Эпилог

Друзья давно не выезжали вместе на шашлычок, а тут как раз наконец распогодилось, так что предложение Грязнова-старшего было с энтузиазмом принято и Турецким, и Гордеевым. Сгоняли на Истринское водохранилище, по пути дважды останавливаемые плотоядными гибэдэдэшниками, — ехали-то на гордеевском «опеле-корса» с вполне заурядными номерами. Турецкий хохотал:

— Независимо от того, куда вы едете, — это в гору и против ветра!

Постовые, впрочем, каждый раз оказывались продвинутыми — немедленно опознавали внутри салона пегую шевелюру Вячеслава Ивановича и отдавали честь.

Удобно ездить с генералами, думал Гордеев в такие моменты, но зависти не испытывал.

Организовали они все неплохо. Грязнов-старший сам с утра замачивал мясо и теперь разводил костер, никому не доверяя эти тонкие процедуры. Гордеев занимался овощами, резал хлеб, разливал водку. Кроме того, у него была припасена бутылочка арманьяка. Турецкий валялся в трех метрах в стороне, на травке, и не делал ничего. Периодически он говорил:

— Могли же, как белые люди, к кому-нибудь на дачу сунуться. С мангалом бы горя не знали…

Лес, промытый недавними ливнями, сладко благоухал. Напоенные влагой листья и трава наконец сбросили с себя ночную прохладу. Костер разгорался долго. В какой-то момент Грязнов-старший не выдержал:

— Саня, может, все-таки оторвешь задницу и пойдешь хотя бы дров еще нарубишь?

— Слава, закон термодинамики знаешь? Под давлением все ухудшается. Лучше не трогай меня…

Турецкого оставили в покое и костер обеспечили без него.

Через полчаса огонь поугас, и Вячеслав Иванович принялся раскладывать шампуры над пышущими жаром углями.

— Вот, гляжу я на тебя, Славка, и думаю, — сказал Турецкий, который на самом деле по-прежнему лежал, подложив руки под голову, и смотрел в небо, — ну к чему такая суета, ей-богу?..

— Какая суета? — обиделся Грязнов-старший. — Где ты видишь суету?

Гордеев сказал:

— Между прочим, Тереза Соколовская, рассказывая про человека, подменившего Монаховой снотворное на яд, говорила, как он внушал Монаховой, что она суетится и слишком много думает о карьере, вместо того чтобы слиться с природой…

— Так что же, твой альпинист в этой истории — единственный крайний? — поинтересовался Грязнов, для которого всегда важно было расставить все точки над «и». — Не было никаких государственных тайн, которые она случайно узнала, когда спала со всякими шишками? Ничего такого?

Гордеев красноречиво пожал плечами. Иногда преступления совершаются и не из-за государственных тайн.

— Мне другое непонятно, — влез Турецкий, — Мохнаткин убил Монахову вне зависимости от какой бы то ни было мафии, так? Он сам по себе, так? Он что же, хотел, чтобы его нашли? Ведь если я правильно понял, именно он отправил младшую сестру к адвокату, которого уже знал, к тебе, Юрка, то бишь?

— Вот, — оживился Гордеев. — Мне кажется, в этом-то вся и разгадка! Как ни странно, но Мохнаткин, по-моему, и сделал это потому, что сам внутри себя созрел для поражения. Он человек с психологией завоевателя, а настоящие завоеватели всегда идут вперед, как Наполеон, до тех пор, пока их не остановят. Более того, подсознательно они сами хотят, чтобы их остановили, потому что не выдерживают той гонки, в которую превратили всю свою жизнь. Степан Мохнаткин был влюблен в женщину, которая, может быть, и отвечала ему взаимностью, но не разделяла его взглядов на жизнь. А для такого цельного человека, как Мохнаткин, это еще хуже. Между прочим, история его ссоры с Заверюхиным полностью выдумана, никакой ссоры не было в помине. Ему нужен был я, чтобы со временем отправить ко мне младшую сестру Монаховой. Он спланировал это, как планировал свои экспедиции — этап за этапом. Кстати, любопытно, что Денис, который с общался и с Мохнаткиным, и с его напарником и спонсором Заверюхиным, утверждает, что Мохнаткин стал потихоньку терять свои боевые качества. Ведь и свои вершины он перестал покорять. Время, в конце концов, догоняет всех. Начало оно догонять и Степана Мохнаткина.

— Крыша у него съехала, вот что, — реалистично объяснил Турецкий. — Юрец, помнишь, ты вычислил, что об истории Монаховой пресса прекратила писать разом, словно по команде?

— Еще бы!

— Так вот, у меня для тебя новость. Так и было! Это Носков перекрыл им кислород. Он не хотел, чтобы эта тема муссировалась, по одной простой причине: каждый раз, когда речь заходила о Монаховой, ее громкой карьере и романах со знаменитыми людьми, неминуемо всплывало имя Мишеля Блана. А не ровен час — и его собственное. А такой контекст Михаилу Павловичу был совершенно ни к чему. — Турецкий взял в руку предложенный ему стакан и вдруг добавил совершенно иным тоном: — И вообще, я думаю… может быть, неподвижность окружающих нас предметов внушена им нашей уверенностью, что это именно они, а не какие-нибудь другие предметы.

— Саня, ты чего?! — заволновался Грязнов. — Ты бы выпил, а?

— Я о том, — очнулся Турецкий, — что вот Юрец разворошил гадюшник, и сразу сколько всего вылезло на свет божий. Совершенно постороннего, кстати. А то мы сидим сиднем, зарывшись в бумагах, и живых людей не видим. А они, между прочим, иногда такие мерзавцы… — И он опрокинул в себя арманьяк.

— Да ладно о грустном, — заметил Гордеев. — Я вот что, Саня, хотел сказать тебе как человеку, вхожему в высшие сферы. Что ты думаешь о сиесте? Что, если уговорить какого-нибудь знакомого депутата внести в Думу законопроект об обязательном послеобеденном сне? Вот, например, в Испании…