2
Он и не подозревал, с каким скрытым сопротивлением столкнется, встречаясь и беседуя с людьми, которых уже допрашивали до него, по свежим следам трагического события, следователи краевой прокуратуры. Создавалось даже впечатление, что такая единодушная позиция неприятия «варяга» из центральных следственных органов была кем-то заранее спланирована. А зачем? Ответ на поверхности — чтобы скрыть следы преступления. Но если осталась еще необходимость что-то скрывать, значит, имеются и сами следы?
Турецкий, с присущей ему тщательностью и дотошным отношением к своей, часто рутинной, работе, пересмотрел еще раз все материалы, добытые следственной группой. Снова внимательно перечитал показания, которые дали свидетели буквально сразу после катастрофы, по горячим следам, а затем и новые, где вся изложенная прежде ситуация, грубо говоря, этими же свидетелями ставилась с ног на голову. Или переворачивалась наоборот, как угодно. То есть, оправдываясь забывчивостью, плохим состоянием здоровья, они категорически и дружно отказывались от прежних своих показаний, сообщая другие факты, подтверждающие совершенно иную версию причин катастрофы.
Юрий Матвеевич Серов присутствовал при сем, готовый в любой момент оказать Турецкому необходимую помощь. В чем? Вряд ли он и сам знал, но он и не мог бы не помогать, ибо к тому его обязывало прямое распоряжение заместителя Генерального прокурора по Сибирскому федеральному округу. Правда, ведь и помогать тоже можно по-разному. И если говорить об активной помощи, то как раз таковой в краевой прокуратуре не наблюдалось: Да и вообще, что это за следственные действия, при которых возможно абсолютно произвольное толкование вполне конкретного факта?
Помнится, однажды, кажется, это случилось во Франции, где-то в семидесятых годах прошлого века, забастовали авиационные диспетчеры. И сделали они это самым неожиданным образом — они начали исполнять абсолютно все параграфы служебной инструкции, не отступая от них ни на йоту. И немедленно на всех французских аэродромах возник совершеннейший хаос. Человек — не машина, и ведут самолеты живые люди, и принимают их на земле точно такие же. Следовательно, будут постоянно иметь место некие временные допуски — отклонения в ту или иную сторону. Пусть совсем крохотные. Но по инструкции их быть не должно. Вы утверждаете, что не должно? Значит, и не будет. Вот вам, господа, и полный бардак: одни самолеты никак не могут приземлиться, а другие подняться в воздух. И, надо сказать, с тех пор очень многие усвоили, что человеческий фактор — это чрезвычайно серьезно.
Ну что касается скрытого такого саботажа — назовем его тщательным исполнением служебной инструкции, — то этим обстоятельством Александра Борисовича никто удивить не мог. И не такое встречалось. Но, опять же, каждое действие по логике вещей вызывает противодействие, следовательно, будешь мешать, отстраним от следствия, причем официально и громко. Я-то уеду обратно в Москву, а ты тут останешься. С клеймом тупого педанта на лбу.
Турецкий не стал пока обострять отношения с Серовым, но все же, будто невзначай, заметил, что уже не однажды повторенная следователем фраза: «Все материалы и я к вашим услугам» — будет иметь реальный Смысл лишь в том случае, если Юрий Матвеевич рискнет проявить личную инициативу для ускорения дела. Хотя совсем не значит, что ради этого должна быть нарушена буква Закона. Понял — не понял, его дело.
Однако двое пассажиров вертолета, которым невероятно повезло, они отделались легкими царапинами и ссадинами — один из них представитель фирмы «Интерстрой», а другой — редактор городской газеты «Енисейские огни», — доставленные Серовым самолично в прокуратуру по просьбе Турецкого, вели себя так, будто их предварительно долго и настойчиво «инструктировали». Их ответы на вопросы Александра Борисовича казались заученными заранее. Даже показания о собственных ощущениях во время падения машины и удара о землю, когда их двоих попросту вышвырнуло через открытый люк в глубокий сугроб, совпадали до запятой с теми, которые были ранее записаны в протоколах. Поразительно, это же нонсенс! Но — тем не менее… Значит, их научили так отвечать — иного варианта не просматривалось.
