Глава 6.
Старший следователь окружной прокуратуры Игорь Васильевич Парфенов тоже не спал всю ночь, но совершенно по иной причине. Подсказку Александра Борисовича Турецкого он в полной мере оценил лишь ранним утром, когда приехал домой с Таганки. Он собирался хотя бы немного поспать, побриться и поесть. Но сперва, конечно, смыть с себя этот отвратительный, рвотный запах гари, пропитавший не только одежду, но и волосы, и вообще все тело.
Стоя под горячими, тугими струями душа и словно смывая с себя усталость прошедшей бессонной ночи, Игорь мысленно перебирал цепочку событий, разглядывая каждое и так и этак, а затем, как в детском конструкторе, прилаживая одно к другому. Поначалу они довольно легко укладывались в ту версию, которую походя выдал «важняк». Но ведь всем прокурорским работникам было также отлично известно, что Турецкого, едва ли не с первых его шагов на данном поприще, называли «мастером версий». Говорили, что буквально по любому запутанному делу он мог бы предложить не менее дюжины взаимоисключающих версий, причем каждая из них казалась той единственно верной, которую и следовало разрабатывать. Но это уж такой дар. Как говорят про деньги в Одессе: или уж их есть, или – нет. И тем не менее всем было также известно, что любые, даже самые запутанные, многослойные дела «важняк» завершал в предельно короткие сроки. Чаще всего в таких случаях было обидно: с завидным мастерством выстроенное здание вдруг могло как бы само по себе взять да испариться, не разрушиться, а просто пропасть, находясь уже в недрах судебной машины. То фигуранты, видишь ли, оказываются не по зубам достопочтенной Фемиде, то с легкостью необыкновенной отстреливают наиболее опасных свидетелей, а прочие с завидным единодушием отказываются от своих первоначальных показаний, причем внаглую, словно бы издеваясь, но на самом деле сохраняя свою жизнь, обеспечить охрану которой родное государство попросту не может. Ну а после всего подобного, после неоднократных переносов судебных заседаний, уничтожения исполнителей и благополучного отъезда за границу под подписку о невыезде заказчиков, в конце концов для общего успокоения отпадала надобность и вообще в судебном разбирательстве. Вот последнее и бывало той самой главной наградой, от которой даже такие «важняки» при Генеральной прокуратуре предпочитали читать лекции в различных престижных академиях, да на самый худой, как говорится, конец – возглавлять охранные структуры или юридические службы многочисленных банков, совместных предприятий и прочих ООО.
И еще поразительный факт: чем выше (по своему положению) оказываются обвиняемые, тем наглее и грубее действуют противоборствующие следствию силы, словно заранее уверенные в полной своей безнаказанности. Действительно, а чего бояться, если тебя открыто поддерживают даже депутаты Государственной Думы! Это с их-то депутатской неприкосновенностью! И это наверху, то есть в тех сферах, на которые распространяется компетенция Генеральной прокуратуры. На нижних же этажах, где обычно бегают «следаки» из территориальных и всяких там окружных прокуратур, порой даже и видимость сурового Закона не ощущается. И не в том дело, что профессиональных кадров не хватает. Тут налицо заколдованный круг: опытных (то есть людей, служащих государству) кадров нет, потому что дела им валят, а платят вообще копейки (хоть и напрочь забыто это слово в русском языке); дела валятся, потому что опытных следователей в спешке заменяют студентами юрфаков, которые после одного-другого прокола уходят в фирмы вслед за старшими товарищами. И так без конца. Главная же беда состоит в том, что все без исключения плюют с высокого дерева на двусмысленные и слабые российские законы. Уголовники, прорвавшиеся в Государственную Думу, и их высокообразованные помощники-юристы с легкостью необыкновенной пресекают любые поползновения власти, направленные против организованной преступности и коррупции в собственных рядах. А поскольку преступность заметно начала менять формы борьбы за обладание собственностью и, в сущности, за захват государственной власти, новая российская мафия, которой даже старая, проверенная Сицилия годится разве что в младшие партнеры, приняла единственно верное для себя решение: капиталы, накопленные, естественно, преступным путем, должны быть полностью легализированы, а «братки» заменены «белыми воротничками». И в этом и есть главный и великий смысл всеобщего передела на одной шестой мировой суши. Только самозабвенный идиот мог этого не понимать.
Игорь Парфенов, на свою беду, понимал, но знал и другое: противостоять такому, в общем-то, тотальному нажиму может либо убежденный национал-патриот, маскирующий непривычными узорами привычную свастику, либо наивный правовед с многолетним стажем диссидентской деятельности. Последний – по глупости. Или от старческой наивности. Все остальные предпочитают подлаживаться под существующие реалии. И кстати, пока еще никто ничего на этом не потерял – ни денег, ни здоровья.
Вспоминая расхожий анекдот: «Берешь взятки? – Нет. – Почему? – Не дают», Игорь частенько задумывался над своим будущим. Нет, он ни разу не запачкал своих рукавов, не запятнал погон даже малым подозрением, но уже понимал, что противостоять махине невозможно. Он не продавал следственных тайн, но иногда ухмылялся про себя: а кому они нужны? Ну а, скажем, понадобятся, тогда как? Вопрос казался риторическим, потому что ответ мог быть однозначным: сколько? Но даже это последнее предательство практически не зависело от Игоря. Хорошо, он оказался честным человеком и послал «гонца» по широко известному адресу. «Гонец» немедленно отправится выше. Или на самый верх, где и получит требуемое. Возможно, сумма при этом удвоится или утроится. Но Игоря этот вопрос больше касаться не будет.
