Заявление

Артем дождался, когда Виктория пробежит глазами по строчкам, и передал заявление Агушину.

– Оно получено мною лично от господина Ротмана. Он узнал о том, что Виктория Станиславовна задержана, и тут же его передал. Для вас. Ну же, берите!

Павлов всунул окаменевшему от такой наглости Агушину листок, тот принял заявление и бегло прочитал. Снова перечитал. Еще раз и опять вернулся к тем же строкам:

«Прошу считать мое предыдущее заявление против Медянской В.С. недоразумением. Мне, видимо, померещилось, что она ко мне приходила. Тем более с пистолетом и угрозами. У меня надежная вооруженная охрана, помощники и секретари, через которых она не могла бы прорваться. Настаиваю на аннуляции моего заявления. Претензий к г-же Медянской В.С. не имею. Подпись…»

Агушин перечитал его еще раз и с убитым видом пододвинул Виктории. Она жадно проглотила текст и беззвучно засмеялась, похлопав так же беззвучно в ладоши. По какой-то неведомой причине Роман отозвал заявление, поданное всего лишь несколько часов назад. Это меняло все.

– Что же теперь? – посмотрела Виктория на стушевавшегося Агушина.

Тот лихорадочно и зло подшивал заявление в папку с материалами проверки заявления, которое только что было отозвано. Наглость, с которой Ротман то ставил всех на уши, рассказывая об угрозах и пистолете, то вдруг отказывался от своих слов, была просто возмутительной. Его бы следовало привлечь за заведомо ложный донос, но Агушин так торопился изобличить Викторию, что позабыл, а точнее – просто не успел, взять с Ротмана вместе с заявлением подписку о том, что его предупредили об ответственности за заведомо ложный донос. Теперь признаваться в собственной нерасторопности было поздно да и неумно.

Агушин стиснул зубы. Он ненавидел этого улыбчивого адвоката, которого в других условиях и обстоятельствах он, скорее всего, хотел бы видеть среди ближайших друзей. Он ненавидел Медянскую за то, что она обкурила весь его новый кабинет и соблазняла отречься от данного обета. Он ненавидел Генерального прокурора, который не дал «добро» на преследование народного артиста Кирилла Фарфорова, нежащегося теперь где-то на белоснежных пляжах Лазурного Берега. Одно только перечисление всех, кто был сейчас не мил Агушину, заняло бы добрые полдня. Однако следователь вспомнил кое-что еще, оживился и фальшиво улыбнулся:

– Вы все так ловко обстряпали. Даже сукин сын Ротман забыл о подписке и обязательстве не разглашать тайну следствия. Ну, да он свое еще получит – два года за заведомо ложный донос.

Павлов, словно обозначая невидимую, но явную юридическую границу, поднял ладони:

– Ну, это моей подзащитной не касается! И вообще, уважаемый Геннадий Дмитриевич, подобное заявление не вашего уровня. Его должны милиционеры в районном ОВД расследовать, а не генерал-следователь. – Он протянул руку Медянской, схватил и потянул к выходу. – Давайте прощаться, Геннадий Дмитриевич. Время уже позднее. Надо и честь знать.

Но Агушин хитро прищурился и покачал головой:

– Нет! Не выйдет на этот раз, господин Павлов. Мне еще надо выяснить, куда пропал наградной пистолет из сейфа. И если не выясним, то Виктория Медянская отсюда не выйдет.

Вдова пошатнулась, и лишь внимательный адвокат не дал ей упасть.

– Что скажете, господа? А? – торжествующе и зло ощерился Агушин.

Павлов ободряюще кивнул вдове:

– Виктория Станиславовна, ответьте нашему дорогому товарищу следователю, что с пистолетом.

Виктория задумалась, а затем, вспомнив разговор с адвокатом наедине, заученно выпалила:

– Пистолет моего мужа, Иосифа Шлица, сразу же после обнаружения дома в сейфе я сдала в органы милиции.

Агушин опешил.

– Куда? Как сдала? – он в который раз за этот вечер почувствовал себя в дураках.

– А вы позвоните начальнику отделения милиции, – посоветовал Павлов и протянул открытую на нужной странице книжечку адвоката, – вот телефончик…

Агушин, глядя на ряд цифр, машинально набрал телефон и услышал бравый рапорт:

– Подполковник Карасев слушает.

– Это говорит старший следователь Агушин, следственный комитет Генпрокуратуры.

– Здравия желаю! – приветствовал смежник. – Чем можем помочь?

– Я веду дело об убийстве продюсера Иосифа Шлица. Слышали?

– Да-да, конечно.

– Мы ищем его пистолет. Говорят, что он… как бы это сказать… у вас. Это так?

Агушин замер.

– У нас. Сегодня вечером получили. С ним письмо, что Виктория Медянская сдает его в милицию, так как дома хранить боится, и это опасно и незаконно. Видите, сама все понимает. Молодец, вдовушка.

Агушин зажал трубку, ненавидяще посмотрел на Павлова и Медянскую, схватил со стола бланк протокола, на котором, кроме даты и времени начала допроса, так ничего пока и не появилось, и с той же булькающей ненавистью скомкал его в жамканный шарик.

– Свободны! Понадобитесь – вызову повесткой.

Он переживал профессиональное унижение, которое никогда, пожалуй, и не испытывал в жизни. Его мягко, без нажима, изящно и даже красиво – и от этого еще более унизительно – поучили правильно работать с заявителем. Это было невыносимо.