Глава пятнадцатая
О ВРЕДЕ БОЛТОВНИ
Пользуясь своим правом заместителя руководителя объединенной следственно-оперативной группы, Вячеслав Иванович пригласил к себе следователя межрайонной прокуратуры Северного административного округа Ярковца, а также «важняка» из Московской городской прокуратуры Мартынова со всеми материалами по делам о ДТП на Ленинградском шоссе и по самоубийству академика Самарина. В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, объяснил Грязнов следователям.
Позвонил он и Денису, зная, что тот, передавая материалы наблюдений в ФСБ, копии фиксации эпизодов операции оставил у себя. Теребить по этому поводу Владлена он просто не хотел, пусть тот занимается своим направлением.
– Есть некоторые основания полагать, Валентин Еремеевич, – сказал он Ярковцу, – что ваш «глухарь», или «висяк», как угодно, может получить некоторое продолжение... Не исключаю, Зиновий Абрамович, – добавил уже Мартынову, – что и в вашу проблему удастся внести некоторую ясность. Но давайте по порядку...
Предварительно проштудировав распечатки разговоров Нолиной с Мамедовым и Козловым, Грязнов остановил свое внимание на следующих эпизодах.
Первый. Упоминается какой-то родственник Махмуда (или его супруги), который «засветил» его в Пятигорске. Сам же Махмуд отговорился от супруги тем, что ездил в Нальчик на приборостроительное предприятие.
По родственникам уже делал запрос Ярковец, но надо будет узнать и что это за предприятие. Был ли там Махмуд или просто соврал для прикрытия? Отдыхая с Нолиной.
Второй. Среди восторженных воспоминаний об Америке у мадам проскользнуло упоминание о пребывании в гостях у какого-то ракетчика.
Если имеется возможность, проверить по программе пребывания Самарина в Штатах, с кем он общался.
Третий. Упоминается несколько раз некий американец, который хочет что-то приобрести в институте.
Понятно, имеется в виду «Мосдизель». А американец, скорее всего, и есть Эрнст Дроуди. Кто он – уже достаточно известно. Упоминается также и предмет интереса: бандура. Что это такое? Вероятно, одно из изделий «Мосдизеля». Бандурой обычно называют что-то крупное и неудобное, громоздкое. Торпеда? Проверить.
Четвертый эпизод. Мамедову, а затем и Козлову, которого Нолина собирается как бы завербовать, интересуется, в каких отношениях Махмуд с Иваном, а затем все-таки решает взять этот вопрос на себя (и берет с большим успехом!), предлагается уже через неделю гонорар – порядка ста тысяч долларов. В зависимости от вклада каждого.
Пятый. Речь идет о «шестьдесят восьмой». Опять – торпеда?
Проверить на «Мосдизеле».
«Диктуем мы», – говорит Нолина. Что, условия сделки?
Шестой. Во время пребывания Нолиной в постели Козлова лишь однажды возник вопрос: «Ты согласен?» Ответ: «Да».
Наконец последнее. Параллельно академик Самарин встречается в Серебряном Бору с Дроуди. Разговор ведется на английском. Записи его нет. Только видеосъемка.
Конец наблюдений ознаменовался сценой свидания Самарина и Нолиной с Эрнстом Дроуди. Фигурирует кейс, который затем вместе с Самариным уплывает в институт.
Одновременно по чьему-то сигналу на даче академика обнаруживаются следящие устройства. Их отключают, затем снова включают, после чего ставят во всю систему закладку, являющуюся на сегодня, по мнению Влада Богаткина, чуть ли не венцом технической мысли.
И странное самоубийство Самарина.
А перед этим – явно спровоцированное дорожно-транспортное происшествие, в котором гибнет Мамедов. И обещание Самарина выплатить вдове какие-то непонятные суммы. В качестве компенсации?
Как говаривал классик советского детектива, информации к размышлению – более чем достаточно... Может, и не вполне шпионская история, но что сволочная – эт-то точно!..
– Ну, давайте начнем потихоньку, Валентин Еремеевич, – сказал Грязнов, с юмором глядя на печальный, как у птицы марабу, опущенный нос Ярковца. – Так что у нас с родней господина Мамедова Махмуда Гасановича?
