34
Оставшись в одиночестве, Штауффенберг жадно набросился на бутерброды и кофе. Его «трехпалая клешня», как иронично он называл свой обрубок, работала с необычайной быстротой. Полковник словно бы опасался, что путч завершится раньше, чем он успеет перекусить.
Только теперь он вдруг понял, насколько же голоден был все это время. Кажется, в последний раз он вспоминал о еде, когда узнал, что, получив из ставки фюрера сигнал «Валькирия», генералы Ольбрихт и Бек, вместо того, чтобы тотчас же приступить к выполнению плана операции, отправились в столовую, дабы тостами поздравить друг друга с успешным началом. Еще бы: ведь пришло время обеда. Неистребимый германский педантизм!
Но тогда же Штауффенберг сказал себе, что даже не заикнется о еде, пока не убедится, что сделано все, что только можно было сделать. Этот голодный протест стал самым решительным актом отвращения к мелочности человеческих страстей и слабостей его сообщников.
Где-то вдали начал зарождаться монотонный гул авиационных моторов. Штауффенберг прислушался. Неужели налет? Они дойдут сюда, почти до центра города, и сбросят бомбы прямо на ставку командования. Гибель под осколками английских бомб и руинами штаба была бы лучшим из всех возможных исходов, какие только способна предопределить им судьба. Того и гляди, Геббельс назвал бы их в числе героев, погибших на своем посту, выполняя долг перед фюрером и Германией.
Но самолеты – звено бомбардировщиков – проходили мимо, на восток, и, по всей вероятности, были своими. «Это ж надо дожиться до того, чтобы молиться на вражеские бомбардировщики, как на ангелов-спасителей», – подумал Штауффенберг, с тоской скользя взглядом по потолку, словно провожал улетавший на юг клин журавлей. И вначале он даже не обратил внимания на взорвавшийся сухой официальной трелью телефон. Долго не хотел поднимать трубку, но телефон не умолкал.
– Это генерал Фромм? – послышался в трубке требовательный рокочущий бас.
– Генерала Фромма нет и не будет.
– Не кладите трубку! – еще более настоятельно пророкотал бас как раз в ту минуту, когда Штауффенберг действительно собирался швырнуть ее на рычаг. – Где в данную минуту находится генерал Фромм?
– Его нет. И вообще он отстранен от должности, – заявил Штауффенберг, решив, что имеет дело с кем-то из участвовавших в заговоре.
– Кем… отстранен? – поинтересовался его собеседник таким голосом, словно прошелся гусеницами танка по куче гравия.
– Генералом Беком.
– Кем? Беком?! Да вы что, с ума все там посходили?! Кто ему дал право отстранять кого бы то ни было?
– Простите, с кем имею честь?
– Со штурмбаннфюрером Отто Скорцени… имеете честь. А кто вы такой?..
– Полковник фон Штауффенберг, – осипшим голосом проговорил заговорщик, ощущая, что язык его становится шершавым и непослушным.
– Ах, опять сам Штауффенберг?! – злорадно уточнил Скорцени. – Так это вы позволяете себе распространяться о какой-то там чести?
– Если вы и дальше будете говорить со мной в таком тоне…
– Тон не нравится? – искренне удивился Скорцени. Но спросил уже более спокойно: – Так что вы сделали с генералом Фроммом? Пристрелили?
– Зачем? Пока только арестовали.
– Вы лично… арестовали Фромма?
– Это не важно.
– Но с какой стати? Ведь он «ваш». Понятно: не поделили министерские портфели в новом правительстве, – холодно констатировал штурмбаннфюрер. – Не вы первые. Обычная история.
Только сейчас Штауффенберг вспомнил внешность этого человека, и вспомнил, где они встречались. Это случилось один раз, тогда, на аэродроме неподалеку от «Вольфшанце». Вначале полковник не узнал его, хотя видел на фотографиях. Но потом ему объяснили, что это и есть тот самый «первый диверсант рейха».
– Так, значит, это у вас, на Бендлерштрассе, вызревал заговор? Мы-то поначалу грешили на англичан, на комендатуру Берлина. Затем на Цоссен.
