Глава 10
Он с размаху ударил по кнопке. Я хотел крикнуть ему: «Не надо!» – но было поздно. Я уже куда-то падал. Последней судорожной мыслью было: я не хочу! Я все выкинул на ветер. Я довел почти до апоплексического удара несчастного старика, не сделавшего мне ничего худого. И я даже не знал, в какую сторону двигаюсь. Хуже того, я вообще не был уверен, попаду ли я туда, куда хочу попасть… И тут я упал.
Свалился я, наверное, с высоты не более метра-полутора, но был совершенно не готов к этому падению и рухнул, как куль.
И тут же кто-то спросил:
– Откуда это вы свалились, черт возьми?
Спрашивавший оказался мужчиной лет сорока, лысым, но крепким и поджарым. Он стоял, руки в боки, лицом ко мне. Умное, интеллигентное лицо его было приятным, несмотря на то что он явно был в этот момент на меня сердит.
Я сел. Оказалось, что сижу я на покрытой слоем опавшей хвои гранитной гальке. Рядом с мужчиной стояла женщина – привлекательная, даже красивая, немного моложе его, – смотрела на меня ошеломленно, но молчала.
– Где я? – спросил я самым дурацким манером. Мне следовало спросить: «Когда я?», но это прозвучало бы еще глупее, и вдобавок я об этом не подумал. Достаточно было взглянуть на них, и было ясно, куда я не попал: я был явно не в 1970-м. Но и не в 2001-м тоже: в 2001-м в таком виде ходили только на пляже. Похоже, меня занесло в другую сторону.
Потому что ничего, кроме ровного, густого загара, на них не было. Но им, видимо, этого хватало: они явно не чувствовали неловкости.
– Давайте по очереди, – возразил он. – Я спросил вас, как вы сюда попали. – Он взглянул вверх. – Парашют в ветвях вроде не запутался, так? И вообще, что вы здесь делаете? Это – частные владения. Вы здесь явно без разрешения. И что это за маскарадный костюм вы напялили?
На мой взгляд, одет я был вполне нормально. Особенно по сравнению с ними. Но спорить я не стал: другие времена – иные нравы. Похоже, у меня тут будут неприятности.
Она положила руку ему на плечо.
– Не надо, Джон, – сказала она ласково. – По-моему, он ушибся.
Он глянул на нее и снова уперся своим острым взглядом мне в лицо.
– Вы ушиблись?
Я попытался встать – это у меня получилось.
– По-моему, нет. Так, пара синяков будет. А какое сегодня число?
– А? Число? Сегодня первое воскресенье мая. Третье мая, по-моему. Так, Дженни?
– Да, милый.
– Слушайте, – сказал я торопливо, – я сильно ушиб голову. Наверное, я потерял ориентировку. Какое сегодня число? Только полностью – месяц и год?
– Что?
Мне бы лучше было помалкивать, пока я не узнаю год сам – из газеты или с настенного календаря. Но я больше не в силах был ждать: я должен был узнать это немедленно.
– Какой год?!
– Крепко тебя, браток, тряхнуло. Семидесятый.
Он опять уставился на мою одежду.
Облегчение мое было безмерным. Получилось! Я попал куда следует! Я не опоздал!
– Спасибо, – сказал я. – Огромное вам спасибо. Вы даже не представляете… – Он все еще смотрел на меня так, словно решал, не пора ли вызвать подкрепление, и я поспешил добавить: – У меня бывают внезапные приступы потери памяти. Однажды я так потерял… целых пять лет.
– Я думаю, это очень неприятно, – процедил он. – Теперь вам лучше? На вопросы отвечать можете?
– Ну что ты пристал к человеку, милый? – ласково сказала она. – По-моему, он славный. Наверное, он просто ушибся.
– Посмотрим. Ну?
– Вроде бы сейчас я себя чувствую прилично. Но буквально минуту назад у меня еще все путалось.
– О’кей. Как вы сюда попали? И почему вы так странно одеты?
– Честно говоря, я не совсем представляю, как я сюда попал. И уж точно не знаю, куда я попал. Эти приступы налетают так внезапно… А что касается моей одежды – можно сказать, что это просто некоторое чудачество. Ну… ну вот, скажем, вы тоже необычно одеты. Точнее, раздеты.
Он посмотрел на меня и ухмыльнулся.
– Да уж, при определенных обстоятельствах, наверное, наша одежда – точнее, ее отсутствие – тоже вызвала бы вопросы. Но мы предпочитаем, чтобы оправдывались незваные гости. Видите ли, вы здесь – чужой, одетый или раздетый. А вот мы – свои, независимо от одежды. Вы попали на территорию денверского клуба нудистов.
* * *
Джон и Дженни Саттон оказались современными, невозмутимыми, дружелюбными людьми. Джона явно не удовлетворили мои скользкие объяснения. По-моему, он хотел устроить мне перекрестный допрос, но Дженни удержала. Я крепко держался за свою байку про «приступы амнезии» и утверждал, будто бы последнее, что я помню, – вчерашний вечер, когда я был в Денвере, в Нью-Браун-Пэлас. Наконец он сказал:
– Ну что ж, все это очень интересно, просто увлекательно. Я думаю, кто-нибудь из наших, кто едет в Боулдер, захватит вас, а оттуда вы доберетесь до Денвера на автобусе. – Он опять глянул на меня. – Но если я приведу вас в клуб, то все это будет чертовски подозрительно.
