5
Поздним зимним вечером деревня казалась безлюдной, словно вымершей. Черные силуэты изб навевали воспоминания о «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Нигде никого. Только лай собак, разносившийся далеко в морозном воздухе, оживлял окрестности.
Над лесом на фоне иссиня-черного неба белела крупными каплями звездная россыпь.
– Какая красота! – вдыхая полной грудью чистый морозный воздух, сказал чубастый Богдан, выпрыгивая из машины и потягиваясь. – Звезды-то, звезды какие! Как груши...
Гораздо менее поэтично настроенный Михась молча направился к багажнику, открыл его и стал выбрасывать на снег коробки.
– Помоги, – буркнул он Леве.
Богдан все еще любовался пейзажем.
Дом, возле которого остановился «ниссан», стоял на горке. Внизу перед Богданом редкими огнями, как пунктиром, обрисовалось человеческое жилье: то ли большая деревня с бестолково раскиданными по холмам, далеко стоящими друг от друга домами, то ли несколько мелких деревень... Даже в темноте было видно, что дома внизу бедные, обычные деревенские дворы с покосившимися заборами, налепленными друг на друга дощатыми сараюшками. В стороне особняком за высоким забором высились три кирпичных особняка зажиточных московских дачников. Огней в них не было.
– Да, все-таки русская деревня скучная, – сделал вывод Богдан, озираясь по сторонам. – Ни хозяйства, ни сада. Земли вон сколько пропадает, голое поле до самого леса, хоть бы яблоню посадили, березу, так нет... Столбы одни, и те вкривь и вкось. А сараюшки-то, сараюшки! Покосившиеся, кривые, вот-вот завалятся! Нет чтобы каменные построить! Вот у меня в деревне дом, так я машину кубика пригнал, сарай отстроил – любо-дорого глядеть. И перед людьми не стыдно, и самому приятно.
– У них там сломанный трактор украшает пейзаж, – кряхтя, отозвался Лева.
Он тащил девушку под руки из багажника.
– Помоги-ка, чего рот разинул.
Богдан печально вздохнул и вернулся к работе. Он подхватил девушку за ноги.
– Еще раз предупреждаю, – сказал Лева, пока они вдвоем несли девушку от машины к воротам дома. – Бабуля моя того, немного с приветом, но не всегда, а только порой на нее находит. Будет вас чужими именами называть, бред всякий нести, не пугайтесь. Я ее с Украины несколько лет назад вывез. Она еще немецкую оккупацию пережила, так, видать, с тех пор у нее в голове что-то подвинулось не туда. Так что имейте в виду...
Михась открыл калитку. Лева и Богдан внесли девушку во двор дома и, увязая по колено в глубоком снегу, медленно стали пробираться к веранде.
– Как же твоя бабка одна тут живет? – удивился Богдан.
– А что, она самостоятельная, хоть и из ума выжила давно. Вся округа к ней за самогонкой бегает. И потом, она не одна живет, с ней дядька, ее сын, только он на месяц лег в больницу. Теперь пока вы тут с ней будете, потом я. В принципе делать ничего не надо, газовая колонка стоит, так что печки не топятся, а вот воды из колодца натаскать, в магазин сбегать, снег почистить – это надо... Уф, сгружай ее.
Лева опустил девушку прямо в сугроб перед дверью веранды.
– Надо ключ найти.
Он пошарил рукой в водосточной трубе и вытащил ключ от дома.
– Свет горит, – сказал Богдан, пытаясь заглянуть через заиндевевшее окно и посмотреть, что происходит внутри дома. – Кажется, телевизор смотрят.
Лева отпер дверь. Девушку втащили на веранду.
– Показывай, хозяин, куда ее? А то бабка сейчас увидит.
– Если она и увидит, то все равно не поймет, что происходит, и забудет через пять минут.
С веранды подельники внесли девушку в маленькие сени. Лева сдвинул ногой домотканый половик, обнажив гладкие ровные доски пола. Под половиком пряталась дверка подпола. Взявшись за кованое кольцо, Лева потянул на себя и открыл лаз в подпол.
В лицо Богдана дохнуло холодом и сыростью. Вниз, в темноту, вела крутая металлическая лестница.
Подпол занимал все пространство под сенями, его использовали для хранения картошки, домашних солений и всяческих припасов. Холодный торцовый угол, отгороженный дощатым заборчиком, делили кучи картошки, свеклы и моркови, по двум теплым внутренним стенам шли стеллажи из неоструганных досок, на них плотными рядами стояла батарея трехлитровых банок с огурцами, помидорами, капустой, солянками, маринадами, вареньем, компотами и всякой всячиной. Под потолком висело несколько домашних колбас. А внизу, у полок, стояло самое интересное – несколько десятков бутылок с мутной, прозрачной или зеленоватой жидкостью, плотно укупоренных, ждущих своего часа бутылок с первоклассным самогоном, по которому баба Люба, несмотря на свой маразм, была большим специалистом. Тут же, распространяя крепкий удушливый запах, стояла огромная бадья с доходившей брагой.
