посмотрим по обстоятельствам.
– И еще, Сан Борисыч. Пацан-то с пляжа серьезно за свою жизнь опасается. Говорить он начал, но и о том, что уже угрожали ему, в первую очередь сказал. Очень не хотелось бы свидетеля потерять.
– Да, ты прав. Срочно обратись к начальнику следственного изолятора. Предложи сейчас же изолировать Саркисяна от других заключенных. И проследи, чтобы не позабыл, чего доброго!
– Будет сделано, – четко ответил Поремский.
– Так, а что там с Заславской? – Турецкий вернул разговор к уже затронутой чуть раньше теме. – Почему ты решил, Слава, что оно глухое?
– Нет, – помотал головой генерал. – Не так я сказал. Просто отметил, что Кригер сейчас перспективнее, на ходу как бы. А дело лыжницы тоже копать надо. Рюрик наш, вон со следаком, ведшим дело, разбирался. У того возникали подозрения насчет убийства из-за поспешного исчезновения спутника женщины. Да и следы этот казанова безукоризненно за собой замел, словно загодя готовился. Будто и не было его. Но за отсутствием видимых мотивов преступления пришлось от этих подозрений отказаться.
– Ну что же, как я уже сказал, Заславская собиралась писать о зимнем спорте. Более того, Еланская-Штерн, на которую Лариса Станиславовна работала, вспомнила и сообщила мне, что журналистка упоминала некоторые документы, над которыми собиралась трудиться во время горнолыжного отдыха. Никаких похожих документов, насколько я понимаю, обнаружено не было, не так ли? А верный спутник пропал. Со всеми документами, надо полагать. Судя по всему, у него были все же причины желать смерти своей подружке... Итак, – продолжил он, переведя дух. – Костя Меркулов санкцию дал. Я это уголовное дело возбудил. И буду вести параллельно с делом Калачева. Помогать мне будет Рюрик. В первую очередь надо срочно выяснить, о чем конкретно хотела сообщить общественности любительница зимнего спорта. А вам, уважаемые...
Вячеславу Ивановичу Грязнову, Галине Романовой и Владимиру Яковлеву поручил Турецкий розыск неуловимого красавчика Виталия.
Время шло. Работы наваливалось все больше. А дело об убийстве президента Российского олимпийского комитета Владислава Михайловича Калачева по-прежнему представляло собой уравнение с тремя неизвестными. Их необходимо было отыскать во что бы то ни стало.
3
Решение задачи осложнялось тем, что не было пока в уравнении ни одного известного члена, через который можно выразить неизвестные. А ведь еще из школьной программы было известно, что именно такой метод обычно и приводит к результату. Нет, можно, конечно, искать плоскость в трехмерном пространстве по разным пятиэтажным формулам. Но следователям, которые интересовались лишь конкретикой, умозрительные преступники были ни к чему. Им нужны были те реальные люди, которые убили Калачева.
А значит, нужна была зацепочка, потянув за которую можно было вытащить всю цепочку. Позарез была нужна...
Алексея Викторовича Дмитриева, крупного, импозантно одетого мужчину с выбритым затылком и тяжелыми надбровными дугами, сдали Поремскому оперативники местного уголовного розыска. Указанный господин являлся владельцем сети ларечной торговли спиртными напитками, исправно платил в казну налоги, имел все необходимые сертификаты. На зимний период он уезжал отдыхать от трудов праведных в столицу или за границу, а в курортный сезон «ковал свое железо» во всероссийской здравнице. Надо сказать, что ковал совсем неплохо и был человеком уважаемым, хотя работа с крепким алкоголем почти всегда каким-то боком касается криминала. Однако ничего противозаконного за этой торговой сетью в местном управлении уголовного розыска не числилось. А многие начинающие частники, решившие быстро разбогатеть на самом ходовом продукте, стремились попасть под строгую, но справедливую руку Дмитриева, чтобы обезопасить себя от сторонних «наездов» и криминальных «разборок».
И никогда такой солидный человек не заинтересовал бы оперативно-следственную группу Турецкого, если бы не числился он в милицейской картотеке как весьма опасный, дважды судимый уголовный элемент по кличке Алекс. И был этот Алекс жесток и груб по отношению как к конкурентам, так и к органам власти. Ходили слухи, будто место свое – денежное и легальное – приобрел Алекс в жестокой междоусобной борьбе «авторитетов», отправив пару-тройку претендентов на желанную синекуру туда, откуда и в милицию-то уже не пожалуешься. От всех представителей силовых структур «бизнесмен» предусмотрительно держался за три версты. Любые контакты даже с налоговиками осуществлялись через верного прикормленного участкового инспектора – старшего лейтенанта Житинского.
Конечно, открыто властям Алекс не сопротивлялся. Но лишь потому, что оказывать сопротивление повода пока не было – все вопросы пока решались полюбовно.
Всегда и всюду он ходил с двумя телохранителями, готовыми наброситься на любого по первому кивку хозяина. А в последнее время, поговаривали, стал чрезмерно подозрителен: ночевал на разных квартирах, а порой и в гостиничных номерах; обедая в ресторанах, выбирал столики с видом на вход. И чтобы выход запасный тоже имелся. Складывалось впечатление, что этот господин чувствует за собой нечто такое, что не позволит ему смирно поднять лапки кверху при приближении сотрудников уголовного розыска. Брать его очередное обиталище штурмом, рискуя жизнью, смысла не было. Подвергать опасности жизни окружающих, производя арест в людном месте, не хотелось. Вызванивать на помощь ОМОНы, СОБРы и прочие «Альфы» ради одного «взведенного» уголовника – тоже виделось несерьезным. Оставалась ловля на живца...