Это ужасно – быть честным человеком, причем не перед обществом, а перед самим собой, и где-то там, в подсознании, злиться, но не терять юркой такой мыслишки: ну и чего ты, дурак, добиваешься, если никто не узнает? Зато…
Не был он и завистливым человеком – это уж точно. Но… В общем, если смотреть на свою жизнь реально, думал Игорь, то в ней гораздо больше многоточий, чем иной раз кажется. Опасных, зато и притягательных. Действительно ведь, что же получается, братцы? Я что, тупее всех других? Почему болван с квадратной стрижкой, имеющий две извилины, одна из которых делит задницу пополам, ездит в джипе «чероки», ходит в кашемировом пальто до пят и, накручивая на палец золотую цепь, разговаривает по сотовому телефону, а я…
И снова многоточие.
Совесть? Кому за нее платят? А Бог – он высоко. Но с Ним разговор состоится – там, а я пока здесь…
Игорь оглушил себя на прощание потоком ледяной воды, утробно проорал нечто напоминающее «о-го-го-о…» и вышел из-под душа. Сон как рукой сняло. Чашка крепчайшего кофе окончательно растворит оставшуюся в голове дурь и освободит ее для других, более важных на сегодня дел.
И первое из них – получить заключение судмедэкспертизы от судебного медика Градуса и возбудить уголовное дело по факту убийства гражданки Красницкой Елены Георгиевны.
Неоценимую помощь следствию оказал участковый уполномоченный. Этот капитан Симоненко, выяснилось, лично и давно знал погибшую. Видел он и картины, висевшие в квартире, – большие, красивые, в общем, богатые. Ну, понятно, тут реакция зрителя однозначная. И на фамилии художников рассчитывать, естественно, не приходилось. Но что картины были ценные – это несомненно. Теперь их нет. Сгорели? Маловероятно. Нельзя исключить и такой версии: смерть хозяйки последовала в связи с похищением дорогих картин. Это тем более возможно, что в последнее время в Москве, да и не только в столице, вон и в Питере, пишут в газетах, тоже, участились нападения на жилища одиноких пожилых людей, обладающих художественными ценностями. Ну, естественно, первым делом – коллекционеры. Потом наследники бывших крупных государственных чиновников, особенно сталинских времен, наконец – закончивший войну генералитет, своеобразно и быстро решивший для себя проблему репараций. Судя по анкетным данным, которые доставил из отделения милиции Симоненко, выдернув для этой цели из кровати начальника паспортного стола, покойная принадлежала ко второй категории, скажем так, группы риска. Папаша – заместитель знаменитого Серго, но в отличие от своего шефа самоубийством жизнь не покончил, репрессирован не был, а в начале шестидесятых с почетом ушел на заслуженный отдых с поста заместителя министра внешней торговли. Еще при Никите. Наверно, кресло его приглянулось кому-нибудь из хрущевского окружения. Досиди он до Брежнева, поди, так бы и умер на Смоленской, на внешторговском олимпе, окружаемый толпой таких же почтенных старцев и осеняемый несгибаемым крылом Юрия Леонидовича, сына «гениального секретаря».
Игорю, в силу собственной порядочности, не хотелось бы запросто, по-обывательски, мазать грязью широко известную в правительстве страны фамилию. Почему обязательно воровать? Можно ведь и унаследовать от своих предков. Или приобрести в известном в те годы магазине на Сретенке, где по смешным, как нынче говорят, ценам продавались узкому кругу заинтересованных лиц произведения искусств и ремесел, предметы быта и прочее, конфискованное при арестах у «врагов народа». Рассказывали, что там попадались и очень ценные в художественном отношении вещи, хотя подлинную их ценность мало кто знал. Словом, было много способов украсить свою жизнь и быт. При всем внешнем аскетизме сталинской эпохи верность оплачивалась щедро.
Видимо, достойный взнос в семейную копилку внес и Генрих Красницкий, муж Елены, очень известный кардиолог, один из ведущих специалистов в чазовской команде. Однако самое печальное во всей этой истории, видимо, будет заключаться в том, что в этой семье, похоже, не осталось наследников. Не у кого спросить, никто толком ничего не знает, не подскажет, что надо искать.
Значит, остается последний шанс – найти кого-то из ее знакомых или друзей, если таковые обнаружатся, на работе, в Российской государственной библиотеке, иными словами, бывшей «ленинке», где Елена Георгиевна работала заведующей сектором.
Вот с этой организации и надо начинать сегодня рабочий день, решил Игорь. Но вдруг остановил себя: а зачем все-таки вчера приезжал на происшествие Турецкий? И почему задействовали столь мощные силы? В конце концов работать пришлось и брать основной груз расследования на себя дежурной оперативно-следственной группе. Муровцы, конечно, помогли здорово, и криминалисты в экспертном управлении ГУВД – что надо: обещали все сделать быстро и качественно. Нельзя исключить, что те, кто поставил вчера на уши даже Генпрокуратуру, не удовлетворятся тем, что расследование ведет какая-то окружная прокуратура, и дело, таким образом, благополучно перекочует выше. Что ж, может, оно так и лучше. Вот и Александр Борисович походя заметил, что зависти у него это дело не вызывает. А они, которые наверху, за версту носом чуют, где пахнем жареным.
Борис Львович Градус обещал дать свое заключение в середине дня, после чего и начнется бумажная волокита. Значит, сейчас надо двигать в «ленинку». На метро, как все порядочные на сегодняшний день люди.
Для Ларисы Ляминой прошедшая ночь была сущим мучением. Умом-то она, конечно, понимала, что наверняка совершенно зря накручивает себя, рисуя картины одну кошмарнее другой. А Валера сидит тем временем где-нибудь с дружками-приятелями и попивает пивко, до которого он большой охотник. И совсем не думает о том, что она места себе не находит. Она еще и еще раз позвонила Полине Егоровне, чем совсем напрасно взволновала пожилую женщину. Нет, Валера пока не появлялся. И зеленого его «Москвича» во дворе на привычном месте не видно.