– Свет там включи, – попросил Богдан. – Шею свернуть можно.
Он спустился вниз первым. Затем в подпол опустили спящую девушку, осторожно, ногами вперед. Лева, кряхтя, поддерживал ее под руки, Богдан ловил.
В это время из дома в сени вышел третий заговорщик: невысокого роста здоровяк с детским пышнощеким лицом, носом-бульбиной и маленькими поросячьими глазками.
– Ну как все прошло? – по-украински обратился он к Богдану, с интересом заглядывая в подпол.
– Видишь, что нормально, – ответил за товарища Лева по-русски. – Целый день тут сидел, снег не мог во дворе почистить? Ворота не раскрыть.
– Я шуфля не знайшов, – флегматично ответил здоровяк. – У бабки твоей пытався, так она мовчит.
Наконец Богдан справился с задачей. Взвалив девушку на плечо, он отнес ее подальше от лестницы и положил на приготовленный заранее пружинный матрас, застеленный старыми одеялами. Под тяжестью тела пружины отозвались унылым скрежетом.
Опустив руки, Богдан некоторое время молча смотрел на похищенную.
Бледная, как полотно, девушка дышала чуть заметно. Иногда дыхание прерывалось, но через короткий промежуток опять восстанавливалось.
– Ну как она там? – сверху спросил Лева, засовывая голову в подпол. – Подымайся скорее, есть охота.
– А я знаю? – ответил Богдан. – Ты медик, ты и проверяй.
Тяжело вздыхая, Лева спустился в подпол, наклонился над девушкой. Отлепил от ее лица клейкую ленту, убрал платок. Посмотрел, почесал в затылке.
– Мда, кажется, переборщили мы с этим эфиром. Не хватало нам, ко всему прочему, еще и мокрухи. Ты знаешь, сколько нам светит по российскому законодательству за похищение?
– Сколько?
– От пяти до пятнадцати лет.
– Ого! – присвистнул Богдан.
– То-то и оно. Статья сто двадцать шестая. Часть третья. Так что сам понимаешь...
Большими пальцами рук Лева приподнял девушке веки.
Широкие черные точки зрачков не сузились, когда на них упал луч света. Роговицы глаз тускло, безжизненно поблескивали. Из угла полуоткрытого рта по подбородку тоненькой струйкой стекала слюна. Признаков жизни девушка не подавала.
Богдан даже испугался, но выдавать свой страх перед Левой стыдился...
– Прям как та обдолбанная чувиха из «Криминального чтива», – со смешком выдавил он, хотя у самого мурашки по спине поползли.
Лева не ответил, и Богдан решил, что дело совсем плохо.
– Она вообще не кончится? – испуганно прошептал он.
Лева пожал плечами и начал нащупывать пульс на шее девушки. Под пальцами ощущалась вялая, неритмичная ниточка пульса.
– Сердце слабо работает, – сказал он.
– И теперь что?
– Ничего, – ответил Лева, и трудно было понять, что звучало в его словах: равнодушие или спокойная уверенность. – Тут прохладно, отойдет. Пошли пока, перекусим.
– Как бы совсем не замерзла.
– Ничего с ней не будет. Я специально матрас у теплой стены положил.
Он взял с полок две банки с маринованными грибами и солянкой, сунул под мышку, кивнул Богдану:
– Огурцов еще с помидорами возьми, – и полез по лестнице наверх.
– А это? – Богдан с надеждой кивнул в сторону призывно поблескивающих бутылок.
– Не сейчас, – Лева нахмурил брови, – а то бабка бушевать начнет. Она по этому делу строгая. Мы потом, когда она уснет... Потом, пиво есть.
Люк подпола заперли сверху навесным замком.
– Плохо, что лестница приварена, не вытянуть, – сказал наблюдающий сверху здоровяк.
– Ничего страшного, ей отсюда не выбраться.
Левина бабка сидела в передней за круглым столом, покрытым клеенчатой скатертью, и с отрешенным видом рассматривала картинки в детской книжке. Читать она не умела.
– Здорово, старая! – оглушительным голосом поприветствовал бабушку Лева.
Старуха даже не повернула головы. Послюнив палец, она аккуратно перелистнула страницу.
Лева с грохотом выставил на стол перед бабкой стеклянные банки.
– Гера, ты тут целый день сидел, надеюсь, хоть пожрать приготовил?
Флегматичный здоровяк с детскими щеками лукаво улыбнулся. Ни слова не говоря, он исчез в сенях и появился, неся в обеих руках огромную сковороду жареной картошки, поставил ее на стол и снова исчез за дверью.
Богдан, не раздеваясь, сидел возле печи, уставившись в одну точку, и думал о чем-то своем. На лице его застыло задумчивое выражение.
Вошел Михась, одним взглядом оценил обстановку. По-хозяйски уселся в центре комнаты, у окна, бросил на стол нераспечатанную упаковку баночного немецкого пива.
Гера выставлял на стол все новые блюда. Была тут и яичница-глазунья на шкварках, и нарезанный толстыми ломтями голландский сыр, и грибы, и красные домашние помидоры в глубокой миске. В довершение всего он принес поджаренные в духовке румяные куриные окорочка.