Два Владимира – Поремский и Назаренко – негромко переговаривались в полутьме крохотной, загроможденной металлическими шкафами и всевозможных размеров ящиками каморки. На пятачок свободного пола с трудом удалось пристроить два табурета. Пахло постоянно подгорающей изоляцией – когда-нибудь тут непременно случится пожар, который спишет все недостачи владельцев ресторана. Свет в подсобку проникал тремя узкими вертикальными полосами через предусмотрительно оставленные в шторах щели. В золотистых полосках кружилось столько пылинок, что сразу начинало свербеть в носу. Поремский потер переносицу, стараясь не расчихаться. Пыльный этот свет матово отражался в кафельных квадратах стен, придавая зловещий смысл висящим повсюду табличкам с черепами и молниями. В полумраке можно было разглядеть обрывок плаката: «...ЗАЙ ...БЪЕТ!» В дальнем углу за щитом виднелась и политическая агитка, требующая претворить в жизнь решения какого-то съезда КПСС.
Электрощитовое помещение модного сочинского ресторана «Орел» некогда было предметом постоянных раздоров между представителями областного управления КГБ и специального подразделения уголовного розыска, занимавшегося иностранцами, которых хватало в Сочи даже во времена СССР. Потом, когда не стало ни Союза Советских Социалистических Республик, ни даже – страшно подумать! – Комитета государственной безопасности, тем, кто рискнул оставаться в органах внутренних дел, досталось разное наследство. Владимиру Сергеевичу Назаренко от прежнего сотрудника перешел и «золотой ключик» от «помещения номер 19», как оно называлось в оперативных документах.
Точка была идеальной: из неприметного окошка весь ресторан был виден как на ладони: хочешь – так смотри, хочешь – на видеокамеру снимай. За дверью небольшой коридорчик углом с двумя выходами: один – прямо на улицу, а второй – через подсобки и кухню – к туалетам, откуда можно попасть и в ресторанный зал.
Впрочем, зал вполне можно было именовать и рыцарским: впечатление было таким, что из щитовой сыщики глядели в залу испанского замка века этак шестнадцатого. Мощный потолок из темного дерева контрастировал со светлыми стенами, отделанными природным камнем. Стены украшали старинные пистолеты, щиты, мечи, арбалеты, рыцарские доспехи. В небольших нишах были установлены изящные статуэтки, освещенные мягким светом. На тяжелых деревянных столах раскинулись вышитые атласные скатерти...
Народу было немного. Молодая пара явно студенческого вида, группа иностранных туристов, которых всегда можно отличить от соотечественников по экспрессивности и непосредственности, несколько основательных мужичков, обмывающих что-то втихаря от бдительных жен. В дальнем конце зала, у эстрады, где под гитару со скрипочкой что-то мурлыкала по-итальянски худощавая певичка, расположились завсегдатаи: на столе только пиво, сигареты, карточная колода.
Алекс, который частенько ужинал в «Орле», выбрал сегодня стол в расположенной посреди зала нише, за которым и поджидала его девица, подготовленная капитаном Назаренко.
Изольда – так представилась девушка – вела себя раскованно и естественно, получая привычное удовольствие от вкусной еды, дорогой выпивки и сигарет. Алекс строил из себя галантного кавалера. Он прекрасно знал, что даст этой девке полсотни баксов и получит все причитающиеся удовольствия по полной программе. Можно было и не платить вовсе: наверняка девица работает под сутенером, которого Алекс знает; и тот почтет за честь «угостить» дамой такого влиятельного клиента. Но в последнее время накатывало на Алекса желание быть аристократом. Шиковать, оплачивать все услуги, давать чаевые. И этой лярве он тоже заплатит – не пожмотится. Да и вообще, в рыцарском зале он вел себя исключительно по-рыцарски: угостил даму дорогим коньяком и заказал ей креветки по-венгерски под коньячным же соусом. Себе – для разминки – выбрал фирменное блюдо ресторана: особым образом приготовленное куриное филе с грозным названием «Орел». Чем это курица не птица? А к концу вечера должны были подать севрюгу, которая готовилась исключительно по предварительному заказу. И заказ такой был сделан сегодня днем по телефону.
Парочка пила и уминала деликатесы с видимым удовольствием, а телохранители Алекса, сидевшие по бокам, имели хмурый и настороженный вид людей, занятых исключительно ответственным, но давно и окончательно опостылевшим делом. Поремский даже усмехнулся, представив, что примерно так выглядел бы и его напарник, выгнанный начальством во внеслужебное время для обеспечения безопасности визита какой-нибудь московской шишки. Сходство с милицией подкреплялось и однообразием – «форменностью» одежды: широкие «адидасовские» слаксы, чтобы не мешали демонстрировать приемчики карате при случае, китайские кроссовки, турецкие футболки, тонкие легкие ветровки, в которых, быть может, и жарковато сейчас, но зато под ними наверняка прятались стволы. Причем на ношение оружия, скорее всего, имелись разрешения, как и лицензии на осуществление охранной деятельности. Стрижки «быков» порадовали бы любого строевого командира, а низковатые лбы вполне компенсировались мощными загривками. Охранники временами тоскливо позевывали.
Пока основное действо не началось, сыщики тоже коротали время за болтовней.
– Тебе сны снятся, тезка? – интересовался местный Владимир.
– Нечасто, – отзывался столичный гость. – Дома еще вижу иногда. А здесь у меня сон крепкий. Проваливаюсь во тьму, в которой уже начинает звенеть будильник.
– А мне сегодня приснился. Настоящий цветной сон, со вкусами и запахами. Стоял я на высоком берегу реки, неподалеку от домика, где нашел приют, смотрел на водопад и грыз крупное сочное яблоко. До мельчайшего огрызка иссосал, до косточек практически...
– Яблоко – к раздору, – заметил Поремский, хотя снов никогда ранее не толковал. Так брякнул. Наобум.
– Вот и нет. Я днем в управе смотрел сонник в Интернете. Такого начитался! Яблоко – к встрече со старым мудрым человеком, который поможет и научит, и с красивой женщиной. Водопад – достижение заветного желания, а также тяжкие испытания. Много думал и понял, что встречусь с пятидесятилетней красавицей...
– ...которая тебя многому научит, – подхватил напарник.
– И это будет мне тяжким испытанием...
