10

Только в самолете, удобно устроившись в кресле у иллюминатора, я окончательно осознал, что лечу не куда-нибудь, а в славный город Париж. Самый романтичный город всех влюбленных, красивейшая столица Европы – так, кажется, пишут в рекламных проспектах. Ну что ж, может, и мне повезет и эта моя поездка тоже не будет лишена определенной романтики. В конце концов, в Париж отправляюсь, а не в Крыжополь какой-нибудь. И еду я на поиски женщины, правда далеко не молодой, а, прямо скажем, совсем старухи.

Мне неизвестно, блистала ли Зинаида Аркадьевна Высоковская когда-либо красотой и разбивала ли мужские сердца, но мне точно известно, что она была высокопрофессиональной разведчицей и коллегой Михайлова. В те далекие пятидесятые-шестидесятые она была его партнером во многих заданиях, и я уверен, кое-что знает о нем и его жизни в те времена. Я надеялся выяснить с ее помощью подробности их тогдашней деятельности. Если, конечно, старушка пребывает в трезвом уме и ясной памяти.

А между тем мне известен был лишь ее адрес десятилетней давности. Впрочем, пожилые люди не склонны часто менять место жительства, по крайней мере я на это надеялся. Да и русская диаспора в Париже не очень велика. Все знают друг друга, разузнать о ком-либо наверняка не составит труда. Так размышлял я, предвкушая, как мне казалось, довольно приятное и не самое сложное путешествие в спокойном европейском городе, являющемся к тому же одной из красивейших столиц мира.

– Через пятнадцать минут наш самолет прибывает в международный аэропорт Орли в Париже. Пожалуйста, не забудьте пристегнуть ремни безопасности.

Мелодичный голос стюардессы, раздающийся из динамиков, пробудил меня от сладкой дремы, в которой я пребывал последние полтора часа. После того как я не отказал себе в удовольствии выпить пару рюмочек предложенного стюардессой терпкого и ароматного бордо, урожая трехлетней давности, и закусить его восхитительно вонючим и плесневелым сыром, я и сам не заметил, как погрузился в неглубокий приятный сон, в котором и провел почти все время полета. «Ну что ж, – решил я, – теперь, выспавшись и отдохнув, я полон сил и не откладывая примусь за поиски своей барышни – божьего одуванчика».

Аэропорт Орли гудел, как развороченный улей. Просторные залы сияли чистотой и радовали глаз великолепием современного дизайна. Людские потоки двигались во всех направлениях. Я забрал свои вещи: небольшая кожаная сумка спортивного стиля на ремне через плечо – вот и весь багаж. Мои соседи – добропорядочная французская семья – что-то желали мне на прощание, улыбаясь и пожимая руку. Почти не понимая по-французски, я на всякий случай благодарил их по-английски.

Отстояв порядочную очередь, я наконец-то уселся в такси и показал водителю интересующий меня адрес, записанный на листке бумаги. В гостиницу я намеревался устроиться позже: сначала дело. Худощавый таксист в кожаной фуражке, похожий на всех таксистов в мире, насвистывая веселый мотивчик, долго вез меня по извилистым парижским улочкам.

По искомому адресу я обнаружил старый каменный дом. Перед его фасадом находился, видимо некогда красивый, а ныне сильно запущенный, палисадник с беспорядочно торчащими флоксами и рододендронами. Стены с осыпавшейся штукатуркой, оконные рамы с облупившейся краской. Где-то здесь живет моя бывшая Мата Хари? За плохо промытыми стеклами слишком яркие занавески с аляповатым орнаментом в восточном стиле, из-за которых доносится разухабистая эстрадная музыка, что-то вроде недавно вышедших из моды «Спайс Герлз». Что-то не похоже на развлечения божьего одуванчика, хотя бы и трижды бывшей разведчицы.

Я поднялся по расколотым каменным ступеням, чуть не споткнувшись о пучок проросшей сквозь трещины траву. Нажал кнопку звонка. Его тихое блеяние потонуло в грохоте музыки. Так я названивал минут пять безо всякого результата.

«Может быть, Высоковская уже почила в бозе и сейчас идут какие-то разнузданные поминки», – пришла в голову циничная мысль. Вдруг откуда-то сверху послышались голоса. По всей видимости, мужчина и женщина громко выясняли отношения. Не очень хотелось вмешиваться в чужие семейные разборки, но надо же мне поговорить хоть с одной живой душой. Я решил подняться наверх по старой скрипучей лестнице, ведущей на мансарду. Не стоять же мне тут до скончания времен. На мансарде царил чудовищный беспорядок. Было понятно, что совсем недавно здесь было поле битвы. Старые плетеные кресла были перевернуты, кругом разбросаны поломанные детские игрушки, на провисших веревках сушилось кое-как развешанное постельное белье, пеленки, ползунки. Раскиданные везде газеты и журналы с разорванными страницами придавали месту сходство с городской помойкой.