Богдан засопел, с неодобрением поглядел на пиво и, набравшись мужества, произнес:
– А чего, баб Люба, самогонкой не угостишь?
Бабка, услышав знакомое слово, оторвалась от книжки и глянула на Богдана. В ее водянистых зрачках появился смысл.
– Дорог нынче самогон-то. Не укупишь, – произнесла она четко и раздельно.
– А мы постараемся. Заплатим, – весело сказал осмелевший Богдан, вытаскивая из кармана бумажник, в котором содержалась пухлая пачка, состоявшая из украинских гривен, российских рублей, литовских латов, польских злотых, американских долларов и даже узбекских сомов.
– Как в банке. Выбирай – не хочу, – сказал он и протянул пачку бабке. При этом Богдан подмигнул подельникам, мол, повеселимся сейчас.
Увидев деньги, бабка заблестела глазами и окончательно закрыла свою книжку. Чуть сощурясь, она безошибочно вынула из предложенной ей пачки зеленую десятидолларовую бумажку, профессиональным движением провела морщинистым пальцем по портрету, проверяя, не фальшивая ли, и мигом спрятала купюру в многочисленных складках своей одежды.
– В подполе пятилитровую бутыль возьмите, – сказала она и вернулась к своей книжке.
Все присутствующие, кроме, понятно, Богдана, прыснули со смеху. Последнему, конечно, жаль было десятки, но желание отведать бабкиного самогона оказалось сильнее. И Богдан, не без труда забыв о долларах, исчезнувших в руках ушлой бабы Любы, присоединился к всеобщему веселью.
Лева в это время куда-то незаметно отлучился и вернулся с традиционной пятилитровой бутылью, запечатанной самодельной пробкой.
– Грушевый, – с гордостью сказал он. – На кремнях. И еще марганцовкой очищена. Бабка свое дело знает.
Он с трудом, зубами вытащил огромную пробку и всем по очереди дал понюхать из горлышка. Гера облизнулся.
– Мне не наливай, – брезгливо поморщился Михась. – А ты що, хлопчина, зажурывся? – обратился он к Богдану.
Тот криво усмехнулся, пожал плечами и, стряхнув с себя оцепенение, подсел к товарищам. Однако задумчивое выражение так и не исчезло с его лица.
Налили, выпили. Самогон действительно оказался замечательным. Подельники с наслаждением выпили ароматной забористой жидкости. Потом каждый потянулся к приглянувшейся закуске. Завязался разговор на смеси украинского и русского, потому как Лева, хоть и был в душе «свядомым украинцем», на родной мове не говорил по причине своего «москальского» происхождения. Однако он понимал беглую речь и время от времени встревал в общий разговор. Отвечали ему по-украински, но потом, забывшись, переходили на русский.
Старуха, не принимая участия в застолье, сидела за столом. Время от времени она сурово поглядывала на гостей и на большую бутыль.
– Баба Люба, это хлопци с Украины! – гаркнул ей на ухо Лева.
Старуха пошевелила бровями, как филин, но ничего не ответила. Трудно было разгадать, понимает ли она вообще, что происходит. Видимо, единственное, что на время могло вернуть ей рассудок, была купля-продажа самогона.
Лева решил подурачиться:
– Глядите, глядите.
Он вынул из рук старухи детскую книжку и вложил вместо нее яркий иллюстрированный журнал с голой девицей на обложке. Все невольно замерли, ожидая бабулиной реакции.
Старуха внимательно посмотрела на девицу, послюнила палец и с тем же бесстрастным выражением на лице принялась перелистывать скользкие глянцевые страницы.
– Зря ты так на нее, – заявил Гера. – Я тут с ней день побув, так она получше некоторых соображает.
– Ага, – обиделся Лева. – Я-то ее получше знаю. Это она с виду божий одуванчик, а сама один раз мои права сожгла. Я их на ночь забыл спрятать, оставил тут на подоконнике, а ей ночью в башку ударило, будто война, а я свой партбилет на окне оставил. Ну корочки-то красные! И сожгла. Казала, «щоб немци не знайшли». Ну пришлось новые выправлять. А что делать?
Михась в разговоре почти не участвовал, ждал, пока хлопцы наедятся, а сам пил пиво, закусывая соленым арахисом, и переводил взгляд то на Богдана, то на Леву. Неожиданно он встал, поправил ремень с массивной металлической пряжкой и гаркнул:
– Богдан Мысько!
Лева даже вздрогнул. Богдан вскочил, по-военному вытянулся в струну, по-особому отдал батьке честь. Ладонь его сначала коснулась левой стороны груди, затем, сложив вместе указательный и средний палец, Богдан приложил их к правому виску.
Лева понял по интонации, что Михась требует от подчиненного доложить по всей форме о ходе операции, и струхнул. Не то чтобы он чувствовал за собой какой-то грешок, но его пугала вся эта казарменная атрибутика, окружавшая жизнь его товарищей из Львова.