– Что вас еще интересует, штурмбаннфюрер? – сухо спросил Штауффенберг, давая понять, что не собирается отвечать на вопросы, на которые вряд ли стоит отвечать, даже находясь на допросе в гестапо. А ведь во время прошлой их беседы Скорцени вел себя совершенно по-иному. Странно.
– Меня интересует, какая скотина осмелилась покушаться на фюрера! Вот что меня интересует. Или, может быть, считаете это событие настолько несущественным, что не стоит нашего с вами внимания, полковник Штауффенберг? – произнес он два последних слова буквально по слогам.
– Со временем ваше любопытство будет удовлетворено, – едва сдержался Штауффенберг, чтобы не отомстить ему за «скотину».
– Я бы даже сказал, что это произойдет очень скоро, значительно скорее, чем вам представляется, – в голосе штурмбаннфюрера, самоуверенном и нагловато-насмешливом, послышалась явная угроза. Штауффенберг ощутил ее и поневоле поежился. Не хотелось бы ему попадать в руки этого всеевропейского страшилища.
– Кстати, обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер направил к вам одного из наших штандартенфюреров, доктора Пиффрадера. Специально для того, чтобы выяснять причину вашего невежливого ухода с совещания, которое проводил фюрер. Вы помните на своем веку какого-либо полковника, который обнаглел бы до того, чтобы подняться во время совещания, выйти, а затем вообще покинуть ставку?
– Господин Скорцени, вам не кажется, что наша беседа слишком затянулась? И что трубку я до сих пор не положил только из уважения к вашей храбрости. Но из этого не следует, что вы можете злоупотреблять моим временем.
– Послушайте, ваши сотрудники, кажется, называют вас Африканским Циклопом? Так вот, Африканский Циклоп, если выяснится, что со штандартенфюрером что-либо приключилось, все ваше сборище подлецов и предателей я перевешаю на фонарных столбах. Это не угроза, полковник, и даже не предупреждение. – Скорцени по-прежнему говорил спокойно и чуть-чуть медлительно. Совершенно не чувствовалось, что он верит в то, что его собеседник действительно осмелится бросить трубку. – Всего лишь рыцарское предложение не пожалеть для себя по пуле. При всей ценности свинца рейх простит вам эту расточительность. Но только помните: это единственное, что Германия и фюрер еще способны простить вам, полковник.
– Видите ли…
– Я не прощаюсь, Штауффенберг, – прогромыхал Скорцени. – Мы продолжим нашу милую беседу тет-а-тет. Если только к моменту моего прибытия вы не воспользуетесь моим советом.
* * *
Скорцени все же положил трубку первым. Он сделал это всего лишь за мгновение до того, как то же самое сделал Штауффенберг.
«Ты и здесь оплошал, – с горьким сарказмом упрекнул себя полковник. – Можешь считать, что свою словесную дуэль со Скорцени ты проиграл. Только учти, последующие выиграть будет еще сложнее. Скорее всего, невозможно».
– С кем это вы говорили, полковник? – появился я кабинете фон Квиринхейм. Штауффенберг сразу же понял, что он заявился просто так. Не зная, куда деть себя. Когда рядом еще кто-то из своих, чувствуешь себя спокойнее. Хотя все они теперь чувствуют себя осажденными в крепости, ворота которой вот-вот упадут под натиском целой орды варваров.
– Со Скорцени, – неохотно признался Штауффенберг.
– Простите?
– Со штурмбаннфюрером ОС Отто Скорцени.
– Уже волнуется? Интересно. И что он?
– Они там, у себя в СД, уже знают, что центр заговора здесь, – постучал пальцем по столу. – Нам еще очень повезло, что они поздновато разобрались.
– Что свидетельствует о том, что никто из знавших о «Валькирии» людей не поспешил с доносом.
– То ли о том, что те, кому надлежало знать, как, например, Гиммлер, давно знали о нас. Обо всех. Поименно. И выжидали. Но теперь уже не признаются. А что касается всех остальных «наших»… так ведь каждый понимает, что заявлять о соучастии в гестапо – все равно, что являться на эшафот со своей веревкой. Не рассчитывая на крепость той, что в руках палача.