– Извините, есть кто-нибудь? – крикнул я в глубь дома по-английски, хотя громкие крики не оставляли в этом сомнений.

Застекленные двери распахнулись, и оттуда почти кубарем выкатился очень смуглый толстяк, голый по пояс, размахивая деревянной вешалкой для одежды. За ним вылетела такая же смуглая, черноволосая растрепанная женщина со шваброй наперевес. Я невольно отступил на шаг назад.

– Извините, – еще раз сказал я, – я ищу мадам Зинаиду Аркадьевну Высоковскую. Мне дали этот адрес.

Арабы, скорее всего алжирские эмигранты, недоуменно уставились на меня.

– Я из России. Я ищу свою родственницу – мадам Высоковскую. Ей семьдесят пять лет. Я не виделся с ней почти двадцать лет. Я точно знаю, что еще десять лет назад она жила по этому адресу.

Я старался говорить медленно, максимально простыми английскими фразами. Какими бы темными не были эти алжирские Отелло и Дездемона, они должны были понять мои простые вопросы.

– Мерде! – наконец воскликнула горячая мать семейства.

Они что-то затараторили на своем родном языке, размахивая руками и тыча пальцами в мою сторону.

Из дверей вышла чумазая двухлетняя девочка. Она обхватила подол материной юбки и, деланно хныкая, с любопытством глядела на меня. Женщина подхватила ребенка на руки и обиженно закричала на меня.

– Вы злые люди! – удалось мне понять на ее чудовищном английском. – У нас четверо детей. А вы каждый день ищете повод выгнать нас из этого дома с привидениями. Да, у нас уже кончился срок пособия, но мы не сидим на заднице, муж ищет работу. Али! Скажи свое мужское слово! Эти подонки поляки опять нажаловались на нас.

– Вы не поняли меня! – пытался я прервать ее монолог. – Я не знаю вас и не имею к вам претензий. Я турист, я сегодня приехал из России. Я ищу свою тетушку. Она когда-то жила в этом доме.

Они опять принялись обсуждать что-то по-арабски, перемежая диалог французскими ругательствами. Наконец женщина повернулась ко мне:

– Я не знаю никакой русской старухи! Мы живем здесь уже пять лет и никакой русской здесь не видели. И до нас тут тоже жили алжирцы. Наши родственники. В соседнем доме второй год живут поляки. Ужасные мерзавцы. Все время жалуются на нас в полицию. А кто здесь жил десять лет назад, мы не знаем и знать не желаем. Если вы имеете виды на наш дом, так и знайте: ни черта у вас не выйдет, мы никуда отсюда не уйдем. Так что убирайтесь отсюда, а не то мы позовем его братьев, – она кивнула на Али, – и они вам покажут, как тут ошиваться.

Продолжать диалог не имело смысла. Я попрощался и ушел, пока эти темпераментные арабы не кинулись выяснять со мной отношения. Мне еще предстояло устроиться в гостиницу. А потом уже решать, где мне искать исчезнувшую Высоковскую. Кто знает, может быть, старушка уже и вправду умерла.

Оставшуюся часть дня я посвятил поиску подходящего отеля, который нашел с третьего раза. Первый был совсем никудышный, второй слишком дорогой, и только третий устроил меня полностью. Он располагался в тихом переулке и имел внутренний двор в форме итальянского патио. Уютный номер с телевизором располагался на втором этаже. Дверь и окна выходили на террасу во внутренний двор с красивым садом. Спокойствие и тишина – это все, что мне было нужно после утомительных поисков по городу.

Вечером я решил немного прогуляться по центру. Шагая по залитым светом шикарных витрин тротуарам, дыша ароматным вечерним воздухом, наполненным запахом духов, крепкого кофе и специй, мне было приятнее размышлять. Веселая, беспечная публика гуляла по бульварам, заполняла многочисленные уличные кафе.

Я думал о Высоковской. Она полжизни прожила в Париже. По легенде она была потомком эмигрантов первой волны. Считалось, что родители вывезли ее совсем маленькой из молодой социалистической России сначала в Константинополь, потом в Чехию. В Париже ее знали как представительницу старинного дворянского рода. А если представить, что она действительно умерла, то, скорее всего, ее похоронили бы на знаменитом кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где хоронили русских эмигрантов первой волны. Что ж, значит, туда мне и придется завтра отправиться. По крайней мере, служители кладбища могут знать многих старых русских и тех, кто умер, и тех, кто еще жив.