Я оглядел свой костюм. Я испытывал неловкость от того, что я был одет, а они – нет. Я имею в виду, что не они, а именно я чувствовал себя не в своей тарелке.
– Джон, если я разденусь, это упростит проблему? – Такая перспектива меня не смущала. В нудистских клубах я раньше не бывал – чего мне там делать? – но мы с Чаком пару раз ездили на выходные в Санта-Барбару, а на пляже кожа кажется естественной, а одежда – нет.
Он кивнул.
– Безусловно.
– Дорогой, – сказала Дженни, – а ведь он может быть нашим гостем.
– Хмм… пожалуй. Любимая, ты, наверное, греби к людям. А там побеседуй, дай понять, что мы ждем гостя из… откуда лучше сказать, Дэнни?
– Хм, из Калифорнии. Из Лос-Анджелеса. Я действительно оттуда. – Я чуть не брякнул «Большой Лос-Анджелес» и понял, что придется следить за собой: кино опять «кино», а не «завлекино»…
– Ага, из Лос-Анджелеса. Дэнни из Лос-Анджелеса – этого вполне достаточно. Мы зовем друг друга только по имени. Так что, милая, распусти слух, что мы ждем гостей. Да с таким видом, словно уже предупреждала об этом. А через полчаса скажи, что идешь к воротам встречать нас. И приходи сюда. Не забудь прихватить мою сумку.
– Сумку, милый? Зачем?
– Спрятать этот маскарадный костюм. Даже для чудаков вроде Дэнни он выглядит… необычно.
Я встал и пошел за кусты – Дженни ушла, и предлога уйти в раздевалку у меня не было. А за кусты прятаться пришлось: не мог же я раздеться на виду у Джона, демонстрируя, что у меня вокруг талии обернуто золото на двадцать тысяч долларов (в семидесятом цена золота была где-то около шестидесяти долларов за унцию). Снял я это богатство быстро: вместо корсета я сделал из золота пояс, который было гораздо легче снимать и надевать при мытье – впереди я приделал шнурки для крепления.
Сняв одежду и пояс, я завернул золото в тряпки и попытался сделать вид, будто моя одежда весит ровно столько, сколько она должна весить. Джон посмотрел на сверток, но промолчал. Он предложил мне сигарету – пачка сигарет была у него прикреплена к лодыжке. Сигареты оказались такого сорта, который я уже и не мечтал когда-нибудь еще попробовать.
Я помахал ею в воздухе, но она не зажглась. Джон дал мне прикурить.
– Ну, – тихо сказал он, – теперь мы одни. Ты ничего не хочешь мне сказать? Мне ведь придется поручиться за тебя в клубе, и я, по крайней мере, имею право убедиться, что от тебя не будет неприятностей.
Я сделал затяжку: вкус был грубый, я отвык от таких сигарет.
– Джон, чего-чего, а неприятностей от меня не будет. Неприятности – это то, чего я хочу меньше всего.
– Хммм… наверное. Значит, «приступы головокружения»?
Я задумался. Ситуация была совершенно невозможная. Джон имел право знать. Но он, безусловно, не поверил бы мне. Я бы на его месте не поверил. А если он поверит мне, будет еще хуже: начнется тот самый шум, которого я так хочу избежать. Наверное, если бы я был настоящим путешественником во времени, выполняющим научные исследования, то я бы стремился к известности, предъявлял бы доказательства и предлагал ученым исследовать себя.
Но я не был путешественником-ученым. Я был лицом сугубо частным и собирался при этом провернуть одно дельце, привлекать внимание к которому с моей стороны было бы глупо. Я просто тихо и незаметно искал свою Дверь в Лето…
– Джон, если я расскажу правду, то ты мне не поверишь.
– Ммм… наверное. И все же… прямо с неба падает человек. Но не расшибается в лепешку. На нем странная одежда. Он не знает, где он и какой сегодня день. Дэнни, я читал Чарльза Форта, как и большинство грамотных людей. Но я никогда не думал, что увижу что-то подобное своими глазами. Конечно, увидев, я не рассчитываю, что объяснение будет простым, как разгадка карточного фокуса. И все же?
– Джон, судя по тем оборотам, которые ты употребляешь, ты юрист. Я не ошибаюсь?
– Нет. Я юрист. А что?
– Могу я рассчитывать на конфиденциальность нашего разговора?
– Хмм… Ты что, хочешь стать моим клиентом?
– Если ты ставишь вопрос так, то да. Мне, похоже, потребуется совет юриста.
– Выкладывай. Это конфиденциально.
– О’кей. Я из будущего. Путешественник во времени.
Некоторое время он молчал. Мы лежали на песке: я – чтобы согреться (май в Колорадо солнечный, но прохладный); Джон, похоже, привык и просто загорал, размышляя и жуя хвоинку.
– Ты прав, – сказал он, – я не верю. Давай лучше держаться версии с приступами амнезии.
– А я тебе говорил, что ты не сможешь в это поверить.
Он вздохнул.
– Скажем так: не хочу. Я не хочу верить в переселение душ, в привидения и прочую такую чертовщину. Я люблю простые вещи – их я понимаю. Наверное, и большинство людей тоже. Так что мой тебе первый совет: пусть это останется нашей конфиденциальной беседой. Не раззванивай про это дело.