– Довольно образно, – согласился Мерц фон Квиринхейм.
За то недолгое время, которое он знаком с этим полковником, Штауффенберг ни разу не видел его взволнованным или расстроенным. Он вел себя как механическая кукла. Ничто не угнетало и не вдохновляло его. Все, что происходило вокруг генерала Ольбрихта, он воспринимал с совершеннейшей серьезностью, пропитанной такой же совершеннейшей невозмутимостью. Возможно, поэтому и нравился Штауффенбергу. Поскольку сам он в последнее время с трудом владел своими эмоциями и переживаниями.
– И что же понадобилось от нас «обер-диверсанту» СС?
Появился фон Хефтен, вежливо извинился и, стараясь быть как можно незаметнее, убрал со стола чашку и бумагу с крошками, оставшимися от бутербродов. Вновь извинился и вышел.
– Интересовался нашим самочувствием.
– Уж не собирается ли он похищать нас, как Муссолини?
– Теперь мы по крайней мере знаем, кто придет по наши души. И еще – дал полезный совет.
– Любопытно.
– Пустить себе пулю в лоб.
– Не оригинально. Тем не менее… Вам не кажется, что именно ради этого совета он и позвонил? Если бы к прибытию его людей Фромм вместе со штабом расстрелял сам себя, это избавило бы фюрера, Гиммлера и прочих от излишних объяснений и откровений офицеров, которые отчаялись еще до покушения на фюрера.
– Резонно.
– Может, заглянем к Ольбрихту?
– Зачем? – усомнился Штауффенберг.
– Следовало бы доложить.
– Думаете, Ольбрихту не все равно, кто именно придет по его душу?
– Как знать.
– В любом случае не стоит. Нервы и так у всех напряжены. Ольбрихт, как и Бек, все еще предпринимает усилия, чтобы изменить ситуацию. Будем считать, что у нас со Скорцени состоялась обычная беседа двух знакомых офицеров. А потому просил бы вас, полковник…
– Поскольку это частный разговор… – развел руками Мерц фон Квиринхейм. – Щадить нервы – последнее, что мы еще способны сделать друг для друга.
В наступившей паузе они оба смотрели на телефонный аппарат, ожидая очередного сюрприза.
– Ольбрихт не связывался с Парижем? – нарушил молчание фон Штауффенберг.
– Во всяком случае, я ничего не знаю об этом. Хотите позвонить? У вас там в штабе родственник.
– Мне бы поговорить с самим генералом Штюльпнагелем.
– Решитесь?
– Поскольку крайне необходимо.
– По-моему, генерал Ольбрихт, как и Бек, немного побаивается его. Так мне показалось. Побаивается, потому что мы его подвели…
– Вот об этом я и хочу поговорить со Штюльпнагелем. Рассказать ему все как есть.
– Стоит ли?
– Он – единственный из командующих, который раскрутил план операции «Валькирия» на всю мощь. Единственный, кто уже не может ни свернуть операцию на своем театре действий, ни хоть как-то оправдаться в случае краха.
– Ну и?..
– Мой долг сказать ему всю правду. Он должен знать, что сейчас происходит на Бендлерштрассе и в целом в Берлине.
– Благородно, однако это может помешать ему. Спаникует. Тогда мы потеряем последний реальный шанс… Ведь Штюльпнагель, если только он полностью овладеет ситуацией во Франции, действительно может действовать самостоятельно. Независимо от того, чем завершится восстание в Берлине. Его поддержат англичане и американцы, которые уже высадились там. Это путь к перемирию и объединению сил, направленных в конечном итоге против большевистской России.
– Он не спаникует. Штюльпнагель – нет. Я знаю этого генерала. Решительнейший человек. Да и моя совесть будет чистой.
Штауффенберг потянулся рукой к телефонному аппарату, но задержал ее и посмотрел на фон Квиринхейма.
Тот понял, что Штауффенберг хотел бы говорить с генералом наедине.
– Да, конечно… – подтвердил это его право фон Квиринхейм, пятясь к двери.