Волнение дочери передалось отцу, и Аркадий Юрьевич, хоть это было совсем не в его правилах, решил напомнить о себе Кашинцеву. Но в министерстве сказали, что он уехал куда-то по личным делам и сказал, что дома будет не раньше полуночи. О просьбе Лямина дежурный, естественно, ничего не знал. Вероятно, Кашинцев поручил проверку кому-нибудь из своих помощников. Значит, остается лишь ожидать утра или, не дай, конечно, Боже, какого-либо экстренного сообщения. Однако пока телефон молчал. Чего ж зря волноваться-то? Но резоны отца никак не действовали на привыкшую к самостоятельности дочь.
Примчавшись на работу пораньше, Лариса захватила с собой новый городской справочник «Желтые страницы» и ушла в крохотный кабинетик Елены Георгиевны, заведующей сектором, числящейся с сегодняшнего дня в очередном отпуске после вчерашнего жутчайшего скандала с директором.
Собственно, Анатолий Сергеевич Зверев был не директором в прямом смысле, а врио – временно исполняющим обязанности, так сказать. Но это временное замещение уже давно с сожалением воспринималось большей частью коллектива «ленинки» как постоянное. Работать со Зверевым было не трудно, а невозможно. И приход его в библиотеку, точнее, назначение в верхних инстанциях тоже было окутано мраком. Никто в коллективе, за исключением кадровика, пришедшего известно из какой конторы, не знал, за какие заслуги перед Отечеством остановились именно на этой кандидатуре: человек никогда не имел никакого отношения к сложному и очень хлопотному библиотечному делу. Сам Зверев не раз подчеркивал в своих публичных выступлениях, что является по образованию юристом, но, в какой области юриспруденции реализовывались его знания, умалчивал. Однако же мир не без добрых людей, а земля слухами полнится: нашлись люди, разузнавшие, что прежде служил Анатолий Сергеевич в доблестных рядах Западной группы войск. А когда, совсем недавно уже, разразился громкий скандал в связи с коррупцией и другими грубейшими должностными преступлениями в руководстве ЗГВ, кто-то умный заметил, что наверху, вероятно, имеется мохнатая лапа, которая предусмотрительно вывела из-под удара сравнительно молодого и для каких-то целей перспективного генерал-майора Зверева, без шума поменявшего военную форму на штатскую должность. Но, заняв пост, он привел своих людей, которым поручил всю так называемую хозяйственную деятельность. Дохозяйствовались! То пожар, то наводнение, то еще черт-те что, плесень жрет книги, драгоценные фолианты, которым нет цены, а деньги уходят на какие-то непонятные командировки – то в Европу, то в Америку. В общем, если так будет продолжаться и дальше, первую библиотеку страны ожидает в самом скором будущем полный крах.
Елена Георгиевна была одной из тех решительных дам старой интеллигентской закалки, для которых не существует авторитетов, кроме деловых, и она могла с легкостью необычайной высказать прямо в лицо любому высокопоставленному чиновнику все, что она думает по поводу его деловых качеств. Что, кстати, и происходило постоянно. Но прежде, говорили, ее спасал авторитет и громкая фамилия отца, а позже – мужа. «Кремлевка» – это тебе не хухры-мухры! – так иногда победно заявляла Елена Георгиевна после очередной перебранки с руководством, которое чаще всего не выдерживало сокрушительных и по содержанию, и по форме аргументов растущего библиотечного кадра и сдавалось. А в последние годы, когда Красницкая осталась одна, в окружении лишь своих драгоценных полотен, и отношение к ней соответствующим образом изменилось. Раньше она была воительница, борец за справедливость, а теперь стала стареющей сквалыжной бабой, которую просто необходимо вышвырнуть на пенсию точно день в день, как только стукнет решающая пенсионная дата.
В чем была причина вчерашнего скандала, Лариса могла только догадываться, но народу стало известно, что Зверев, сразу после того как разъяренная фурия вылетела из его кабинета, вызвал к себе кадровика и подписал приказ о немедленном отпуске завсектором Красницкой Е. Г., приплюсовав к нему все неиспользованные остатки, праздничные дни и… словом, чтоб как можно дольше здесь духу ее не было! Суровый у них, вероятно, состоялся разговорчик…
Елена Георгиевна с красными глазами поприсутствовала на похоронах Марины, к которой всегда относилась как к младшей сестре – строго и одновременно заботливо, и тихо удалилась, даже не попрощавшись с остальными провожающими. Для нее гибель Марины была несомненно трагедией. Причем глубоко личной.
Надо будет обязательно сегодня позвонить ей, решила Лариса. Но прежде – Валерий.
Полина Егоровна была уже совершенно убита, она даже говорить толком не могла.
– Поймите, Ларочка, – едва слышным голосом сообщила она, – подобного с ним никогда не было… Понимаете, никогда…
Что оставалось, кроме каких-то жалких слов утешения, мол, надо надеяться… будем искать… звонить…
Телефон своего приятеля из Министерства внутренних дел знал только отец. И Лариса стала накручивать диск аппарата, пытаясь прорваться в приемную к отцу в краткий промежуток между бесконечными «занято». Наконец удалось, но противная секретарша, впрочем, никакая она не противная, а, напротив, очень даже приятная дама, просто должность у нее такая – собачья, сообщила, что в кабинете Аркадия Юрьевича в настоящий момент идет важное совещание и он приказал ни с кем его не соединять. Кратко и категорически. Лариса с раздражением бросила трубку и начала искать в толстенной книге лечебные и санитарные учреждения. Начинать придется с худшего – с моргов. Их оказалось не так много в Москве, меньше десятка номеров телефонов. Но рука почему-то никак не поднималась начать это страшное путешествие. Лариса почувствовала, что ее бьет озноб. И тогда она, чтобы оттянуть неизбежное, нашла в шкафчике Красницкой кипятильник, пользоваться которым в библиотеке, естественно, категорически запрещалось, затем налила в кружку воды из графина, сунула кипятильник в воду и включила его в сеть. Села напротив и стала наблюдать, как всплывают пузырьки воздуха. А когда вода закипела, механическими движениями убрала кипятильник, сыпанула из банки две ложки растворимого кофе и, обняв горячую кружку ладонями, начала медленно пить противную горечь.