Родни оказалось с избытком. Как, впрочем, в каждой кавказской семье, где одну фамилию может носить целое селение. В ответ на требование из Москвы из Министерства внутренних дел Дагестана пришел ответ за подписью замминистра, из которого следовало, что Махмуд – один из четырех братьев. Двое занимаются мелким бизнесом в Махачкале, а вот третий, самый младший – Азат, проживавший в селении Ботлих, во время недавней чеченской агрессии был замечен среди боевиков Басаева. С ними позже и ушел на территорию Чечни. Объявлен в розыск, но пока никаких положительных результатов.
За другими, старшими братьями незаконных действий не замечено.
Не замечено – и только.
Получается, что одна зацепка уже имеется.
Со стороны же супруги Мамедова, в девичестве Гасановой, родни оказалось вдвое больше. Но ни к одному из членов этой семьи у правоохранительных органов серьезных претензий не было. А несерьезных? Этого хватало. Бизнес, которым занимаются все без исключения мужчины, не может не иметь криминального оттенка. Это хорошо понимали сами дагестанские правоохранители и смотрели на мелкое жульничество, на всяческие разборки снисходительно, если они, конечно, не заканчивались кровавым финалом.
Ехать в Махачкалу лишь для того, чтобы задать всем этим Мамедовым и Гасановым один вопрос: известно ли вам, где работал Махмуд Мамедов и чем он занимался, было бы безрассудством. На подобное могла ответить и вдова Махмуда. Но факт уже то, что версия о возможной мести Махмуду, с учетом того, что его младший братец в настоящее время скитается где-то в горах Северного Кавказа вместе с чеченскими боевиками, если, разумеется, не убит, могла стать вполне рабочей.
Оно конечно, Ярковцу-то лучше всего подходила бы версия о неисправности транспортного средства, повлекшего аварию со смертельным исходом. Копать нечего, дело можно легко прекратить. Но теперь уж ничего не поделаешь, надо рыть дальше. Нет, не обрадовал печального следователя Вячеслав Иванович.
Впрочем, не исключено, что какие-то факты могут возникнуть в процессе дальнейшего расследования дела о гибели подводной лодки «Сокол». Объединять же эти два дела в одном производстве Вячеслав Иванович считал для следствия преждевременным, о чем и высказал свое мнение Турецкому. Александр был согласен. Время покажет: пусть работает сепаратно, а если отыщутся доказательства, то примем к производству.
Зиновий Абрамович Мартынов представил протоколы допросов свидетелей, которых можно было разве что с большой натяжкой назвать очевидцами, и акты экспертиз.
По всему выходило, что налицо самоубийство. Правда, ничем не мотивированное. А какие могли быть мотивы? Да самые неожиданные. Начиная от семейных неприятностей и кончая служебными.
Жена с детьми, достаточно уже взрослыми кстати, уехала за границу на отдых. Назвать ведь такой отъезд можно как угодно. А если это и есть результат той самой семейной ссоры, из-за которой, собственно, и разгорелся сыр-бор? И все тут не так просто?
Но, с другой стороны, как теперь стало известно, сам акт самоубийства практически совпал с катастрофой на подводной лодке «Сокол», известия о которой, просочившиеся в печать, вполне возможно, могли быть уже известны академику (и если он, к примеру, чувствовал какую-то долю и своей вины, вот и другое объяснение).
Однако одновременно с этими версиями следствие уже имело ряд необъяснимых пока фактов, которые косвенно указывали на то, что самоубийство могло быть грамотно инсценировано. А в действительности произошло умышленное убийство, но это требовалось еще доказать.
С оружием, кстати, проблем не было, академик имел разрешение на пистолет Макарова. Но судмедэксперт сделал неожиданный вывод. Выходило так, что в момент выстрела ствол пистолета был не просто приставлен к груди погибшего, а с силой вдавлен в тело. Но при этом, как утверждает уже криминалистическая экспертиза, иных следов пальцев, кроме тех, что оставлены самим Самариным, ни на стволе, ни на рукоятке не имелось.
