Глава 12

С завершением зимы пришел конец сонному ритму жизни Клана. Оживала природа, а вместе с ней и деятельность людей. Не то чтобы весь период холодов люди пребывали в зимней спячке, но жизнь их текла более вяло. Они больше ели, больше спали, обрастая слоем жира, предохранявшего их от холода. С приходом тепла к людям возвращалась былая энергия, и они не могли дождаться, когда, наконец, вырвутся из заточения.

Из кореньев сушеного ясменника – травы, напоминающей рожь, и порошка богатого железом желтокорня Иза готовила бодрящий напиток, который был необходим и детям, и взрослым. Полный свежих сил, Клан вырвался из пещеры навстречу весне.

Третья зима, проведенная в новой пещере, оказалась для Клана не слишком трудной. За это время умер во время родов только сын Овры, а членом Клана он не считался. Дочка Изы подросла, и ей требовалось уже меньше внимания; зимние страдания Креба были не более тяжелыми, чем обычно. Ага и Ика вновь забеременели, и, поскольку первые роды у них прошли благополучно, Клан рассчитывал на скорое прибавление. Сбор молодых побегов, кореньев и почек шел полным ходом, мужчины готовились к первой охоте. Намечалось весеннее пиршество в честь духов, пробудивших новую жизнь, и защитных тотемов Клана – им воздавалась благодарность за прошедшую зиму и выражалась надежда, что следующая пройдет столь же благополучно.

У Эйлы имелась своя причина благодарить тотем. Зима пошла ей на пользу. Хотя ее ненависть к Бруду лишь усилилась, Эйла научилась с этим справляться. Да и его сковывали определенные рамки, переступить которые он не мог. Изучая целительную магию, Эйла начала питать к ней искренний интерес. Чем больше она узнавала, тем больше хотела еще узнать. Теперь, когда она научилась разбираться в лечебных растениях, их поиск привлекал не только как повод уединиться, но и сам по себе. Пока свистели ветры и завывала вьюга, она терпеливо ждала. Но едва появились первые признаки потепления, как терпение ее иссякло. Грядущую весну она предвкушала как новый жизненный этап: ей предстояло научиться охоте.

Едва пригрело солнышко, как Эйла отправилась гулять по полям и лесам. Отныне она не прятала пращу в маленькой пещере, а таскала ее с собой – пряча либо в складках накидки, либо в корзинке под листьями. Учиться охоте без наставника было нелегким занятием. Звери были быстрыми, почти неуловимыми, а поразить движущуюся мишень оказалось куда сложнее. Когда женщины выходили на поиск пищи, они производили такой шум, что вспугивали прячущегося зверя. Эйле нужно было покончить с этой привычкой. Сколько раз она злилась на себя, когда упускала из-за этого зверя! Но со временем она обрела сноровку.

Эйла училась выслеживать зверя путем проб и ошибок, перенимая опыт мужчин, за которыми ей иногда удавалось подглядывать. У нее был наметан глаз на малейшие различия растений, теперь же эту способность ей предстояло развить в отношении зверей, а стало быть, примечать каждую мелочь: помет, едва различимые следы, примятую траву или сломанную ветку. Она стала различать следы разных животных, познакомилась с их повадками и средой обитания. Хотя травоядные представители четвероногих не ускользали от ее зрения, главный интерес для нее представляли хищники, ее будущие жертвы.

Она всегда следила за тем, в какую сторону отправлялись мужчины, хотя не слишком опасалась наткнуться на Брана с охотниками, – они обычно охотились в степях. Эйла же не осмелилась бы стрелять в зверя на открытой местности. Гораздо больше ее беспокоили Зуг с Дорвом, которые порой встречались им с Изой в лесах. Они вполне могли избрать для охоты то же место, что и она. Ей нужно было постоянно быть начеку, чтобы не попасться им на глаза. Даже двинувшись в одном направлении, они могли не раз сменить его и застать ее с пращой в руках.

Когда же Эйла научилась бесшумно перемещаться, она иногда увязывалась за ними на безопасном расстоянии, обретая таким образом охотничью сноровку. Преследовать охотников было куда сложнее, чем зверя, но для нее это была хорошая тренировка. Она научилась ступать совсем беззвучно и превращаться в тень, если кто-то ненароком ее обнаруживал.