От этого совершенно ненужного занятия ее оторвала Аня, сунувшая голову в дверь.
– Лариса Аркадьевна, а там вас ищут. Я случайно догадалась заглянуть к Елене Георгиевне, а так бы все и искали.
– Кому я нужна? – недовольно отозвалась Лариса, испытывая острое желание выплюнуть горечь изо рта.
– Там милиционер пришел. Говорит, по поводу Елены Георгиевны. Ну а как вы сейчас вместо нее, значит, вот…
Возле бюро пропусков Лариса увидела высокого молодого человека в простенькой матерчатой куртке и кепочке.
– Здравствуйте. – Лариса внимательно посмотрела ему в глаза, и они ей понравились – спокойные и доброжелательные, что ли. – Это вы из милиции?
– Нет, вероятно, меня не поняли, я из прокуратуры.
– Ну, для нас-то особой разницы… Впрочем, если вам нужна Красницкая, то она в отпуске. А я лишь временно заменяю ее. У вас к ней какое-то серьезное дело, раз прокуратура?
– Простите, но тут все гораздо сложнее. Вас как зовут? – Молодой человек достал из кармана служебное удостоверение и протянул Ларисе, одновременно представляясь: – Парфенов Игорь Васильевич.
– А я – Лариса Аркадьевна. Чем могу служить?
– Скажите, где мы могли бы поговорить, так сказать, без свидетелей?
– Я вам выпишу пропуск, и можно пройти к нам в отдел. Если не возражаете… – И когда они уединились в кабинетике Елены Георгиевны, Лариса снова отметила про себя, что у молодого человека какой-то очень располагающий, открытый взгляд. Вот и Валера так иногда смотрел на нее… Подумала и ужаснулась: почему смотрел? Почему в прошедшем времени?!
Ее мгновенное смятение, похоже, не осталось незамеченным для Игоря, но он понял его по-своему и поторопился упрочить возникающее доверие.
– Только вы, пожалуйста, не волнуйтесь, хотя, честное слово, я и сам не представляю, как можно в такой ситуации не переживать. Я к вам по поводу Елены Георгиевны, так звали Красницкую?
– Но почему – звали?
– Увы, Лариса Аркадьевна… Сегодня ночью, точнее, вчера вечером в ее квартире случилось несчастье. Взорвался газ, понимаете, пожар, все сгорело, а хозяйка – есть подозрения – погибла.
– Боже… – почти простонала Лариса.
– В общем, я приехал к вам в связи с этим несчастьем и хотел бы попросить о помощи.
Время для Ларисы словно остановилось. Она смотрела на сидящего напротив человека и ничего не понимала, не слышала. Кто он, о чем говорит? Наконец она стала постигать смысл сказанного. И снова ужаснулась: какая страшная цепь! Марина… Валера пропал… теперь Елена Георгиевна! Что происходит?
– Я понимаю ваше состояние, – говорил между тем Игорь, – но, поверьте, нам абсолютно ничего не известно, кроме самого факта пожара и обгорелого трупа. Мы не можем даже утверждать, она ли это. Вот поэтому я и пришел к вам за помощью.
– Вы меня простите, – опомнилась наконец Лариса. – Это все так страшно, что я… Но как это произошло?
– И на ваши вопросы, и на тысячу других, – вздохнул Игорь, – и должно ответить следствие. Я сейчас не допрашиваю вас, я просто хочу разобраться, что произошло на самом деле: несчастный случай, грабеж или убийство. Я хочу, извините за выражение, найти ту печку, от которой можно было бы… Ну, вы понимаете, о чем я. Может быть, потом, если вы не будете возражать, отдельные мои вопросы и ваши ответы мы оформим процессуально. Но сейчас я бы попросил вас рассказать мне, что вы знаете о Красницкой. Включая и такие сведения: где она состояла на учете, в смысле, в какой поликлинике, как выглядела, чем увлекалась, какие картины висели в доме и так далее. Конфликтовала ли? В подобных делах бывает такое количество всяких нюансов, что следствие может вполне оказаться причиной.
– Извините, могу я быть с вами до конца откровенной? – решилась вдруг Лариса.
Игорь даже слегка растерялся.
– Ну а как же… – Он окинул быстрым взглядом тесный кабинетик и словно почувствовал какое-то непонятное, нарастающее напряжение. – Скажите, Лариса Аркадьевна…
– Просто – Лариса.
– Хорошо. А нам тут никто не мешает? – Он обвел указательным пальцем книжные стеллажи вокруг.
– Вы знаете, – медленно заговорила Лариса, – я как-то до сих пор не думала, но вы подсказали мне… Душно здесь, действительно. Давайте выйдем на воздух?
– Не возражаю.
Начальник отдела кадров, милейший человек, Алексей Андреевич Сиротин с размаху стукнул кулаком по такому же чистому и блестящему, как его собственная лысина, письменному столу и грязно выругался. Подобных слов в свой адрес Лариса Аркадьевна никогда не слышала, да и вряд ли могла предполагать, что услышит.
– Алина! – почти заорал он, а когда в дверь заглянула его «боевая» помощница, снизил громкость до зловещего шепота: – Иди, делай чего хочешь, но я должен знать, что известно этой суке!
– Алексей Андреич, родненький, – с укоризной ухмыльнулась, вытянув трубочкой пухлые карминные губы, инспектор по кадрам. – Ну что за слова!
В другой бы момент Сиротин, в недавнем прошлом полковник из Девятого управления КГБ, умевший и подбирать кадры, и работать с ними, живо отреагировал бы и на позу, и на игривый тон сотрудницы, но сейчас он был взбешен. Сорвалась такая идеальная прослушка! А он был просто обязан знать, о чем будут беседовать эта стерва из отдела рукописей и следователь прокуратуры.
