Денис ждал, когда за ним вернется проводник, чтобы идти назад. Мохнаткин загорал, сидя в самодельном шезлонге.

— И все-таки я не понимаю, почему вы ходите в горы один?

— Да? — Мохнаткин посмотрел на него исподлобья. — А почему вы задаете мне кучу странных вопросов, вместо того чтобы заниматься своей работой? Ладно, я отвечу. Находиться одному на высоте восемь тысяч метров — очень впечатляюще, все гораздо больше и значительнее тебя самого. Мне нравится. Но боюсь, вам не понять. И одиночество вынуждает быть техничным. Тебе не на кого надеяться, никто не организует страховку, никто не пройдет за тебя сложный участок, даже если ты уже очень устал. Много лет назад я делал в группе попытку восхождения на К-2. Нас сопровождали четверо шерпов, мы провешивали перила. И под лавиной погиб один из них, совсем мальчик, он просто исчез, и мы не смогли его найти. Тогда я подумал: групповое восхождение? Больше никогда! Только сам.

У Дениса из кармана куртки выпал рекламный флайерс, который ему всунули еще в Катманду. Мохнаткин подобрал его и прочитал с брезгливым выражением лица: «Наиболее впечатляющий трекинг к базовому лагерю Эвереста в Непальских Гималаях! Начинаясь со взлетной полосы в Лукле, дорога проходит через ущелье реки Дудх Коси до Намче Базара — города шерпов и далее на север, к подножию Эвереста. Красивейший вид Эвереста открывается с вершины горы Калапаттар. Маршрут проходит по основной дороге района Кхумбу — древней торговой дороге в Тибет, давая возможность познакомиться с жизнью шерпов, осмотреть тибетские монастыри, ступы, молельные камни и другие реликвии…»

— Эверест… — презрительно бросил Мохнаткин.

— Я, кстати, знаю, Степан, что вы там не были. И меня это здорово занимает. Что, разве Эверест уже перестал быть критерием мастерства?

— А разве был? — равнодушно отозвался Мохнаткин. — Нормальная вершина. Не тяжелее, не легче других. Мне просто не нравятся все эти понты вокруг него. Кто был на Эвересте, кто не был. Кто ночью, кто днем. Кто с кислородом, кто без. Да ерунда это все. К скалолазанию Эверест отношения уже не имеет. Это уже политика, пиар, что угодно. Меня-то Эверест особо не волнует. Я побываю на нем, но… попозже. Я же профессиональный гид, я так деньги зарабатываю, и есть богатые ребята, которые хотят пойти на Эверест со мной как клиенты. Может, года через два-три, когда у меня будет пара свободных месяцев, схожу на Эверест по классике с клиентами как гид, просто чтобы заработать…

Почему-то Денису показалось, что голос Мохнаткина приобрел тоскливые нотки… но нет, он был все так же спокоен.

— …Вообще, торопиться никогда не нужно, — продолжал Мохнаткин. — Вот был один очень сильный украинский альпинист, ему первому в СНГ удалось подняться на все четырнадцать восьмитысячников. Последний был Макалу, знаете?

Денис покивал, хотя смутно представлял себе, где это.

— Вот… Он туда залез по западному «ребру». И что же? Сорвался на обратном пути. А все почему — комплект хотел собрать. Концептуалист, — с нескрываемой иронией сказал Мохнаткин. — А горы — это не значки.

— А сейчас в вашей экспедиции на Аннапурну были опасные для жизни моменты?

— Когда я находился на высоте семи с половиной тысяч метров и началась непогода. Я решил спускаться. Маршрут, по которому проходит спуск, шел по кулуарам, в которых скапливается снег. Помню, в какой-то момент я стоял на крюке, а надо мной нависало огромное снежное поле — около двухсот квадратных метров. И… оно на меня поехало.

— Как это?! — оторопел Денис.

— Лавина. Я вжался в гору, но какая-то часть лавины прошла через меня. Очень неприятно. В тот день я спустился всего на триста метров, спрятался во льду, там и ночевал.

— Слушайте, Степан, вы вообще чего-нибудь боитесь?

— Вообще-то… на самолетах летать мне довольно неприятно.

— А в палатке, которая висит над пропастью, вам не страшно?