Далее, было известно, что академик иногда – не курил, нет, а покуривал, причем предпочтение отдавал крепчайшим мексиканским сигариллам, которые покупать мог разве что в Штатах, поскольку Европу завалили подобные же изделия голландского производства. Так вот, по свидетельству охранника Акимова, который появился в доме спустя не менее пяти часов после выстрела, в помещении остро ощущался запах табачного дыма, но ни сигарет, ни пепла, ни даже пепельницы не было. Возможно, тот, кто находился в доме вместе с Самариным, уходя, унес и пепельницу с окурками, боясь, что на ней могли сохраниться следы отпечатков его пальцев. Не говоря уже об окурках со следами слюны.
И на бутылке с остатками виски, как и на стакане, были только отпечатки-следы пальцев академика, а полированная столешница оказалась тщательно вытертой. Зато на кухонном столе были обнаружены свежие жирные следы, какие оставляет вскрытая упаковка с колбасой либо ветчиной, хотя ни того, ни другого в доме не обнаружено.
Вдова академика – ее удалось разыскать в парижском отеле через туристическую фирму с помощью всезнающей секретарши Самарина Серафимы Павловна – прилетела немедленно и оказалась женщиной дотошной. Обследовав буфет в гостиной и шкафы на кухне, она сразу отметила отсутствие одного из стаканов, которыми очень дорожил Всеволод Мстиславович, поскольку привез этот набор из Штатов. Не нашлось в доме также большой разделочной доски, красивого расписного блюда, привезенного в давние времена из Средней Азии, и пластикового ведерка с крышкой, сделанного по принципу термоса и предназначенного для хранения льда. Уж виски-то академик не стал бы пить безо льда и содовой воды, несколько упаковок которой постоянно хранилось в подвале. Пластиковой бутылки на столе, кстати, тоже не было. В то время как в стакане виски было определенно разбавлено. Все это указывало на то, что в доме в момент выстрела должен был кто-то еще находиться. Но кто? Этот вопрос пока не имел ответа. Однако этот «кто-то» очень хотел, чтобы смерть академика выглядела как результат самоубийства.
С кем же мог тайно встречаться академик?
Ангелина Васильевна Нолина, как показала проверка, здесь отсутствовала. В редакции «Академического вестника» подтвердили ее алиби: да, была, торчала здесь едва ли не полдня. Даже если бы она имела крылья, то и тогда не успела бы прилететь в Серебряный Бор, а оттуда на службу в Химки. А смерть академика и для нее оказалась сильнейшим ударом. На нее было просто жалко смотреть – так переживала. И это несчастье даже, похоже, несколько примирило ее с вдовой – ну конечно, общие хлопоты...
Одним словом, и здесь было вопросов гораздо больше, нежели ответов. И Вячеслав Иванович снова и снова возвращался к распечаткам с аудиокассет и вчитывался в каждую фразу, пытаясь понять скрытый пока от него подтекст.
И как ни странно, чем больше вчитывался, тем отчетливее представал перед его глазами американец. На нем, получалось, сходились все нити. Но он, кажется, отбыл в Штаты. Надо проверить.
Грязнов позвонил Богаткину и поинтересовался, что слышно от его «Николай Николаичей» из оперативно-поискового управления, где в настоящий момент находится Эрнст Дроуди?
Ответ озадачил: оказалось, что американец несколько дней назад прилетел из Штатов. И было это как раз накануне того дня, когда пришло сообщение о трагедии на Баренцевом море. Есть ли тут какая-то связь? Вячеслав Иванович почти воочию представил себе, как на том конце телефонного провода сокрушенно пожал плечами полковник Богаткин. Действительно, ему-то откуда знать!
Между прочим, в день самоубийства Самарина – пока решено называть этот акт так – Дроуди прямо с утра ухитрился вполне профессионально уйти от наблюдения, и где он находился целый день, никто сказать не мог. По этому поводу сотрудник оперативно-поискового управления уже схлопотал приличную клизму. Но вот на следующий день американец был обнаружен в Серебряном Бору, где он играл в теннис с пресс-секретарем французского посольства в Москве. И по нему не видно было, что его могли мучить какие-то проблемы. Впрочем, кто знает.