– Бегом, Алина! – продолжал стучать кулаком по столу Сиротин. – Делай что хочешь, можешь ее в жопу целовать, но не отходи ни на шаг. Я хочу знать, о чем у них разговор, поняла?
– Да уж куда ясней! – кокетливо потянулась всем телом крепко сбитая, крашеная блондинка. – И это, надо понимать, за мое доброе отношение к начальству?
– Ладно, – поморщился Сиротин. – Тебе уж и слова сказать нельзя… Нужно мне, понимаешь? Ну, беги. А твое от тебя не уйдет.
Кадровик легко поднялся из-за стола, взял женщину за плечи, развернул и всем телом толкнул к двери, присовокупив легкий шлепок по ягодице. И усмехнулся: как все еще молодо отреагировал его организм на прикосновение к этой аппетитной девке. Недаром он прозвал ее «белой головкой» – и хорошо взбадривать могла, и пьянить. Но, самое главное, умела быть верной, а ловкий свой язычок держала, когда надо, за зубами.
Сиротин подошел к окну и стал смотреть во внутренний дворик. Вот показалась интересующая его парочка. К ним приблизилась Алина. Следователь пожал ей руку. Алина достала пачку сигарет, угостила Лямину. Похоже, завязался разговор. Лямина нетерпеливо поглядывала на Алину, а та будто ничего вокруг не замечала. Молодец, подумал Сиротин, теперь уже не отвяжется. И отошел от окна.
Алина вернулась полчаса спустя. На ней, что называется, лица не было.
– Алексей Андреевич! – с порога закричала она. – Это ж кошмар какой-то! Вы знаете, что вчера случилось?
– А что? – спокойно отреагировал он.
– Так ведь Красницкую убили! – выпалила Алина.
– Кто тебе это сказал? – удивился Сиротин.
– Этот самый следователь!
– Не надо кричать. Сядь и объясни спокойно. Во-первых, откуда он? Зачем пришел сюда? Что ему надо от Ляминой? И при чем здесь Красницкая? Она с сегодняшнего дня в отпуске. Приказ был еще вчера подписан, ты сама его Звереву на подпись носила.
– Не понимаю! – затрясла своей лохматой головой Алина. – Вы так спокойно говорите, будто все сами знаете.
– Ну а почему я не могу знать? – как бы удивился Сиротин. – Это я из системы вышел на пенсию, а товарищи-то остались. Узнали, позвонили. Только мне известно, что никакое там не убийство, а самый обычный бытовой случай: взрыв газа.
– Да в том-то и дело, что нет! – горячо возразила Алина. – Он сам там был и все видел своими глазами.
– Этот твой следователь? – усомнился Сиротин.
– Он совсем не мой, а из окружной прокуратуры. Игорь Васильевич Парфенов. Он сказал, что там были украдены картины, хозяйку убили, а потом все облили бензином и подожгли.
– Скажите пожалуйста… – вздохнул Сиротин. – Хоть и стерва порядочная была, а все-таки жалко… Да-а… Ну а еще чего?
– А Лямина ему про Марину Штерн сказала. Так у него, вы не поверите, чуть глаза на лоб от изумления не вылезли!
– Это вот у тебя сейчас вылезут! – усмехнулся вдруг Сиротин.
– Ой, ну что вы говорите, Алексей Андреевич! – всплеснула руками Алина. – Тут такие страсти, а вы…
– Страсти, говоришь… – он одобрительно покачал головой: эмоции помощницы его вдохновляли. – Ну-ка сходи запри там у себя дверь да ступай сюда, про страсти побеседуем…
Недавно кино смотрел Сиротин по телевизору. Кажется, «Чонкин». Как обычно, конечно, насквозь лживое, а иначе ведь теперь про наше славное прошлое и не снимают. Все там, естественно, испохабили – и вождя, и державу. Но один эпизод приглянулся Сиротину. Там начальник областного НКВД тянет свою секретаршу. Она ему донос читает, а он ее по-деловому этак потягивает. В служебной обстановке. В стол уперев. Алексей Андреевич еще подумал, что надо бы Алину попробовать таким же вот образом. Да все руки, как говорится, не доходили. Ну а теперь сам Бог велел – ишь глазенки разгорелись! Иди, иди сюда, чертовка, сейчас мы тебе кино покажем… в самом лучшем виде…
– А ты рассказывай, рассказывай, – поощрил свою инспекторшу отставной полковник, укладывая грудью на стол. – Одно другому не мешает…
– Что это она у вас такая шустрая? – удивился Игорь, когда кадровичка наконец оставила их.
– Подстилка полковничья, – презрительно бросила Лариса, – и стукачка при этом.
– Ну, я полагаю, то, что ей было нужно, она узнала. Давайте теперь поговорим всерьез. Значит, две эти смерти могут иметь самую прямую связь?
– Подождите, Игорь, – нервно перебила его Лариса. – У меня к вам будет очень серьезная просьба. Боюсь, что никто, кроме вас, и не сможет помочь.
– Если вы так считаете, я готов все, что в моих силах…
Лариса невольно улыбнулась, увидев, как немного даже покраснел Игорь. Ну что ж, она прекрасно знала, что нравится мужчинам, но все равно было приятно от такой искренней реакции.
Не вдаваясь особенно в подробности, она постаралась как можно понятнее изложить историю с исчезновением Валерия, не забыв сказать и о той помощи, которую пообещал ее отцу приятель из МВД. Но вот время идет, а ясности никакой.
– Для этого мне нужно сесть на телефон, – сказал Игорь, – но от вас звонить нам бы не следовало. Не нравится мне ваша обстановка. В принципе, если вы не возражаете, мы могли бы пройти ко мне, в прокуратуру Центрального округа. Тут недалеко, на Петровку, минут двадцать ходьбы. Как?
– Но я же на работе.
– А я вам повестку выпишу. Для дачи свидетельских показаний.
– А как же с использованием служебного положения?
