8
Хольт и Гомулка уже несколько дней упражнялись в стрельбе. Земцкий по утрам нес караул. Часовому с вершины горы на много километров открывалась синяя даль. Феттер, сидя на складном стульчике перед входом в пещеру, насвистывал какой-то мотив. Он чистил грибы. В пещере, вход в которую они значительно расширили, висел над огнем котелок с водой. Накануне Вольцов обнаружил в капкане зайца. Но Феттер, или «ротный повар», как именовал его Вольцов, к великому своему огорчению, не мог его зажарить — у него вышли все жиры, да, кстати, и весь хлеб; последнюю горсть ржаной муки он сегодня извел на грибиой суп. Хольт и Гомулка внизу, в лощине, упражнялись в стрельбе, целясь в жестяную коробку с песком.
— Вам нет смысла ходить на охоту, — объявил им Вольцов. — Только дичь распугаете. Поупражняйтесь сперва.
Гомулка метился из штуцера без сошек и после каждого выстрела исчезал в облаке вонючего дыма.
— Прямое попадание! — говорил Хольт, приставив к глазам бинокль. Зепп безостановочно заряжал и стрелял с расстояния в семьдесят пять метров.
— Ты попадаешь в мишень два раза из трех, — сказал Хольт, — дальше ты не двигаешься.
— Живую цель легче поразить, — ответил Гомулка, опуская ружье. — Это старая истина. А теперь давай опять ты. — Они подошли ближе метров на тридцать. Малокалиберная винтовка Хольта издавала сухой звонкий звук, напоминающий щелкание бича.
— Отлично, отлично! — сказал Гомулка. — Мы делаем успехи.
Они взяли ружья и, выйдя из ущелья, поднялись на вершину мелового плато.
Перед входом в пещеру стоял Вольцов в одних трусах. Хольт и Гомулка принялись чистить оружие.
— Ничего, кроме грибного супа, — объявил им Феттер. — Если и сегодня придете с пустыми руками, с завтрашнего дня объявляю пост.
Вольцов искупался в ручье, на его коже сверкали капельки воды.
— Стреляйте все, что попадется, — приказал он. — Вороны тоже съедобны, если их сварить в супе. Мы с Земцким нынче вечером отправимся в поле, накопаем два рюкзака картошки. Кроме того, я пошатаюсь по деревням, посмотрю, как и что. — Одеваясь, он отдавал все новые распоряжения. — Надо набрать грибов и насушить их. Внизу за ущельем вот-вот поспеет черника. Христиан, возьми себе на заметку. — Феттер именовал Вольцова «шефом» и рабски ему повиновался. — А кроме того, — продолжал Вольцов, — мы же собирались удить рыбу.
— Это опасно, — предостерег Гомулка. — На реке нас могут увидеть.
— Ну, на ночь-то можно поставить удочки, — предложил Хольт, подумывавший об условленной встрече с Визе. — Поручите это мне. Реку я беру на себя.
Феттер снова заскулил, что у него нет маргарина.
— Попробуй приготовить что-нибудь без маргарина!.. Вот если бы раздобыть свинью! — добавил он мечтательно.
Все уселись хлебать грибной суп. Земцкому Феттер отнес его порцию в кастрюльке. Хольт и Гомулка стали снаряжаться на свою первую охоту.
— У вас вид робинзонов, — ухмыльнулся Вольцов. — С таким оружием только на мамонтов ходить. Ни пуха ни пера! — крикнул он им вдогонку.
Охотники спустились по крутой, еще не утоптанной тропке п, пройдя ущелье, выбрались на широкую долину. Держа ружья под мышкой, они двинулись в восточном направлении дремучим лесом, с трудом продираясь через цепкие кустарники и густой подлесок. В кустах раздался пронзительный предостерегающий крик сойки. Хольт вскинул винтовку.
— Как по-твоему, соек едят? — спросил он шепотом.
— Едят, но лучше не стрелять, еще спугнешь что-нибудь посущественнее.
— Ее крик все равно разгонит всю дичь. В лесу это как полицейский свисток.
Сойка опустилась на ветви дуба, ее пестрое оперение светилось сквозь листву. Глубокий выдох, предварительный спуск курка, взять прицел. Выстрел. Птица упала наземь в облаке взлетевших перьев. Хольт перезарядил. Первая добыча! Хольт сунул сойку в рюкзак, и они побрели дальше.
