10
Носков, приведенный в чувство, сидел на скамье, а обе руки его были пристегнуты наручниками к трубе у него над головой. Это был гараж, который Гордеев арендовал у незаменимого Василия Николаевича. Гараж находился за городом, посторонних глаз можно было не опасаться.
— Вы! — закричал Носков, окончательно придя в себя. — Вы! Я! Вас! Вы…
— Мы ему не нравимся, — заметил Гордеев, затыкая Носкову рот носовым платком.
Носков замотал головой с таким умоляющим выражением лица, что Гордеев передумал и платок вытащил.
— Значит, мы вам не нравимся?
— Что уж тут говорить, — со вздохом согласился Носков, — я испытываю к вам чувство, далекое от трепетного восторга… Вы… вообще кто?
— Юра, он остроумный, — заметила Яна. — Мы ему не нравимся, но он мне нравится.
— Осторожно, — предупредил Гордеев. — Я знаю одну женщину, которой он нравился. Ее сейчас нет в живых.
Яна побледнела и отступила на шаг назад.
— О чем это вы?! — закричал Носков.
— Спокойней, спокойней. Вы же почтенный человек. Старец седьмого возраста…
— Никакой я вам не старец!
Яна отозвала Гордеева, и они вышли из гаража.
— Я хочу знать, — сказала она, — что ты имел в виду. Он был знаком с Милой?
— Видишь ли…
— Отвечай мне!
— Да, он знал ее.
— И что между ними было?
— Кажется, несложно предположить. Они были любовниками. Помнишь, ты мне сказала, что после Зингера у нее было много мужчин? Он был одним из них.
— Понимаю… Это он ее убил?
— А вот этого я тебе не сказал.
— Юра, зачем мы здесь?!
— Яночка, это не связано с твоей сестрой. Это работа на… государство. Этот человек — преступник. Мне поручили его найти.
— Я уже вообще ничего не понимаю…
— Доверься мне.
Она с сомнением покачала головой:
— Я только это и делаю… Но чем дальше… Не знаю. Мне хочется бросить все и сбежать.
— Потерпи, — попросил Гордеев. — Ты мне нужна. Я один сейчас не справлюсь.
— Правда?
— Правда. Просто поверь. Представь, что я твой режиссер. Ты же доверяешь им на съемочной площадке, верно?
— И не только там… — Она слабо улыбнулась.
— Вот видишь. — Он потрепал ее по щеке. — Это очень важное дело. Очень и очень. Как говорил Никулин в «Бриллиантовой руке», может быть, меня даже наградят.
Она засмеялась.
— Ну вот и хорошо, — заметил Гордеев. — Идем назад, и помогай мне. Надо его дожать. Может быть, и про Милу что-то новое узнаем.
Они вернулись в гараж.
— Старец седьмого возраста, — сказал Гордеев, — это комплимент, ценить надо. По старым славянским исчислениям «старец седьмого возраста» — это человек возраста мудрости, с сорока до пятидесяти пяти лет.
— Ты столько всего знаешь, — восхитилась Яна.
— Может быть, я вас оставлю, — предложил Носков, — чтобы вам было комфортней говорить друг другу комплименты?
— Спокойно. — Гордеев положил ему на плечо свои тяжелые руки. Мы с вами только поговорим… — Он надавил Носкову на плечи. — По-хорошему… по-доброму…
— И отпустите? — с сомнением и надеждой спросил Носков.
Вероятно, то, что его ни разу не назвали по фамилии, вселяло некоторую надежду, он мог думать, что все, что сейчас происходит, просто хулиганская выходка. Правда, эти двое были русскими, странное совпадение…
— Конечно, отпустим. Не верите?
— Не очень, — с усилием сказал беглый прокурор.
— И напрасно. Недоверчивость — удел бездарных людей, господин Носков.
Фамилия была произнесена. Носков побледнел как лист бумаги.
— Вы не нервничайте, — искренне посоветовала Яна. Она, впрочем, ненамного больше Носкова понимала, что происходит.
— Не знаю, что вам нужно, — с усилием сказал Носков. — Но лучше выбросьте это из головы. У меня в Монте-Карло есть друзья, и они вам этого так не спустят!
— Друзья приходят и уходят, а враги накапливаются, — предупредила Яна.
— Неплохо, — пробормотал Гордеев. — Хочешь бесплатный совет, Мишаня? Хотя нет, ты не Мишаня, ты его тезка…
Носков облизал пересохшие губы.
— А возомнил, наверно, что тоже Мишаня, — продолжал Гордеев. — Так вот, не надо принимать себя слишком всерьез. Ты уже однажды сделал эту ошибку. А теперь лучшее, что ты можешь сделать, — это помочь мне, ей-богу.
— Почему это? — прохрипел Носков.