– Так мы же официально… протокол оформим. Соединим, так сказать, приятное с полезным. Ой, ради Бога, извините меня! Такую ахинею несу…
– Ничего, ничего, – вздохнула Лариса, – бывает… Что ж, тогда пойдемте.
А в это время приятно опустошенный бывший полковник сидел за пустым, как обычно, столом и без всякой цели крутил на полированной поверхности остро заточенный карандаш. Он размышлял: сейчас доложить Звереву о приходе следователя из прокуратуры или подождать до выяснения с Ляминой. Остановился на втором варианте.
– Алина! А где у нас эта Лямина? Ну-ка позвони в отдел, пусть придет.
– А ее все еще нет, Алексей Андреич. – Помощница заглянула в кабинет несколько минут спустя. – Как вышла, так, сказали, и не возвращалась. Видать, понравился ей этот молодой следователь!
– Да что ж это за безобразие! – тут же взорвался Сиротин. – Никакой дисциплины! Целое, понимаешь, государство развалили! Вот врежу я выговорешник! И премии лишу, – последнее сказал, уже остывая и понимая, что премии – сплошная чушь. Сто лет уже никто в библиотеке никаких премий не получал. Зверев нашел другую форму поощрения нужных сотрудников: вызывал поодиночке в кабинет, вручал конверт и не требовал никаких росписей. Просто и по-деловому.
– А может, он ее официально вызвал? – предположила Алина.
– Все равно должна была в известность поставить руководство! – настаивал Сиротин. Он ткнул карандашом в стол и сломал грифель, отчего расстроился. – На, заточи! Черт бы их всех побрал! Скажи там, как появится, сразу ко мне…
Нехорошо получилось. Придется все-таки идти к директору.
Зверев был на голову ниже своего рослого кадровика, но при разговоре каким-то образом ухитрялся смотреть на него как бы сверху вниз. Сиротин не возражал. Пусть балуется, раз нравится. Он по долгу службы, но в основном из личного интереса знал о директоре множество такого, за что в иные времена, как говорится, головы не сносить. Но это все – информация к размышлению. А главной своей задачей Сиротин считал необходимость постоянно поддерживать в директоре мысль о своей нужности ему. Да, только так: пока нужен – жив и здоров.
Дождавшись, когда все лишние покинут директорский кабинет, Сиротин вошел, демонстрируя остатки былой выправки. Зверев кивнул и указательным пальцем ткнул в кресло напротив. Сам он заканчивал, судя по всему, важный телефонный разговор.
Сиротин удобно устроился в кресле и, опустив глаза, стал внимательно слушать разговор. Он был явно неприятен директору, лицо которого багровело, потело, а собеседник, вероятно, не давал ему передышки.
– Нет, позвольте, Марк Михайлович! – сумел наконец вклиниться Зверев. – Я категорически не могу согласиться!… А вот в этом – да, тут согласен, Марк Михайлович… Но, Марк Михайлович!… Да, конечно, да… Позвольте!… Увы, Марк Михайлович… Спасибо, Марк Михайлович… Всего наилучшего, Марк… А, бля! – Он с размаху опустил трубку на аппарат. – Нет, как он разговаривает! Какой тон! Какая наглость! Ты слышал?
– Надо понимать – Костров? – сочувственно ответил Сиротин.
– Ну! Сволочь он порядочная и жлоб! А вопрос-то, между прочим, как поворачивает? Какого, мол, хера у нас столько трупов?! И это он – мне?! А теперь вот ты мне изволь объяснить то же самое!
– Я-а?! – изумился в свою очередь Сиротин. – Вы что, Анатолий Сергеевич, всерьез считаете, что эти покойники – дело моих рук? Что я?… – Он с огромным трудом удержался от такой матерной тирады, которая бы ошеломила этого идиота. Но глаза шефа были прозрачными и чистыми, словно у младенца. Вот же сволочь какая!…
– А чьих?! – загрохотал в свою очередь Зверев, словно включив все генеральские подсосы. – Я тебя спрашиваю: чьих это рук дело? Ты что, решил, если вы с ним из одной «конторы», так вам все и с рук сойдет?! Шибко умными стали, голубчики! Да просчитались! Я вам – не хрен собачий, а юрист и свои права твердо знаю!…
Кадровик был ошарашен. Он шел к директору с тем, чтобы постараться найти, может, подсказать выход из труднейшего положения, в котором оказались и библиотека, и ее руководство. Ведь пока работают всякие комиссии, улита, как говорится, еще едет. Но уж если возьмется прокуратура, тут конверты не помогут. Да и не хватит их, тугих конвертов.
И еще одно было обстоятельство. Сиротин, как профессионал из «девятки», самого «нервного», охранного управления Комитета госбезопасности, помнил, какими способами приходилось и ему не раз «тормозить» в свое время излишне ретивого или любопытного свидетеля, и относился к подобным жизненным и профессиональным издержкам спокойно. Дело всегда важнее. И, будучи также достаточно информированным, и даже не из третьих уст, о тайных делах в ЗГВ, откуда вовремя отплыл якобы в штатское небытие генерал Зверев, Сиротин понимал, опять же умом профессионала, непреложную необходимость отдельных крутых мер. Тем более что ему была ведома и цель пересадки генерала в кресло директора. Однако когда для достижения высоких политических целей в качестве основного средства воздействия на строптивых сотрудников избирается уголовный беспредел, причем в открытую, безо всякой маскировки, вот этого не желал ни понимать, ни принимать бывший полковник. Об этом и собирался он всерьез говорить с директором.
А что же оказалось?! Этот сукин сын, этот сопливый выскочка и сбежавший от суда ворюга смеет перекладывать грязный груз собственной вины на его, Сиротина, плечи! Ну, уж этот номер у него не пройдет!