К вечеру вышли на широкую прогалину. Здесь протекал прозрачный ручей. Они расположились на отдых у лесной опушки. Дул прохладный ветерок.
— Ты когда-нибудь вспоминаешь о доме? — спросил Хольт.
— Нет, — сказал Гомулка. — А ты? Вспоминаешь наш город? — Хольт покачал головой. — Ну а трактир… помнишь, в деревне… куда нас привезли на сбор урожая?
Хольт напряженно смотрел в сторону. Вопрос застиг его врасплох.
— Иногда вспоминаю, — прошептал он после долгого молчания.
Неподалеку в траве они увидели зайца, он стоял на задних лапках, поводя ушами и закатывая глаза… Очень медленно и осторожно Хольт поднял малокалиберку. Он заставил себя двигаться спокойно и внимательно целиться. Гомулка приложился щекой к прикладу штуцера, готовясь стрелять, если Хольт промахнется. Сумерки, только бы не дернуть при спуске курок! Голова с длинными ушами дрожала над мушкой. Когда грохнул выстрел, заяц высоко подскочил, упал на траву и затих. И в ту же минуту где-то в ощутимой близости вырвалось из кустов какое-то крупное животное и легкими пружинистыми скачками понеслось по прогалине. «Стреляй!» — крикнул Хольт, но штуцер уже прогремел. Гомулка исчез в клубах едкого дыма. Эхо прокатилось по лесу. Гомулка вскочил. Он наклонился вперед и с лихорадочной поспешностью вставил в ствол новый патрон. Животное уже скрылось в лесу за прогалиной.
— Бежим! — крикнул Хольт. — Это косуля, а может, и олень. Они бегом пересекли прогалину, перемахнули через ручей.
На опушке леса раздался торжествующий возглас Гомулки:
— Есть!
Хольт увидел большую лужу крови, которая быстро впитывалась землей, и широкий кровавый след, неожиданно обрывавшийся.
— Там, в кустах!
Они раздвинули ветви. Что-то опять зашумело в листве, тень ринулась в сторону, казалось, ее можно ухватить руками. Из зарослей, где пряталось раненое животное, кровавый след вел дальше. Гомулка с внезапным испугом схватил Хольта за руку:
— Вон он!
Метрах в тридцати в кустах укрытый сумерками лежал олень. Он опять с трудом поднялся на передние ноги и повернул к ним голову, увенчанную могучими рогами. Гомулка стал на колено, прицелился. Хольту казалось, что прошла целая вечность; но вот прогремел выстрел, и эхо затерялось в верхушках деревьев. Едкий привкус черного пороха наполнил нос и рот. Олень рухнул наземь. Гомулка уронил ружье, вскочил и собирался уже издать победный вопль, как Хольт остановил его.
— Тише! Еще кого-нибудь принесет!
С минуту они стояли и напряженно слушали. Нигде ни звука.
— Никто сюда не придет. Мужчины все на войне, а женщины в лес не ходят, боятся.
Гомулка поднял свой штуцер и забил в него новый патрон. Они постояли над убитым зверем. Олень в предсмертной агонии изрыл рогами вокруг себя всю землю и теперь неподвижно лежал на боку. Гомулка сосчитал отростки на рогах.
— Двенадцать. Значит, бык старый и убит по всем правилам… А ведь мог и здорово морочить нас, тем более что мы без собаки. — Первый заряд угодил оленю в бок под лопатку, второй пробил шею у загривка.
— Я так и знал, что выстрелил удачно, — с удовлетворением сказал Гомулка. — Он напоролся на мою пулю…
Хольт побежал за зайцем. Потом они оттащили оленя поглубже в чащу дубняка. — В нем добрых два центнера, вес изрядный!
— Настоящий охотник никогда не скажет об олене «изрядный вес», — поправил его Гомулка. — Только — добрый олень, отличный, знаменитый. То же самое и о рогах. С провинившегося берут штраф в виде взрослого оленя, а кроме того, ему полагается посвящение охотничьим ножом.
— Это как же? — спросил Хольт.
— Три удара плашмя. При первом ударе старший охотник возглашает: «Это за моего милостивого князя и господина!» При втором: «Это за рыцарей, добрых людей и барских холопов!» А при третьем: «Это во славу благородных охотничьих правил!»
Хольт рассмеялся. Но они так и не решились разделать свою добычу.