– Но ты поймешь в конце концов, что именно это и есть твое заветное желание! – рассмеялся Поремский.
– Эх... – шутливо сник Назаренко, но вдруг насторожился: – Оп-ля! Пора мне, кажется...
Алекс отошел к стойке и стал о чем-то шептаться с барменом. Уверенным мужским жестом Изольда взяла бутылку коньяку, плеснула себе, о чем-то спросила соседа. Тот отрицательно мотнул головой, набычившись. Его напарник, покосившись на Алекса, который взял поднос с двумя бокалами и уже направился обратно, тоже с видимым сожалением отказался.
– Вов, а что это они такие затурканные? Пить – не пьют. Рожи постные...
– А им в ночь на службу. У Алекса строго: чуть что – на выход. Безработных костоломов сейчас хватает. В лучшем случае отдадут для спарринга начальнику охраны. Там шкаф под два метра, десять пудов живого веса, профессионал по фулл-контакту...
– М-да. Тяжела жизнь простого бандита. Иной раз лучше уволиться...
– Гляди! – громким шепотом перебил Поремского сочинский капитан.
Они не увидели, а скорее угадали стремительный взмах очаровательной Изольдиной ручки над фужером с недопитым Алексом коньяком. Оба «быка» в этот момент настороженно смотрели за тем, как босс возвращается к столику, чуть пританцовывая в такт итальянской песенке. На подносе призывно позвякивали два полных льда бокала. Переключения внимания охранников на Алекса вполне хватило, чтобы ударная доза клофелина растворилась в терпком и крепком французском напитке.
Успешный бизнесмен Алексей Викторович Дмитриев поставил один бокал на красиво вышитую скатерть и, держа второй в руке, стал протискиваться мимо Изольды на свое место. Пошатнулся, якобы потеряв равновесие, и рухнул к ней на колени. Заелозил руками, будто пытаясь подняться: то юбку задирал, то попадал в глубокий вырез блузки. Девица под плотоядное ржание охранников лениво отпихивала неуклюжего приставалу, но как-то так у нее это получалось, что все плотнее прижималась девица к Алексу горячим телом, пока ее руки окончательно не сплелись у мужчины за спиной и не застыла парочка в затяжном голливудском поцелуе.
Капитан Назаренко встал со своего табурета.
– Пора мне в сортир. Скоро начнется. Яковлев должен появиться. Да и твой выход вот-вот...
Дальше все было разыграно как по нотам.
Спустя несколько минут Изольда странно икнула, одной рукой попыталась что-то нащупать на столе, второй потянулась было к своему аппетитному вырезу блузки, но удержаться не смогла и увернуться не успела: поток рвотных масс шумно извергся из ее милого ротика, – прямо на фирменные слаксы одного из охранников.
– Что же ты, падла! – Пострадавшего, обреченно глядевшего на нижнюю часть своего костюма, слизистую и пахучую, не остановил даже слабый успокаивающий жест засыпающего босса. Короткий, совсем без замаха, тычок основанием ладони в щеку девушке отбросил ее, пытающуюся выбраться из-за стола, к стене, по которой она и сползла тихонько, застыв в глубоком нокауте.
Алекс только чуть шевельнул кистью руки:
– Хер с ней. Иди помойся... Ну и набрались мы... – И захрапел, откинув голову назад, на резную высокую спинку стула.
Потерпевший на прямых ногах поковылял к туалетам. Второй недоуменно озирался. Посторонних происшествие не привлекло: музыка играла громко, лампы под конец вечера приглушили до минимума. Посетители были пьяны, счастливы и не интересовались ничем и никем, кроме самих себя, любимых.
И тут от дверей к троице устремился меж столиков мужик шоферского вида.
– Кто тут Дмитриев? Такси подано!
– Ну? – Ошалелый «бык» уставился на «таксиста» Яковлева. – Ты чего гонишь? Какое такси? – Он осторожно подергал шефа за рукав. Тот всхрапнул. – Не было такого вызова. Не могло быть... – Охранник осекся. А вдруг могло? И хотя он явно насторожился поначалу, но угрозы особенной не почувствовал и успокоился. Все шло естественным чередом. И даже машину Алекс вполне мог вызвать, чтобы ехать к себе на хазу развлекаться с девицей – сколько раз уже так бывало. Сюда они тоже на такси приехали. Дмитриев себе такое частенько позволял. А его джип раскатывал при этом по Сочи – для конспирации. Когда только шеф вызов сделать ухитрился? Когда он в сортир выходил, что ли?
– Погоди, мастер. Что за вызов? – Телохранитель раздраженно поглядывал на коридор, ведущий к туалету, где застрял напарник, слишком много внимания уделявший испорченному костюму.
– Подать в двадцать три часа машину ко входу в «Орел». Заказчик Дмитриев. Адрес записан: на Пластунскую в конец куда-то...
Соответствовало. На улице Пластунской была одна из квартир хозяина. Думать за всех простому крепкому парню осточертело.
– Где машина?
– У входа.
– Как узнал, что Дмитриев здесь?
– У метрдотеля.
– Идем поглядим.
Он решил быстренько проверить машину и отвезти хозяина отсыпаться. «Как раз напарник выйдет – под руки донесем», – решил он.
Но сразу за стеклянной дверью ему в затылок уперся ствол.
Первый свой срок Лешка получил в шестнадцать лет за примитивный гоп-стоп, то есть уличный грабеж. В конце семидесятых в подмосковных Люберцах, где он родился и вырос, промышляло немало дворовой шпаны, выезжавшей «для серьезных дел» в зажравшуюся Москву. Кто специализировался на угонах автомашин, кто срывал с прохожих меховые шапки, кто обирал пьяных... Дворовая команда, где подвизался юный Алекс, как называли его приятели, выезжала «на дело» в те дни, когда на крупных столичных заводах выдавали получку. Значительная часть жалованья оставлялась московскими пролетариями в пивных и винно-водочных магазинах. А провести пьяного и беспечного клиента до темного двора или подъезда и обобрать его до нитки было для команды из трех-четырех человек делом техники. Некоторое время начинающим уркам везло, они входили во вкус, действовали наглее и все менее осторожно. И одним мрачным осенним вечером везение вдруг закончилось.