«О Господи, ну зачем нужен этот театр? Как будто за идею нельзя бороться культурно, интеллигентно, без всяких «упал-отжался», – думал он, испытывая в душе страшный дискомфорт.
Что, если и его «батька Михась» станет вот так же дрессировать, приказывая, что ему делать? К счастью, до этого пока не дошло, но кто знает...
«Тут у нас своих баркашовцев хватает, не хватало только чужих», – шевельнулась предательская мыслишка.
Но Михась, получив от Богдана исчерпывающие ответы и наказав Геру за неубранный снег тремя сутками «аришту», обратился к цивильному участнику команды совершенно другим тоном:
– Тебя, Лева, благодарю за выручку. – Михась крепко пожал ему руку и сунул Леве в ладонь свернутые трубочкой доллары, от чего тот сразу расслабился. – Это на всякие расходы. Об остальном, как договаривались.
Лева, очень довольный, заулыбался.
Михась засобирался. Застегнулся, поправил шарф. Богдан и наказанный Гера вышли с лопатами во двор расчистить снег перед батьковой машиной. Лева держался от них особняком.
– Ты, как хозяин, за девчонкой приглядывай, не позволяй моим детюкам ее обижать, – улыбаясь, сказал на прощание Михась. – Будь за старшего. Без моего приказа ничего с ней не делать. Кормить, поить, и точка. Я вернусь через пару дней. Смотрите у меня тут, – добродушно улыбаясь, добавил он, – приеду – шкуру спущу.
Лева, скукожившись от холода в одном свитере, все же пошел провожать батьку до машины. На прощание Михась еще переговорил о чем-то со своими подчиненными. Лева в это время потихоньку разжал ладонь и полюбопытствовал, сколько ему обломилось от Михася. Оказалось, пятьдесят баксов.
Леву кольнуло легкое разочарование. Он надеялся, что Михась от щедрот своих отстегнет долларов сто.
«А батька жиловат, – подумал он. – Ну да фиг с ним, мог бы вообще ничего не отломить, мы же не договаривались. Хотя прокорми попробуй эту свору».
Он новыми глазами посмотрел на друзей-украинцев, бодро разгребавших лопатами снег с улицы к забору.
«Один Гера сколько сожрет. Да еще девчонка. Трое... А сколько они тут пробудут? Неизвестно. Так, пожалуй, они все сами и проедят».
Эта мысль его сильно огорчила, но он решил не подавать виду. Все равно внакладе он не останется. К тому же у Левы в голове созрел некий план...
Попрощавшись за руку с Михасем, Лева подождал, когда батькин «ниссан» тронется с места, и побежал назад, к дому.
Оля медленно отходила от наркоза. Ее душил сухой кашель, сильно саднило в горле: эфир вызвал раздражение бронхов. В полубреду, плохо осознавая, где она и что с ней, Ольга лежала на пружинном матрасе и пыталась припомнить, что же с ней случилось.
В подполе было темно, только сверху из узкой щели пробивался слабый лучик света: в сенях горела лампочка.
Рукой Оля нащупала стену. Она была холодной, шершавой.
«Кирпич», – подумала она.
Голова работала медленно-медленно, мысли словно пробивались сквозь толстый слой ваты.
«Вата», – эхом отдалось в мозгу.
Тело ее стремилось куда-то, торопило ее сознание. Так, бывает, просыпаешься рано утром в субботу, садишься рывком на постели, помня, что пора одеваться и куда-то бежать, а потом до тебя медленно доходит, что сегодня выходной и можно спать, спать...
Оля попыталась сесть. Тело ее помнило, что она должна была куда-то спешить, идти или ехать, но куда? Зачем?
Она села и спустила ноги на пол. Голова закружилась еще сильнее, словно она долго каталась на быстрой карусели. К горлу комом подкатила тошнота. Оля не смогла подавить ее, только успела приподняться, расставить пошире ноги, как ее вырвало.
В изнеможении она снова опустилась на матрас и потеряла сознание.
У нее в голове проплывали сцены из детства, мама, папа, Тимошка... Школа, институт... Костя...
Через некоторое время она пришла в себя и села, прислонившись спиной к холодной стене. Огляделась по сторонам.
После рвоты ей стало немного легче. Она провела по себе рукой, с удивлением ощутила под пальцами шелковистый мех.
«Я в шубе», – медленно проплыло в сознании.
Затем в памяти проплыла залитая солнцем, заснеженная улица, высокие сугробы... Пар изо рта... Запах бензина... «Лореаль – вы этого достойны»... Щит рекламы на автобусной остановке...
И вдруг разбитый на отдельные осколки день сложился в единое целое, как разноцветные стеклышки в калейдоскопе.
Оля вспомнила, как ее силой затолкнули в старые «Жигули», что стояли рядом с автобусной остановкой, и что за рулем машины сидел тот самый парень, которого она встречала несколько раз возле своего дома. Он выгуливал собаку. С ним был еще кто-то, он сел рядом с ней и заткнул ей нос и рот мятой тряпкой. Наверное, тряпка была пропитана каким-то химическим составом, от которого она сразу потеряла сознание...