На следующее утро я надел строгий темный костюм с галстуком и со скромным букетом желтых хризантем отправился на Сен-Женевьев-де-Буа. Старинное кладбище утопало в зелени вековых дубов. Красивые мраморные и гранитные кресты и памятники время от времени привлекали мое внимание, и я задерживался, чтобы прочитать очередную трогательную эпитафию. То и дело встречались старинные аристократические фамилии – Оболенские, Бенуа, Несвицкие, Юсуповы. Где-то здесь должны быть могилы Бунина, Тарковского и многих других русских знаменитостей в изгнании.

Конечно же я сразу вспомнил старые стихи Вознесенского:

Домик смотрителя располагался неподалеку от аккуратной православной церкви. Смотритель – благообразный седой статный старик – представился Михаилом Аполлинариевичем. Его речь изобиловала роскошными литературными интонациями давно ушедшей эпохи.

– За последний год были похоронены несколько женщин за семьдесят, но фамилии Высоковская я среди них не припомню. Может быть, ваша тетушка была похоронена под девичьей фамилией? Такое тоже бывает. – Михаил Аполлинариевич посмотрел на меня ясно – голубыми, почти белесыми глазами, листая большую книгу с перечнем всех усопших.

– Дело в том, что Высоковская – это и есть девичья фамилия тети Зинаиды, – на всякий случай соврал я. Хорош бы я был племянничек, если бы не знал девичьей фамилии любимой тетушки. – Она дважды была замужем, но сознательно не меняла своей фамилии.

– Да... в те времена у вас, при Советах, она, как и многие тогда, могла бы жестоко поплатиться за свое происхождение, – вздохнул старик.

– Что правда, то правда, моя мама, ее двоюродная сестра, всегда скрывала, что у нее есть сестра во Франции.

– И что же, никого из родственников здесь у тетушки не осталось? – спросил старик.

Я развел руками.

– Значит, и за могилой, если она действительно умерла, никто не ухаживает... – Он продолжал листать книгу, ведя морщинистым пальцем вдоль заглавных букв фамилий. – У нас здесь есть несколько добровольных помощниц – пожилых русских дам, которые следят за такими могилами. Кустарник подстригают, метут дорожки, убирают опавшие листья. Может быть, они что-то знают. Впрочем, если она у нас похоронена, она обязательно должна быть записана в книге.

– А почему бы вам не воспользоваться этим, – я кивнул в сторону стоящего на столе компьютера, – может быть, с помощью компьютера быстрее будет? Наверняка у вас есть электронный банк данных.

– А, вы про него. – Он окинул скептическим взглядом выключенный ящик компьютера. – Все у нас есть, молодой человек, в компьютер заглянуть не проблема. Вы, молодые, сегодня машинам доверяете больше, чем человеку. А насчет быстрее или надежнее, тут я себе позволю с вами не согласиться. И машина может ошибиться и сломаться. А мой компьютер – вот он, – старик постучал пальцем по своему высокому лбу, – всегда со мной, пока я жив.

– Ну что вы, Михаил Аполлинариевич! Я совсем не хотел вас обидеть. Я уверен, что если кто сейчас и может мне помочь, то только вы.

– Вся беда в том, что вы не знаете год ее смерти.

– По крайней мере, десять лет назад она была жива.

– Одну минуточку, – старик внимательно разглядывал старую запись, – вот здесь что-то похожее. Есть Выстаковская З. А., похоронена в сентябре, семь лет назад. Восемнадцатый сектор в южной части, захоронение номер двадцать один.

– Вы думаете, могли неправильно записать фамилию?

– Вообще то вряд ли, но все может быть. Если ее хоронили не родственники, а, предположим, те же соседи или сотрудники социальной службы, вполне могли произнести нечетко, а потом проверить было некому. Вместо Высоковской записали Выстаковской. И инициалы совпадают.

Смотритель показал мне план кладбища, я простился с ним и отправился в южную часть на поиски восемнадцатого сектора. Я шел по аккуратным дорожкам из гравия мимо красивых, ухоженных могил. На многих стояли свежие цветы в вазах. Солнце играло золотыми бликами на шероховатом мраморе крестов и могильных плит. Лишь иногда шелест листвы нарушал задумчивую тишину.

Время от времени на пути мне встречались редкие посетители кладбища. Строго одетые пожилые женщины с цветами, немолодые пары, заботливо поддерживающие друг друга под руки. Наконец я забрел в искомый восемнадцатый сектор. Неужели старая разведчица действительно уже обрела свой последний приют и унесла с собой правду о Михайлове? Почему-то мне очень не хотелось в это верить. Не хотелось думать, что я проделал такой большой путь напрасно.