— Тебе уже приходилось свежевать оленя? Лучше за это не браться. Давай, оттащим его в кусты. — Они засыпали кровь на опушке и в кустах, а затем повалили молодую елочку и продели ствол в связанные ноги животного.
— Так хорошо, — сказал Гомулка.
— На войне придется таскать ноши и потяжелее, — заметил Хольт.
Гомулка разжег небольшой костер. Они зажарили сойку на открытом пламени, она была с голубя величиной. Не удовлетворившись таким ужином, они надели зайца на палку и принялись жарить его на медленном огне.
Спустилась ночь. Хольт разостлал плащ-палатку и улегся, прислонясь головой к оленьей туше. Гомулка опустился на корточки рядом и подбрасывал сучья в костер. Капли жира, стекая, шипели в пламени. Между кронами деревьев высыпали звезды.
Хольт смотрел в небо, как той ночью, несколько дней назад, в чужой темной каморке. По правде, я давно ее забыл. Когда я пытаюсь ее вспомнить, передо мной встает другое лицо…
— Ты вот спросил меня… — обратился он к Гомулке. — Тогда в трактире это, честно говоря, произошло помимо моей воли. Я, правда, желал этого, но не так! А иначе поступить не мог, всю жизнь считал бы себя трусом! Я и сейчас не знаю, стыдиться или нет.
Гомулка толстым суком разгребал пламя.
— Раньше мне казалось, что это бывает, как в книгах описывают, — продолжал Хольт. — Любовь и все такое. Как у Новалиса. Ты знаешь, у него есть рассказ… Она — королевская дочь и первая красавица в стране, а он — нищий поэт, живет с отцом в лесу. Отец у него невообразимо ученый — знаешь, вроде мудреца. Певец и королевна тайно любят друг друга. Однажды они гуляли по лесу, вдруг разразилась гроза, и пришлось им укрыться в пещере, где, собственно, все и произошло, от горячей любви, конечно. Принцесса после этого случая побоялась вернуться к отцу в королевский замок и осталась у мудреца и его сына. Король приказывает обшарить всю страну, но тщетно. Проходит год, и молодой поэт приводит беглянку в замок, у нее уже младенец, а поэт сотворил из этой истории песню и поет ее королю. Тот тронут до слез и прощает ослушников. По-моему, повесть чудесная, но в жизни так не бывает.
— Дай-ка сюда соль! — попросил Гомулка. — И часто ты думаешь о таких вещах? — Он снял зайца с вертела, разрезал на части и протянул Хольту кусок дымящегося мяса.
— Интересно, — продолжал Хольт, зубами отрывая мясо от костей, — со всеми ли… идеалами так бывает в жизни, как это случилось с моим Новалисом при первом же столкновении с действительностью? Любовь всегда представлялась мне каким-то торжеством. На самом деле никакого торжества — и даже наоборот. У меня горло сжимается от волнения, когда я слышу по радио воскресный утренник гитлерюгенда. Недавно передавали про молодого добровольца и про опьяняющее чувство самопожертвования, когда отдаешь жизнь за отечество… Или помнишь книжку Зеренсена «Голос предков», Кнак недавно приносил ее в класс: «…пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо… и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: „Все для Германии!..“
— Все объедки бросай в огонь, — предупредил его Гомулка. — Не оставляй костей на земле! Пепел мы потом зароем… Так ты, значит, боишься, как бы с войной не получилось того же, что с любовью? Вольцов считает, что в войне поэзии ни на грош. Это та же наука, говорит он, такая же сухая материя, как химия.
— Да, но когда ты уже преодолел страх и готов принять смерть, помнишь, как это сказано в «Фронтовике» Боймельбурга, — читал, конечно? — только тогда тебя осенит героический порыв!
— Еще какой-то год, и мы сами все узнаем, — сказал Гомулка. Оба товарища растянулись на своих ложах голова к голове.
— Есть многое, о чем ни с кем не поговоришь, — тихо заметил Хольт. — Я раньше думал, что для этого и существуют отцы. С ними можно обо всем толковать.
— Взрослые сами не знают, чего им нужно, — ответил Гомулка. — Сегодня он тебе скажет одно, а завтра другое.
Феттеру не давало покоя их охотничье счастье.
— Как это вам удалось? — спрашивал он уже много дней спустя.