Овладев искусством преследования, научившись тихо передвигаться и различать затаившегося зверя, Эйла сочла себя готовой приступить к действию. Как бы ни искушали ее травоядные зверюшки, попадавшиеся на глаза, она обходила их стороной. Тотем позволил ей охотиться только на хищников, и она была не намерена поступать против его воли. Прошла пора буйного цветения деревьев, и на ветках уже росли фрукты, но Эйла все не решалась сделать первый шаг.

– Прочь! Шу! Брысь!

Выйдя из пещеры, Эйла увидела, как женщины, рьяно размахивая руками, гонят вон приземистого мохнатого зверя. Росомаха ринулась было в пещеру, но, заметив Эйлу, с рычанием шарахнулась в сторону. Проскользнула меж ног женщин и тотчас исчезла из виду с куском мяса в зубах.

– Вот гад! Я повесила мясо сушиться, – разъяренно жестикулировала Ога, – и только отвернулась, как этот паразит тут как тут. Он тут все лето ошивается и наглеет с каждым днем. Хоть бы Зуг его подстрелил! Хорошо, что ты вовремя вышла, Эйла. Иначе он заскочил бы в пещеру. Представляете, сколько было бы вони, если бы паршивец забился в угол!…

– Сдается мне, что это она, а не он, Ога, и что у нее где-то поблизости целый выводок детенышей, которые, должно быть, уже подросли.

– Только этого нам не хватало! Выводок этих паразитов! – не могла успокоиться Ога. – Зуг и Дорв вместе с Ворном с утра ушли на охоту. Чем гоняться за хомяками с куропатками, лучше бы убили эту гадину! От росомах один только вред!

– Не только, Ога. Есть и польза: их мех не индевеет на морозе от дыхания. Из шкур выходят хорошие шапки и капюшоны.

– Такая-то шкура мне как раз и нужна!

Эйла повернулась, чтобы идти обратно к себе. Делать ей было совершенно нечего, а Иза просила ее спуститься вниз и кое-что принести. Тогда Эйла решила заодно выяснить, где находится нора росомахи. Ухмыльнувшись, она сбегала в пещеру за корзинкой и вскоре уже помчалась через лес туда, где недавно скрылся зверь.

Обнаружив сначала отпечатки когтистых лап на земле, а чуть дальше помятую траву, девочка вышла на след животного. Совсем недалеко от пещеры она услышала какой-то гвалт и стала пробираться дальше, стараясь, чтобы не шелохнулась ни травинка. Вскоре ее взору предстали четверо детенышей росомахи, дерущихся за кусок мяса. Девочка осторожно достала пращу и заправила в нее камень.

Эйла ждала подходящего момента. Незнакомый запах, донесенный легким ветерком, заставил хитрую зверюгу насторожиться. Росомаха подняла морду и стала принюхиваться, нет ли поблизости опасности. Этого мгновения Эйла и ждала. Не успела та и дернуться, как девушка выпустила камень. Удар угодил в цель, мохнатый зверь упал на землю, а детеныши бросились врассыпную.

Эйла вышла из укрытия и направилась к жертве. Росомаха, с виду похожая на медвежонка, достигала трех футов в длину, с грубой бурой шерстью и пушистым хвостом. Эти звери отличались бесстрашием, не брезговали мертвечиной, могли отобрать добычу даже у хищников, которым уступали по размерам, воровали у людей мясо и все, что могли уволочь, забираясь даже в кладовые. Особые железы у них испускали сильное зловоние – сущее проклятие для Клана, – с которым не могли сравниться даже гиены, которые хоть и слыли трупоедами, но в основном охотились за добычей сами.

Выпущенный Эйлой камень попал росомахе чуть выше глаза. «Больше ты не будешь красть у нас мясо, – с чувством выполненного долга, переходящим в ликование, отметила про себя девочка. Это была ее первая добыча. – Отдам-ка я шкуру Оге. – И Эйла взяла нож, собираясь содрать ее с убитого зверя. – Вот она обрадуется, когда узнает, что воровка больше ее не потревожит. – Но тут девушка остановилась. – Что это со мной? Я не могу отдать Оге шкуру. Как, впрочем, и никому другому. Не могу даже оставить ее себе. Мне нельзя охотиться. Узнай кто-нибудь, что я убила росомаху, трудно представить, что со мной будет». Опустившись на землю подле своей жертвы, Эйла запустила пальцы в ее длинношерстный мех. От ее восторга не осталось и следа.