Но кто этот учитель? Точнее, учителем-то мог стать кто угодно, хоть и тот же Юрий Матвеевич, а вот заказчик «синхронных речей» кто? Иными словами, где искать главное заинтересованное лицо? Серов, разумеется, знал, но молчал. Да теперь для него молчание — единственный выход в сложившейся ситуации, иначе проведенное его группой расследование будет квалифицировано как чистейшая фальсификация. А если при этом руководителем следственной бригады еще и некий аванс получен, тогда вообще туши свет. По собственной воле отменять пусть даже и навязанный свыше «заказ» вряд ли кто решится…
Александр Борисович допрашивал каждого из свидетелей отдельно. Серов, с безучастным выражением на лице, сидел рядом с ним и, выполняя добровольно взятую на себя роль помощника, записывал показания. Все вроде бы чин чином. Но Турецкий, сознательно ставя вопросы в несколько иной плоскости, нежели задавались они на прежних допросах, что и было зафиксировано в протоколах, лежавших сейчас перед его глазами, просто диву давался. Создавалось ощущение, что свидетель его совершенно не слышит. Точнее, слышит, но по-своему, в том ключе, в котором уже заранее сформулирован его ответ. Словно попугай, тупо повторяющий заученную фразу.
— Скажите, вам известно что-нибудь по поводу того, что губернатор Орлов мог приказать пилотам продолжать полет, хотя видимость в тот момент была, как выражаются летчики, нулевая?
— Да, я уже сообщал ранее, что Алексей Александрович дважды заходил в кабину летчиков, чтобы отдать такое распоряжение. Первый раз это было, когда мы находились уже примерно в ста километрах от районного центра Тимофеевское и когда стало известно, что полетные карты устарели и не соответствуют видимым ориентирам на местности. А вторично это произошло уже на подлете к базе, когда командир-инструктор, кажется Султанов, возглавлявший экипаж, сообщил, что в этом районе, по сведениям метеослужбы, низкая облачность и могут ожидаться снежные заряды.
— Извините, вы поняли мой вопрос?
— Да, разумеется, — ничуть не смутился «строитель».
— В каком месте салона вертолета вы находились во время полета? Рядом с губернатором? В хвосте? Возле кабины пилотов?
— Мы с Ефременко, это редактор «Огней», сидели ближе к середине, слева, почти возле люка, который перед самой посадкой был летчиками открыт, видимо, на случай каких-то неожиданностей. Которая и случилась. Когда вертолет задел лопастями провода линии электропередачи, упал и разрушился.
— Кабина пилотов была закрыта?
«Строитель» украдкой бросил быстрый взгляд на Серова, но тот вел себя по-прежнему индифферентно. Что не прошло мимо внимания Александра Борисовича.
— Кажется, закрыта. Не помню. А что я показывал прежде?
— Здесь вами сказано, — Турецкий перевернул страницу протокола, — что открыта.
— Ну, значит, открыта, — облегченно вздохнул «строитель», — иначе как бы я, действительно, мог слышать распоряжения губернатора, верно?
— Верно, только дверь по инструкции должна быть закрыта. Это ж не проходной двор. И командир-инструктор, и командир-стажер вряд ли допустили бы такое нарушение. Ну ладно, вполне могли сделать и исключение, ведь вертолет — губернаторский. Но вот у меня имеются показания одного из участников полета, — Турецкий достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги, слегка потряс им перед собой и сунул обратно, — где сказано с уверенностью, что за все время полета губернатор ни разу не покидал своего кресла и к пилотам в кабину не ходил. Что скажете?
Свидетель хорошо подготовился к ответу.
— Полет был долгим и, честно скажу, очень утомительным. Вы когда-нибудь летали на вертолете в горах?
— Приходилось.
— А в зимних условиях?
— Всяко бывало. Но вы не ответили на мой вопрос.