— Очень просто: нажали на курок и поволокли добычу домой, — отвечал Гомулка.
Теперь они три раза в день ели мясо. Вольцов через день поставлял им картофель. Он часами просиживал перед пещерой, погруженный в свои книги, и обдумывал какой-то план, о котором пока никому не говорил ни звука.
Несколько раз он наведывался в отдаленную деревню и возвращался оттуда, накопав молодой картошки. Поля на лесных вырубках охотно посещались черной дичью, но предложение подкараулить там кабана пришлось отвергнуть, так как стрельбу могли услышать в деревне.
У Вольцова был наготове другой план.
— Пора! Нам надо устроить военный совет! Где-то в лесу он наткнулся на уединенный хутор.
— Дом сторожит дворовый пес, его мы, конечно, пристрелим. А затем преспокойно уведем из хлева свинью.
Хольт испугался, зато Феттера это предложенье привело в восторг.
— Свинью? — радовался он. — Настоящую жирную хрюшку?
— Пристрелить собаку — это куда ни шло, — стал доказывать Хольт. — Ну а вдруг нагрянут хозяева!
— Там живут всего-то два старика, — возразил Вольцов. — По-видимому, это лесничество. Они держат двух коров и несколько свиней. Трое из нас заколют свинью и унесут, а двое займутся стариками — не дадут им кричать. А можно и днем выбрать время, когда их дома не будет. У них пшеничное поло на порядочном расстоянии от лесничества. Я там все разнюхал, до мельчайших подробностей.
Хольт слушал и молчал. План Вольцова манил его как увлекательное приключение… И все же… ограбление со взломом и даже вооруженное ограбление… Он сказал веско:
— За это полагается тюрьма. — Земцкий испуганно взглянул на Хольта.
— Какая там тюрьма! — отмахнулся Вольцов. — Не пойман — не вор!
— Это называется реквизиция, — азартно подхватил Феттер. — На войне так уж положено — рек-ви-зировать продовольствие у крестьян. Отец рассказывал, что на Украине наши войска в деревнях выгоняют из дворов весь скот, понимаешь, все поголовье, а не то что одну несчастную свинью, и грузят на машины. Посмей им только слово сказать! Там, где люди сопротивляются, их ставят к стенке.
— Вот видишь, как это делается! — поддержал его Вольцов. — Это будет для нас испытанием нервов и хорошей школой на будущее. Такая предварительная тренировка нам только полезна.
Хольт не мог избавиться от тревожного чувства. Но выйти из повиновения Вольцова? Об этом не могло быть и речи!
— Я, разумеется, пойду с вами, — сказал он. Но он уже думал о том, как избежать неприятных последствий. Он попросту боялся и не таил этого от себя.
— Я залезу на сосну с биноклем и проведу над хутором дневное наблюдение, — услышал он голос Вольцова. — Мы по всем правилам подготовим эту операцию.
Хольт встретился с Визе. Он ушел на реку под предлогом, что хочет на ночь поставить удочки.
Визе сообщил ему много нового. Исчезновение пяти школьников пока не замечено в городе. Считают, что они на сельскохозяйственных работах; Вурм, по-видимому, еще не известил начальство о побеге. Мейснер, рассказал между прочим Визе, лежит в больнице и не явился на призыв. Он сорвался со Скалы Ворона и разбился. Но в городе говорят, что это жених рыженькой Сюзанны так его отделал, он ей проходу не давал. Эта новость сняла у Хольта камень с души.
— Дуче ушел в отставку, — рассказывал Визе. — Он назначил Бадольо своим преемником, а тот в особом воззвании объявил, что Италия будет продолжать войну. По радио сказали, что немецкий народ принял это заявление к сведению.
— Смешно! — сказал Хольт с недоумением. — Ты что-нибудь понимаешь?
Петер Визе пожал плечами. Он также рассказал, что Гамбург бомбили целую неделю. Ночь за ночью. Хольт подумал о своих тамошних родственниках. Рассеянно слушал он голос Визе.
— Говорят, это был какой-то ужас… Фосфор… кошмарные раны. Обугленные человеческие тела…
Хольт заночевал на реке. Он думал: может, нас пошлют в самое пекло, туда, где особенно свирепствует вражеская авиация… Наутро он собрал свои удочки и направился обратно с уловом в несколько маленьких угрей.