Грязнов созвонился с первым замом прокурора Москвы, согласовал вопрос и оба следственных дела оставил пока у себя, чтобы позже обсудить некоторые свои соображения вместе с Турецким, а следователей отпустил, у них и без этого работы было невпроворот...
Турецкий решил сам съездить на «Мосдизель», посмотреть, что да как, потолкаться среди народа. Конечно, он догадывался, что никакой радости его посещение не доставит коллективу производственного объединения, но уже начиная с вестибюля его преследовало заметное всеобщее уныние.
На трех облицованных мрамором колоннах из четырех, поддерживающих балкон с вычурной балюстрадой, висели большие фотопортреты в траурных рамках и с двумя привядшими гвоздиками под каждым, прикрепленными скотчем.
Кто из троих академик, объяснять Александру было не надо: его лицо выражало мудрость и значительность. Так снимают выдающихся актеров, чтобы затем вывесить портрет в фойе театра. И второй тоже был знаком Турецкому, его он видел на фотографии, увеличенной с кадра видеопленки, где была снята вся троица – Козлов, Мамедов и Нолина. На закрытой автостоянке возле «Мосдизеля». Только там Козлов был в гражданской одежде, а здесь в форме капитана третьего ранга. Застывший взгляд прямо в камеру, строгий вид. Наверняка пересняли из личного дела.
Третий был незнаком. Совсем молодой человек, светловолосый, с открытым по-юношески взглядом, в рубашке с расстегнутым воротником. Похоже на любительскую фотографию – черты лица не очень четкие. Подпись под фотопортретом гласила: «Барышев Михаил Терентьевич» – и даты рождения и смерти. Немного прожил – всего двадцать девять лет.
Ну ладно, с академиком понятно. А эти-то двое, что с ними случилось? Турецкий обернулся к пожилому кадровику, встретившему его у проходной, как-никак генерал приехал! Семен Петрович Золотцев – так он представился, когда проверял документ Турецкого, – развел руками и со скорбной миной сказал:
– Ничего теперь не поделаешь. Надежды-то больше нет. Хотя вроде, как говорится... Ну, пока нет подтверждения. Но, с другой стороны, никто как бы и не возражал. А в общем, оно конечно...
Связная речь, толковая. Но Турецкий ничего не понял и попросил объяснить почетче.
Оказалось, что эти двое, то есть Козлов и Барышев, проводили испытания и присутствовали на том самом «Соколе», который затонул. По правилам испытаний оба должны были находиться рядом с изделием, в первом, торпедном отсеке. Который, как теперь известно, был практически уничтожен. Вот оно в чем дело... Задумчивый и печальный кадровик покачивал головой, будто китайский болванчик.
Кадровики, разумеется, не совсем обычные люди, это – факт. И главная их особенность заключается в том, чтобы уметь читать мысли собеседников. Золотцев не представлял исключения.
– Вообще-то, – морщась, словно от зубной боли, заметил он, – лететь должен был Мамедов. Но тот буквально накануне погиб в автокатастрофе. И тоже не совсем обычной, скажу вам, Александр Борисович. Сюда уже приезжали и следователь, и оперативные работники. Спрашивали, выясняли, сами понимаете... Да-а... Так вот, ввиду гибели Мамедова – его фотопортрет совсем недавно сняли, потому что уже похоронили то, что не совсем сгорело, на Хованском кладбище, – срочно оформили командировку одному из конструкторов. Не повезло парню. Он, честно говоря, и к изделию имел не самое прямое отношение. Просто некого было послать, а у него, как на беду, загрузка меньше, чем у других. Поэтому...
Турецкий не стал рассказывать Золотцеву о своем «знакомстве» с Мамедовым. И слушал внимательно. Потом спросил:
– А вообще, я не совсем понимаю, как это на подобные важнейшие – я верно говорю? – он дождался утвердительного кивка кадровика и продолжил: – На важнейшие испытания посылают мало причастного человека? А кто отдал такое распоряжение?