– Это меня устраивает.
Он перевернулся на другой бок.
– Я думаю, будет весьма разумно, если мы сожжем твою одежду. Я что-нибудь тебе подберу. Она горит?
– Вряд ли. Плавится, я думаю.
– И лучше обуйся. Мы тут обычно ходим в ботинках; твои сойдут. Если начнут спрашивать, говори – на заказ шил. Ортопедические, для улучшения походки.
– А они действительно такие.
– Ну и о’кей. – Прежде чем я успел двинуться с места, он начал разворачивать мою одежду. – Что за черт?!
Было уже поздно, пришлось разрешить ему развернуть узел.
– Дэнни, – спросил он подозрительным тоном, – это действительно то, на что это похоже?
– А на что это похоже?
– Смахивает на золото.
– Оно самое.
– Где ты его взял?
– Купил.
Он пощупал золотой пояс, помял мертвый, податливый металл, взвесил его в руке.
– О господи… Дэнни, слушай внимательно. Я задам тебе один вопрос, и будь осторожен, когда станешь на него отвечать: клиенты, которые мне лгут, мне не нужны. Я им отказываю. А соучастником я быть не хочу. Ты приобрел это законным путем?
– Да.
– Может быть, ты не знаешь Указа 1968 года о Золотом Запасе?
– Знаю. Я приобрел это золото законно. Я намерен продать его Монетному двору в Денвере за доллары.
– Может, ты ювелир?
– Нет. Джон, я сказал тебе сущую правду: хочешь – верь, а хочешь – нет. Там, откуда я, это продают в магазине, совершенно законно. А теперь я хочу обратить это в доллары, и чем скорее, тем лучше. Я знаю, что хранить это запрещено. Что мне будет, если я приду в Монетный двор и попрошу взвесить это?
– В конечном итоге ничего. Если будешь держаться версии о своих «припадках». Но пока поверят, могут крепко помотать нервы. – Он взглянул на золото. – Наверное, лучше его пока припрятать.
– Закопать, что ли?
– Ну, до этого дело не дойдет. Но если ты сказал мне правду, то… Давай так: ты нашел это золото в горах. Там ведь обычно старатели находят золото.
– Ну… как скажешь. Я могу немножко и солгать, без злого умысла – золото-то действительно мое и куплено законным путем.
– Какая же это ложь? Когда ты впервые увидел это золото? Назови дату: когда ты стал владельцем этого золота?
Я стал вспоминать. Это было в тот день, когда я уехал из Юмы. Значит, где-то в мае 2001-го. Недели две назад. Назад? Тьфу!
– Ну, скажем так, Джон… впервые – это самая ранняя дата! – я увидел это золото сегодня, третьего мая тысяча девятьсот семидесятого года.
Он кивнул.
– Ну вот, значит, нашел в горах.
* * *
Саттоны не собирались уезжать до утра понедельника, и я тоже остался в клубе. Другие члены клуба были очень дружелюбны, но удивительно нелюбопытны – никто не совал нос в мои личные дела. Мне еще не доводилось бывать в таких компаниях. Потом-то я узнал, что это стандартный признак хороших манер в нудистских клубах. Но тогда они показались мне самыми вежливыми и воспитанными людьми на свете.
У Джона и Дженни был отдельный домик. Я устроился на койке в клубном общежитии. Там было чертовски свежо. Наутро Джон раздобыл мне рубашку и пару джинсов. Моя одежда с завернутым в нее золотом была спрятана в багажник его машины – между прочим, «ягуар-император»; сразу видно, что хозяин – приличный человек, не рвань. Но это и так было ясно по его манерам.
Я заночевал у них, и к вторнику у меня уже было немного денег. Золота я с тех пор не видел, но в течение следующих двух недель Джон вручил мне его точную стоимость за вычетом обычных комиссионных, что берут ювелиры. С Монетным двором он напрямую не стал связываться – я это знаю, потому что видел квитанции от скупщиков золота. За свои услуги он с меня ничего не взял и никаких подробностей не сообщил.
Меня они, впрочем, и не интересовали. Появились деньги – появились и дела. Еще в тот, первый вторник – пятого мая – мы с Дженни немного покрутились по округе на ее машине и нашли подходящую квартирку. Я привез туда кульман, верстак, армейскую койку и, пожалуй, почти ничего больше. Свет, газ, вода и туалет там были. «Больше мне ничего и не надо», – подумал я: надо было беречь каждый цент.
Чертить на старомодном кульмане было долго и утомительно, а времени у меня было в обрез. Сначала я создал «Чертежника Дэна», а затем воссоздал «Салли», только на этот раз «Салли» стала «Питом» – многоцелевым автоматом, способным делать почти все, что может человек, при условии правильной накачки его торсеновских ячеек. Я знал, что «Пит» недолго останется таким: его потомки – целая орда! – станут устройствами специализированными. Просто я хотел максимально расширить формулу изобретения.
Для получения патента не надо действующих моделей – только чертежи и описания. Модели были нужны мне самому – такие модели, которые будут работать безупречно, которые сможет демонстрировать любой инженер. Они должны быть такими, чтобы было сразу видно – они практичны, они экономичны, их будут покупать, если начать их серийный выпуск, это выгодное помещение капитала. Патентное ведомство набито чертежами устройств, которые работают, но в коммерческом отношении никчемны.