Они вели нелегкую жизнь. Каждую каплю воды приходилось носить с реки по головоломным тропам. Хольт и Гомулка бродили по лесу. Они били зайцев и рябчиков. Совместные походы очень сблизили их. Вольцов однажды целый день просидел в засаде, ведя наблюдение за лесничеством, и теперь разрабатывал план предстоящей экспедиции. Хольт с все большим страхом думал о ней. Но он ни с кем не делился своими сомнениями, даже с Гомулкой во время их ночевок в лесу у костра. Он обдумывал этот вопрос со всех сторон. Если эта авантюра провалится или если их потом изловят, никто, даже влиятельный дядя Вольцова, не сможет спасти их от наказания. Надо было предотвратить самую возможность наказания. Постепенно у Хольта возникла мысль заблаговременно обратиться к дяде Вольцова и тайно заручиться его поддержкой.
Снова они с Визе встретились. В городе уже знали об их исчезновении. Полиция, по словам Визе, опросила кое-кого из учеников, не было ли разговоров о совместной экскурсии пяти гимназистов на время каникул. Пока еще, должно быть, справляются у родственников, — розыски ведутся больше для видимости, спустя рукава… Адвокат Гомулка, например, высказал предположение, что Зепп отправился к дяде, зубному врачу. Тот постоянный житель Дрездена и на лето уезжает куда-то на дачу. На этот раз Хольт со спокойной душой воротился в лагерь.
Вечером они сидели у костра и беседовали. Феттер размечтался:
— Когда-то в Атлантическом океане была настоящая республика пиратов. Я где-то читал об этом. Их звали фли-бу-стьеры. Мне бы так! Попробовали бы мои родители пальцем меня тронуть!
Хольт поднялся. Он не слушал болтовни Феттера. С тех пор как они жили здесь, в горах, он не переставал думать об Уте Барним. А теперь воспоминания нахлынули с такой силой, что он достал из рюкзака блокнот и вечное перо и тут же, при свете костра, написал ей письмо — неистовые, пламенные строки. При следующей встрече он отдал его Визе в запечатанном конверте. С нетерпением ждал он очередного свидания у реки. А так как Вольцов со всей энергией стал готовиться к нападению на лесничество, то у Хольта созрела мысль прибегнуть к дяде Вольцова при посредничестве Уты.
Как-то, ожидая Визе в условленном месте на реке, Хольт выкупался в заросшей камышом протоке. Потом забросил удочки и поймал двух-трех окуней. Было у него с собой и несколько картофелин. Разведя огонь, он разложил их вокруг костра. Потом надел рыбу на палочку и зажарил на огне. Поужинав, он закинул большие удочки на угрей. С нетерпением поджидая Петера, он сидел и курил у костра, глядя на реку, неподвижно лежавшую в сиянии заходящего солнца. Наконец Визе явился.
Он протянул Хольту газету. Хольт пробежал заметку:
«Пятеро гимназистов в возрасте от шестнадцати до семнадцати лет… Об исчезновении стало известно с большим опозданием… Во время сбора урожая отрядом гитлерюгенда… По сообщению лагерного командира, они сбежали вскоре после прибытия… В окружном уголовном розыске предполагают, что речь идет об организованном бегстве от родительского надзора… Полицейские власти напали на след…»
— Напали на след? — задумчиво повторил Хольт, пряча в карман газету.
— Папа говорил с судьей по делам несовершеннолетних, — успокоил его Визе. — Они ровно ничего не знают.
Хольт вздохнул с облегчением.
— А письмо ты опустил?
— Как же. Позавчера Ута заходила к сестре. Говорили и о вас. Она ни словом не упомянула о письме. Ни у кого и мысли нет, что вы скрываетесь в горах. Ута сказала, что зря только полиция подняла переполох. Ждали бы спокойно, пока вы сами не явитесь.
— Как по-твоему, захочет она со мной здесь встретиться?
Визе подумал.
— Может, и захочет. Она хорошо о тебе отзывается.
Хольт постарался сохранить равнодушный вид.
— Мне нужно, не откладывая, с ней поговорить. В следующий раз приведи ее с собой. Хорошо бы в воскресенье вечером. Зайди к ней попозже, чтобы в случае чего она не успела нас выдать.
Оставшись один, Хольт проверил удочки, а потом лег и мгновенно уснул. Ночью стал накрапывать дождь. Хольт с головой укрылся плащ-палаткой и продолжал спать.