Однако и открывать военные действия было еще рано. Не до конца ясны позиции: все ли силы, стоящие за спиной Зверева, известны на сегодняшний день? Одно дело, если им движут обыкновенные спесь и наглость, которые эти молодые, да из ранних обретают вместе с генеральскими погонами. И совсем другое, если он действительно достаточно прочно стоит на ногах. Тех сведений, что имелись у Сиротина на сегодняшний день, с его точки зрения было пока маловато.
Поэтому, мгновенно прикинув ситуацию, Сиротин решил пока сбросить градус.
– Ваши права, Анатолий Сергеевич, никто не оспаривает. Но именно потому, что вы директор, и к тому же в недавнем прошлом – генерал, – не смог все-таки удержаться от мелкой колкости Сиротин, – вам, как говорится, в первую голову и надо знать, что ситуация в коллективе сейчас действительно взрывоопасная. И к тому же к Ляминой сегодня приходил следователь прокуратуры и пригласил к себе, чтобы наверняка учинить допрос. Вам известно, чья дочь эта Лариса Лямина. Забыли – напомню: вице-премьера правительства. Сам Лямин, по моим сведениям, креатура Президента. Насколько мне известно, Московская прокуратура уже получила указание дело трагически погибшей Марины Штерн прекратить. Но, оказывается, вчера вечером погибла еще и Красницкая. Вы знаете, о ком я говорю. Вы приказ по ее поводу подписывали. На отпуск. Так вот, она сегодня ночью убита, квартира ограблена и сожжена. На происшествие выезжали начальник МУРа и очень серьезный «важняк» из Генеральной прокуратуры. Вот этого, последнего, убийства я совершенно не понимаю. Больше того, пожалуйста, не перебивайте меня, – добавил, заметив, как Зверев едва не подскочил в кресле, – лично меня, Анатолий Сергеевич, не оставляет ощущение, что кто-то, желая, видимо, избавить вас, так сказать, от лишних хлопот, невольно уподобляется персонажу известной крыловской басни: услужливый дурак, который опаснее врага. И если это действительно так, то тут я с Марком Михайловичем абсолютно солидарен, – снова сделал быстрый укол Сиротин. – Вряд ли подобные действия могут вызвать одобрение любого нормального человека.
Зверев даже глаза вылупил от такой неожиданности. Чтоб этот старый козел смел так разговаривать с ним?! И с какой стати он себя равняет с Марком Костровым? О каком таком неодобрении вообще идет речь? Как понять?
«Девятка», конечно, была хорошей школой для Сиротина. Заметить, проанализировать и принять правильное решение – на это иной раз жизнь отпускала мгновение, чаще – неповторимое. Поэтому реакция выработалась на уровне рефлекса. Сиротин наблюдал за шефом. Вот сейчас у Зверева в башке идет трудная борьба: взорваться или остыть и попытаться понять. Надо дать ему возможность принять верное решение. Мягко, больше нажимать пока не надо. Хотя вообще-то генералу, даже бывшему, очень трудно научиться слушать младшего по званию. Ничего, привыкай.
Но «крупный психолог» Сиротин в данный момент ошибался. Зверев размышлял не о ситуации, не о тучах, собирающихся над его головой, а о человеке, сидящем напротив него в кресле со спокойным и ироничным взглядом.
Анатолий Сергеевич знал, кому, в сущности, был обязан очень многим в своей биографии, а как человек, воспитанный армией, считал долгом выполнять все поручения вышестоящего начальника, тем более что их было кому выполнять: порученцев у него всегда хватало. Здесь, на гражданской работе, куда он был назначен, ему не нравилось почти все: ни подчинения, ни дисциплины, приоритеты его жизни не имели ничего общего с теми, которые исповедовали убогие какие-то старушенции и молодые, горластые девки. Его командная жесткость вязла в мелких интригах, сплетнях, бабьих конфликтах. А между тем он сидел на золоте чистейшей пробы! Золоте, которое необходимо для спасения идеи, спасения русского народа. Но этого, последнего, никто не хотел понимать, все, словно кроты – безглазые и объевшиеся, сидели на своих богатствах, создавая, впрочем, почти натуральную иллюзию углубленной интеллектуальной работы. Предпринятое им форсирование некоторых идей, согласованное, разумеется, в нужных инстанциях, принималось только в штыки. Помощники зверели, не имея возможности выполнять его поручения. Дальше так продолжаться не могло. Беседы и уговоры на строптивцев не действовали, от них посыпались угрозы дойти до премьера, да самого Президента, до самой широкой мировой общественности. А те, кто могли и должны были помогать, сидят вот вроде этого и… изучают!
Он увидел спокойный, словно насмешливый, взгляд кадровика и неожиданно вспомнил, что не сам брал его на работу, а по указанию… кого? Надо же, совсем из башки вылетело… А этот все ходит, помалкивает, но когда в его кабинете появляется, так будто даже ниже ростом становится. Холуй! Но – чей? А может, это Марк подкинул своего?… С него станется. И вдруг словно жаром опалило: кажется, только что в адрес Марка было сказано не совсем… тактично, и если этот долговязый хмырь служит Кострову, то… Ай, как нехорошо получается!
Это тем более скверно, что, если отбросить естественное раздражение, к Марку Михайловичу Кострову, президенту концерна «Сатурн», Анатолий Зверев относился всегда с подобающим пиететом. Ну, бывает, конечно, что тон его злит, манера изрекать безапелляционным тоном расхожие истины. Но нельзя было не сознаться в том, что дело свое Костров знал досконально. И таких, как Зверев, в его загашнике наверняка был не один десяток. Партнеры, поставщики, информаторы – все те люди, которые и составляют нынче основу большого бизнеса.