Это была ее первая охота. И хотя добычей стал не зубр, убитый тяжелым копьем, но зато и не подстреленный Ворном дикобраз. Однако ее не ожидали ни почести, ни празднество по случаю вступления в ряды охотников, ни хвалебные взгляды, ни даже поздравления, которыми награждали Ворна за его скромную добычу. Вернись она в пещеру с убитой росомахой, все бы только ужаснулись, а она была бы строго наказана. И не имело никакого значения то, что ей это нравилось и неплохо получалось, и даже то, что она могла принести пользу Клану. Женщинам нельзя было охотиться. Этим следовало заниматься только мужчинам.

Эйла глубоко вздохнула. «Я так и знала, знала все с самого начала, – сказала она себе. – Прежде чем взяла в руки эту пращу, я знала, что мне нельзя этого делать». Один из детенышей росомахи, который оказался посмелее остальных, вышел из укрытия и стал обнюхивать голову убитого зверя. «От молодняка будет не меньше вреда, чем от их матери, – продолжала размышлять девочка. – Они уже не беспомощны, и двое из них наверняка выживут. Хорошо бы избавиться от трупа! Если оттащить его подальше, запах привлечет за собой детенышей». Эйла встала и поволокла тушу за хвост в глубь леса. После этого стала собирать растения.

Росомаха была лишь первой из убитых ею мелких хищников и трупоедов. Вскоре ее жертвами стали куницы, норки, хорьки, выдры, ласки, барсуки, горностаи, лисы и небольшие черно-серые дикие кошки. Убивать плотоядных животных было куда сложнее, чем более благородных травоядных, но зато это помогло Эйле быстрее овладеть охотничьими навыками. Хищники были более шустрыми, более ловкими, более умными и более опасными зверьми.

Эйла вскоре превзошла Ворна в искусстве стрельбы из пращи. Не только потому, что он считал пращу стариковским оружием и не горел желанием овладеть ею, но ему эта сноровка давалась гораздо хуже, чем девушке. Мальчик по природе не был приспособлен к подобным движениям. Эйла добилась скорости, силы и точности броска благодаря тому, что ее рука создавала полный рычаг. Она уже не сравнивала себя с Ворном, а дерзновенно приближалась к мастерству Зуга. Причем происходило это чрезвычайно быстро, что делало ее чересчур самоуверенной.

Лето с его палящей жарой, порой сменявшейся грозовыми ливнями, подходило к концу. День выдался жарким, невыносимо жарким. В воздухе не ощущалось ни единого дуновения. Накануне выпал град размером с голыш; вспышки молнии, выхватывавшие из тьмы очертания горных вершин, создавали воистину зловещую картину. Наутро в лесу стало необычайно сыро и душно. Высохшие заводи ручьев превратились в вязкую топь, над которой жужжали несметные скопища комаров и мух.

Эйла преследовала рыжую лису, бежавшую краем леса вдоль небольшой поляны. Девочка обливалась потом и уж подумывала, не оставить ли зверя в покое, а самой вернуться в пещеру и выкупаться в ручье. Обогнув небольшой скалистый выступ, она остановилась попить воды там, где ручей, извиваясь между двумя валунами, образовывал мелкий пруд.

Когда она подняла глаза, у нее перехватило дыхание. Припав к скале и размахивая коротким хвостом, прямо на нее смотрела рысь.

Представительница небольших кошек, с длинным туловищем, короткими лапами и кисточками на ушах, так же как ее северный сородич, появившийся на свет множество веков спустя, могла одним махом преодолеть пятнадцать футов. Она питалась зайцами, кроликами, крупными белками и другими грызунами, но при желании могла загрызть молодого оленя, не говоря уж о восьмилетней девочке. Однако стояла жара, и люди не были ее привычной добычей, поэтому рысь не торопилась переходить в нападение.

Пока Эйла смотрела кошке в глаза, первый приступ страха сменился дикой дрожью. «Кажется, Зуг говорил Ворну, что из пращи можно убить даже рысь, – вспомнила она. – Он предупреждал, что не стоит замахиваться на более крупного зверя, но камнем можно уложить волка, гиену и даже рысь. Я точно помню, как он произнес: рысь». Она еще не пыталась охотиться на среднего по величине хищника, но не прочь была попробовать, тем более что хотела стать лучшим в Клане стрелком из пращи. «Если рысь мог убить Зуг, это смогу сделать и я, причем прямо сейчас, когда лучшей мишени просто не придумаешь». Молниеносно она приняла решение.