В лагере ему рассказали, что Вольцов снова целый день продежурил у лесничества.
— Это состоится завтра, — сообщил Зепп Хольту.
В тот же день, ближе к вечеру, Вольцов созвал военный совет.
— Собака уже того… — и он выразительным жестом провел рукой по горлу. Оказывается, он спрятался на лесной опушке и ждал, пока старик не уедет в поле. Пес, коренастый боксер, бежал за тележкой.
— Что-то, верно, он учуял. Смотрю, вдруг повернул и — шасть в кусты. Я, конечно, бежать, все дальше и дальше в лес, он за мной. Тут я сунул ему в зубы дубинку и пырнул его ножом.
В рассказе Вольцова чувствовалось полное равнодушие к судьбе собаки. Он изложил товарищам свой план. Усадьба со всеми своими строениями образует правильный прямоугольник. Жилой дом и хлев с сараем стоят друг против друга. За хлевом — обнесенный изгородью загончик, куда свиней пускают на день.
— Мы сделаем это днем, — говорил Вольцов. — Старики часам к семи утра выезжают в поле и возвращаются не раньше полудня. В это время за двором никто не присматривает. Вернер, мы с тобой покараулим, чтобы нас не застали врасплох, а Зепп с Христианом и Фрицем займутся свиньей. Потом вы переправите ее куда-нибудь в укромное место. — Вольцов говорил об этом, как о самом обычном деле.
— Что же, заколоть свинью или мне прихватить с собой штуцер?
— Захвати штуцер. Свинью выбери не самую большую. Свяжете ей ноги, как тогда оленю. Как только доставите свинью в лес, Зепп пришлет за нами, и мы к вам присоединимся.
На следующее утро Хольт и Вольцов занялись чисткой пистолетов. Гомулка смазал свой штуцер. Феттер и Земцкий обтесали кол. Выступили в поход поздно ночью. На рассвете подошли к лесничеству и засели в кустах. Немного погодя из ворот выехала фура, запряженная двумя коровами.
— Надеюсь, они еще не обзавелись новой дворнягой и она не вцепится мне в зад, — поежился Феттер.
— Я первым полезу через ограду и отворю ворота, — сказал Вольцов.
Они еще час прождали в кустах. Потом вымазали себе лица углем. Вольцов указывал дорогу. Некоторое время они ждали перед воротами.
— Нет у них собаки, — решил Вольцов. — Иначе она бы давно залаяла. — Он одним махом вскочил на ворота, как на шведскую стенку. Выходит, нас не зря гоняли в спортивном городке, подумал Хольт.
Во дворе громко загоготал гусак. Ворота распахнулись. Вольцов прокричал что-то неразборчивое и указал рукой направо. Многоголосое оглушительное гоготанье гусей ответило ему дружным хором.
Хольт стал на посту у взломанных ворот. Обернувшись, он увидел, что во дворе по направлению к хлеву бегут три фигуры. Вольцов патрулировал усадьбу снаружи. Гуси не унимались, а теперь к их хору присоединился пронзительный визг свиней. Но тут грянул выстрел, и Хольт вздохнул свободнее. Он почувствовал, что весь взмок. Гуси все еще продолжали галдеть. Наконец послышался голос Вольцова: «Пошли, Вернер!» Они вместе закрыли ворота. А потом из лесу прибежал Феттер и радостно сообщил:
— Ну и хрюшку мы раздобыли, высший класс!
Нервное напряжение разрядилось дружным смехом… В лесу Земцкий и Гомулка ждали их с добычей. Пристегнув две плащ-палатки друг к другу, они завернули в них свинью; из серого узла выглядывали только связанные ножки. Потом дружно взвалили на плечи обтесанный кол и вчетвером потащили ношу в лагерь. Земцкий в виде трофея воткнул свиной хвостик за ремешок фуражки.
Погода испортилась, похолодало. Над горами густо нависли облака. Феттер непрерывно жарил мясо. Глубокое, дочиста вымытое углубление в скале было до краев наполнено жиром. Хольту и Гомулке уже не приходилось ежедневно ходить на охоту.
Лил проливной дождь. Хольт сидел у костра, дым которого через шахту выходил наружу.
— Ты хоть догадался подобрать пустую гильзу? — внезапно спросил Вольцов. Ага! Вот когда он задумался о последствиях!