— А вы на него легко ответите и сами. Грохот, тряска, воздушные ямы. Лучше всех чувствует себя тот, кто в таких условиях умудряется вздремнуть. Мне это удается, поскольку я тоже не новичок. Вполне возможно, что ваш свидетель, — «строитель» кивнул на карман Турецкого, — вроде меня, тоже смог на какое-то время вздремнуть. Вот и не видел. Вы можете такое исключить?
— Не могу.
— Ну вот! — словно обрадовался свидетель и снова украдкой кинул быстрый взгляд на Серова, мол, как я выкрутился, а?
— В деле имеются сводки погоды и показания синоптиков. Из них следует, что в районе падения вертолета погода была ясной и никаких снежных зарядов не наблюдалось. Что скажете?
— Они не летели с нами, откуда им знать? Где мы, а где они? От того же Шушенского до базы, извините… — «строитель» огорченно махнул рукой. — А погода в этих краях меняется по сто раз на дню. За каждым ударом пурги не уследишь…
— Есть показания людей, давно и близко знавших Орлова, где утверждается, что он принципиально никогда не давал советов профессионалам в делах, в которых лично не разбирался. И тем более не приказывал. Что вы думаете по этому поводу?
На самом деле этот вопрос ставился иначе: «Правда ли, что говорят, будто генерал избегал необходимости отдавать личные распоряжения в делах, в которых не разбирался досконально?» И ответ на него был такой: «Не забывайте, что он генерал, то есть человек военной закваски, командир, привык командовать. Ему ли вообще стесняться приказывать своим подчиненным? Он никогда этого и не стеснялся, есть сотни примеров.
И последний из них, в вертолете, ничем не выпадал из ряда себе подобных».
Итак, вопрос был задан, и Александр Борисович с интересом уставился на свидетеля.
— Не забывайте, — начал «строитель», — что он генерал, то есть человек…
И так далее — по тексту. Даже Серов не выдержал и негромко «кхекнул», прочищая горло.
— Я вас понял, благодарю. А теперь оставьте, пожалуйста, свой автограф и напишите, что ваши показания записаны верно и претензий к следствию вы не имеете… Вот так, и пригласите из коридора свидетеля Ефременко. А вас я попрошу задержаться тут еще ненадолго, минут на двадцать, думаю, не более. Пересядьте, пожалуйста, вон туда.
Турецкий показал на стул у окна, чтобы у следующего свидетеля тот сидел за спиной.
Вошедший Ефременко, лысоватый и упитанный такой бодрячок в круглых очках, которые он как-то механически протирал время от времени большими пальцами, быстрым взглядом окинул присутствующих и сел на предложенное место. И все покатилось по-новому. Вернее, как по писаному…
Задавая практически те же самые вопросы и получая на них аналогичные же ответы, Александр Борисович уже с откровенной иронией наблюдал за «старательным» Юрием Матвеевичем, вообще не отрывавшим глаз от протокола, который вел. Ему показалось, что даже «строителю», тщетно пытавшемуся изобразить безразличие к происходящему, было не совсем, мягко выражаясь, ловко выслушивать «кальку» со своих ответов.
Турецкий не то чтобы не выдержал этого своеобразного испытания на крепость нервов, но захотелось разбавить эту бредятину хоть какой-нибудь здравой мыслью. Вот он и спросил, заглянув в протокол и отодвинув его в сторону:
— Евгений Иванович, вы, я знаю, человек образованный, умный, владеющий не только пером, но и словом. К тому обязывает пост главного редактора, не так ли?
Ефременко снисходительно пожал плечами и кивнул, подтверждая «глубокую мысль» московского следователя.
— Так объясните мне, тупому, — с откровенной иронией продолжил Турецкий, — как так получается, что вот сидят двое умных и наблюдательных людей… Я имею в виду вас и вашего коллегу по несчастью… И, не слушая или просто не слыша моих вопросов, цитируют тут друг друга. Будто на школьном уроке в присутствии плохой учительницы, заставлявшей несчастных учеников зубрить свои ответы… Почему?
Ефременко вдруг надулся, будто индюк, и покраснел. Даже очки демонстративно этак сорвал с лица и стал их нервно протирать потными пальцами.