Здесь было как-то особенно пустынно. Посетителей не было, хотя неподалеку, метрах в пятнадцати, краем глаза я заметил, что мелькнула чья-то тень, но, обернувшись, я никого не увидел. За ровным рядом высоких крестов и резных оград золотые солнечные блики играли на скорбно склоненной фигуре мраморного ангела. «Наверное, это духи старого кладбища», – усмехнулся я про себя.

Я прошел первые десять могил. Отсчитал еще десять, вот и двадцать первая. С фотографии мне улыбалась красивая молодая женщина лет тридцати пяти. «Выстаковская Зоя Александровна» было выбито на табличке, «1951–1992 год». «Потеря безмерна, скорбь бесконечна», «Родители, муж, сын». Неужели не она? Конечно, нет, Высоковская родилась по крайней мере лет на тридцать раньше. Предположим, фамилию еще могли переврать, но имя и отчество тоже не совпадают. Да и родственников у нее не было. Выходит, жива еще моя старушка?

Значит, поиски продолжаются, и наше свидание еще впереди. Как говорил незабвенный Семен Семеныч Горбунков из «Бриллиантовой руки» – «Будем искать!» Обрадованный, я зашел внутрь ограды, решив передохнуть и покурить минут пять на мраморной скамейке, прежде чем отправиться в обратный путь.

Я принялся рассматривать надгробие. Свежие белые орхидеи, украшавшие памятник, стояли в резной мраморной вазе, и лишь одна выпала и скатилась на землю. Под наплывом смешанных чувств, непроизвольной благодарности и сочувствия к неизвестной мне молодой, красивой женщине, так рано покинувшей этот мир, я решил поднять цветок и поставить его вместе со всеми.

Я наклонился за ним, и в то же мгновение за спиной послышался негромкий щелчок. Там, где секунду назад была моя голова, что-то прожужжало. Долю секунды спустя я догадался, что именно это было. Пуля. Она попала в памятник и с хрустом отколола кусок мрамора. Я кинулся на землю и кубарем выкатился за ограду. Мне вдогонку просвистели еще две пули, взрывая мрамор. Я успел заметить высокую фигуру в темном, которая метнулась за соседний памятник с большим резным крестом. «Так вот какой это дух кладбища», – мелькнуло у меня в голове. Я рванул со всех ног, лавируя, как уж, между оградами, памятниками и деревьями, низко пригибаясь к земле, согнувшись почти в три погибели. Убийца больше не прятался, он догадался, что я безоружен, и гнался за мной в открытую. В пронзительной тишине кладбища я слышал бешеный стук своего сердца и его хриплое дыхание. Еще одна пуля прошила землю в миллиметре от моего ботинка, подняв столб пыльного гравия и листьев. «А он, кажется, мазила», – не без радости отметил я про себя, перепрыгивая, как заяц, через низкую могильную оградку из толстых цепей. Надо куда-то спрятаться, но куда? Судя по отдаляющемуся тяжелому сопению, я понял, что начал отрываться от преследователя. Вдобавок я услышал тяжелый шлепок о землю. На мгновение оглянувшись, я заметил, что мой преследователь растянулся, как тюфяк, зацепившись за ту самую цепную ограду. Воспользовавшись его секундным замешательством, я исчез из его поля зрения, растворившись за толстыми стволами деревьев, стоящих в густых кустах.

В одно мгновение, мысленно извинившись, я каким-то нечеловеческим усилием воли выворотил чуть расшатанный железный прут из ближайшей металлической ограды и, сдерживая дыхание, затаился за толстым стволом с орудием наперевес.

Послышался приближающийся топот, затем осторожные шаги. Мой враг находился в метре от меня, за деревом. Мне показалось, что я перестал дышать совсем. Мое сердце стучало так громко, что я заволновался, что убийца услышит его. Вероятно, он догадывался, что я где-то близко, но не подозревал, что настолько. Я надеялся, что выскочу из засады и размозжу ему голову своим тяжелым железным прутом. В следующую секунду из-за шершавого ствола выплыло дуло пистолета с глушителем, зажатого обеими руками моего убийцы. За сотую долю секунды до того, как, увидев меня, он снова нажал на курок, я, с ревом выдохнув, нанес сокрушительный удар железным прутом по его запястьям. Бандит взвыл от боли, пистолет вылетел, выстрелив в воздух. Сверху на нас градом посыпались листья и ветки, сбитые пулей. Не давая врагу опомниться, я еще раз оглушил его железякой по темени. Он упал, пытаясь дотянуться до отлетевшего пистолета. Но мой инстинкт самосохранения заставил меня схватить оружие раньше.

Тяжело дыша, я навалился на злодея всем телом и прижал его к земле. Мы подняли целое облако пыли, она уже скрежетала на зубах и засорила глаза. Мы рычали и хрипели, как дикие звери. Я вцепился пальцами в густую шевелюру парня и сильным рывком запрокинул его голову назад так, что его шейные позвонки хрустнули и он захрипел от удушья. Мое колено как таран напирало на его извивающийся позвоночник. Правой рукой я сжимал конфискованный у врага пистолет и сгибом локтя сдавливал его клокочущее горло.