Не сводя глаз с рыси, Эйла осторожно нащупала у себя в складках одежды самый крупный голыш. Мокрыми пальцами крепко сжала концы ремня и вставила камень. Быстро, чтобы не упустить момента, прицелилась в точку промеж звериных глаз и швырнула камень. Но зверь уловил движение ее руки и успел увернуться. Снаряд лишь вскользь задел голову рыси, вызвав острую боль, но не более того.

Когда Эйла потянулась за новым камнем, она заметила, как напряглись мышцы крупной кошки. Инстинкт заставил девочку отскочить в сторону, когда рассвирепевшая рысь бросилась на свою обидчицу. Эйла оказалась в грязи, а ее рука случайно натолкнулась на большой сук без веток и листьев, дрейфовавший по ручью, тяжелый от пропитавшей его влаги. Эйла схватила дубинку прежде, чем разъяренная рысь успела опомниться и сделать очередной прыжок. Раскрутив палку, девочка, что было силы, огрела ею рысь по голове. Оглушенный зверь перевернулся, на мгновение припал к земле, после чего, тряся головой, медленно двинулся к лесу. Его бедной голове и так здорово досталось.

Эйлу всю трясло, она долго не могла перевести дух. Когда она клала пращу на место, коленки у нее подкосились и ей пришлось снова сесть. Зуг никогда не осмелился бы охотиться на такого опасного зверя в одиночку или не имея под рукой другого оружия. Но Эйла почти всегда попадала в цель, она стала чересчур самоуверенной и даже не задумывалась, что может случиться, если она промахнется. Потрясение оказалось столь велико, что она едва не вернулась в пещеру без корзинки, которую оставила там, где начала выслеживать лису.

– Эйла! Что случилось? Ты вся в грязи! – Иза встретила ее у пещеры. Девочка была бледна как смерть, – должно быть, ее кто-то напугал.

Эйла не отвечала, только мотнула головой и скрылась в пещере. Иза знала, что девочка что-то скрывает и хотела было допытаться до правды, но потом передумала, надеясь, что та ей все расскажет сама. К тому же Иза не хотела слишком настаивать.

Она беспокоилась оттого, что ее приемная дочь ходит по лесу одна, но, кроме Эйлы, некому было собирать травы, которые были так необходимы. Сама Иза ходить в лес уже не могла, Уба была еще слишком мала, другие же женщины в этом деле ничего не понимали и не имели ни малейшего желания вникать. Приходилось отпускать Эйлу одну. Однако если бы Иза услышала от нее какую-нибудь ужасную историю, у нее лишь прибавилось бы волнений за девочку. Поэтому оставалось только желать, чтобы Эйла не задерживалась в лесу так долго.

Весь вечер девочка находилась в подавленном состоянии и рано легла спать, однако уснуть ей долго не удавалось. Случай в лесу не шел у нее из головы, и в ее воображении становился еще ужаснее, чем на самом деле. Задремала она только под утро.

Проснулась Эйла с криком.

– Эйла! Эйла! – позвала ее Иза, слегка потряхивая, чтобы пробудить от страшного сна. – Что случилось?

– Мне приснилось, будто я сижу в маленькой пещере и спасаюсь от пещерного льва. Не волнуйся, Иза, уже все нормально.

– Тебя давно не мучили кошмары, Эйла. Почему же они вернулись опять? Тебя кто-то напугал?

Девочка, кивнув, опустила голову, но рассказывать не стала. В пещерном полумраке было не видно ее пристыженного выражения. С того дня как тотем подал ей знак, ее ни разу не посещало чувство вины из-за занятий охотой. Теперь она стала сомневаться, был ли вообще знак от тотема. Может, она просто его выдумала, и ей не было дозволено охотиться, тем более на таких опасных зверей. С чего, собственно говоря, она решила замахнуться на рысь?

– Мне всегда было не по душе то, что ты где-то бродишь одна, Эйла. И всякий раз подолгу. Знаю, тебе иногда нравится побыть наедине с собой, но меня это беспокоит. Разве нормально, когда девочка где-то пропадает невесть сколько времени? Лес таит в себе много опасностей.