Бизнес же у Марка Кострова был весьма обширным и, можно сказать, разнохарактерным. Концерн осуществлял авиационные перевозки в любую точку мира, организации любых видов как международных, так и внутрироссийских туров, продажу недвижимости в Штатах, Англии, Австрии и ряде других стран, охрану грузов, обеспечение безопасности, широкий спектр благотворительной деятельности, в частности, поиск и приобретение художественных ценностей и раритетов с последующей передачей некоторых из них в крупнейшие музеи и библиотеки, а также на продажу ставшие модными банковские коллекции. Ну и много всякого иного, что на первый взгляд как-то даже и не стыковалось вроде с основной деятельностью концерна. К примеру, поставка зарубежного оборудования для золотодобывающей и нефтяной отраслей, спонсирование творческой деятельности коллективов церковной музыки и пения или безвозмездная помощь семьям погибших сотрудников спецслужб.
К слову сказать, искусствоведческая фирма, давшая в свое время название концерну, была любимым детищем Марка Михайловича. Она была укомплектована высококлассными специалистами, знатоками книжного дела, искусствоведами, имела разветвленную сеть филиалов во многих городах и весях как родимого Отечества, так и ближнего зарубежья. Фирма нередко устраивала художественные выставки, непременно участвовала во всех крупнейших российских и международных книжных ярмарках, в общем, вела вполне респектабельный и широкомасштабный светский образ жизни.
Но были в ее деятельности и такие аспекты, о которых тот же Анатолий Зверев предпочитал молчать, не знать и даже не догадываться. Хотя как бы мог он это делать, если и сам принимал участие, естественно, лишь по прямому указанию президента концерна. А Марк Михайлович, отдавая тот или иной приказ, касающийся закрытых аспектов, демонстрировал наивное выражение лица и самое сердечное расположение к необходимому в данный момент собеседнику. Однако, когда в редких случаях встречал непонимание или, того хуже, несогласие, на чем однажды прокололся и Зверев, лицо его каменело, небесно-голубого цвета глаза почему-то становились почти белыми, а губы вытягивались в прямую тонкую линию. Очень неприятное состояние испытывал в такой ситуации строптивый собеседник президента концерна. Вот и Зверев, увидев тогда метаморфозу с лицом Марка Кострова, мгновенно вспотел и понял, с кем имеет дело. Такая школа, которую прошел Марк Михайлович, чрезвычайно дорогого стоила. Уместно ли даже и о чинах-то вопрос поднимать… Разве только в них дело?
А ведь начинал, если верить слухам, младшим опером в «конторе глубокого бурения» – как ее называли – по Москве и Московской области, якшался с художниками, вообще творческими работниками, для облегчения общения стал членом практически всех творческих союзов, всюду был вхож, по поводу защиты диссертации на ученую степень кандидата искусствоведения устроил грандиозный банкетище-пьянку в Дубовом зале Дома литераторов, где народ пил и говорил все, что мог и хотел, после чего новоиспеченный искусствовед был повышен в звании. Но – мало ли, что говорят? Разве сегодня можно верить людям? Да что там – посторонним, самому себе иной раз с трудом доверяешь…
Вот как сейчас. Хреновый прокол. И кадровик, единым махом отринувший привычную подобострастность, смотрит так, будто мысли читает. И получает при этом специфическое, профессиональные удовольствие. Потому и знает обо всех раньше его, Зверева: кто кого да кто с кем. Можно, конечно, и его на этой крепконогой и задастой помощнице прищучить: частенько бывает заперт изнутри отдел кадров – дверь закрыта, а ключ – в скважине. Поговаривают уже, коллектив-то бабский, о чем еще и посплетничать?…
– Ты мне вот что, Алексей Андреевич, скажи, – задумчиво глядя на кадровика, начал Зверев, – отчего это ты вроде как бы со стороны наблюдаешь и только результат фиксируешь?… Разболтались? Подтяни народ. У тебя на то власть имеется. Не слушают – докладную пиши. Или не научен? Не верю. А сторонние наблюдатели, как я понимаю, ни мне, ни тому же Кострову, полагаю, не нужны. Или тебе выгодно, чтобы директор был плохой, а ты у нас – хороший? Так это мы быстро поправим.
Зверев с удовольствием отметил, как у Сиротина побагровела шея. Но прямой взгляд все еще не потерял скрытой наглости. Значит, следовало его прижать покруче.
– Ты вот молчишь, Алексей Андреевич, а я невольно начинаю думать: а может, мы с тобой действительно не понимаем друг друга? Как ты заметил, стенограмм наших разговоров я не веду, но кое-что могу напомнить дословно. Например, я тебе что говорил? Утихомирь этих дур. А ты? Докладываешь: одна под поезд бросилась, другую убили и сожгли. А я-то тут при чем? Или следователь, говоришь, тебе не понравился? Так за чем же дело? Уже забыл, как вы все это сами в своем ведомстве решали? – В тоне Зверева теперь звучала уже откровенная насмешка. – Лямина тебе мешает? Принимай меры. У нас больше двух тысяч человек, что я, должен с каждым разбираться лично? У меня что, других забот больше нет? Ты зачем кадрами командовать назначен, а?
Сиротин молчал. Он знал теперь только одно: Зверев хочет перекинуть свою вину на него. Свои просчеты повесить на Сиротина. Не выйдет!… Но и спорить сейчас бесполезно, потому что можно ненароком раскрыть те сведения, которые известны были Сиротину. Опасные сведения. Как говорится, на самый черный день…
– Короче. Ты пришел сказать мне, что тебе прокуратура не нравится? Мне тоже. И что дальше? Сто раз говорил, повторю в последний: являйся ко мне только с готовыми предложениями. И покойников на меня вешать не советую. Иди и думай, что надо делать.
Зверев поднял телефонную трубку и начал пристально ее разглядывать, всем своим видом показывая, что ждет ухода кадровика. Сиротин мысленно послал его по самому изощренному адресу, поднялся и ушел, тихо притворив за собой дверь.
Бывший полковник госбезопасности понимал, что раздражение, даже ярость Зверева проистекают от того смоляного кола, который только что вогнал Анатолию в задницу Марк Костров. Но кому же все-таки отдаются такие дурные приказы, если по каждому «несчастному» случаю сразу же находятся свидетели, прокуратура возбуждает дела?…