— Я совершенно отказываюсь вас понимать, извините, забыл ваше имя-отчество! При чем здесь, простите?.. — А вот что конкретно «при чем», он так и не спросил, будто ему сильно помешало кипевшее в нем возмущение.
— Вот и я очень хотел бы знать, ребята, при чем?.. — задумчиво произнес Александр Борисович. — Но боюсь, что вы мне не подскажете. Не потому, что не знаете, а именно по той причине, что знаете. И знаете очень хорошо. Ладно, не стану вас больше томить. Хочу надеяться, что наш сегодняшний разговор останется между нами. Москвич, мол, спрашивал, мы отвечали, как нам было указано. Договорились? — почти выкрикнул он и увидел легкое смятение в их глазах. — Все, господа, закончили, благодарю вас за активную помощь следствию. Давайте сюда ваши повестки… Свободны. Юрий Матвеевич, надо бы помочь свидетелям добраться по домам, как?
Но свидетели почти хором заверили, что никакой помощи им не нужно, они живут недалеко. Так что… словом, всего вам доброго…
И вот наконец тяжкое испытание для троих присутствующих закончилось. Подписи поставлены, свидетели удалились.
Турецкий придвинул к себе протоколы, заполненные рукой Серова, и испытующе уставился на следователя.
— Ну и что теперь прикажете со всем этим делать?
Тот пожал плечами, не поднимая взгляда от столешницы — ну точь-в-точь провинившийся двоечник. Потом неохотно как-то заговорил:
— Вероятно, с медицинской точки зрения объяснить такое можно… Шок, при этом совершенно фантастическое везение… Возможно, психика не справляется, что-то где-то у них там зациклилось… Нет? Вы так не считаете? — И он посмотрел чистыми и ясными, как весеннее небо, глазами на Турецкого.
Вот же артист!
Александру Борисовичу оставалось лишь тяжко вздохнуть и сказать правду:
— А я так не считаю. Да, впрочем, и вы тоже, если… Чего загадки-то загадывать? Тем более когда дело ясное, что дело темное, верно? Вот и давайте попробуем на минуточку распутать то, что нечаянно запуталось в трех соснах…
Он придвинул к себе городской телефон — пусть слушает кто хочет, — набрал номер Белкина и нажал клавишу громкой связи.
— Привет, господин адвокат! — начал жизнерадостно. — Как жизнь, Зорий Августович? Какие новости на вашем фронте?
— Наши новости, дорогой мой, — это в первую очередь э-э, ваши новости! — с не меньшим энтузиазмом откликнулся Белкин. — А я уж собрался было вам звонить, как обещано. Но вы меня, э-э, протелепатировали, Александр Борисович. Ну и каковы наши планы на вечерок? Не меняются?
— Есть встречное предложение, если позволите.
— Я весь внимание.
— Скажите, только если вам это удобно и если не вызовет внутреннего, знаете ли, протеста или, скажем, нежелания оказать мне дружескую услугу…
— Александр Борисович! Такие предисловия!.. Клянусь честью, я даже не предполагал, что у вас в отношении меня вдруг могут возникнуть сомнения этакого рода!
— Выражаю свою искреннюю признательность. Так вот, вы не могли бы взять на себя, может быть, не самую приятную, но очень важную для меня лично миссию — устроить мне сегодня деловую встречу с широко известным в местных кругах Николаем Степановичем Бугаевым? Желательно именно сегодня, и я бы не возражал, если бы попозже, а то у меня имеются еще кое-какие неотложные дела. Ну а мы с вами пообщались бы, к примеру, завтра, в легком ритме, а?
Возникла пауза. Турецкий наблюдал за Серовым и увидел мелькнувшее у того в глазах смятение.
— Суть же данной встречи, — продолжил он, чтобы оборвать слишком затянувшуюся паузу, — можно обозначить, скажем, так: обменом мнений по некоторым вопросам, имеющим особую важность для дальнейшего обоюдного понимания. Как, я не сильно усложняю задачу?
— Милый вы мой, ну какие уж тут сложности? Тем более если намечается обоюдное, как я понимаю, согласие?