Работа шла и быстро, и медленно: быстро – потому что я точно знал, что я делаю; медленно – потому что у меня не было ни инструмента, ни помощников. Скрепя сердце я истратил немного денег на инструменты, и дело пошло живее. Работал я с утра и до упаду семь дней в неделю и только раз в месяц проводил уик-энд с Джоном и Дженни в этом их голозадом клубе под Боулдером. К первому сентября обе модели у меня работали как надо, и я засел за описания и чертежи. Внешнюю отделку по своим чертежам я заказал в одной фирме; там же мне отхромировали все подвижные наружные части. Это было единственное, что я не стал делать сам, и хотя мне было очень жаль тратить на это деньги, это было необходимо. Разумеется, я на сто процентов использовал возможности каталогов готовых запасных частей: без стандартных компонентов я бы не сумел сделать свои игрушки, да и после этого их коммерческая ценность была бы невелика. Но я не любил тратить деньги на заказное украшательство.
На разъезды времени у меня почти не было, и слава богу. Однажды, покупая сервомотор, я наткнулся на одного типа из Калифорнии. Он окликнул меня, и я ответил, не успев подумать.
– Эй, Дэн! Дэнни Дэвис! С ума сойти: встретить тебя здесь. А я думал, ты в Мохаве. – Мы обменялись рукопожатиями.
– Заехал ненадолго по делам. Через несколько дней вернусь.
– А я – сегодня к вечеру. Позвоню Майлсу, скажу, что виделся с тобой.
Моя тревога, видимо, отразилась на моем лице.
– Вот этого не надо.
– А чего? Вы же с Майлсом такие закадычные друзья – водой не разлить.
– Ну… знаешь, Морт, Майлс не знает, что я здесь. Мне сейчас положено быть в Альбукерке по делам фирмы. Но я на денек смотался потихоньку сюда, по сугубо личным делам. Усекаешь? К делам фирмы это не относится. И мне бы не хотелось обсуждать эти вопросы с Майлсом.
Он взглянул на меня понимающе:
– Женщина?
– Ммм… да.
– Замужняя?
– Ну, можно сказать, что так.
Он толкнул меня в бок локтем и подмигнул.
– Я усек. Старина Майлс у нас таких твердых правил, да? О’кей, я тебя прикрою. Другой раз, глядишь, и ты меня прикроешь. Она как, ничего?
«Я бы тебя лопатой прикрыл, трепло паршивое», – подумал я. Мортон был дрянной коммивояжер, потому что тратил больше времени, охмуряя официанток, чем занимался своими прямыми обязанностями. Да и товар, который он пытался сбыть своим покупателям, был весь в него – такой же дрянной, совершенно не соответствующий тому, что написано в рекламе.
Но я поставил ему выпивку и потчевал разными байками про «замужнюю женщину». Пришлось выслушать и его похвальбу о его, я уверен, столь же вымышленных похождениях. Еле удалось от него отделаться.
В другой раз я попытался угостить выпивкой доктора Твитчела, и безуспешно.
Я случайно сел рядом с ним в баре на Чампа-стрит и увидел его лицо в зеркальной стене напротив. Первым моим желанием было спрятаться под стойку.
Потом я опомнился и сообразил, что из всех живущих в 1970-м его можно опасаться меньше всего. Все должно быть в порядке, потому что все было в порядке в 2001-м… то есть не было, а будет… нет, не так… Тут я бросил свои попытки сформулировать эту мысль: ясно, что если путешествия во времени станут явлением массовым, то к грамматике английского языка придется добавить еще несколько времен для передачи подобных ситуаций. По сравнению с такими сложными наклонениями латинский или литературный французский покажутся примитивными.
В любом случае, в будущем, в прошлом ли, Твитчела мне сейчас опасаться не приходилось. Можно было расслабиться.
Я разглядывал его лицо в зеркале и думал, что, наверное, это просто похожее лицо. Но тут ошибки быть не могло: в отличие от меня, у Твитчела было очень своеобразное лицо: решительное, уверенное, чуть надменное и очень привлекательное. Лицо Зевса. Я вспомнил, как изменилось это лицо за тридцать лет. Но сомнений быть не могло. Мне стало стыдно за то, как я обошелся со стариком. Как бы это… компенсировать?
Твитчел заметил, что я рассматриваю его отражение в зеркале, и повернулся ко мне.
– В чем дело?
– Э-э… вы – доктор Твитчел, не так ли? Из университета?
– Из Денверского университета, сэр. Мы встречались?
Я чуть не проболтался: я забыл, что в семидесятом он еще преподавал в городском университете. Трудно вспоминать сразу в две стороны.
– Нет, доктор. Но я был на ваших лекциях. Можно сказать, что я – один из ваших поклонников.
Он усмехнулся, но на лесть не поддался. Из этого – и некоторых других признаков – я сделал вывод, что у него пока не возникло настоятельной потребности в лести окружающих: он был уверен в себе, и его волновала только его самооценка.
– А вы уверены, что не приняли меня за какого-нибудь киноактера?
– Ну что вы! Нет! Вы – доктор Хьюберт Твитчел. Великий физик.
Усмешка снова скривила уголки его рта.