– Пусти, су-ука, – прошипел он из последних сил.

– Отдохни, гад! – В пылу борьбы меня даже не удивило, что бандит в чужой стране говорит по-русски. Моих боксерских навыков из прошлого вполне хватило, чтобы справиться с мускулистым, но почему-то изможденным противником.

– Я сейчас задохнусь, – шипел бандит, – отпусти.

– Этого я и добиваюсь, – прорычал я в ответ.

Рукав его куртки задрался, и я заметил, что его руки по внутренней стороне локтя отмечены черно-фиолетовыми синяками и язвами. «Наркоман! – подумал я. – Считай, что тебе повезло, Гордеев. Его еще до тебя доконали наркотики!» Одной рукой я сорвал с себя галстук и туго скрутил руки врага за спиной. Резко повернув его лицом кверху, я нанес ему еще пару ударов в челюсть и в солнечное сплетение для верности.

Человек, еще несколько минут назад хотевший застрелить меня из пистолета, скрючившись сидел на земле, прислонившись спиной к чугунной ограде, безвольно свесив разбитую голову, заливая кровью, сочащейся из носа, свою черную футболку. Я держал разбитыми пальцами его пистолет навзводе приставленным к его виску.

– Не убивай меня, пожалуйста, братан, я лично не желал тебе зла. Я тебя не знаю, меня наняли, – бормотал он разбитым ртом, – это ваши дела, я не знаю, что они от тебя хотели, только не убивай меня, у меня дома собака голодная...

– Не будь бабой! – Мне стало противно, что человек, только что едва не убивший меня, оказался такой тряпкой. Его заискивающие интонации сводили на нет мое превосходство победителя. – Говори, черт тебя побери, кто ты такой и почему стрелял в меня.

Парню было на вид лет двадцать – двадцать пять. Густые русые волосы покрыты пылью и пятнами крови, худое лицо с тоскливыми глазами.

– Я ничего не знаю, я их не знаю. Это русские, я их впервые видел. Мне нужны были деньги. Если бы не они, меня уже убили бы за долги, а они предложили много денег... – бестолково бормотал он.

– Да кто «они»? Кого ты не знаешь? Что за люди обещали тебе деньги за мое убийство? Откуда ты вообще взялся на мою голову? – Он уже начинал действовать мне на нервы. – Кончай шепелявить, у меня нет времени на твое нытье. Говори сейчас же, сволочь, или я тебя здесь же, на этом самом кладбище, похороню.

– Я не убийца, я тоже из России, твой бывший соотечественник. – Парень с опаской поглядывал на меня исподлобья. – Я эмигрировал сюда шесть лет назад. Хотел пожить по-человечески. Но мне, блин, постоянно не везло. Страшно не везло. Работу найти было почти невозможно. С языком было туго. Я завербовался во французский легион. Как последний кретин, – он опустил голову на грудь, – служил в Африке. Отлично служил. В пехоте. А потом эти черномазые обезьяны размозжили мне ногу, да так, что никто меня не мог вылечить.

– Ты слезу-то не выжимай, давай ближе к делу. – Я слегка подтолкнул его дулом в висок для острастки.

– Если бы не эта чертова нога, я бы не навернулся сейчас, когда бежал за тобой. – Он с обидой сплюнул сквозь зубы кровавой слюной. – Я вернулся в Париж, у меня не было денег, нога все никак не заживала...

– Наркотики тогда же начал употреблять?

– Да нет, пробовал и раньше, но на героин подсел именно тогда. Боли были страшные, я жрал обезболивающие таблетки, многие из них те же наркотики. Года полтора я добивался пенсии по инвалидности. Делать ничего не мог, да и не умел. В легионе меня учили только стрелять и воевать. Вот я и связался с бандитами. А что мне еще оставалось делать? Воровал, попугать мог, но никого не убивал.

– Ну а на меня тебя кто натравил? Ты хоть описать их можешь? – Меня уже порядком утомила его слезливая история.

– Я же говорю: я видел их первый раз в жизни. Но они точно недавно приехали из России. Их на меня один сутенер знакомый навел. Они почему-то непременно хотели, чтобы за тобой следил русский. Со мной договаривался какой-то невзрачный тип, он точно не главный. Главные сидели в тачке, я их толком не разглядел. Но рожи еще те, явно бандитские.

– Ну и что они тебе про меня сказали?