— В палатке не страшно. Говорят, что у альпинистов смерть в горах входит в негласные правила игры… Но это ерунда. Я вот не люблю разговаривать про смерть. Когда уезжаешь на сложное восхождение, запрещаешь себе думать об этом. Но все равно внутри тебя что-то шевелится: мало ли что может случиться…

— А как в горах отличить интуицию от простого страха? Например, «тебе плохо и тяжело, но ты сможешь и вернешься» от «тебе плохо и тяжело и ты не сможешь, и лучше отступить»?

— Много моих друзей погибли, не сумев вовремя повернуть назад, не оценив и не услышав подсказок своей интуиции. Конечно, основные причины их гибели не в этом, но это играло во всех случаях большую роль. В горах на маршрутах всегда тяжело, не буду говорить за всех, но мне точно. В той или иной степени, но тяжело и плохо физически. И страшно до, после или во время. Иногда человек работает на пределе своих возможностей.

— И как же решить, когда надо сказать «стоп» и отступить, даже находясь в двадцати метрах от вершины, а когда надо упереться рогом и дойти до цели? А если при этом голова уже не варит?

— Очень просто. Нужно обладать опытом. И хорошо знать себя, свои пределы. Надо обезопасить себя на случай, если ты не рассчитаешь свои возможности. Надо иметь такой опыт, чтобы жизнь на маршруте была привычнее жизни внизу. Чтобы тело делало на автомате большинство альпинистских движений, а не подключало мозг каждый раз, подходя к станции: «Так, вщелкнуть самостраховку, потом крикнуть «самостраховка», потом выбрать веревку, потом сделать страховку…» Потому что в тот момент, когда мозг будет уже не в состоянии подключиться, тело само может ошибиться…

— Но такой опыт, наверно, приобретается долго. А что же делать, например, начинающим альпинистам?

Мохнаткин пожал плечами и ответил не сразу:

— Вальтер Бонатти, совершивший ряд сложнейших восхождений в одиночку, признался в своей книге, что натерпелся несусветного страха, что замечал за собой не только странные реакции в одиночестве на горе, но даже галлюцинации, что начинал беседовать с рюкзаком, как с товарищем по связке. В конце концов, он считает, что остался в живых только потому, что сменил ледоруб на кресло президента фирмы, производящей ледорубы и снаряжение. Каждому нужно заниматься своим… — Он не закончил фразу.

Денис, чтобы немного разрядить атмосферу, рассказал анекдот — единственный, который он знал по альпинистов.

— Два альпиниста лезут по отвесной стене. Все выдохлись, и вот долгожданная вершина. Сели, огляделись — вокруг такая красота! Достали по бутылочке пивка, теперь уже можно себе позволить. Сидят, хорошо. Вдруг сзади голос: «Ш-шынки, бутылошки не выбрасывайте…»

Мохнаткин не отреагировал. Потом он встал.

— Я не был уверен, что вы придете за мной, но теперь… Она была красива, как вам кажется?

Денис вопросительно посмотрел на него. Он не совсем понимал, о чем говорил альпинист.

— Я не знал никого красивее. Последнее время мне кажется, что я вообще не знал никого, кроме нее. Я не стану возвращаться. И не стану объяснять, зачем я это сделал с ней, не потому, что мне страшно или унизительно. Просто там, в городе, мне тяжело дышать… А вы все слышали… А я… — Он снова не закончил фразу, встал и пошел прямо по леднику. Дошел до края и, не останавливаясь, шагнул вниз.

Денис даже на ноги вскочить не успел.

Тело Мохнаткина провалилось в неглубокую трещину на некотором расстоянии от отвесной стены. Наверно, падая, он отрикошетил от скал. Денис сначала увидел красный рукав его замечательной гагачьей пуховки.

Через сутки за Денисом вернулся проводник, и он отправил его назад — за спасателями. Прилетел вертолет. Привычные ко всему спасатели хладнокровно сфотографировали тело на месте падения — для следствия, а потом уже достали Мохнаткина из трещины. Доктор констатировал смерть от многочисленных несовместимых с жизнью травм — у Мохнаткина был пробит череп, сломана шея и на теле было еще несколько глубоких ран.

«Горы — это не значки», — вспомнил Денис.