Суд определил мерой наказания пять лет лишения свободы, и Алекс отправился в знаменитую Костромскую ВТК.
На «малолетку» он заехал юным блатным романтиком, довольно скромным пацаном, пытающимся видеть в окружавших его арестантах только хорошее. Но по прошествии двух лет, в течение которых Дмитриеву исполнилось восемнадцать и его перевели на «взросляк», он стал человеком, отрицательно настроенным не только к администрации колонии, но и к человечеству вообще. Правда, блатным он не стал, поскольку романтики насчет уголовного мира в нем явно поубавилось. Предпочел отбыть срок «мужиком», но слыл путевым, к его мнению прислушивались даже авторитетные уркаганы. Алекс никогда не запарывал «косяков», то есть не совершал поступков, порочащих честного арестанта. При случае всегда был рад обмануть и ментовское начальство с его невыполнимым планом на промзоне, и «козла»-бригадира с его постоянными придирками и приписками.
Выйдя на свободу, он отправился в Адлер, где у доживающей свой век бабули со стороны матери был небольшой домик в частном секторе, который уже полгода спустя и достался единственному внуку в наследство. Кооперативная квартира родителей в Люберцах также оставалась за ним в случае их смерти. Бывший уголовник стал наследником недвижимости и в столице, и обладателем таковой на главном курорте страны. Но в те годы это еще ничего не значило.
Устроился домовладелец работать на бензоколонку, где сквозь пальцы посмотрели на его судимость. Работал без нареканий. Среди коллег числился суровым и нелюдимым: даже в дни выдачи зарплаты никому не составлял компании в выпивке. Не интересовался он и тусовочной курортной жизнью – концерты, рестораны и экскурсии его нимало не интересовали. Единственной страстью Алекса была теперь карточная игра, к которой юный Леша пристрастился еще в Костромской ВТК. В то время даже в Москве не было еще ни единого казино, профессиональных катал пачками сажали якобы за мошенничество. В Сочи тоже шла охота на картежников, но Алекс обнаружил-таки спокойный катран, где собирались «игровые».
И везуха поперла. Он выигрывал много, хотя играл самозабвенно, запойно и, как ни странно, честно. Почти всегда. Случалось иногда жульничать, но лишь в том случае, когда за игорный стол попадал явный лох, которого сам бог велел развести.
Из-за карт Алекс и на вторую ходку пошел. Причем залетел не на самой игре. В очередной отпуск отправился он вдруг в родное Подмосковье – в один из домов отдыха. Вспоминал потом: чего поехал? И не находил ответа. Просто потянуло вдруг в среднюю полосу. Шлея под хвост попала. В первый же день познакомился еще с одним отпускником. А уже вечером они уселись играть в секу. И то ли судьба повернулась к Алексу задом в тот вечер, то ли мужик был крутым каталой, но проигрался Дмитриев в пух и прах. Однако отдал долг по обыкновению честно. Отыграл часть потерянных денег у других отдыхающих. Да и с первым соперником, который обобрал в санатории уже всех, кого можно, садился перекинуться пару раз по маленькой. С переменным успехом. А спустя две недели не удержался. И, уже покидая дом отдыха, позаимствовал у удачливого игрока тугой бумажник с деньгами и документами.
Арестовали его на следующий же день, в поезде на Сочи.
После десяти месяцев на бутырских шконках арестант по тогдашней 144-й статье Уголовного кодекса отправился на одну из многочисленных «лесных» зон в Коми АССР, где и пробыл почти четыре года...
Он и этот срок отмотал «мужиком», вкалывая до седьмого пота. Алекс подтвердил свою репутацию «путевого», правильного арестанта: он никогда не вступал в сомнительные сделки с администрацией ИТУ, никогда не сдавал кентов.
Никто так и не узнал, что всех, кого надо, честный «мужик» Алекс давно уже сдал...
– Где я? – Сознание начинало возвращаться к Дмитриеву, но окружающий мир еще плыл, покачиваясь, перед глазами.
– В изоляторе, гражданин Дмитриев. Вы были задержаны в ресторане «Орел» в состоянии тяжелого алкогольного опьянения, практически невменяемом. Поэтому, извините, вас пришлось приводить в чувство...
– Как задержан? По какому праву? На каком основании? – Алекс, проведя рукой по мокрым волосам, повысил голос, но даже это незначительное усилие отдалось болью в затылке. – И где мои сотрудники?
– Сотрудники ваши, точнее, телохранители ни в чем криминальном не подозреваются. Поэтому, вероятно, дают объяснения сейчас начальнику охраны, как же они не уберегли тело хозяина... Если не сбежали и не попрятались с перепугу.
– Вот суки!.. – Дмитриев снова болезненно поморщился. Он начинал соображать, что отключился не просто так. Охрану он уже заподозрил если не в пособничестве властям, то как минимум в бездействии. – Выйду – яйца поотрываю.
– Конечно. Право ваше, – согласился довольно молодой собеседник. – Вот только выйти будет непросто...
– Перестаньте! Или обвинение предъявляйте, как по закону положено, или скоро придется извиниться и отпустить.
– Вот и хорошо, что к вам вернулась способность мыслить логически, гражданин Дмитриев. Значит, мы можем начинать серьезный разговор, сиречь допрос. С протоколом – все, как полагается. Итак, я старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре Российской Федерации. Фамилия моя Поремский. Вот санкция на ваш арест, гражданин Дмитриев. Вы обвиняетесь по статьям тридцатой и сто пятой Уголовного кодекса РФ в приготовлении к покушению на убийство и в убийстве гражданина Кригера Аркадия Исаевича.
– Кого?
– Журналиста Кригера, – терпеливо отозвался Володя. – Должен вам заметить, гражданин Дмитриев, что вопросы теперь буду задавать только я. Вы же вправе на них отвечать или хранить молчание. Но я рекомендую все-таки отвечать. Тогда суд, возможно, учтет вашу готовность помочь следствию. Итак, первый вопрос для протокола: назовите, пожалуйста, фамилию, имя и отчество...