– Да ничего не сказали. Не моего ума это дело, сказали. Дали задаток, пистолет этот, фотографию с мордой твоей, сказали: следи за ним. Выясни, куда ходит, чем интересуется, а потом убей. Ты нос свой суешь в какие-то серьезные дела, которые этих ребят касаются, и им это не нравится. Мешаешь ты им очень, видно. Ну вот. Я и следил от самого аэропорта. А тут ты еще на кладбище зачем-то поперся. Я решил, что более удобного случая мне не подвернется...

– Ну ты и наглый тип. Или, наоборот, такой простой, что дальше некуда. – Меня уже стала забавлять его глуповатая искренность, а может быть, и лукавство. Я еще до конца не разобрался.

– Ну ты же сам хотел, чтобы я все тебе рассказал. Вот я и говорю подробно, как все было.

– Ладно, дальше можешь не рассказывать, Достоевский. И так я с тобой уйму времени потерял. Хотя, впрочем, могло бы быть и хуже. Эх, прибить бы тебя следовало, гада, да неохота грех на душу брать. – У парня просветлело лицо. – Пока что не охота – добавил я, – пока ты можешь быть мне полезен. А теперь будешь делать то, что я скажу. Понял?

Его глаза снова обрели тоскливое выражение.

– Я хочу сам увидеть тех гадов, которые меня заказали. И ты мне их покажешь.

– Я же тебе говорю, ну как ты не понимаешь? Я их не знаю. И связь с ними держу через Жан-Марка, сутенера с Монмартра.

– Ты скажешь мне телефон своего дружка-сутенера. А пока я заберу твои документы.

Правой рукой я все еще держал пистолет нацеленным в его голову. Свободной рукой я обшарил карманы его куртки и выгреб из внутреннего связку ключей, водительское удостоверение и кредитные карточки.

– «Максим Усманов», – прочел я в удостоверении и на нескольких карточках, – так вот слушай меня, Максим Усманов, внимательно. Ты мне расскажешь и покажешь, где ты с ними встречаешься.

– Слушай, ты меня извини, но ты или совсем тупой, или совсем сумасшедший. – Его развязный тон, видимо, пугал его самого. Он явно не справлялся с эмоциями, но именно эта искренность оправдывала его наглый тон. – Тебе ноги надо уносить, а ты еще сам лезешь на рожон. Зачем тебе лезть к ним? Тогда они тебя точно прихлопнут. А меня и подавно, за компанию! – нервно воскликнул он.

– Не волнуйся, я не собираюсь ставить их в известность. Я повидаюсь с ними так, что они об этом и знать не будут. Ты же все равно должен с ними встречаться, докладывать о выполнении задания. И деньги получать. Наверняка тебе только задаток дали. А я буду наблюдать за вами из безопасного места. Мне обязательно нужно выяснить, что это за подонки, кому я поперек горла встал.

– А с чего это ты уверен, что я тебя не заложу?

– Я думаю, не в твоих интересах закладывать меня. Твои документы пока что у меня. Так что любой твой неверный шаг – и не успеешь почесаться, как я закладываю тебя в полиции со всеми потрохами. И все твои делишки с наркотиками, и покушение на убийство, и все остальное обеспечивает тебе беззаботное существование лет эдак на десять. Как говорится, небо в клетку, друзья в полоску.

– Какие уж теперь деньги. Я же не убил тебя, задание не выполнил. Теперь и задаток придется обратно отдавать. А деньги я уже потратил, кредиторам отдал, на мне долги старые давно висели. Мне теперь самому надо свою задницу спасать. Шевелить мозгами, как бы так извернуться, чтобы меня твои враги не пришили. Слушай! Давай сделаем, чтобы всем: и тебе и мне – хорошо было. Ты исчезнешь из города, они же все равно тебя живым не оставят. А я приду на встречу, скажу, что тебя убил и прямо тут, на кладбище, закопал. Денежки свои получу, а потом засяду в тень годика на полтора, так что ни одна собака не найдет.

– Делай как знаешь. Тебе жить. А мне скажи, где и во сколько ваша встреча.

В конце концов я узнал у него, что его встреча с заказчиками должна состояться завтра в кабачке на рю Камбон. В назначенное время я решил незаметно понаблюдать за ними из укрытия и выяснить, что это за люди, кому я так мешаю. Еще раз припугнув его напоследок, я отпустил своего изрядно потрепанного врага на все четыре стороны.

Кое-как приведя себя в порядок, то есть максимально, насколько это возможно, отряхнув от пыли помятый костюм и белую рубашку, протерев носовым платком ботинки и поправив волосы, я двинулся к выходу. Безнадежно истерзанный галстук, к тому же вымазанный кровью противника, я выкинул (да простят мне усопшие эту выходку) под первым же развесистым кустом. Когда я подходил к домику смотрителя, меня окликнули. Михаил Аполлинариевич появился на пороге в обществе двух пожилых дам в строгих костюмах, крошечных шляпках с вуалетками и с седыми локонами. Похожи они были друг на друга, как родные сестры. И отличались лишь тем, что у одной кудряшки были выкрашены в голубой оттенок, а у другой в розовый.