– Я вам скажу, Александр Борисович. Тот, кто отдал, уже не сможет ответить за свою ошибку. Сам отдал, понимаете? Академик, и никто иной. Раз он так посчитал... кто станет спорить? Тем более что за испытания полагается и премия, и прочее. Так только дурак и откажется. Но раньше у нас ничего подобного не случалось, можете мне поверить, а я здесь работаю уже четвертый десяток лет.
– Понятно... – протянул Турецкий. – Ну пойдемте, поговорим.
И когда уселись в тесном кабинете Золотцева, на двери которого висела уже порядком выцветшая табличка под стеклом: «Заместитель генерального директора по кадрам», Александр Борисович поинтересовался, кто бы из сотрудников дирекции мог ему рассказать поподробнее обо всех этих трагических делах. Семен Петрович с ходу назвал Ангелину Васильевну Нолину. Она в курсе всех дел. Заместитель директора по связям с общественностью – так называется официально ее должность.
Турецкий спросил, на службе ли она? Золотцев немедленно снял трубку, чтобы проверить. Спросил в свою очередь, сюда ли ее пригласить или как? Турецкий ответил, что, если она на месте, он прошел бы прямо к ней, чтобы не отрывать Семена Петровича от его дел.
– Да, у нее свой кабинет, – закивал кадровик. – Ангелина Васильевна? Очень славно, что вы на месте. Сейчас к вам подойдет один ответственный товарищ, который желает побеседовать с вами. Можете отвечать на любые вопросы, допуск у товарища имеется... Прошу вас. – Золотцев привстал и начал объяснять Турецкому, как пройти в соседнее здание и где находится кабинет Нолиной.
Турецкий изысканно вежливо раскланялся с кадровиком.
Кабинет Нолиной оказался немногим больше кабинета Золотцева. Ангелина Васильевна встала, сделала два шага навстречу Турецкому, и вдруг ее настороженный взгляд потеплел.
– Боже мой! – воскликнула она, прижав ладони к щекам. – Вот уж и не чаяла когда-нибудь встретиться! Ну как ваше здоровье, миленький вы мой? Господи, какой у вас тогда ужасный вид был!
Она сделала такие большие глаза, что Турецкий просто не мог не поверить ее искренности.
– А у нас видите что творится?.. Вам уже рассказали?
– Да, я успел побеседовать с Семеном Петровичем. Но хотел кое-что уточнить у вас. Как у лица, пользующегося максимальным доверием генерального директора. Виноват, теперь уже – пользовавшейся... увы.
– К сожалению, – тяжко вздохнула Нолина и жестом пригласила Турецкого присесть на небольшой диванчик. Сама села не то чтобы рядом, но на небольшом расстоянии, насколько позволял диван. Закинула ногу на ногу, облокотилась на спинку. И затем, на протяжении всего разговора, ее великолепная круглая, загорелая до шоколадного цвета коленка назойливо лезла Турецкому в глаза. Смущала, заставляла опускать глаза, смотреть в сторону. Но Турецкий понял, что это был определенный вызов ему, даже своеобразный тест, и решил, что в данной ситуации он должен оставаться холодным, как лед, и крепким, словно кремень.
– А вы знаете, Александр Борисович, – как-то поощрительно прищурилась Нолина, мол, ну что ж ты, дружок, теряешься? – я таки вспомнила, где видела вас прежде. Нет, не во время той ужасной аварии. Раньше, много раньше. Сказать?
– Очень интересно! – улыбнулся Александр, разыгрывая дурачка.
– На вокзале.
– Быть того не может. Я там бываю крайне редко. В основном приходится пользоваться самолетами. И на каком же вокзале?
– А вы приятеля провожали. На юг. А мы с ним ехали в одном вагоне.
Она не сказала – в одном купе. И даже не намекнула на дальнейший интим. Может быть, рассчитывала, что Славка не стал бы делиться своими сексуальными победами?
– Какая прелесть! – Турецкий расплылся в такой улыбке, будто это он, а не Грязнов оказался попутчиком прекрасной дамы. – Да-да, я вспоминаю... Ах, ну конечно, Вячеслав же рассказывал мне...
