Книга: «1212» передает
Назад: Встречи
Дальше: Последняя остановка

Судьба моего фильма

— Когда начался этот год, я не думала, что он может принести мне… — Голос Урсулы звучал мечтательно.
Стояла теплая осень. Луг благоухал запахами. В туче комаров танцевало несколько бабочек. Нежно-желтые астры важно покачивались на своих высоких ножках.
Урсула рассмеялась:
— Если нас сейчас заметят, тебе не придется платить шестьдесят пять долларов штрафа, по крайней мере до тех пор, пока ты в плавках.
Она была права. До тех пор, пока я не в форме, которая лежала вместе с вещами Урсулы за моей спиной в кустах, нас можно было принять всего-навсего за двух влюбленных, которые наслаждаются последними погожими деньками. К нам не мог пристать ни один патруль.
Я считал веснушки на носу Урсулы. Мы лежали в зарослях высокого вереска. Над нами раскинулось ясное синее небо.
— А почему ты бросил рисовать?
— Почему? Начиная с 1943 года, как надел военную форму, я не брал кисти в руки, если не считать нескольких солдатских плакатов. Для рисования нужна тишина и покой. Дома мне придется начать сначала. После войны я все буду видеть совсем в других красках. Дома…
— Когда ты демобилизуешься, то будешь жить в Штатах или вернешься на родину?
Это был законный, но не решенный еще вопрос. Когда я стал военным, для меня было главным — бороться против фашизма, безразлично в какой форме. Другого пути я тогда себе не мыслил.
Америка предоставила мне убежище. Там я нашел много хороших друзей. Это была страна Рузвельта. Путь на родину был для меня закрыт. Больше я тогда старался ни о чем не думать, чтобы не растравлять себя.
Теперь же пришло время решать. Теперь впервые за много лет я без боли в сердце мог думать о родине.
— У вас в Богемии есть вереск и астры?…
— Как тебе удается угадывать мои мысли? За последние десять минут ты трижды отгадала…
— Несколько лет я училась у телепата. Дома я могу показать тебе мой диплом… Ну так как же с вереском?
— Есть и у нас и вереск и астры. Представь себе, они есть и в Мэриленде, где в течение целого года из меня тщетно пытались сделать солдата.
Мы помолчали.
— Быть художником непросто, да?
Я задумался. Вспомнил тех, кто погиб на чужбине, и тех, кто не выдержал чужбины и вернулся на родину.
— Представь себе, Урсула, что у тебя есть ребенок. И вот, подрастая, он совершает что-то плохое. Разве после этого он перестает быть твоим ребенком? Ты все равно любишь его. Ребенок для тебя все равно остается ребенком. Так же и с родиной.
— Значит, родина всегда остается родиной, какой бы она ни была?…
В этот момент я вспомнил письмо Георга и подумал о том, что где-то, может быть совсем рядом, находятся недавние убийцы. А ведь и они, наверное, строят планы на будущее. Планы на будущее?…
— Значит, ты возвращаешься в Прагу?
— Не знаю, Урсула. За океаном я пустил кое-какие корни, и, наконец, этой форме я тоже кое-что должен.
— Ты им остался должен?
Пауза.
— Знаешь, есть вещи между небом и землей…
— Ты думаешь?
Женщины часто бывают умнее мужчин…
Когда стало свежо, я вновь превратился в американского лейтенанта, а Урсула — в симпатичную молодую переводчицу. Сев в джип, мы по заданию военной администрации поехали взять интервью у некоего Губерта Тотцауера.
Музыка к фильму была подобрана. Технические работы закончены. Оставалось только подобрать диктора. С Акселем фон Амбессером мне пришлось расстаться: голос его не подошел.
Я долго искал диктора, переслушал бесчисленное множество голосов, но все они по какой-нибудь причине не подходили. И наконец в кругу Кестнера я нашел человека, которого искал.
Это был Антон Реймер — артист из Праги. Всю войну он жил в безвестности и нищете.
На следующий же день мы записали текст, и моя работа в Мюнхене была окончена…
Несмотря ни на что, получился обличительный документ против фашизма! Это была не простая лента о концлагерях. В ней удалось показать, как все это началось. Здесь рассказывалось о Тиссене и о концернах, которые помогли Гитлеру прийти к власти, о тех, кто кричал «хайль», но молчал, когда арестовывали братьев… В конце фильма дымили печи крематория и дети из Майданека обвиняюще смотрели в зал.
Фильм «Мельница смерти» полностью был показан немецкому населению всего лишь один раз — во Франкфурте-на-Майне. Было около 650 зрителей. После этой демонстрации он навсегда исчез в архивах военного министерства в Вашингтоне.
В тот же самый день пастор Нимеллер читал в университете Эрлангена проповедь против войны. Но долго говорить ему не дали: студенты подняли такой шум, что он не смог закончить…
Назад: Встречи
Дальше: Последняя остановка