— Нет, назовем ваш перевод, коллега, не совсем точным. Понимание ведь — это еще далеко не согласие. Хотя… они стоят где-то рядом. И именно оно, взаимное понимание, бывает чрезвычайно важным при полном, как говорится, изначальном непонимании сторон. До поры до времени, конечно. Это я — о непонимании.
Пока не разъяснятся, скажем так, причины кардинальных расхождений во взглядах.
— Да уж какие там расхождения! — снисходительно заметил Белкин. — Скажете тоже!
— Э-э, уважаемый! Самое опасное в нашей с вами профессии — это не вовремя выдать желаемое за действительное. Серьезным личным уроном грозит. Не мне вам напоминать.
— Вы имеете в виду что-то конкретное, Александр Борисович? — вмиг насторожился адвокат.
— Да бог с вами, Зорий Августович! Я исключительно о мировом опыте… Ну так что?
— А… простите, дорогой мой, и не сочтите ни в коем случае за наглость… хе-хе!.. с моей стороны, но, может быть, нам стоит обсудить отдельные проблемы сперва вдвоем? Предварительно, так сказать?
— Но зачем, если вы и так о них немедленно узнаете? Из своих же источников. Надеюсь, я не сильно преувеличиваю ваши возможности, дорогой мой адвокат?
— Вы хотите… э-э, с глазу на глаз?
— Желательно, если противной стороной не будут выдвинуты встречные условия. А по поводу времени — исключительно для вашей информации, дело в том, что сегодня до конца дня мне просто необходимо встретиться с Анной Васильевной Орловой. Уже договорился, она ждет. Да и полковник Рейман прилетел, как вам известно. Ну да, вы ж мне, кстати, об этом сами и сказали, совсем забыл! Старость, Зорий Августович!
— Ну уж вам-то грех, вы у нас достаточно благополучный юноша, и дай бог, чтобы это ваше состояние длилось как можно дольше. А что, у вас так срочно с мадам Орловой, да? Нет, я не к тому, чтобы перенести… Но вдруг мне удастся получить необходимое вам согласие на более раннее время? Как быть тогда?
— А никак. Потому что те сведения, которые я собираюсь уточнить, будут нам необходимы при разговоре с Николаем Степановичем… Да, и еще одно непременное условие. Это уж вы тоже возьмите на себя, пожалуйста. Я хочу, чтобы Бугаев твердо знал заранее: у нас с ним именно разговор, а ни в коем случае не допрос.
— Ну, Александр Борисович! — с неподдельным изумлением воскликнул адвокат. — И скажете ведь этакое!
— А что? — «не понял» удивления Турецкий. — Никак не соображу, почему мои слова вызвали у вас вдруг такую реакцию? Речь ведь не о нас с вами, уважаемый Зорий Августович! Мы-то прекрасно понимаем, что старший следователь Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры приглашать поболтать за чашкой чая известного бизнесмена и, если не ошибаюсь, весьма авторитетного в некоторых кругах джентльмена… ладно, последнее сейчас не основное, не станет. Это, извините, как говорит моя дочка, даже ежику понятно. Но человек есть человек, ему свойственно в чем-то заблуждаться, чего-то опасаться, и винить его за это нельзя. Поэтому я и прошу оказать мне такую услугу конкретно вас, опытного адвоката. Не убедил?
— Меня — да, — как-то вынужденно засмеялся Белкин.
И вот только теперь, по этой его невольно прорвавшейся, слегка облегченной интонации, Турецкий догадался, что адвокат там не один. Вполне возможно, что рядом с ним как раз и находится пресловутый Бугай, реакциями которого на просьбу Турецкого, вероятно, и руководствовался в данный момент Зорий Августович. Тем лучше.
А новый, почти незаметный, прокол адвоката, этот го многоопытного иезуита, спровоцированный, скорее всего, реакцией Бугаева, окончательно утвердил Александра Борисовича в его неожиданной догадке.