Ответив на общие вопросы о месте проживания, роде деятельности и бывших судимостях, дальше Алекс отвечать наотрез отказался. Напомнил о своих правах и потребовал пригласить указанного им адвоката, который служил юристом в принадлежащей Дмитриеву фирме. Просьба была удовлетворена, и последующие допросы производились в присутствии остроносого поволжского немца по фамилии Кель.
Но присутствие собственного адвоката никак не сказалось на позиции Дмитриева. На все вопросы, связанные с местами его пребывания и делами в день убийства журналиста, Алекс отвечал: не помню. Давно, мол, было. Не ожидал, что кто-то будет спрашивать, иначе записывал бы, алиби обеспечил, соломки подстелил...
После очной ставки с Саркисяном, который, опасаясь мести, отвечал через силу, но подтвердил предыдущие свои показания, Алекс замкнулся. Он обозвал все то, что показывал Ашот, «бредом сивой кобылы» и клеветой на честного бизнесмена. И с этих пор его ответом на дальнейшие вопросы стало тоскливое, но упорное молчание...
– ...А теперь, гражданин Дмитриев, ознакомьтесь, пожалуйста, с показаниями бывшего заместителя начальника ИЗ номер семьдесят семь дробь два по воспитательной работе майора Евсеева, который вам в Бутырке «кумом» доводился.
Александр Борисович Турецкий, подключившийся к допросам Алекса на третий день, показал подследственному машинописную страничку, заверенную подписью. Чтобы эти показания достать, пришлось ему снова напрячь московских коллег до предела буквально, но иного выхода просто не было.
– Он пишет, что в период пребывания в стенах вверенного ему заведения вы зарекомендовали себя заключенным весьма своевольным. Этим заработали авторитет среди сидельцев. Собственно, и дальнейшая ваша судьба, насколько нам известно, в немалой степени основывалась на этом авторитете. И хотя настоящим «вором» вы не были, однако тюремные связи и на воле шли потом вам на пользу. Но вели вы себя в изоляторе и в лагере так вольготно потому, что администрация на ваши «шалости» смотрела сквозь пальцы. И тому была причина...
Дмитриев смотрел на листок бумаги завороженно, будто кролик на удава. Лицо его стало отрешенным, безучастным, какое бывает у людей, смирившихся с неизбежностью погибели. Только зрачки влево-вправо качались маятником – глаза скользили по строкам, пока не остановились на знакомой фамилии. И тут он обмяк, покосился, ссутулился, словно вынули из него стержень, державший спину прямо.
– Раскололся «кум». Засветил шефа...
– А вы полагали, что и на третий срок отдыхать «мужиком» пойдете? Впрочем, от вас все зависит. Либо вы и дальше будете на своего хозяина работать и жить комфортно, насколько это возможно в тамошних условиях, либо слушок пройдет по зонам и крыткам, кто пятнадцать лет назад заложил всю карточную мафию курорта. И на волю слушок пробьется, малявы полетят. Я готов биться об заклад, что дольше месяца вы там не протянете. Вас, может, и трогать на станут – зачем мараться? Просто мойку в руки дадут. И время на размышление о судьбе своей позорной до утра...
– Не пугай, начальник. Я при любом раскладе теперь покойник. – Алекс говорил бесстрастно, как о ком-то чужом, и слегка покачивался на стуле, напомнив Александру Борисовичу старую привычку тренера Лобановского.
– Не понял, – поднял брови Турецкий. – Вы сейчас рассказываете нам, кто и зачем поручил вам договориться с Ашотом Саркисяном, чтобы тот выманил Кригера на берег ночью. Мы оформляем вам явку с повинной. Вы в очередной раз едете валить лес под присмотром благожелательного куратора.
И он кивнул подбородком в сторону листа бумаги.
– На чем вас тогда Орехов зацепил? На проигрыше?
– Да. Я в жизни всего два раза не удержался и во время игры остановиться не смог. Вот и на второй ходке, как раз когда в Бутырке парился, ожидая этапа, крупно проиграл тамошнему авторитету Сухарю. Много проиграл. Все практически, включая себя самого. Оставалось два дня жить, если не верну долг. А вернуть я не мог никак. Тут-то Лева и предложил мне требуемую сумму. В обмен на информацию.
Дмитриев зябко поежился.
– Ему был нужен кто-то конкретный? – поинтересовался Александр Борисович.
– Да. Я так думаю. Но он потребовал всех профессиональных игроков. Чтобы я не догадался.
– А потом? Он вынуждал сдавать кого-то из сидельцев?
– Никогда. Слово держал. Я на зоне стукачом не был. Да зеки его и не интересовали. Ему были нужны те, кто на воле. И то не все. Только все это дела давние. Теперь другое. И мне теперь кранты – Лева сам меня и замочит. Хоть на свободе, хоть в камере достанет. Ведь как только вы ему на хвост сядете, он решит, что я его сдал.
– Перестаньте. Ваша работа на Орехова в качестве агента зафиксирована документально и секретом ценой в жизнь не является. Вы-то тут при чем?
– То-то и оно. Ни при чем. Но арестован по подозрению в убийстве Кригера. Значит, даже если в отказ пойду, все равно могу проболтаться рано или поздно...
– Ничего не понимаю. Но если вам действительно теперь уже разницы нет и вы приготовились умирать, почему бы не рассказать все?
– Зачем? Да и долго это.
– Ну хоть совесть облегчить перед лицом неизбежной погибели. Кроме того, можете получить меньший срок, если суд примет во внимание добровольное сотрудничество со следствием. Это вам пригодится, если передумаете умирать. А времени у нас достаточно. Послушаем?
Алекс минут пять молчал, размышляя, а Турецкий и Поремский терпеливо ждали.