– Что с вами, Юрий Петрович? – удивленно воскликнул старый смотритель, и его седые мохнатые брови полезли на лоб, а лица его спутниц приняли строгое выражение. – Вы что там, с диким вепрем встретились, как Мцыри?

– Почти что, только немного помельче... Белка по дереву скакала, я загляделся, глаза в небо, ну и под ногами оградку не заметил. Упал, ударился о памятник, вот костюм весь испачкал, ушибся. – Врал я, наверное, очень неубедительно. Самому было противно. Но не мог же я им рассказывать всю правду.

– Да-а... – покачал головой Михаил Аполлинариевич. – Бывает. Ну а как цель вашего визита, нашли ли могилу?

– Нашел, да не ту. Все правильно в вашей книге было записано. Фамилию не перепутали. Выходит, жива моя тетка Зинаида.

– Так и замечательно. Сюда незачем торопиться, – искренне обрадовался старик. Тут он, словно спохватившись, откашлялся. – А я вот как раз хотел вас представить. Это Серафима Венедиктовна и Леокадия Львовна Вяземские.

Старушенции качнули по очереди вуалетками.

– Эти замечательные женщины – наши помощницы и благотворительницы. Я уже вам рассказывал. Это они ухаживают за теми могилами, за которыми некому следить.

– Ну не только мы одни, – заскромничали голубые и розовые кудряшки.

– Очень приятно. А я – Юрий Петрович Гордеев, – представился я, осторожно пожимая их сухонькие ладошки. – Адвокат из Москвы.

– Михаил Аполлинариевич рассказал нам о ваших поисках, – внимательно глядя на меня сквозь вуалетку сказала розоволосая Серафима Венедиктовна сухим голосом школьного завуча. – Мы с Леокадией Львовной подумали, что можем дать вам один совет, который, возможно, поможет вам найти вашу родственницу.

– Будьте так любезны. – Про себя я заметил, что неожиданно сам стал выражаться каким-то старорежимным слогом. В голову постоянно лезло какое-то «милостиво повелеть изволил». – Я буду вам очень признателен.

– В предместье Парижа, в местечке Довиль, есть одно благотворительное учреждение, – вступила в разговор дама с голубыми кудряшками. – Дом престарелых – так, кажется, это называется по-советски. А мы называем домом призрения, как это раньше называлось в царской России. Между прочим, от слова «призреть», что значит «приютить и защитить». Дом, где доживают свой век несколько десятков стариков. В большинстве своем это бывшие русские эмигранты или их потомки. Вполне может быть, что и ваша тетушка поселилась там. Хорошее место, старинный замок, зелень, воздух... Не то что в Париже – смог, сажа и гарь!

– Конечно, она могла переехать в Довиль, тем более если у нее не осталось здесь родственников. – Старушки уже тараторили наперебой, каждая старалась рассказать больше другой. – А там, вы знаете, очень хорошие условия. Тишина, свежий воздух, замечательная кухня. Правда, за содержание там надо платить. Конечно, государство тоже поддерживает материально такие заведения, но все же поселиться там по карману лишь людям не бедным.

Я поблагодарил живописных старушек, пожал на прощание руку старому смотрителю и, разузнав, как лучше добраться до «дома призрения» в Довиле, покинул кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

День перевалил на вторую половину, я страшно устал и отправился домой привести себя в порядок после бурной встречи с моим убийцей-неудачником. В дом престарелых я решил поехать на следующее утро. Я выяснил, что с вокзала до Довиля каждый час ходит электричка. По времени дорога займет около сорока минут.

Вернувшись в гостиницу, я почувствовал, как болит разбитая рука. Под коленом появилась здоровенная ссадина. Обработав ушибы, обессиленный, я провалился в глубокий сон и проспал до вечера.

Сильное чувство здорового голода разбудило меня около восьми часов вечера. Я вспомнил, что проспал обед, да и время ужина тоже почти прошло. Обычно я не люблю плотных ужинов на ночь глядя. Когда набит желудок, снится всякая чепуха: погони, драки, оборванные лифты и прыжки с пятнадцатого этажа. В общем и целом я – за здоровый образ жизни, но только не сегодня. Долой режим дня, сейчас я наверстаю все упущенное и наемся «за себя и за того парня».