– Физик. Скажем так. Просто физик. Во всяком случае, стараюсь быть физиком.
Мы немного поболтали о том о сем. Я попытался не отстать от него и после того, как он доел свой сандвич. Я сказал, что буду очень польщен, если он позволит угостить его рюмочкой коньяка или виски. Он отрицательно покачал головой.
– Я вообще мало пью, а уж в такую рань – никогда. Но все равно спасибо. Было очень приятно познакомиться. Заглядывайте ко мне в лабораторию, если будете в университете.
Я сказал, что когда-нибудь непременно загляну.
Но вообще я нечасто допускал подобные проколы в семидесятом (я имею в виду свое повторное пребывание в этом времени), потому что время было все-таки знакомое, понятное, а большинство из тех, кто мог узнать меня, жили в Калифорнии. Но я решил больше не рисковать: если я еще раз увижу знакомое лицо, то сделаю вид, что я – не я и что я его в упор не узнаю.
Но даже мелочи способны портить жизнь. Однажды я не мог застегнуть «молнию» – отвык. Застежки на «стиктайт» гораздо удобнее. Всего за шесть месяцев я так привык ко многим мелочам 2001 года, что очень страдал от их отсутствия. Пришлось снова начать бриться. Однажды я простудился: это случилось из-за того, что я забыл о способности одежды промокать под дождем. Сюда бы этих эстетов-консерваторов, что вечно хают прогресс и восхваляют «добрые старые времена»: тарелки, в которых пища остывает; рубашки, которые надо гладить; зеркала в ванных комнатах, которые запотевают именно тогда, когда надо в них посмотреться. Простуды. Грязь под ногами. Грязь в легких. Я уже привык жить лучше, и семидесятый год постоянно раздражал меня по мелочам.
Но, как говорится, собака привыкает к своим блохам; привык и я. В 1970-м Денвер был своеобразным городом – изящным, со старомодным оттенком. Я даже полюбил его. Ничего похожего на те строения Нового плана, которые я увидел (или увижу?), когда приехал (или приеду?!) туда из Юмы. В городе еще было менее двух миллионов населения. По улицам (улицы еще были) ходили автобусы (автобусы тоже еще были!) и другой колесный транспорт. И Колфакс-авеню я нашел без труда.
Денвер еще только привыкал к своему новому статусу столицы, и чувствовалось, что ему эта роль не по нутру, словно подростку, впервые надевшему строгий вечерний костюм. Ему по-прежнему был по душе звон бубенчиков на высоких ковбойских ботинках, хотя город и чувствовал, что придется расти и становиться столицей огромной страны, метрополией, с посольствами, шпионами и изысканными ресторанами. Город рос во все стороны, как гриб после дождя, чтобы хватало места бюрократам и лоббистам, резидентам и машинисткам. Стены возводились с такой быстротой, что приходилось проверять, не попала ли в их кольцо случайно забредшая на стройплощадку с ближайшего пастбища корова. Но в ширину город не очень разросся: всего на несколько миль от Аврора-стрит на восток, от Хендерсон-авеню на север и от Литтлтон-бульвара на юг. Если ехать к Академии ВВС, то до нее еще осталось несколько миль открытого пространства. На западе город, понятное дело, уходил в горы, и федеральные чиновники уже бродили по подземным туннелям.
Денвер периода федерального бума мне нравился. Но мне так не терпелось вернуться в свое время!
И все из-за мелочей. Вскоре после того, как я поступил на работу в «Золушку», я мог себе позволить залечить все зубы. Я уже думал, что мне никогда больше не придется идти к дентопластологу. Но тут, в семидесятом, у меня не было антикариесных таблеток, и вскоре в одном из зубов образовалось дупло. Зуб болел, а то бы я не обратил на это внимания. Пришлось идти к дантисту. Вот провалиться мне: я просто забыл, что он увидит у меня во рту. Он заморгал, завертел зеркальцем и воскликнул:
– О господи! Кто вас лечил?!
– Хо хы хохохихе?
Он убрал свои лапы у меня изо рта.
– Кто занимался вашими зубами?
– А? Ну, это в экспериментальном порядке, это… в Индии.
– Но как они это делают?!
– А я откуда знаю?
– Хм-м… подождите минутку. Я сделаю снимок. – Он стал снимать чехол с трубки рентгеновского аппарата.
– Э-э, нет, – запротестовал я. – Обработайте-ка мне лучше полость в зубе, законопатьте его чем-нибудь, и я пошел.
– Но…
– Извините, доктор, но я страшно тороплюсь.
Он выполнил мою просьбу, то и дело отрываясь от работы, чтобы снова и снова взглянуть на мои зубы. Я заплатил наличными, а не чеком, так что имя мое так и осталось ему неизвестно. Наверное, можно было разрешить ему сделать снимок, но осторожность уже вошла у меня в привычку. Никакого вреда бы не было, сделай он тот снимок. И пользы тоже: на снимке все равно не было бы видно, как была проведена регенерация моих зубов. А рассказать ему я не мог, потому что ничего в этом не понимаю.