Что же было потом? Она с трудом вспоминала. Все происходящее запечатлевалось в ее сознании как сквозь сон. А может, это и был сон? Кажется, в какой-то момент она пришла в себя, открыла глаза. Было темно. Вокруг горели огни. Какой-то многоэтажный дом, свет из окон... Высокая темная машина. Ее опять тащили куда-то. Потом узкое темное пространство... Сильная тряска... Холод...
«Меня положили в багажник», – догадалась Оля.
Она ощупала свои запястья. Так и есть, клейкую ленту, которой связывали ей руки, не распутали, а просто перерезали, и она осталась на запястьях.
«Там был кто-то третий», – подумала она.
Перед ее глазами четко встала картина: один человек связывает ей руки лентой, другой прижимает к ее лицу мокрую тряпку, от которой исходит все тот же тошнотворный запах... Но был кто-то третий, кто не участвовал во всем этом, а неподвижно стоял в стороне и наблюдал, опершись об открытую дверку багажника. Оля видела его одно мгновение, и свет из окон бил ему в спину, мешая ей хорошенько рассмотреть его лицо, но на мгновение они встретились взглядами, и взгляд этого неподвижно наблюдающего человека вызвал в ней ужас гораздо более сильный, чем все манипуляции с клейкой лентой...
Оля снова попыталась встать. Колени ее дрожали, хотя в принципе она почти не испытывала страха. По крайней мере, так ей казалось...
Глаза ее быстро привыкли к темноте. В скупом свете, падающем из щели в потолке ее камеры, Оля увидела тускло поблескивающие ряды стеклянных банок.
«Подвал!»
Она на ощупь пробралась вдоль полок. Пол был цементированный, стены кирпичные. Она наткнулась на загородку для овощей, потом на металлическую лестницу, ведущую вверх. С трудом взобралась по лестнице и осторожно толкнула крышку люка, ведущего в подпол. Но он не шелохнулся. Оля, конечно, и не питала больших надежд на то, что люк окажется открытым. Ее радовало, что между досками пола и дверцей есть небольшая щелочка, в которую она может видеть, что происходит наверху.
В сенях горел свет. Оля из своего укрытия видела покрашенный коричневой половой краской порог и кусок стены, обитой сосновой вагонкой, и большую голову кабана с клыками, висящую на стене.
«Чучело... Похоже на охотничий домик. Или дачу. Чей-то дом...»
Она услышала голоса, затем шаги. Прямо у нее над головой заходили половицы, и грубые черные ботинки прошагали мимо нее. Заскрипела дверная ручка, ботинки переступили через порог и скрылись. За ними прошагали кроссовки и еще одни ботинки: на модной добротной подошве из какого-то серого пластика, с коричневыми вставками. Снова послышались голоса. На этот раз Оле удалось разобрать слова.
– Если она орать задумает, на улице слышно будет?
– Только возле дома, и то вряд ли... Да сюда никто и не заходит. А решит орать, опять усыпим.
Ботинок на пластиковой подошве сдвинул половик на полу, и Оле в лицо посыпался сверху песок и мелкий сор. Она отпрянула от щели, а когда через некоторое время снова выглянула, то, к своему глубокому огорчению, убедилась, что люк подпола сверху закрыли ковром. Из щели больше не проникал свет. Ничего не оставалось, как спуститься с лестницы и вернуться на матрас.
В подполе было прохладно. Оля закуталась в шубу, положила голову на пыльный матрас и закрыла глаза. Мысли потекли своим чередом, и спустя несколько минут Оле даже показалось, что никакого похищения нет и что лежит она в своей комнате, сейчас ночь... А скоро наступит утро, пора будет идти в институт... Вот только ноги почему-то страшно мерзнут. Оля почему-то вспомнила, как в детстве хотела стать фигуристкой. А родители в шутку пугали ее, что, мол, отморозит ноги на льду... И еще много чего вспоминала Оля, пока ее мозг проваливался в сон...
...В детстве Оля мечтала заниматься фигурным катанием или балетом, но сначала их семья жила в маленьком районном городе, где не было ни балетной студии, ни катка. Потом мать перевели на работу в областной центр, и Оля смогла один год позаниматься в секции фигурного катания. Тренер считал ее перспективной для парного катания – маленького роста, не без таланта, с огоньком и внешними данными.
Но потом родился младший брат – Тимофей. Тимошка... Елена Александровна вышла на работу через три месяца после рождения сына, а Оля переквалифицировалась в няньку. На спорт времени не оставалось.
– Ничего, доченька, подожди, потерпи, – утешала ее Елена Александровна. – Скоро Тимошка вырастет, и ты продолжишь заниматься. Посмотри, как он быстро у нас растет. Всего одну зиму ты с ним побудешь, а потом я найду няню...