Ожидая, когда горничная принесет заказанный мной ужин, я включил телевизор. Вечерняя программа изобиловала шумными развлекательными шоу и назойливой рекламой. Я нажимал кнопки пульта со скоростью баяниста, перебегая с канала на канал. Неизвестные мне французские знаменитости пели, плясали, прыгали по столам, демонстрировали драгоценности, обнимались с животными. В общем, из кожи вон лезли, чтобы привлечь мое внимание. Некоторым это удавалось, но не более чем на пару минут. У меня начинало рябить в глазах, и, пресыщенный, я отправлялся дальше. Я искал информационный канал или просто какие-нибудь новости. Я соскучился по известиям с родины, да и вообще, как мне казалось, со своими делами несколько отстал от жизни. Переключившись на очередной канал, я обнаружил местную, парижскую криминальную передачу. На экране доблестные полицейские захватывали торговцев наркотиками, обрабатывали нарушителей дорожного движения, что-то выясняли с неопределенного пола трансвеститами и девицами легкого поведения.

Неожиданно на экране возникла фотография молодого улыбающегося парня, в котором я с удивлением узнал своего сегодняшнего убийцу. Показывали фотографии еще каких-то парней – арабов, негров и белых. Показали обычное парижское уличное кафе, уютное и чистое. Какой-то толстяк, очевидно хозяин заведения, возбужденно рассказывал о произошедшем, импульсивно размахивая руками. Он все время повторял: «Руссо! Руссо мафья!» Из комментария ведущего я сумел разобрать лишь то, что в кабачке на рю Камбон произошла перестрелка. Убит парень, едва не прикончивший меня сегодня утром. И полиция утверждает, что это была разборка русской мафии.

Тонкая ниточка надежды узнать, кто же объявил на меня охоту, оборвалась так же неожиданно, как и появилась.

Солнечным, свежим утром я ехал в пригородной электричке в Довиль.

Местечко оказалось действительно почти райским. За старой мшистой каменной оградой виднелись верхушки деревьев. Подойдя к кованым воротам, я разглядел в глубине парка старинный дом, сплошь поросший плющом и с остроконечными башенками! Ни дать ни взять рыцарский замок. Здесь больше пристало жить каким-нибудь закованным в латы искателям чаши Грааля, чем дедушкам и бабушкам из далекой-далекой России...

Я нажал кнопку переговорного устройства. Через секунду ответил дребезжащий, явно старушечий голос:

– У аппарата. Кого вам нужно?

– Я адвокат Юрий Гордеев. Из России. Я ищу Зинаиду Аркадьевну Высоковскую. Хотел бы встретиться с администрацией этого... эээ... учреждения.

Мне показалось, что из динамика раздался вздох.

– Заходите...

Ворота сами собой распахнулись, я пошел по усаженной каштанами аллее.

На небольшой лужайке перед домом стояли аккуратно одетые старички и старушки. Их было десятка два, не меньше. Меня удивило, что все они стояли повернувшись в одну сторону – к большому парадному подъезду дома. Они как будто ждали чего-то.

Двери были широко распахнуты. Я было направился к ним, но какая-то старушенция схватила меня за рукав.

– Сейчас, – прошептала она, – не торопитесь.

– И что будет? – спросил я.

– Вынос, – ответила старушка.

– Вынос чего? – не понял я.

– Как это «чего»? – удивилась старушка. – Разумеется, тела.

Тела? Ну ясно. Это же дом престарелых. И здесь похороны наверняка не редкость. Что ж, подождем.

Через несколько минут на пороге дома появились несколько человек, которые несли массивный гроб из полированного дерева с бронзовыми ручками. Старички оживились и присоединились к шествию.

– А сейчас куда? – спросил я старушку.

– Как «куда»? На Сен-Женевьев-де-Буа, – ответила та.

Ну, там я уже был. Кроме того, участвовать в похоронах неизвестного мне человека не хотелось. Я отделился от процессии и направился в дом.

– Как мне найти коменданта? – спросил я у привратника. Он, видимо, ходил тут в мальчишках, на вид привратнику было лет шестьдесят.

– Она поехала со всеми на похороны.

– А-а...

Значит, мне придется ждать окончания церемонии. А может, мне привратник поможет?

– Скажите, Зинаида Аркадьевна Высоковская...

– Да... да... да... – перебил меня привратник, – золотая была женщина. Эх, пусть земля будет пухом...

– Погодите, она скончалась?

Привратник поглядел на меня как на сумасшедшего.

– А как по-вашему, чьи это похороны? Вчера преставилась. Отдала Богу душу. Царствие небесное!

У меня опустились руки.

– Высоковская умерла вчера?

Привратник кивнул:

– И, главное, не болела вроде, бодренькая была старушка. Все там будем...

...Вечером я летел в Москву. Комендант «дома призрения», которого я дождался, поведал, что Высоковская скончалась от сердечного приступа. Вчера вечером ее нашли мертвой в собственной постели.