— Я же не новичок, — оскорбился Гомулка.
— Во всяком случае, жратвой мы запаслись, — продолжал Вольцов, затягиваясь сигарой. — Теперь можно и отдохнуть.
— Только бы эту… историю со свиньей не связали с нашей пятеркой, — сказал Хедът. И нерешительно добавил: — Вот что о нас пишут в местной газете. — Он вытащил листок из кармана и прочел заметку вслух. — Они, конечно, догадываются, что мы прячемся где-то в лесу.
— Лес велик, — возразил Вольцов. — Но черт побери! Откуда у тебя газета? — хватился он.
— Мне дал ее Визе.
— Как так Визе? — Вольцов удивленно уставился на Хольта. Гомулка, чистивший свой штуцер, отложил его в сторону.
— Я иногда встречаюсь с ним на реке, — сказал Хольт. Вольцов долго думал.
— Собственно, это не так уж глупо, — буркнул он. Хольта удивило, что Вольцов так легко отнесся к его тайным свиданиям.
— А завтра… я встречусь с Утой Варним, — скороговоркой добавил он, словно не придавая своим словам значения.
Вольцов склонил голову набок и oпять задумался.
— Выкладывай все как есть! Что-то ты, видно, затеял.
— Я хочу просить ее проехаться к твоему дяде. Она лучше всех сумеет ему объяснить…
Вольцов пожевал нижнюю губу. На этот раз он размышлял особенно долго.
— Дядя Ганс разозлится, но, пожалуй, это идея. Может, написать ему?
— Этого еще не хватало! Уж не хочешь ли ты дать против себе письменные показание? — возразил Гомулка.
Вольцов поднялся.
— Утро вечера мудренее, — сказал он.
Укладываясь спать рядом с Хольтом, Гомулка сказал:
— Ты заметил? У Гильберта будто гора свалилась с плеч.
В воскресенье утром Вольцов съел на завтрак кусище мяса с голову величиной. Он рвал его своими сильными зубами и с хрустом разгрызал кости.
— Ступай, — сказал он. — Надеюсь, Ута нас не выдаст.
Хольт взглянул на небо. Ветер разорвал наконец облачную пелену. Хольт быстро собрался в дорогу.
На этот раз он тщательнее обычного обследовал болото вокруг места предстоящего свидания, тростниковые заросли и чащу лозняка. Набрав в ближайшем лесу полную плащ-палатку хворосту, он потащил его в свое убежище. Здесь, у костра, он пообедал куском свинины, который дал ему с собой Феттер. Медленно надвигался вечер.
Костер прогорел, Хольт положил на уголья крепкое корневище. Потом стал ждать у лесной опушки. Вскоре на узкой тропинке, отделяющей лес от низины, показалась Ута; только увидев ее, Хольт понял, как велико его волиение.
Он выступил из кустов, и она рассмеялась.
— Так вы и в самом деле все еще играете в индейцев? Хольт рассердился.
— Оставь нас ненадолго, Петер, — сказал он товарищу. — Подожди у дубняка, идет? — Визе послушно воротился назад. — А нам не мешает спрятаться, — Хольт раздвинул сучья лозняка и придержал их рукой, открывая Уте проход. В кустарнике сгустились сумерки. Раскаленные угли сверкали. Он постлал па землю брезент. Она подсела к огню и с улыбкой наблюдала, как он, нашарив в кармане сигару, закурил и стал усиление дымить. Ута снова расхохоталась.
— Итак, вы забрались в лес и играете в индейцев?
Он густо покраснел и пустился в объяснения:
— Нам осточертела серая жизнь тупых обывателей. Неужели вы не понимаете?
— Я, по правде сказать, считала вас умнее, — возразила она.
— Мы застрелили в лесу оленя, — похвалился он и добавил, понизив голос: — А потом сотворили нечто ужасное. Стащили на хуторе свинью.
Она испугалась.
— Что вы такое говорите!
Он стал оправдываться с плохо разыгранным задором, не убеждавшим и его самого.
— Так это же и есть «с компасом в лесу»! Зачем же нам все это внушали? И учили стрелять и брать барьеры, меня еще и юнгфольке на это натаскивали… Надо же было науку применить на практике! — Он с недоверием покосился на Уту.
Она задумчиво на него смотрела.