Первая нянька была дальней родственницей Мартемьяновых, то ли троюродной сестрой Олиного отца, то ли его троюродной племянницей. Все называли ее тетя Софа. Это была полная женщина с черными волосами, уложенными короной вокруг головы. Любой одежде она предпочитала яркие цветастые длиннополые халаты, у нее их имелось штук сто. Стоя в таком халате посреди кухни, уперев руки в бока и высоко подняв голову с царственной прической, тетя Софа вселяла в окружающих чувство уважения и полного порабощения. Елена Александровна перед ней заискивала. Оля просто ее боялась.
Тетя Софа нигде не работала, имела вторую группу инвалидности – еще в молодости, работая на швейной фабрике, она получила производственную травму. С тех пор она получала от государства двадцать пять рублей пособия и умудрилась на эти деньги купить машину, а каждую осень ездить по туристической путевке в Болгарию. Мартемьяновы считали ниже своего достоинства выяснять, откуда у тети Софы берутся деньги на эти житейские удовольствия.
– Лена, это не наше дело, – говорил Валерий Николаевич, когда на семейном совете решалось, приглашать или не приглашать тетю Софу.
Некоторое время спустя Оля слышала, как мать, секретничая со своей подругой, обронила фразу:
– Говорят, у нее любовник – генерал.
Когда подруга сделала большие глаза и молча кивком указала на Олю, игравшую в той же комнате, мать ответила:
– Да ну! Она еще ничего не понимает.
Тетя Софа переселилась в их трехкомнатную квартиру. С собой она перевезла старинную ручную швейную машинку «Зингер» и баул с выкройками и отрезами. Ее поселили в детской и отдали ей Олину кровать, а Олю перевели спать на диван.
– Пожалуйста, потерпи, – снова попросила мама. – Это временно. Мы скоро купим тебе и Тимошке новую кровать. Помнишь, ты хотела двухъярусную кровать с лесенкой, чтобы спать наверху? Мы с папой купим ее, если ты пока согласишься поспать на диване.
«Двухэтажная» кровать была розовой мечтой ее детства. Оля с готовностью пожертвовала няньке свою уютную кроватку.
И началась новая жизнь. Елена Александровна уезжала на работу к девяти, Валерий Николаевич, который в то время занимал пост главного редактора областной газеты, должен был ежедневно быть на службе к десяти часам. Обедали оба на работе. Вечерами старались сменять друг друга на «боевом дежурстве» по кухне. Когда мама приходила домой пораньше, то папа задерживался, и наоборот.
Пока родителей не было, тетя Софа все время строчила на своей машинке, а все дела по дому просила выполнять Олю. Стоило ей вернуться из школы, как тетя Софа тут же командовала:
– Деточка, нужно сходить в молочную кухню за смесью и соком. По дороге зайди в гастроном, возьми сметаны, булку черного и два батона. Вот тебе еще деньги на пирожные. И не говори маме, что ты ходила.
Вернувшись из магазина, Оля должна была следить за большим чаном, в котором кипятились детские пеленки. Тетя Софа по телефону договаривалась с клиентками:
– Можете приходить на примерку. У меня другой адрес, запишите, улица Советская, полукруглый кирпичный дом за универсальным магазином, рядом с остановкой. Вы его сразу заметите.
– Не говори маме, кто к нам приходил, – просила тетя Софа. – Я тебе отдам все красивые лоскутки. Хочешь?
У нее была целая коробка великолепных лоскутков шелка, нейлона, тафты, панбархата, парчи, органзы, муара, шифона, кружев... Оля не могла перед ними устоять. Елена Александровна долгое время ни о чем не догадывалась.
– Какой у вас спокойный ребенок! – стали поговаривать сначала соседи, потом знакомые. Говорили с восхищением и тайной завистью: – Мы никогда не слышали, чтобы он кричал. Когда к вам ни придешь, Тимошка спит. Просто чудо. Как вам повезло!
Елена Александровна сначала улыбалась и кивала. Потом начала беспокоиться. По всем справочникам ее шестимесячный сынуля уже должен был жить активной жизнью, гулить и пытаться ползать. Но Тимошка все время спал, и даже когда его будили и выкладывали на животик, он флегматично поворачивал голову на бок, засовывал в рот кулачок и неподвижно лежал, уставившись в одну точку.
Но самое ужасное началось, когда однажды тетя Софа попросила выходной и уехала к своей дочери в другой город. Тимошка ревел, не смолкая, весь день и всю ночь. Он не ел, не спал, не хотел купаться, не лежал у мамы на руках, а кричал надрывно, корчась и захлебываясь от крика.
Семья не спала всю ночь. Под утро, когда у ребенка внезапно подскочила температура, Елена Александровна вызвала «скорую помощь». В больнице дежурный педиатр долго не мог понять, почему ребенку стало плохо. Результат анализов оказался неожиданным: шестимесячный малыш страдал от абстинентного синдрома, который встречается у детей хронических алкоголиков, привыкших с молоком матери регулярно получать дозу алкоголя.
Елена Александровна не могла поверить своим ушам.
– Но ребенок с трех месяцев на искусственном питании, я не кормлю его грудью, – убеждала она врача. – Может быть, это ошибка?
Нет, ошибки быть не могло.