В собственном прошлом удивительно легко что-нибудь сделать. Пока я корпел по шестнадцать часов в день над «Дэном» и «Питом», я попутно сделал и еще одно важное дело. Анонимно, через юридическую фирму Джона, я заказал одному крупному детективному агентству провести проверку прошлого Беллы. Я дал им ее адрес, марку и номерной знак автомашины (на рулевом колесе хорошо сохраняются отпечатки пальцев) и высказал предположение, что она, вероятно, была уже замужем в разных местах и, возможно, за ней что-то числится у полиции. Настоящую проверку, вроде тех, про которые вы читали в книгах, я себе позволить не мог: приходилось беречь деньги.
Десять дней от них не было ни слуху ни духу, и я уже решил, что плакали мои денежки. Но еще через несколько дней Джону в контору принесли толстый пакет.
Оказалось, что Белла – девушка деловая. Она родилась на шесть лет раньше, чем сказала нам, к тому же успела пару раз выйти замуж еще до того, как ей стукнуло восемнадцать. Одно из этих замужеств, впрочем, было не в счет: у того типа уже была жена. Если она и развелась со вторым, то этого агентству установить не удалось.
С тех пор она сходила замуж еще четырежды, хотя один из этих браков был сомнительным: скорее всего она просто выдала себя за вдову погибшего на войне солдата (который был мертв и поэтому возразить не мог), чтобы получить соответствующие льготы. Еще один брак был расторгнут (она была ответчицей). Один из ее мужей умер. За остальными она, похоже, все еще числилась замужем.
В полиции на нее тоже имелось много интересного, но за уголовное преступление ее, как выяснилось, судили только однажды – в Небраске, и то срок не дали – выпустили под залог. Установить это удалось только по отпечаткам пальцев: она сбежала, сменила имя и завела новый номер в картотеке социального страхования. Агентство спрашивало, следует ли им сообщить обо всем этом полиции штата Небраска.
Я ответил, чтобы не беспокоились: она числилась в розыске уже девять лет, а обвинялась-то всего-навсего в том, что работала наводчицей у вымогателя. «Интересно, – подумал я, – а что бы я ответил, будь это торговля наркотиками? Съездив в будущее, труднее принимать решения».
Я выбился из графика в работе над чертежами, и октябрь наступил быстрее, чем я рассчитывал. Описания я только набросал – они были тесно увязаны с чертежами, – а к формулам еще и не подступал. Хуже того: я еще не начал организовывать дело в целом, чтобы оно стало на ноги. Этого нельзя было сделать до тех пор, пока я не смогу продемонстрировать готовые действующие модели. На деловые контакты времени тоже не хватало. Я уже начал подумывать, что, наверное, зря не предложил доктору Твитчелу поставить регуляторы на тридцать два года вместо тридцати одного и жалких трех недель. Я недооценил необходимое мне время и переоценил свои силы.
Я не показывал свои игрушки Саттонам не потому, что хотел скрыть от них свою работу. Просто я не хотел бесконечных разговоров и бесполезных советов посреди незаконченной работы.
В последнюю субботу сентября мы договорились вместе поехать в клуб. Накануне, чувствуя, что не успеваю, я работал допоздна. Утром меня разбудил мучительный грохот будильника. Времени было в обрез, как раз чтобы побриться и собраться к тому времени, как они за мною заедут. Я нашарил кнопку будильника и нажал. Звон прекратился. «Слава богу, – подумал я, – что в 2001-м от таких дьявольских исчадий избавились». С трудом встав, я пошел в аптеку за угол – позвонить друзьям и предупредить, что я не могу поехать с ними: работать надо.
Ответила Дженни:
– Дэнни, нельзя так вкалывать. Вот увидишь – после уик-энда на природе тебе станет лучше.
– Извини, Дженни, я не еду. Ничего не поделаешь, надо. Извини.
Джон снял трубку параллельного телефона и спросил:
– Что за чушь?
– Джон, мне надо поработать. Просто никак не могу поехать. Привет ребятам.
Я вернулся домой, спалил пару тостов, подверг яичницу вулканизации и опять засел за «Чертежника Дэна».
Через час они забарабанили мне в дверь.
Ни один из нас в те выходные в клуб не попал. Вместо этого я устроил им демонстрацию своих произведений. «Чертежник Дэн» не произвел на Дженни большого впечатления (это не женская машина, если, конечно, женщина не инженер), но от «Пита» у нее были круглые глаза. Она ухаживала за домом с помощью «Золушки» второй модели и сразу увидела, насколько больше умеет моя машина.
Джон, напротив, сразу оценил значение «Дэна». А когда я показал ему, как я ставлю свою подпись, нажимая на клавиши, и подпись была явно моя (хотя, честно говоря, я тренировался), то он был просто в восторге:
– Дружище, ты же оставишь без работы тысячи чертежников!
– Не оставлю. Талантливых инженеров в этой стране все меньше с каждым годом. Моя машина просто поможет как-то заполнить эту брешь. Через одно поколение такие машины будут в каждой конструкторской или архитектурной конторе. По всей стране. И без этих машин люди будут как без рук. Как сегодня механик без электродрели.
– Ты говоришь так, словно знаешь наверняка.
– Я знаю наверняка.
Он взглянул на «Пита» – я отправил его убирать на моем верстаке, – перевел взгляд на «Дэна».
– Дэнни… иногда я думаю, что ты, наверное, сказал мне правду в тот день, когда мы встретились.
Я пожал плечами.
– Можешь назвать это даром предвидения… но я действительно знаю это. Я уверен. И разве это имеет значение?