– О чем? – Она была мила до невозможности, так и замерла в ожидании чего-то необычайно интересного, вот разве что коленка ее проклятая ну так прямо и елозила перед глазами.
– О том, что вы ему очень понравились. Я даже, было дело, позавидовал. Надо же случиться... такому везению! Да-да... Ну что ж, далеко не все в нашей жизни так приятно, как хотелось бы... Вернемся на грешную землю.
Но Лина вовсе не желала возвращаться из тех краев, где уже пребывала в настоящий момент ее страстная натура.
– А он не рассказывал вам... Саня, кажется, он так вас там называл, про историю с букетом?
– Нет, – «повспоминав», ответил Турецкий. – А что за история?
– О-о! – закатила в восторге глаза Лина. – Как-нибудь, когда мы с вами получим возможность отойти от всех печальных дел, я, возможно, расскажу вам... Это было чудно! Ох, простите, – она прижала обе ладони к своей великолепной груди, – я так фамильярно назвала вас... Александр Борисович!
– Ничего, мне было приятно. Но вернемся к нашим баранам.
– Еще один вопрос, простите. А что вас привело к нам в объединение? Ой, ну да, конечно! Ну как я сразу не догадалась. Тогда же на вас был мундир с погонами. Генеральскими, да? А я потом поинтересовалась у наших: кто носит такие вот синие погоны? Мне сказали: особо важные следователи. И вообще, прокурорское начальство... Значит, вы к нам либо по поводу той аварии, либо?
– Да как вам ответить? И то, и другое.
– Вы считаете, имеется связь? – Она подняла брови.
– А вы так не считаете?
«Ага! Удар послан точно в цель...» Лина слегка вздрогнула и тут же зябко пожала плечами.
– Эти воспоминания просто ужасны... – тихо проговорила наконец. – Нет, связи я не улавливаю. Но эти смерти... И подряд практически... Ужасно, ужасно!
– Ну хорошо, постарайтесь успокоиться, как бы это ни было вам тяжело. Я вам очень сочувствую, Ангелина Васильевна.
– Можно – Лина, – едва слышно прошептала она.
– Хорошо, согласен и на Саню. У нас же сейчас не официальная беседа или допрос.
– А что, Саня, и это может случиться? – испугалась она.
– Знаете, как обычно говорят? От сумы да от тюрьмы...
– Нет, все просто ужасно, ужасно!.. Но я готова вам помогать буквально во всем. Только скажите. – И она потянулась к Турецкому всем телом. Пришлось выставить впереди себя ладони.
– Я понял. И заранее благодарен вам, Лина. Красивое имя... Итак, вопрос первый. Кому пришла в голову идея послать на испытания человека, слабо знакомого с темой?
– Вы имеете в виду?..
– Ну да, Барышева.
– Почему же! Он – толковый конструктор. Работает... работал у Мамедова. Вот тот был действительно спец! Но... вам известно.
– А кто дает распоряжение в таких случаях?
– Ну конечно Всеволод Мстиславович. Он же подписывает приказ.
– Понятно. А как вы-то оказались у места аварии?
– А-а, вы про ту? Меня Козлов подбросил к моим знакомым, там, у «Лебедя». Ну а я задержалась, увидев аварию. Даже и представить себе не могла, что это случилось с Махмудом... Ужасно.
– Вообще-то мне показалось, что он вас с этим самым Козловым догонял. Но в последний момент нырнул в сторону от встречного потока. Чем и спровоцировал ДТП. Я видел красную «мазду».
– Знаете, Саня, ваш вопрос заставляет меня взглянуть на ту историю с несколько иной точки зрения. Догонял, говорите? Что ж, на этого сумасшедшего было похоже...
– Почему сумасшедшего?
– Ну это так, не в прямом, разумеется, смысле. Открою вам тайну, но надеюсь, что вы не используете ее во вред моей репутации.
– Могу, если хотите, поклясться.
– Боже! Надеюсь, до этого не дойдет... Так вот, Саня, в чем дело. Этот уникальный кавказский типчик был по уши в меня влюблен. Скажу честно, был момент, когда и я не устояла. – Лина красиво потупилась, ожидая реакции на свое признание.