– Ты права, Иза. Лес таит много опасностей, – ответила Эйла. – В следующий раз я возьму с собой Убу или Ику, если она захочет со мной пойти.

Эйла вняла совету Изы, и у целительницы немного отлегло от сердца. Девочка бродила вокруг пещеры, а когда отправлялась за растениями, долго не задерживалась. Не находя попутчиков, Эйла волновалась. Ей всюду мерещились засевшие в засаде звери. Она начала понимать, почему женщины никогда не ходили в лес в одиночку и всегда удивлялись ее стремлению уединиться где-то за пределами пещеры. Прежде она была слишком наивна, чтобы думать об опасностях. Но стоило ей однажды напугаться – а это приходилось пережить почти каждой женщине, – как она стала относиться к окружающей природе с большим уважением. Опасность представляли не только хищники, но и кабаны с их острыми клыками, и лошади с сильными копытами, и олени с крупными рогами, и горные козы, и овцы – все они могли нанести человеку тяжелые увечья. Как вообще Эйле могло прийти в голову взять в руки оружие? Теперь охота вызывала у нее страх.

Ей даже не с кем было договорить об этом. Никто ей не рассказывал, что ужас парализует чувства, в особенности, когда выслеживать опасного зверя. Никто не вдохновил на новую попытку, покуда испуг не завладел ею целиком. Мужчины знали, что такое страх. Они никогда не говорили о нем, но каждый из них испытывал его много раз в жизни. Охота на мелкую дичь не шла в счет – там молодые охотники только учились владеть оружием. Право же называться мужчинами они обретали, лишь по-настоящему познав и преодолев страх.

Для женщины дни, проведенные за пределами пещеры, были тоже своеобразным испытанием на смелость, разве что более мягким. В некотором смысле ей требовалось немало мужества, чтобы провести несколько дней и ночей в одиночестве: ведь она знала, что бы ни случилось, на помощь рассчитывать не приходится. С самого рождения девочку всегда окружали и защищали люди. Обычай посвящения бросал ее на произвол дикой природы без всякой возможности себя защитить. Поэтому, чтобы стать взрослыми, девушки, так же как и юноши, должны были пройти испытание страхом.

Первые несколько дней Эйла и подумать не могла о том, чтобы уйти далеко от пещеры, но вскоре ей это надоело. Если зимой она поневоле была прикована к жилищу Клана, то в хорошую погоду привыкла свободно гулять по окрестностям. Теперь же она нигде не находила себе покоя. В лесу, вдали от защиты Клана, ей становилось не по себе от страха, вблизи пещеры – не хватало приволья и уединения.

Однажды, собирая в одиночку травы, она добрела до своей пещерки и взобралась на высокогорную лужайку. Излюбленное место подействовало на девочку умиротворяюще. Тут у нее был свой мир: своя пещерка; свой лужок, и даже стадо косуль, которое часто здесь паслось, ей казалось своим. Звери стали почти ручными и не боялись девочки. На открытой площадке она ощущала себя в безопасности – здесь негде было затаиться хищнику. Неожиданно на Эйлу нахлынули воспоминания. Именно здесь она впервые выпустила из пращи камень, здесь убила дикобраза и здесь обнаружила знак тотема.

Праща у нее была с собой: Эйла боялась оставлять ее в пещере, чтобы та случайно не попалась на глаза Изе. Немного поколебавшись, девочка собрала горстку камней и сделала несколько пробных выстрелов. Недаром же она так долго занималась этим, пытаясь превзойти мужчин. Случай с рысью вновь всплыл у нее в памяти.

«Если б у меня был еще один камень, – думала она, – я бы тут же выстрелила и не промахнулась, рысь бы и шевельнуться не успела. – Эйла держала в руке два голыша и смотрела на них. – Если б можно было выстрелить вторым камнем сразу за первым. Интересно, говорил ли что-нибудь об этом Зуг? – Она напряженно порылась в памяти. – Возможно, и говорил, да меня не было рядом, – решила она. – Если я сумею заправить второй камень при движении пращи вниз сразу после того, как выпущу первый, я смогу его выбросить при движении вверх. Интересно, как это получится?»