Она сгорала от стыда. Ей казалось, что все врачи в больнице приходят в ее палату только для того, чтобы посмотреть на известную в области должностную особу, оказавшуюся тайной алкоголичкой.
Истина всплыла во всей своей неприглядности. После короткого домашнего расследования выяснилось, что драгоценная тетя Софа подмешивала в молочную смесь маковый отвар, чтобы ребенок спал сладким сном и не мешал ей работать.
Ее выгнали, дело замяли – не судиться же с собственной родственницей...
...Оле самой казалось, что ее напоили маковым отваром. Во всяком случае, голова плыла куда-то, тело почти онемело, и, если бы не окончательно остывшие ноги, она бы давно заснула. А тут, ко всему прочему, сверху стали раздаваться громкие разговоры подвыпивших бандитов...
...После отъезда Михася вечер принял более непринужденную форму. Хлопцы пили бабкин самогон, запивая его компотом и оставленным батькой немецким пивом. Лева воспрянул духом, почувствовав, что его оставили тут за главного. Поскольку он по-украински не говорил, Богдан и Гера полностью переключились на «москальскую мову», которой на самом деле, разумеется, владели лучше, чем родной.
Левина бабка ушла спать в свою комнату. Хлопцы слышали, как она долго шепотом бормотала перед сном молитвы. Лева хихикал и крутил пальцем у виска.
Дверь веранды заперли на всякий случай на ключ, а сами уютно расположились на диване перед телевизором. Лева не выдержал первым. Он отключился тут же, в кресле перед телевизором, не выпуская из рук банку пива, и через десять минут храпел уже вовсю.
Гера и Богдан остались вдвоем. Богдан смотрел по телевизору гонки собачьих упряжек на Юкатане, Гера лениво перелистывал «Пентхауз».
– Как ты думаешь, может, ее пора покормить? – нарушил молчание Богдан.
– Кого? – спросил Гера, хотя прекрасно понял, о ком идет речь.
– Девчонку... Может, посмотреть, как она там?
Гера тянул паузу. Потом лениво встал и потянулся. Его длинные руки почти доставали до низкого потолка хаты.
– Ладно, сиди, – зевая, сказал он. – Я сам.
Он вышел в сени. Снаружи к люку подпола и к соседней половице заранее были прибиты скобы для навесного замка. Когда все кончится, подумал Гера, Лева оторвет скобы, и никто не заметит, что подпол недавно запирался снаружи на замок. Гера постоял возле люка, а потом взял забытую Левой маску и натянул на голову. На всякий случай.
...Оля почувствовала что-то вроде укола в каждую клеточку тела, когда в подвале неожиданно загорелся свет. Она зажмурилась. Сейчас к ней спустится кто-то из похитителей. Оля запаниковала: что ей делать? Притвориться спящей? Как, если ее ноги дрожат независимо от ее воли и желания...
Она услышала, как наверху заскрежетал замок. Люк подпола открылся.
Оля с ужасом уставилась вверх.
Человек, заглянувший в подпол, прятал свое лицо под черной шапочкой с прорезями для глаз. Включив свет в подвале, он выключил одновременно лампочку в сенях, так что Оля не могла ничего рассмотреть у него за спиной.
– Эй, как ты там? – обратился к ней похититель.
– Нормально, – еле слышно прошептала Оля.
– Подойди сюда!
Она не двинулась с места, вся сжавшись от ужаса в комок.
– Подойди, не бойся! Тебе ничего не сделают. Я только хочу убедиться, что с тобой все в порядке.
Голос похитителя звучал вполне доброжелательно. Оля поверила и подошла поближе к люку.
– Я очень хочу пить, – попросила она. – Дайте, пожалуйста, воды.
Крышка люка снова захлопнулась, и замок защелкнулся, но свет на этот раз не выключили, и она успела рассмотреть свою камеру, пока один из похитителей не вернулся с литровой банкой воды.
– Протяни сюда руки, – приказал он.
Оля поднялась на две нижние ступеньки лестницы и вытянула вверх руки.
– Я должен это сделать, – мирным тоном сказал похититель, снова связывая ей запястья клейкой лентой. – Пошевели руками. Пить и есть сможешь?
Оля ничего не ответила. Он подал ей банку с водой. Она с жадностью выпила сразу половину.
– Теперь отойди и сядь на матрас.
Она вернулась на свою постель. Первый острый страх перед встречей с похитителями понемногу улегся.
– Что вы хотите со мной сделать? – спросила она.
Человек в черной маске спустился в подпол. Он был огромного роста, широкоплечий и длиннорукий. Оля почувствовала себя пленницей сказочного людоеда.
– Тебе мы ничего плохого не сделаем, – пообещал он. – Ты нам не нужна. Мы не хотим вреда ни тебе, ни твоим близким. Просто временно так нужно.
Гера упивался своей ролью. Он чувствовал, как боится его эта девчушка, и ее страх его возбуждал.