— В принципе мне не хотелось бы… — совершенно другим, деловым уже тоном заговорил адвокат. — Да, не хотелось бы, правда, предварять… окончательное решение того человека, имя которого вы мне сейчас назвали, но… Я, конечно, постараюсь, исключительно ради уважения, из любезного к вам отношения, Александр Борисович, найти… э-э… подходы к этой значительной фигуре, что будет достаточно непросто, вы понимаете… Однако я ж ведь вам обещал свое содействие во всех вопросах, связанных с известным расследованием, не так ли? И если мне не изменяет память, вы его достаточно благосклонно приняли…
— Ни вам не изменяет, ни мне, — с улыбкой проговорил Турецкий, что не должно было остаться незамеченным интонационно.
— Вот-вот… Давайте тогда попробуем определиться со временем поконкретнее… Это все предварительно, вы понимаете?
— Разумеется!
— Скажем, в десять вечера вас устроило бы?
— Только в том случае, если это устраивает Николая Степановича, можете так и передать ему.
— Э-э… ну да, естественно, если мне удастся…
А вот в этом Турецкий уже не сомневался. Не сам же назвал этот вечерний час Белкин. Осталось уточнить место встречи. Интересно, что сейчас предложит Бугаев? «Резиденцию»? Или собственный дом, где он будет чувствовать себя как в крепости? Впрочем, Филя говорил, что «резиденция» теперь его второе прибежище. Ну давай же, адвокат, колись!
Скажите, мой дорогой, вам понравилось то место, где мы с вами уже встречались?
— Это вы о так называемой «резиденции»?
— О ней самой.
— А что? Приятная атмосфера, уютно, не шумная публика… Так я подъеду?
— Могу лично обеспечить доставку, — слишком уж поторопился адвокат.
— Ну что вы, Зорий Августович! Я не могу до такой степени утруждать вас, все-таки отчасти… пожилого человека. Я помню дорогу. Да и транспортом обеспечен.
— Ну как знаете, как знаете… Тогда до новых встреч!
«Опять ты торопишься… Или уже разговор с Бугаевым тебе не нужен?»
Опомнился Белкин. Сыграл ту самую старческую забывчивость, в которой его слегка и чисто по-приятельски как бы упрекнул Турецкий.
— Так я позвоню вам на мобильник, чтобы окончательно согласовать, да?
— Буду ждать с нетерпением. Всего вам доброго и примите мою искреннюю благодарность за содействие.
— Ну что вы, не стоит, право…
— Стоит, стоит, — сказал Турецкий и положил трубку.
Серов молча глядел на него. Александр Борисович невольно усмехнулся. Ему показалось, что он наконец-то разглядел в глазах следователя человеческое понимание.
— Он дважды прокололся, Александр Борисович… — сказал Серов негромко. — Когда вы ему про ежика и когда он сам время назначил. А уж забывчивостью тут и не пахнет.
— Пять с плюсом, — констатировал Турецкий с улыбкой. — Молодец, верно усек! — и протянул через стол ладонь: — Давай на «ты», чтоб все было по-честному.
Они пожали друг другу руки. Казалось, будто Серов как-то оттаивал, что ли.
— Хотите… хочешь подойти с другого конца? — спросил он уже осторожно.
Собирался ответить Турецкий в том плане, что, мол, а вам-то кто не давал? Но теперь уже мешало рукопожатие.
— Вы чего думаете, я вашего положения не понимаю? Но ведь, ребята, нельзя же работать так грубо, так… примитивно, извини, Юра. Вот слушал этих, — он кивнул на новые протоколы допросов, проведенных только что, — скажи, стыдно не было?
Серов снова уставился в стол.
— А мне было стыдно!
— Ну уж…
— Да не «ну», старик, а беда в том, что вы тут всех перепугались и стоите, как те собачонки в цирке, на задних лапках и ждете, когда вам мясца кинут. А вам не кинут! И поезд давно ушел, в котором мясо везли! И ждать уже не хрена, ребята!.. Извини, Юра, но мне за вас просто обидно.
Пауза затягивалась. Ругать или обижать Юрия Матвеевича вовсе не входило сейчас в планы Турецкого. Наоборот, он даже обрадовался в какой-то степени установившемуся наконец взаимопониманию. Немного, правда, этого самого взаимопонимания-то, но и оно очень важно на будущее.