– Жаль, – вздохнул наконец подозреваемый. – Жаль было бы умереть так рано. Знаете, мы вообще живем слишком недолго. Повзрослеть человек не успевает. Успевает только научиться ходить, не падая, есть, не пачкаясь, самостоятельно ездить в метро, не плакать, когда больно или страшно, курить, убивать, притворяться, врать. Человек не успевает измениться, он успевает только сильно устать от обманутых надежд. Все люди – дети. Одинокие дети, затаившие свои смешные детские мечты, которым никогда не сбыться...
Сыщики с удивлением слушали исповедь бывалого сидельца. Выяснилось, что человек, дважды судимый, довольно жесткий в бизнесе и расчетливый, но азартный игрок – в душе действительно оказался обманутым жизнью ребенком. Он, претерпев немало, предаваемый и предававший, по-прежнему верил в людей и в старомодные понятия о чести, дружбе, верности. А реальная жизнь, жестокая, неоднозначная, больно ранила его сердце и сбивала с панталыку, заводя в моральный тупик. С одной стороны, он всю жизнь не мог себе простить факта собственной трусости и нечестности, но судьба настолько повязала его с тем, кто склонил его к позорному предательству, настолько Алекс был уже ему обязан, что стал считать этого человека едва ли не благодетелем. И был верен теперь ему.
Вероятно, он и в этот раз, следуя собственному смещенному внутреннему «кодексу чести», ничего не рассказал бы следствию. Предпочел бы умереть от руки нанятых шефом убийц, но не предал его. Но так сложилось, что он уже будто умер. Ведь человек умирает как человек не тогда, когда окончательно разрывается в груди износившийся кровяной насос, не тогда, когда останавливается дыхание и закатываются глаза. Нет. Человек умирает, когда ему становится все безразлично, становится все неинтересно. Сколько после этого проживет его опустевшая телесная оболочка, уже не важно.
Так получилось, что Алекс, только увидев фамилию «хозяина», понял, что он уже труп. И ему стало все равно...
Дмитриев показал, что после отбытия второго срока принял решение обосноваться все-таки в Сочи, хотя на мертвый зимний сезон предпочитал уезжать в столицу, где вел праздный образ жизни. Отдыхал от летних трудов и забот и по-прежнему играл, хотя, наученный жизнью, больше не заигрывался.
На курорте же ему приходилось трудиться, а не отдыхать. С первых свободных дней Алекс зарабатывал себе на хлеб игрой. Впрочем, не только на хлеб, но и на масло хватало. Однако, поскольку было необходимо легализоваться, он зарегистрировался как индивидуальный предприниматель, выправив все необходимые для этого документы. И открыл небольшой ларек, где начал торговать водкой и пивом. Поначалу дела шли не очень – конкуренция была велика, но прошлой весной местный смотрящий пригласил его на важную встречу, где довелось Алексу вновь увидеться с Сухарем, которого Дмитриеву вовек не забыть. Сухарь Алекса помнил, как помнил всех своих должников: те, кто долг не отдавал, жили плохо и недолго, а вот вернувшие становились если не фаворитами, то по крайней мере уважаемыми Сухарем людьми, которым он был не прочь и помощь оказать при возможности. Надеясь на ответную благодарность. А возвращение прежнего долга давало некоторые гарантии того, что человек и впредь не подведет. На том сходе поручено было Алексу взять под себя мелкую розничную торговлю алкоголем по всему курортному побережью. С тех пор дела бизнесмена неуклонно шли в гору. Сам он к тому особых усилий не прилагал, но маячивший за его спиной призрак всесильной мафии делал сговорчивыми компаньонов и уступчивыми конкурентов. За два сезона дело наладилось: все частники стали платить установленную долю в «бюджет», зато получали за это гарантированное спокойствие и отсутствие каких-либо наездов на бизнес. Даже милиция перестала драть три шкуры, получая свое по другим каналам. Такое положение вещей устроило все стороны. И Алекс – фактически хозяин всех ларечников – уже предвкушал зимний отдых и азарт игры.
Но неожиданно, как снег на голову, свалился его московский «шеф».
Теперь благодетель был уже не ушлым старлеем, не жалевшим ради будущей карьеры не только бюджетных, но и собственных средств. В то время старший лейтенант одного из элитных подразделений милиции, курируя некую высокопоставленную государственную особу, пристрастившуюся к азартным играм, потратил помимо выделенных на операцию денег даже часть собственных сбережений, внеся выкуп за проигравшегося Алекса. Зато полученные от спасенного должника сведения позволили ему выручить подшефного босса из крупных неприятностей и разрушить игорную мафию Сочи. А также получить капитанское звание раньше положенного срока – начальство его подвиги заметило и оценило...
Ныне полковник милиции Лев Николаевич Орехов возглавлял отдел по борьбе с коррупцией в ГУВД Москвы. Надо сказать, что своему курортному подопечному полковник много хлопот не доставлял. Он не пользовался услугами Алекса как постоянного агента. Его не интересовал винно-водочный бизнес, ему не интересны были новости преступного мира Москвы или Сочи – он с ними и так был знаком. А вот свой человек в игорном мире ему был необходим, поскольку многие из сильных мира сего, с которыми по долгу службы должен был работать полковник, были подвержены разнообразным порокам. Страсти к игре в том числе. И знать их проблемы внутри игрового мира было прямой обязанностью Орехова. Существенную помощь в этом оказывал ему Алекс. Кроме того, хотя «шеф» о собственных делах предпочитал с агентом не болтать, Дмитриев знал, что в настоящее время в сферу интересов Орехова входил и большой спорт. И все, что творилось около. С тем и пожаловал.
Встречались они, разумеется, в ресторане. Забавное совпадение, конечно, но именно в том самом «Орле», откуда Алекса так позорно забрали. Вопреки обыкновению, угощал Орехов. Сидели недолго, поскольку полковник торопился куда-то. Просто поели, выпили, за едой и о деле поговорили.
– Ты все играешь, Алекс?
– Сейчас редко, Лев Николаевич. И по маленькой. Не то чтобы азарта лишился – тянет порой сильно. Но в последнее время просто физически не успеваю. Бизнес затягивает не хуже игры.