– Ты не должна кричать, иначе нам снова придется тебя усыпить, а это не слишком хорошо для твоего здоровья. Ты же хочешь остаться здоровой? Как видишь, это помещение вполне мирное, оно не предназначено для хранения пленных, это о чем говорит?..
Оля не могла ничего ответить. Ее словно парализовало. Прижавшись к стене, она смотрела, как человек в маске приближается к ней все ближе и ближе, и не могла ни крикнуть, ни шелохнуться...
– Это говорит о том, что мы не маньяки, не преступники. Если будешь себя хорошо вести, то скоро выйдешь отсюда живой и здоровой, – пообещал похититель, вынимая из кармана наручники. – Это для твоей же безопасности, – сказал он. – Чтобы у тебя не появилось искушения бежать отсюда, а нам не пришлось бы применять силу. Дай-ка сюда свои руки. Ну не бойся.
Оля беззвучно плакала. Дрожа всем телом, она позволила приковать себя за руку к лестнице.
– Видишь, ты сможешь лежать и сидеть, только одна рука будет прикована. Тебе не мешает?
Глотая слезы, она покачала головой. Человек в черной маске сел рядом с ней на матрас и двумя руками полез расстегивать на Оле джинсы. Она тихо взвизгнула, как раненая олениха, подобрала под себя ноги.
– Тихо, – по-хорошему посоветовал похититель, – хочешь, чтобы и другие сюда пришли? Тебе ж хуже будет. Лучше молчи...
Богдан вдруг заметил, что Гера слишком долго отсутствует.
Почувствовав смутное беспокойство, он встал и вышел в сени. Свет в сенях был погашен, горела только лампочка в подполе. Откуда-то доносилось тихое повизгивание, словно собака поскуливала. Богдан, удивленный, выглянул во двор, но никакой собаки не заметил. Во дворе стояла морозная тишь.
Тогда Богдан заглянул в подпол. Он увидел только широченную Герину спину, заслонившую собой матрас, и кубарем скатился вниз.
Застигнутый врасплох Гера вскочил, оставив пленницу в покое. Богдан увидел обезумевший взгляд девушки, ее перекошенное от ужаса лицо со свежей кровоточащей царапиной на щеке, и, развернувшись, со всей силы врезал Гере по морде. Тот, несмотря на свою мощную комплекцию, отлетел к стене, взмахнув руками. С полки на цементный пол со звоном посыпались пустые банки.
Вскочив, Гера накинулся на Богдана. Они сцепились молча, остервенело. Стараясь повалить друг друга на пол, они навалились и сломали загородку для овощей. По полу раскатилась картошка, скользя под ногами.
Оля смотрела на открытый люк. Ее отделяла от свободы короткая лестница, но рука была прикована наручником.
– Ну что, может, хватит? – пыхтя и отдуваясь, произнес Гера. Чувствовалось, что, кроме веса и роста, у него нет преимуществ перед Богданом.
– Хватит.
Они ослабили хватку и медленно разошлись, не сводя друг с друга взгляда. У Богдана под глазом набухала свежая царапина. У Геры до крови была разрезана рука осколком битого стекла.
– Ты это у меня еще припомнишь, – пообещал Гера, тяжело дыша.
– Вали наверх, – ответил Богдан.
– Она все равно еще чмурная, ничего бы не помнила!
– Ну и говно же ты, Гера...
Оля взглядом проводила человека в черной маске, который с трудом вылез из подпола и исчез где-то в глубине дома. Затем она перевела взгляд на Богдана. Она подумала, что он и должен быть тем самым блондином, что гулял возле ее дома с собакой. Но перед ней стоял чужой, неизвестный человек. Своего лица он не прятал. На вид ему можно было дать лет двадцать – двадцать пять.
– Этого не должно было случиться, мы не этого добиваемся! – резко бросил он ей в оправдание.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Оля все еще дрожала всем телом.
– Ты есть будешь? – уже спокойнее спросил парень.
Оля ничего не ответила. Она все еще находилась в глубоком шоке.
Богдан на всякий случай принес ей из дому тарелку с едой и банку пива.
«Может, выпьет и успокоится», – решил он, хотя у самого на душе кошки скребли.
Он не думал, что все окажется так...
При его приближении Оля содрогнулась и закрылась руками, словно ожидая удара.
Богдан даже разозлился.
– Чего ты шарахаешься? – крикнул он, ставя на край матраса тарелку с едой. – Я же сказал, больше этого не повторится. Ну выпил он, немного перебрал, ничего же с тобой не случилось? На вот, выпей, расслабишься...
Он протянул девушке банку пива, но Оля с визгом шарахнулась от его руки, спряталась за лестницу. Зубы ее мелко стучали, широко раскрытые глаза смотрели на Богдана с безумным ужасом.
Богдан не знал, что с ней делать. Он оставил пиво на матрасе и медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы окончательно не напугать пленницу, выбрался по лестнице из подпола.
Вечером в подпол, кряхтя и вздыхая, спустилась бабка. Не обратив ни малейшего внимания на девушку, она сосчитала разбитые бутылки с самогоном и ушла. Кошелек Богдана облегчился еще на десять долларов.