– Увы, я отлично понимаю его... – Это было то, что нужно.
Лина оживилась.
– И он в последнее время стал буквально преследовать меня. Но у меня же муж! Который меня тоже любит. Ну, понимаю, однажды, как говорится, согрешила. Так что ж теперь, весь век расплачиваться?
– Действительно, некрасиво заставлять мучиться такую женщину, как вы, Лина! Могу себе представить, как этот дикий человек преследовал вас!
– Да, это было нечто невообразимое по страсти!
– Конечно, тут ведь кто другой и болты на колесе отвинтит, чтоб он себе шею свернул.
– Ужасно! – Она сделала вид, что не расслышала сказанного, ибо вся была утоплена в собственных воспоминаниях и переживаниях. – Да, вы правы, от него всего можно было ожидать. А я, кстати, потом уже, после разговора со следователем, вспомнила, что он собирался у себя колесо менять. Что-то у него было не то, я в машинах ничего не понимаю, но он говорил. Я и внимания не обратила. А когда я попросила Ваню довезти меня до «Лебедя», все равно ведь по дороге, Махмуд наверняка решил, что у нас с Иваном нечто вроде романа. Я даже однажды была у него в гостях... Ну, словом, понимаете? Ревность – это ужасная вещь. Но когда у тебя еще и взрывной кавказский характер – сливай воду.
– Значит, вы полагаете, что он начал было менять колесо, но увидел вас в красной «мазде» и ринулся вдогонку?
– Я теперь уже ничего не исключаю. Гайки-то, как мне сказали, были откручены.
– Да... А что он вообще-то был за человек? Талантливый?
– Башка у него хорошо варила. Я, собственно, еще и поэтому... Понимаете? Терпеть не могу дураков. Ведь еще и поговорить хочется! – Она засмеялась так притягательно, словно снова намекнула Турецкому: кончай свою лабуду и приступай к делу, а наговориться мы еще успеем. И чуть склонилась к нему, чтобы продемонстрировать кроме, разумеется, загорелых коленей такую же шоколадную полную грудь, так и выпиравшую из скромного сарафана.
– Ну что ж, во всяком случае, с Мамедовым мне более-менее ясно. Перейдем к Козлову. Скажите, чья это была инициатива вывесить в вашем вестибюле траурные портреты людей, о судьбе которых пока еще ничего не известно? Или у вас в объединении свои источники информации?
– Дело не в источниках... Просто надо внимательно читать официальные сообщения. А у нас работают люди, которые прошли десятки, если не сотни испытаний, и они знают, что происходит, когда возникают подобные ситуации. Нет там никого в живых. А газеты и телевидение безбожно врут. Или таким вот образом готовят родственников погибших к тяжелому удару. Когда факт растягивается во времени, он становится уже не таким страшным, понимаете?
– Отлично понимаю, – вздохнул Турецкий. Мадам-то, в общем, по-своему права: просветила неуча.
– Ивану теперь все равно, – печально заметила Лина. – Он был человек одинокий. Может, где и найдутся родственники, но он о них при мне не вспоминал. А вот Миша... Да, там старики-родители. Им поможем.
– У вас даже средства имеются для таких случаев? – как бы удивился Турецкий.
– Не понимаю смысла вашего вопроса? – насторожилась Нолина.
– Я в том плане, что после нелепой гибели Мамедова, по моим сведениям, ваш директор, к сожалению ныне покойный тоже, обещал его вдове серьезную материальную помощь. А теперь вот и вы, Лина, упомянули о ней. Я и подумал...
– Ах вон вы о чем! Да, на испытания выделяются определенные суммы, так что... А откуда вам известно про Мамедова? – Вопрос был прозрачен до наивности. – Вы же у нас в объединении, кажется, впервые?
– Вы правы. Но тут все то же ДТП виновато. Следователь, который занимается этим делом, допрашивал всех, в том числе и меня. Вот и зашел разговор... Меня, помню, еще удивило то обстоятельство, что Раиса Керимовна, вдова Мамедова, считает, что ее мужа кто-то убил. Что авария была подстроена. А вы с ней не знакомы?