Эйла сделала несколько попыток, но они оказались такими неловкими, словно она впервые взяла в руки пращу. Тогда она стала отрабатывать ритм: ловить пращу на спуске, держа второй камень наготове, на ходу вставлять его в карман и сразу выстреливать. Голыши часто падали, а если ей удавалось их подбросить, страдала точность. Но для нее важно было то, что способ оказался осуществимым. Она стала отрабатывать его каждый день. Охота все еще пугала ее, но освоение нового метода возродило в ней интерес к оружию.

Когда леса оделись в многоцветье красок, Эйла стреляла двумя камнями так же метко, как и одним. Снаряды отстукивали по вбитому в землю шесту упоительное твак-твак, и Эйла при этом ощущала прилив сладостного тепла. Никто никогда не говорил ей, что выпускать камни из пращи друг за другом невозможно только по той причине, что раньше этого не делали, а следовательно, и не удастся сделать и ей. Именно поэтому она и научилась новому способу метания.

Как-то ранним теплым утром, спустя год с того момента, когда поздней осенью Эйла приняла решение охотиться, она собралась пойти на свой лужок за орехами. Приблизившись, она услышала дьявольский хохот гиены, а когда взобралась наверх, увидела мерзкую зверюгу, копавшуюся во внутренностях старой косули.

Зрелище привело девочку в бешенство. Как осмелилась эта тварь вторгнуться на ее лужок и напасть на ее косулю? Она собралась было прогнать гиену, но вскоре одумалась. У этой хищницы были такие сильные челюсти, что могли запросто перекусить ногу лошади, и не так-то просто было заставить ее убраться от своей жертвы. Эйла быстро сняла корзину, достала пращу и, отступая к краю обрыва, стала искать глазами камни. Туша была уже наполовину съедена, но движение девочки неожиданно привлекло внимание тощего пятнистого зверя величиной с рысь. Гиена встрепенулась, учуяв чужой запах, и повернулась в сторону Эйлы.

Девочка была наготове. Выйдя из-за выступа, она швырнула первый камень и тут же второй – хотя во втором особой необходимости не было, первый уже сделал свое дело. Урок с рысью для Эйлы не прошел даром. На всякий случай она заправила в пращу третий камень и держала в руке еще один. Гиена скрючилась и больше не шевелилась. Девочка огляделась, нет ли поблизости другого хищника, после чего, держа пращу наготове, направилась к неподвижно лежащему зверю. По дороге она прихватила целую кость от оленьей ноги с висящими на ней ошметками недоеденного мяса. У гиены был пробит череп – двигаться она больше не могла.

Глядя на убитого зверя, лежащего у ее ног, Эйла выронила дубинку. Осознание случившегося приходило к ней медленно. «Я убила гиену, – говорила она себе, – убила из пращи. Не какую-то там зверюшку, а гиену, которая могла запросто загрызть меня. Значит, теперь я стала охотником? Настоящим охотником?» То, что она испытывала, было не торжество, не ликование по случаю первой охоты и далее не удовлетворение от победы над сильным зверем. Ее чувство было гораздо скромнее и глубже. Это было сознание того, что она преодолела себя. Оно пришло к ней как духовное откровение, как мистическое видение. С глубоким почтением она обратилась на древнем языке, принятом в Клане, к духу своего тотема:

– Великий Пещерный Лев, я всего лишь девочка, и духовные пути неведомы мне. Но теперь, думаю, я кое-что поняла. Рысь была для меня испытанием побольше, чем Бруд. Креб всегда говорил, что с сильными тотемами непросто жить, но он никогда не обмолвился о том, каким величайшим внутренним богатством они одаривают человека. Креб никогда не говорил мне, что ощущаешь, когда, наконец, понимаешь это. Испытание – это не то, что трудно сделать, а осознание того, что ты можешь это сделать. Спасибо, Пещерный Лев, что ты избрал меня. Надеюсь, я всегда буду тебя достойна.

Эйла продолжала ходить в лес всю осень, пока деревья не сбросили с себя многоцветную листву. Изучая повадки зверей, она выслеживала свои будущие жертвы, однако теперь относилась к ним с большим уважением – как к живым существам и как к опасным соперникам. Сколько раз она уже собиралась было выпустить камень, но какая-то внутренняя сила вдруг удерживала ее от ненужного броска в безобидного для Клана зверя, чья шкура ей была вовсе не нужна! Ею двигало желание стать лучшим стрелком из пращи в племени, но она не знала, что уже достигла этого. Единственным способом дальнейшего совершенствования своего мастерства была охота, поэтому Эйла и приступила к ней.