— Пожалуйста, — сказал он тихо, почти жалобно, — поезжайте в Берлин к генерал-майору Вольцову. Расскажите ему все, и пусть он за нас заступится, а не то нас всех упекут в тюрьму.
— Вам бы, собственно, не мешало искупить свои прегрешения. — Слово «прегрешения» опять выдавало насмешку.
— Какой им смысл закатать нас в тюрьму? — доказывал Хольт. — Пусть лучше отправят на фронт. Ведь там все это в порядке вещей!
Она покачала головой.
— Расскажите мне все как было. С начала до конца. — И когда Хольт рассказал ей: — Извольте, я поеду в Берлин. Но только…
— Что только?
— Ничего, — Она поднялась. Он пошел рядом с ней по узкой тропинке, отделявшей лес от низины, и даже отважился взять ее под руку. Она приняла это как должное.
— Я вам бесконечно благодарен, — сказал он, запинаясь.
— Такие сентименты не подобают члену разбойничьей шайки, — пошутила она.
— Я не перестаю о вас думать, — продолжал он с вызовом. — Я думаю о вас, день и ночь думаю.
— Своими разбойничьими похождениями в горах вы добились того, что и я часто о вас думаю.
Он крепче прижал ее руку к груди.
— Вы мне всю душу перевернули, — признался он.
— Расскажите это Петеру, ему будет интересно, — отвечала она, смеясь. Действительно, на лесной опушке они увидели Петера. Холодно и надменно она обронила:
— В следующую субботу. На этом же месте.
— Нашему вольному житью здесь, видно, приходит конец, — сказал Гомулка. — А жаль, верно?
Хольт промолчал. Он целую ночь напролет бродил по лесу, подгоняемый мучительной тревогой. Лагерная жизнь, охота, рыбная ловля — все это потеряло для него всякий смысл. Я мог бы ежедневно бывать у Уты, грыз он себя… Лениво полеживая на солнце, он отдавался неудержимым мечтам.
Ему нравилось вставать спозаранку. В субботу утром он еще затемно вышел из пещеры, поднялся на скалы и искупался в ледяном ручье. А потом пустился в дорогу. Добравшись до реки, он укрылся в чаще лозняка и проспал до самого вечера.
Уже по лицу Уты он увидел, что она съездила недаром.
Они снова оставили Визе караулить, а сами пошли вперед по лесной опушке.
— Генерал пришел в ярость, — рассказывала Ута. — Но потом уразумел, что не может же он допустить, чтобы его единственного племянника засадили в тюрьму. Он собирался звонить оберпрокурору и на днях приедет сам. Вам приказано на той неделе явиться в полицию.
— Выход не из приятных, — буркнул Хольт.
— Генерал Вольцов, — строго возразила Ута, — заявил: если вы не выполните его указаний, он откажется от племянника и никогда больше пальцем для него не пошевелит. — Она схватила Хольта за руку. — Уговорите своих друзей! Генерал наверняка позаботится, чтобы вас отпустили. Но, ради бога, кончайте с этой… псевдоромантикой. И еще одно условие! — добавила она тихо и внушительно. — Ни в коем случае не признавайтесь в ограблении хутора! «Это не их рук дело! — заявил генерал. — Ребята тут ни при чем». Вызволить вас из такой аферы даже ему не под силу. Если вам предъявят это обвинение, отрицайте начисто!
Но все это уже не интересовало Хольта. Пережитое им приключение отступило в прошлое. Настоящим была Ута, а будущим — война.
Он смотрел куда-то в сторону. Чего только не было с ним за последние недели! И вот — волшебная минута, идиллический вечер, и ослепление миновало. Она шла с ним рядом, ее красота была уже не пугающим ореолом, возносившим ее на недосягаемую высоту. Разве в ней, как и в нем, не течет горячая кровь? Он схватил ее за руку, и она не отняла ее.
— Спасибо, — пробормотал он беспомощно. — Надеюсь, вы теперь не станете меня презирать?
Она искоса на него взглянула.
— В тот раз, в доме у Визе… — продолжал он, — мне показалось, что вами можно только любоваться издали. Вы не рассердитесь, если я вас…
— Замолчите! — крикнула она. — Как вы смеете! — И отняла руку.
На краю дороги сидел Визе, он поднялся и стал отряхиваться.
— Не забудьте же, в следующий четверг, — напомнила она и скрылась за поворотом дороги.
Хольт оторопело смотрел ей вслед.