– Пожалуй, что нет. А что ты собираешься дальше делать с ними?
Я нахмурился.
– Вот в том-то и дело, Джон. Я хороший инженер; да и механик, когда приходится, неплохой. Но вот бизнесмен я никакой – уже проверено. Тебе патентным законодательством баловаться не доводилось?
– Я же тебе уже говорил. Это работа для специалиста.
– А ты знаешь такого? Чтобы честный, но хитрый, как черт? Я теперь подошел к рубежу, когда мне нужен как раз такой. А еще мне надо учредить корпорацию, чтобы возиться со всем этим. И продумать вопросы финансирования. Но времени осталось немного: время меня просто поджимает.
– Почему?
– Пора возвращаться туда, откуда прибыл.
Довольно долго он сидел, не проронив ни слова. Наконец спросил:
– Сколько у тебя есть времени?
– Ну, около девяти недель. Точнее, девять недель, начиная с ближайшего четверга.
Он посмотрел на мои машины, потом на меня.
– Тебе придется пересмотреть свой график. Работы у тебя, по-моему, еще на девять месяцев. Да и то ты еще не сумеешь начать производство. Если повезет, ты только будешь готов его начинать.
– Не могу, Джон.
– Прямо уж не можешь!
– Я имею в виду, что этот график уже нельзя переделать. Это теперь не в моей власти.
Я уронил голову на руки. Я смертельно устал: в сутки мне удавалось поспать часов пять, не больше. Я был так измотан, что уже был готов поверить в судьбу, в предзнаменование: бороться с судьбой можно, но победить – никогда.
Я поднял голову.
– Ты возьмешься за это дело?
– А? За какую его часть?
– За все. Я сделал все, что умел.
– Это крупный заказ, Дэнни… А ведь я могу обчистить тебя. Ты это понимаешь? Кстати, дело это может оказаться золотой жилой.
– Непременно окажется. Я знаю.
– Тогда как же ты мне доверяешь? Тебе бы правильнее нанять меня консультантом, за определенное вознаграждение.
Голова болела и мешала мне думать. Однажды я уже взял себе партнера и доверился ему. Но, черт возьми, сколько ни обжигайся, все равно надо верить людям. Иначе будешь спать с открытыми глазами, как заяц. Застраховаться от этого невозможно. Жить вообще смертельно опасно: от этого умирают. В конце.
– Господи, Джон, ты же знаешь ответ. Ты мне поверил. Теперь мне опять нужна твоя помощь. Я могу на нее рассчитывать?
– Конечно, можешь, – мягко вклинилась, входя в комнату, Дженни, – хотя я и не слышала, о чем вы тут говорили. Дэнни, а твоя машина может мыть посуду? Ни одной чистой тарелки нету.
– Что, Дженни? Наверное, может. Ну, конечно, может.
– Тогда скажи ей, пусть вымоет. Я хочу посмотреть.
– Ой… Я ее на это занятие не программировал. Сейчас сделаю, раз ты хочешь. Только чтобы сделать это как следует, понадобится несколько часов. После этого, конечно, «Пит» сможет это делать. А вот в первый раз… Понимаешь, мытье посуды требует принятия множества оперативных решений. Это в определенной степени умственная работа, понимаешь? Это же не такая примитивная штука, как класть кирпичи или водить грузовик.
– Слышали?! Наконец-то нашелся мужчина, который понял, что такое домашняя работа. Ты слышал, что он сказал, дорогой? Не надо, Дэнни, не отвлекайся на его обучение сейчас. Я сама вымою. – Она огляделась по сторонам. – Да, Дэнни, мягко говоря, живешь ты, как свинья.
Честно говоря, я совершенно упустил из виду, что «Пит» может работать и на меня. Я слишком увлекся, «обучая» его работать на других, заряжая его различными профессиональными навыками, а сам просто заметал мусор в угол или не обращал на грязь в доме внимания.
Теперь я начал учить его всяким домашним делам. Емкости его «мозга» на это хватало: я установил в него втрое больше торсеновских ячеек, чем было у «Салли». И время у меня теперь на это было: дело взял в свои руки Джон.
Дженни печатала нам описания. Джон нанял патентного поверенного – помочь составить формулы изобретений. Не знаю, заплатил ли ему Джон или дал участие в прибылях, – я не спрашивал. Я все оставил на его усмотрение, даже то, как разделить наши акции. Это не только позволяло мне заниматься своим делом. Я подумал: если он сумеет по-честному решить этот вопрос, то уже никогда не поддастся искушению, как Майлс. И кроме того, я, честно говоря, не очень беспокоился об этом. Не настолько меня интересовали деньги сами по себе. Либо Джон и Дженни достойны моего доверия, либо придется подыскать себе пещеру и уйти в отшельники.
Я настаивал только на двух вещах:
– Джон, я считаю, что мы должны назвать корпорацию «Аладдин». Инженерно-конструкторская корпорация «Аладдин».
– Забавное название. А чем плохо «Дэвис энд Саттон»?
– Так надо, Джон.
– Что, опять твое предвидение тебе подсказывает?
– Возможно, возможно. Товарным знаком у нас будет изображение Аладдина, потирающего лампу, и появляющегося над нею джинна. Я тебе набросаю примерно. И еще одно: штаб-квартира корпорации пусть лучше будет в Лос-Анджелесе.