— Да потому что никто не поймет тебя лучше, чем открытый, бескомпромиссный враг. — С этими словами Гордеев достал из сумки шприц, разбил ампулу с глюкозой.
Носков увидел шприц, и глаза его расширились.
Гордеев не торопился, он аккуратно вобрал в шприц всю жидкость, потом слегка нажал, чтобы из иголочки брызнуло.
— Это чтобы я заговорил? — со страхом спросил Носков.
— Нет, это чтобы ты умер. — И Гордеев всадил ему шприц пониже плеча — прямо через рубашку.
Носков завизжал, и забрыкался. Гордеев кивнул своей напарнице, и Яна сунула прокурору в рот платок.
Гордеев заглянул в налитые кровью глаза и ласково объяснил, что с ним будет сейчас происходить:
— Это яд. Сначала ты почувствуешь, как кровь начнет стремительно стекать куда-то в желудок, потом будет печь в солнечном сплетении, ноги сделаются ледяными, коленки ослабнут, покажется, что, если ты поднимешься на ноги, твои чашечки сдвинутся и тело мягко опустится на пол. Но этого не будет. Ты не поднимешься. Ты умрешь.
Носков задвигал челюстями, закатил глаза и потерял сознание.
— Я начинаю тебя бояться, — с уважением сказала Яна. — Если бы я сама не покупала эту ампулу…
— Только теперь? — усмехнулся Гордеев.
Она вытащила сигареты и предложила ему тоже. Юрий Петрович не отказался. Они молча курили, отдыхали. Пили воду.
Через несколько минут Носков пришел в себя. Щеки его порозовели. Он с шумом втянул носом воздух, явно удивляясь, что все еще жив.
Яна вытащила платок.
— Но… мне лучше? — с удивлением сказал Носков дрожащим голосом. — Мне же явно лучше!
— Это синдром предсмертного просветления, — объяснил Гордеев. — Умирающие часто в самом конце чувствуют себя лучше. Ремиссия, так сказать.
Носков заплакал.
Яна не выдержала:
— Ну как можно так издеваться?
Гордеев не понял, насколько серьезно она говорит, может быть, просто подыгрывает ему? Неважно, но это можно использовать.
— А что? — закричал он напарнице. — Разве у меня есть выбор?! Разве этот мешок с дерьмом уже не отдал Блану все документы?!
— Я не отдал, не отдал! — завизжал Носков, пуская слюни.
— Хм, — с сомнением сказал Гордеев. — Вообще-то у меня, конечно, есть противоядие…
— Все, что угодно, скорее, скорее, скорее!!!
— Ну ладно, скорее так скорее. Дайте себе шанс. Где документы, если вы их еще не отдали Блану? — Гордеев снова перешел на «вы».
— В камере хранения! Ну сделайте же что-нибудь, мне кажется, у меня ноги холодеют!
— Рано еще, — успокоил Гордеев, — еще минута-другая у вас есть. Почему я должен вам верить, Носков? У вас «феррари» вон уже появился. Извините, кстати, за машину.
— Вы… садист… — выдохнул Носков. — Таких изощренных издевательств я…
— Да прямо уж! Ну что, будете говорить?
— Буду! Я же говорю! «Феррари» — это аванс Блана в знак того, что он мне доверяет! Я приехал к нему без бумаг! Оставил их в камере хранения! В кейсе! Кто знает, как он себя поведет!
— Очень разумно, — похвалил Гордеев. — Какой код?
— Никакого! Ключ у меня кармане!
Гордеев кивнул Яне, и она вытащила у беглого прокурора связку ключей, на которой был один маленький, вроде как от чемодана.
— Этот?
— Да!!!
— Ладно. Самый главный и последний вопрос, Михаил Палыч. Где камера хранения?
— На автобусной остановке в Сан-Себастьяне! В Испании! Я туда сейчас и ехал!
— О черт, — схватился за голову Гордеев.
А Яна откровенно захохотала.
— Что вы делаете?.. А противоядие? — закричал Носков. — Противоядие? Я же все сказал! Где противоядие? — Тон его изменился, окреп, видно, Носков уже смирился с неизбежной гибелью. — Вы, мудачье! Сколько можно издеваться? Я так и знал, что вы меня обманете, так и знал! Вы мерзавцы! Вы… вы…
— Орать не надо, — попросил Гордеев. — . Вы его уже получили.
— Как?! Когда?
— Не нервничайте, это был укол глюкозы, — объяснила Яна.
— Что? — обалдело переспросил Носков. — Чего?
— Глюкозы, — подтвердил Гордеев. — Одного из ключевых продуктов обмена веществ, обеспечивающего живые клетки энергией. Не зря же вам стало лучше. Ну ладно, поехали, что ли, в эту долбаную Испанию?
— Manana por la manana, — сказал Яна.