– Наслышан, наслышан, – усмехнулся полковник. – Обдираешь как липку честных самогонщиков?
– Обижаете, Лев Николаевич. В нашем товариществе очень строго следят за тем, чтобы на прилавки поступала только качественная и сертифицированная продукция. Так что со стороны закона к нам претензий никаких нет.
– Кроме неуплаты налогов, не так ли?
– Не так, – разулыбался Дмитриев. – Все налоговые платежи с прибыли отчисляются до копеечки, за исключением...
– ...дани Сухарю, – в свою очередь расплылся в улыбке полковник.
– ...благотворительных отчислений, – поправил Алекс, – в краевой Фонд поддержки детского спорта, возглавляемый видным московским бизнесменом-строителем Сухаревым Родионом Ивановичем.
Орехов от души рассмеялся:
– Толково! Забавно, что и тут спорт. Модная нынче тема. Ну да ладно, речь не о том. И «игорные» сведения мне сегодня не нужны. Но мне необходима небольшая помощь в организации специальной операции правоохранительных органов. В целях безопасности мы не можем задействовать местных сотрудников – их могут знать в лицо. А с московскими милиционерами, входящими в мою группу – сторонними, незнакомыми лицами, – на контакт здесь никто не пойдет. Нужен местный, достаточно авторитетный товарищ. Ты подойдешь по всем статьям.
– Польщен, – склонил голову Алекс. – Но я никак не пригоден на роль секретного агента.
– Да? А в игорном бизнесе очень даже пригодился. – Шантаж был недвусмыслен. – Не бойся. В Джеймса Бонда играть и в этот раз не придется. Мне просто нужен местный гомик, который соблазнил бы одного московского журналиста.
– В столице своих «петухов» уже не хватает? – осклабился Алекс, поняв, что речь не о нем.
– Да здесь он, журналюга. Мне нужно, чтобы какой-нибудь симпатичный пидор пригласил его провести ночку на берегу моря. Найдешь такого пидора и убедишь заняться этим важным делом ты. Понял?
Орехов так смотрел на Алекса, что тот, съежившись, ощутил, что отказаться не может. И речь идет даже не о том, что раскроют его старые делишки. Смерть будет более изощренной и гадкой. Поэтому он только молча кивнул...
Турецкий с любопытством слушал признания игрока.
– А потом?
– Дело техники. Ашот у нас безотказен. Вот только, когда его арестовали за убийство, я сообразил, что попал на подставу, как и он, бедолага.
– Не возникло желание прийти с чистосердечным признанием?
– Нет. – Алекс поглядел на следователя, как на умалишенного. – Был ведь шанс уцелеть. Сейчас уже нет.
– Значит, Орехов. Это очень-очень любопытно... – Александр Борисович потер подбородок. – Вы, гражданин Дмитриев, погодите раньше времени умирать. Сначала скажите-ка вот еще о чем. Вы упомянули московскую группу. С Ореховым был еще кто-то?
– На первой встрече не было. А когда я докладывал о готовности армяшки подставить очко, с ним были еще двое. Он даже сказал, что майоры. Одного не помню, а у второго фамилия пивная. Бочкарев.
4
– Мы ведь как познакомились? Она в позапрошлом году летом тут отдыхала. В пансионате. А когда со мной эта беда приключилась, местные журналисты одолевать стали, и она откуда-то прознала. В отличие от тутошних сразу с расспросами не приставала. Как-то так просто познакомились и как бы подружились, хотя она мне в дочери годится. Несколько дней вместе провели. Я – по дому, а она помогает немного и о жизни расспрашивает. Когда уехала – скучно стало даже. Несколько писем она написала. Я отвечала. В прошлом году зимой в наших краях была – на лыжах каталась в Красной Поляне и ко мне специально повидаться приезжала. А в этом позвонила только. Что снова на лыжах в Красной, но времени мало для поездок. Ну я сама к ней заявилась, хоть и не девочка уже по горам бегать. А повидать хотелось. Уж больно Ларочка приветливая была. Сердцем я рядом с ней согревалась. Мне-то Бог доченьку не послал...
Володя Яковлев не перебивал пожилую свидетельницу. Она и так была достаточно словоохотливой бабулькой. Следовало только иметь терпение и лишь изредка подправлять тему беседы в нужное русло. Тогда можно было узнать очень многое.
– Тогда, в первый раз, она про нас с Васей в центральной газете напечатала. Вот. – Нина Андреевна Тайганова протянула номер «Известий» двухлетней давности. – Взгляните.
Яковлев пробежал глазами небольшую статью по диагонали. История, озаглавленная «Ворошиловский стрелок», действительно была поучительной.
«Несколько дней назад пожилая женщина, назовем ее Наталья Александровна, посетила центральный городской рынок Сочи на улице Московской, чтобы прикупить там что-нибудь на семейное торжество в день рождения мужа. Сама Наталья Александровна живет в городе-курорте с момента замужества, но является уроженкой Ленинграда, ребенком пережила все тяготы страшной блокады и знает цену и продуктам питания, и деньгам.
На рынке незнакомая девушка неожиданно вручила ей маленький пузырек-пробник с дешевыми духами, объяснив, что парфюмерная фирма проводит рекламную акцию. Осчастливленная вниманием Наталья Александровна собралась уже покупать деликатесы, как вдруг другая девушка объявила ей, что она, взяв именно этот пузырек, выиграла приз в лотерее. Как развивалась история дальше, многие уже догадались: женщину втянули в подобие игры, называемой в народе «лохотрон». Наталья Александровна отдала мошенникам отложенные специально к этому дню 700 рублей и, плачущая, вернулась домой.
Таких историй десятки тысяч, а то, что уличные мошенники обирают в основном доверчивых малоимущих пенсионеров, забирая последнее, вполне обычная их подлость. Но история не о подлости. История о доблести.