Однако ее успехи не остались незамеченными и стали приводить мужчин в смятение.

– Я опять обнаружил росомаху, вернее то, что от нее осталось, неподалеку от тренировочного поля, – знаками объяснил Краг.

– А я наткнулся на склоне горы на клочья меха, видать, волчьего, – добавил Гув.

– Да это ведь хищники, сильные звери, они не могут быть женскими тотемами, – вмешался в разговор Бруд. – Грод говорит, нужно сказать Мог-уру.

– Маленькие и средние хищники и ни одной большой кошки. Олени, лошади, козы, овцы и даже кабаны становятся добычей больших кошек, волков и гиен. Но кто охотится на самих мелких охотников? Никогда не видел, чтоб их погибало столько, – заметил Краг.

– Я и сам не прочь узнать, кто их убивает. Хорошо, что вокруг стало меньше гиен и волков, но если нас… Может, Грод сам поговорит с Мог-уром? Вдруг это проделки какого-нибудь духа? – От этой мысли молодого человека бросило в дрожь.

– Но если это дух, то добрый ли он, тот, кто хочет нам помочь, или злой, разгневанный на наши тотемы? – озадачился Гув.

– Вот ты, Гув, и выясни. Даром, что ли, ты помощник Мог-ура? – предложил Краг.

– Пожалуй, нужно войти в глубокую медитацию и посовещаться с духами, прежде чем ответить.

– Ну ты говоришь почти как Мог-ур, Гув. Все вокруг да около, – подколол его Бруд.

– А ты бы как ответил, Бруд? – парировал Гув. – Можешь сказать более определенно? Ну, говори, кто убивает зверей?

– Я не Мог-ур и не собираюсь им быть. Нечего меня и спрашивать.

Эйла находилась поблизости и едва сдерживала улыбку. «Теперь я стала духом, осталось только выяснить, добрым или злым».

К ним незаметно подошел Мог-ур, который наблюдал за их спором со стороны.

– У меня пока что нет ответа, Бруд, – сказал он языком знаков. – Но я поразмышляю об этом. Могу сказать только одно: духи так обычно не поступают.

«Духи, – думал Мог-ур, – могут принести жару или холод, снег или дождь, прогнать стада, навлечь несчастья и болезни, вызвать гром с молнией или землетрясение, но не убивать зверей поодиночке. Не иначе как за этим стоит человек». Эйла встала и отправилась в пещеру; Мог-ур посмотрел ей вслед. «Что-то с ней не так, – продолжал размышлять Креб. – Она сильно изменилась. И он увидел, как Бруд проводил ее злобным взглядом. – Бруд тоже заметил. Может, все это из-за ее походки, ведь она совсем не похожа на нас и к тому же еще растет». Однако внутренний голос твердил Кребу, что дело не в этом.

Эйла действительно очень изменилась. Чем больше она овладевала пращой, тем более ее движения приобретали уверенность и грациозность, не свойственные женщинам Клана. Двигалась она бесшумно, как опытный охотник, искусно управляла всеми мышцами юного тела, полностью полагалась на внутренние ощущения и всегда заранее знала, что Бруд собирается ее позвать, хотя ловко притворялась, будто не видит его. Она быстро вскакивала по его команде, и, как бы он ее ни бил, в глазах у нее не было ни капли страха.

В отличие от бунтарских выходок более раннего возраста ее самоуверенность и самообладание едва ли бросались в глаза, но, тем не менее, не укрылись от Бруда. Казалось, она знала нечто такое, чего не знал он, и по собственной воле снизошла до повиновения ему. Он искал любую зацепку, чтобы наказать ее, но не находил.

Всякий раз, когда он пытался показать свое превосходство, она непонятно каким образом оказывалась на высоте. Его это раздражало и приводило в бешенство; чем больше он придирался к ней, тем больше выходил из себя и за это еще больше ненавидел ее. Однако со временем он приставал к ней все реже и реже и даже старался держаться от нее подальше, за исключением тех нечастых случаев, когда хотел потешить мужскую гордость. К концу осени он возненавидел ее еще сильнее. «Когда-нибудь я ее сломаю, – поклялся он себе. – Когда-нибудь она заплатит за мое уязвленное самолюбие. О да, когда-нибудь она обо всем пожалеет».