– Нет, – отстранилась Нолина. – Не привел Господь. Махмуд в своих рассказах о ней не жалел ее, характерец, говорил, был еще тот! Поэтому я не исключаю, что у нее могло разыграться больное воображение. Она была склонна к неоправданным поступкам.
– А-а, – засмеялся Турецкий, – понимаю! Это вы по поводу того хвоста, что она ухитрилась ему подвесить?
– Что за хвост? – насторожилась и даже нахмурилась Лина.
– Ну это на профессиональном жаргоне означает – установить слежку за интересующим тебя объектом. Пустить оперативника по следу, установить в непосредственной близости от объекта аудио– и видеоаппаратуру. Да много есть способов...
Турецкий говорил небрежно, как бы и не придавая значения словам, но видел, как, помимо своей воли, напрягалась собеседница. И решил пока не пережимать. Информации для размышления ей уже достаточно. И теперь она наверняка будет в поте лица, лихорадочно вспоминать, о чем они говорили с Мамедовым и Козловым, что успели невзначай выболтать. Но чем старательнее она станет вспоминать, тем ужаснее ей будет казаться собственная болтливость.
Лине стало жарко. Она подошла к окну и настежь распахнула его. Постояла, глядя на улицу, повернулась к Турецкому. Лицо ее было задумчивым.
– И откуда вы все знаете?..
– Я ж говорю: профессия такая. А потом, вы же понимаете, когда в одном месте происходит несколько драматических событий, которые на первый взгляд ничем не связаны друг с другом... только на первый взгляд, приходится поневоле держать ухо востро.
– Боже! Неужели вы считаете, что гибель Мамедова как-то связана с самоубийством Самарина?! Или с трагической гибелью... подводной лодки?!
– А знаете, – широко улыбнулся Турецкий, – вы очень интересно поставили вопрос! И если мы поподробнее рассмотрим разные версии случившегося, не исключаю, что вы окажетесь правы.
– Я-а?! – Казалось, возмущению Нолиной не было предела.
– Ну не я же выдвинул эту версию. Во всяком случае, я обещаю вам не оставить ее без внимания. А теперь с вашего разрешения я хотел бы откланяться. Мне было очень приятно встретиться с вами, Лина. Рассчитываю, что наша встреча не последняя. Не будете возражать?
– Как я могу! – вырвалось у нее.
– Тогда просьба. Самоубийство академика Самарина, сами понимаете, случай неординарный. Следствием проверяются, как я вам сказал, все версии, даже те, которые на первый взгляд кажутся невероятными. В этой связи обязательно возникнут вопросы: кто и где находился в тот день.
– Но я же...
– Я читал ваши показания. Но вам, как и многим другим, еще раз придется вспомнить, буквально поминутно, где вы находились и чем занимались. Ладно? Думаю, это не составит вам труда. А теперь позвольте ручку.
Турецкий взял ее руку – она была холодной, несмотря на то что на лбу у Лины блеснули капельки пота, – поднес к губам и запечатлел самый вежливый поцелуй, на который был способен.
– Я позвоню. – Он еще раз обаятельно улыбнулся и покинул ее кабинет.
Подходя к служебной «Волге», Турецкий замедлил шаг и достал из кармана мобильник. Набрал номер.
– Денис, ты?
– Здравствуйте, Александр Борисович, – отозвался Грязнов-младший. Официально, значит, в кабинете посторонние, иначе было бы «дядь Саш».
– Все понимаю, занят. Но я два слова. Ты мог бы выделить одного из своих ребят, чтоб еще денек-другой «поводили» бы Ангелину Васильевну? Они ее знают и все точки – тоже. А об оплате я с Костей договорюсь, проведем, как надо, ребят не обидим.
– Когда нужно?
– Да прямо сейчас. Я в Химках. Передам, как говорится, с рук на руки. И связь – со мной. А то моим операм, сам понимаешь, все начинать сначала.
– Хорошо, я понял. Будет Агеев. Устроит?
– Еще как! Спасибо, Денис, век не забуду...