Контрольный в челюсть за хамство
Через час к бригаде, продолжающей играть в «лохотрон», подошел крепкий старичок. Это был муж обманутой. Он протянул пузырек с духами одному из мошенников и предложил вернуть ему 700 рублей. Никто этого делать, разумеется, не собирался. Более того, его подняли на смех и пожалели. Молодой детина нагло сообщил ему, что стариков он не бьет, иначе бы...
После этого заявления муж Натальи Александровны достал пистолет «Оса». Руки у него не тряслись. Он выстрелил парню в грудь, а когда тот завыл и согнулся – произвел контрольный в голову. Вторая резиновая пуля с полуметра угодила в челюсть. Дедушка направил оружие на обомлевших остальных и уведомил, что в стволах осталось еще два заряда. Мол, подходи по одному. Молчание прервал старший. Вышло нелепо. Примерно так: «Дед, ты чего, сдурел?!» Мужчина сообщил, что находится в здравом уме и трезвой памяти. Если сейчас у них нет денег, чтобы вернуть долг, он придет за деньгами попозже. А они должны ему теперь помимо 700 рублей и за два использованных по назначению заряда. Затем он с достоинством удалился.
Ложь через сквозное ранение губы
Через час в РУВД Центрального района поступила телефонограмма из стоматологической поликлиники, где сообщалось, что поступивший к ним двадцатитрехлетний Сергей Романенко имеет «сквозное огнестрельное ранение верхней губы и правой щеки». Пока врачи извлекали пулю, в поликлинику прибыли сотрудники уголовного розыска, предварительно проверив биографию Романенко и выяснив о его судимости, и о том, что его частенько видели рядом с лохотронщиками, возглавляемыми неким Фимой.
Романенко им, шепелявя после операции, поведал душераздирающую историю о том, как он делал покупки на центральном рынке и неожиданно кто-то в него выстрелил два раза. Примет он не запомнил. С раздражением выслушав байку, опера предложили: «А теперь – как было». Также они объяснили, что пальба в жизненно важные органы – покушение на убийство и им светит глухарь из-за подобной белиберды. Так что если Романенко будет настаивать на своем вранье, то прежде всего сыщики займутся изучением его связей. То есть все лохотронщики будут отловлены и перманентно станут париться в «обезьяннике» до прояснения вопросов по существу.
Романенко сник.
Сникшая правда и настоящая версия
Оперативник начистоту ему сказал, что, несмотря на то, что дед установлен группой сотрудников, работающей на рынке, уголовный розыск и не собирается его привлекать. Дословно это звучало так: «Слышь, ты, терпила, ты что думаешь, мы ветерана войны привлекать из-за тебя станем?»
Подъехавшему бригадиру лохотронщиков Фиме тоже прочистили мозги. После чего Романенко внезапно «вспомнил», как все было. То есть незнакомый парень начал показывать Романенко пистолет на рынке, тот крутил его в руках, крутил да нечаянно и выстрелил себе в голову.
– Правильно, – согласился уголовный розыск. – Это совпадает с нашей агентурной информацией, – и посмотрел на Фиму.
– Истинный крест – не врет! – отрапортовал Фима. – При мне все так именно и произошло.
– Понятно. Ну, несчастными случаями мы не занимаемся, – согласились оперативники и удалились.
Фима догнал их на улице и жалобно спросил:
– А если вернется дед-то?
– Так возместите и извинитесь. А если всех вас перестреляет сгоряча, тогда и приходите. Будем разбираться по всей строгости, – пообещали офицеры милиции.
Дальше мы не знаем. Думается только, что эти мерзавцы будут впредь повежливее разговаривать со стариками. А мужу Натальи Александровны наше пламенное поздравление с днем рождения. Мы восхищаемся его способностью в зрелые годы постоять за честь и достоинство семьи.
Жаль, что мне не удалось лично побеседовать с этой семьей. Интересно было бы узнать жизненный и боевой путь этого реального человека.
Лариса Заславская»
Яковлев повел подбородком. Наблюдательная старушка поняла жест по-своему и тут же пояснила:
– Была она у нас, конечно. Но сказала, что будет безопаснее, если она как будто в милиции все узнала. Ведь Вася все-таки мог убить подонка. И если указать настоящие имена и адрес, то всякое может быть. И прокуратура центральная может заинтересоваться. Или дружки могут отомстить.
– Понятно. А с деньгами что?
– Не ходил он больше. Рукой махнул. Я и так, говорит, поранил человека. Вспыльчивый был мой Василий, но отходчивый...
– Простите?
– Схоронила я его прошлой зимой. За месяц от рака сгорел. А ведь какой крепкий был...
– Простите еще раз, Нина Андреевна. И примите соболезнования.
– Ничего. Я свыклась уже. Скучно только одной. Вот и потащилась Ларочку повидать. А теперь вот и она... – Старушка шмыгнула носом.
– И как она там?
– Работала. Отдыхала и работала. Каталась на лыжах, говорит. Но когда я приехала, сидела за компьютером и пальцами быстро-быстро...
– Статью писала?
– Да. Жаловалась, как ее цифры достали.
Яковлев, как хороший сеттер, сделал охотничью стойку.
– Она что-то считала?
– Да что вы? – всплеснула руками Тайганова. – Когда она что считала? То-то и оно, что ей пришлось во множестве цифр разбираться. Лара фактически жаловалась. У нее полон рюкзачок документов был. Бухгалтерия спортивная какая-то. Вот разберусь, говорила, ох и прогремит!
– Погодите-ка. Какой рюкзачок?
– Голубенький такой. Не очень большой, но тяжелый, похоже.
– В номере никакого рюкзачка не обнаружено.
– Может, Виталик взял? Вы у него спросите!
– А кто это, Виталик?
– О, красавчик! Телохранитель ее. Лара хвасталась, что он не какой-нибудь частный охранник, а сотрудник из органов. И хранит ее тело и секреты. Вы поинтересуйтесь у него.
– Хранит, значит, секреты, говорите? – Выражение физиономии Яковлева не предвещало хранителю ничего хорошего. – Уж мы поинтересуемся. Будьте уверены!