– Что? Это ты слишком уж многого хочешь. Если, конечно, ты хочешь, чтобы корпорацией управлял я. А чем тебе не подходит Денвер?
– Да Денвер тут ни при чем. Отличный город. Но фабрику тут открывать глупо: подберешь хорошее место для фабрики, построишь, а однажды этот федеральный анклав решит, что им это место нужнее, отберет, и ты остался без средств производства до тех пор, пока не построишь новую в другом месте. Кроме того, свободных рабочих рук мало, сырье возят за тридевять земель, строительные материалы можно купить только на черном рынке. А в Лос-Анджелесе квалифицированной рабочей силы хоть отбавляй, Лос-Анджелес – порт, Лос-Анджелес – это…
– А как насчет смога? Нет, мне это не по душе.
– Со смогом справятся очень скоро. Поверь мне. А ты разве не заметил, что и в Денвере тоже появился смог?
– Ну, подожди минутку, Дэн. Я уже понял, что мне придется тут воевать, пока ты там где-то будешь проворачивать свои делишки. О’кей, я согласен. Но у меня должно быть хотя бы право выбора решений, прежде всего – относительно условий труда!
– Так необходимо, Джон.
– Дэн, ни один человек в здравом уме не согласится переехать из Колорадо в Калифорнию. Наша часть стояла там во время войны, так что я знаю. Вот Дженни, к примеру: она родилась в Калифорнии, это ее тайный позор. И она ни за какие деньги не согласится туда вернуться. Здесь есть зима, смена времен года, свежий горный воздух, прекрасные…
Дженни пристально посмотрела на него:
– Ну, я бы не стала утверждать столь категорично, что я никогда не соглашусь вернуться в Калифорнию.
– Что я слышу, дорогая?
Дженни тихо вязала в уголке. Она никогда не открывала рта, если ей было нечего сказать. Сейчас она отложила вязанье – верный признак.
– Если бы мы перебрались туда, дорогой, то могли бы купить абонементы в клуб «Оукдейл». Там можно купаться в открытом бассейне круглый год. Когда в прошлые выходные я увидела ледок в бассейне в Боулдере, я подумала: как было бы здорово, если бы мы…
Я оставался в Денвере до последней минуты – до второго декабря 1970 года. Мне пришлось занять у Джона три тысячи долларов: цены на компоненты были грабительские; но я предложил ему закладную на мои акции в обеспечение долга. Он подождал, пока я подпишу закладную, порвал ее и бросил клочки в мусорную корзинку.
– Отдашь, когда вернешься.
– Это будет только через тридцать лет, Джон.
– Так долго?!
Я задумался. Он ни разу не попросил меня рассказать ему все от начала до конца, с тех пор – шесть месяцев назад – когда заявил, что не верит в главное звено этого рассказа, но что все равно поручится за меня в клубе, несмотря на это.
Я сказал, что, по моему мнению, пора мне уже рассказать ему все как есть.
– Разбудим Дженни? Она тоже имеет право знать.
– Ммм… нет. Пусть вздремнет, пока ты здесь. Разбудим, когда соберешься уходить. Дженни – человек очень бесхитростный. Она не задается вопросами, кто ты и откуда, – ты ей понравился. Если ты считаешь, что ей надо знать все это, то я расскажу ей, когда она проснется.
– Ну, как знаешь.
Он выслушал мой рассказ, не перебивая, только подливал в стаканы: мне – имбирного (у меня было основание не пить спиртного), себе – виски на донышке. Когда я добрался до того места, как очутился на склоне горы в окрестностях Боулдера, я остановился.
– Вот, – сказал я. – Хотя я упустил из виду один момент. Я потом несколько раз смотрел на то место, куда свалился из будущего. Упал я с высоты не более полуметра. Если бы лабораторию построили – то есть если ее построят, – чуть углубясь в гору, меня бы похоронили заживо. Вы оба при этом, наверное, тоже погибли бы. А может, и целый город: не представляю, что происходит, когда энергия превращается в массу в той точке, где уже есть другая масса.
Джон молча продолжал курить.
– Ну, – спросил я, – что ты думаешь?
– Дэнни, ты мне тут порассказал кучу вещей о том, каким станет Лос-Анджелес. То есть «Большой Лос-Анджелес». Когда мы увидимся, я скажу тебе, насколько верно ты угадал.
– Верно, не сомневайся. Разве что в мелочах память подвела.
– Хмм… Звучит у тебя это логично. Но пока не увижу своими глазами, я буду считать, что ты – самый славный лунатик из тех, что мне доводилось видеть. Не сказать, чтобы ты от этого стал плохим инженером… или другом. Ты мне нравишься, парень. На Рождество я подарю тебе новую смирительную рубашку.
– Тебе виднее.
– А куда мне деваться? Иначе мне придется признать, что я сам начисто сошел с ума. А это будет очень неприятно Дженни. – Он взглянул на часы. – Пожалуй, пора ее будить. Она с меня скальп снимет, если я отпущу тебя, не дав с нею попрощаться.
– Мне и в голову не пришло бы уехать, не попрощавшись с нею.
Они отвезли меня в Денверский международный аэропорт, и у ворот Дженни поцеловала меня на прощание. Я успел на одиннадцатичасовой рейс на Лос-Анджелес.