— А еще мне вот что непонятно пока… Вот заметь, в первоначальных своих показаниях они практически все, — Турецкий «бегом» перелистал несколько протоколов, подшитых в папке, — указали на то, что перед резким падением машины ощутили сильный удар снизу, нечто похожее на взрыв, да?
— Ну… верно, — Серов кивнул и продолжал настороженно смотреть на Александра Борисовича. — И что из этого? Они же ведь и в дальнейшем не отказываются от этого факта.
— От удара — нет. Но вот смотри… — Турецкий взял карандаш и, снова листая протоколы, стал подчеркивать отдельные выражения. — «Нормальная погода…», дальше — «ясное небо…», вот еще — «никаких облаков не было, отличная видимость…». Ну и так далее. Заметь, это было сказано почти сразу после падения, когда люди еще не пришли в себя окончательно и их было некому учить врать. Согласен?
Александр Борисович в упор уставился на Серова, и тот был просто вынужден реагировать.
— Ну… я не знаю, как насчет такой постановки вопроса, но, в общем…
— И в общем, Юра, и в частности я верю этим показаниям. Знаешь почему?
— Ну?
«Ох уж это их якобы многозначительное «ну»!»
— Потому что они на тот момент и сами не понимали, что случилось и каким образом они остались живы. И все вокруг себя воспринимали точным и обостренным взглядом. Не знали они того, о чем им скажут потом. Вот тогда-то и появятся вдруг и пурга, и сильный ветер, который… вот, даже раскачивал машину… и так далее.
— Ну хорошо, а если все-таки их первые, «безоблачные», так сказать, свидетельства были продиктованы в большей степени состоянием психики на тот момент? Шок, ведь он и есть шок и проявляться может по-разному. А после шока — вообще непредсказуемо, разве не так?
— Но при этом у всех одинаково? Юр, не надо, а?
— Да ведь я ж тоже хочу понять…
— Очень хорошо, что хочешь. А еще лучше, если говоришь это искренне. Короче, так, старик, я прошу тебя, подумай, как нам потихоньку, постепенно начать выводить людей из этого их, как ты говоришь, уже теперь послешокового состояния. Времени жаль. И еще подумай над одной важной позицией. Решение в данном случае, говорю совершенно искренне, будет зависеть только от тебя. И без обид. А я честно обещаю, что этот наш разговор останется строго между нами. Может, Юра, на твоей шее уже висят какие-то гири? Вы же тут не в пустоте живете. Это я прилетел и улетел. А тебе дальше с ними жить, семью содержать, дом, хозяйство… Так, может быть, тебе стоит, в самом деле, отойти от этого расследования? А уважительную причину, старик, мы с тобой найдем. И обставим соответствующим образом. Ну, скажем, пошлю я тебя собирать материалы о прошлой жизни генерала. Знаешь, где он только не был! Пока всех объедешь да наберешь свидетельских показаний, мы тем временем все тут и закончим. Как?
— Жалеете? — резко и даже с вызовом спросил Серов, перейдя на «вы».
— Жалею, — без раздумий и честно признался Турецкий. — Погубить случайно оступившегося иной раз человека просто. Элементарно легко. Понять и сохранить его для общего дела не все способны. Кто не понимает, а кто и не хочет. Я не обсуждаю твои поступки. И не собираюсь этого делать впредь, можешь мне поверить. Я оставляю право окончательного выбора за тобой. Как и по отношению к себе делаю это всегда только сам. И в первую очередь, Юра, чтобы сохранить собственную совесть. Свою честь, старик. Ферштеешь?
— Немецкий в школе проходил? — улыбнулся Серов.
— А толку-то?
— Это верно… Так я могу подумать? Хотя бы до утра?..
Турецкий поднялся и протянул ему руку:
— Держи кардан, как говорил мой давний сосед, водила Витек. На моих глазах его взорвали, суки… А охотились-то за мной, такие вот дела… Ну, поехал. Пожелай мне, Юра, удачи!