Книга: Звездный десант (сборник)
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

Я бы мог добраться скорее, взяв такси до Риверсайда, но с наличными у меня было туго. Жил я в Западном Голливуде; ближайший круглосуточный банк был в центре, в районе Большого Кольца Ленты. Пришлось ехать на ленте в центр и зайти в банк за наличными. Одним из серьезных элементов прогресса, который я еще не успел до этого оценить, оказалась единая банковская система: одна ЭВМ на весь город и радиоизотопный код на моей чековой книжке позволили мне получить на руки наличные так же быстро, как в ближайшем ко мне отделении сберегательного банка, напротив «Золушки Инк.».
Потом я перебрался на экспресс-ленту до Риверсайда. Когда я добрался туда, светало.
Кроме ночного техника, с которым я разговаривал, и его жены, работавшей здесь же дежурной медсестрой, там еще никого не было. Боюсь, что я произвел на них плохое впечатление: безумные глаза, суточная щетина на щеках, запах пива. И отсутствие убедительной версии – я не успел придумать, что бы им наврать.
И тем не менее миссис Ларриган, дежурная сестра, оказалась очень доброжелательной. Она достала из папки фотографию.
– Это ваша кузина, мистер Дэвис?
Это была Рики. Вне всякого сомнения, это была Рики! Ну, не та Рики, которую я знавал когда-то, – это была уже не девочка, а молодая женщина, лет двадцати с небольшим, со взрослой прической, очень красивая. Она улыбалась.
Но ее глаза не изменились, и какая-то неуловимая привлекательная черточка, делавшая ее когда-то таким очаровательным ребенком, тоже осталась в ней. Это было то же лицо: зрелое, наполненное женственностью, красивое, но безошибочно – то же самое.
Стереофото вдруг потеряло объемность и резкость: на мои глаза набежали слезы.
– Да, – выдавил я из себя. Голос у меня прерывался. – Да. Это Рики.
Мистер Ларриган сказал:
– Напрасно ты показываешь ему это.
– Тьфу ты, Хэнк, да пусть себе смотрит! Тоже беда!
– Ты знаешь правила. – Он повернулся ко мне. – Я же сказал вам по телефону, мистер: мы не даем информацию о наших клиентах. Приходите в десять, когда откроется административное здание.
– Или в восемь, – добавила его жена. – Доктор Бернстайн уже придет.
– Ну, Нэнси, тебе бы помалкивать. Если хочет получить информацию – пусть идет к директору. Делать доктору Бернстайну больше нечего, кроме как на вопросы отвечать. Да она, кстати, была вовсе и не его пациенткой.
– Ну чего ты, Хэнк! Вы, мужчины, любите правила ради правил. Раз он так спешит ее увидеть, к десяти он может быть уже в Броули. – Она повернулась в мою сторону: – Приходите лучше всего к восьми. Мы с мужем действительно ничего больше не можем вам сказать.
– А что вы сказали насчет Броули? Она что, поехала туда?
Не будь рядом ее мужа, она, наверное, сказала бы мне и про это. Но как только она открыла рот, он посмотрел на нее так выразительно, что ее решительность куда-то исчезла. Она ответила только:
– Вы поговорите с доктором Бернстайном. Если вы еще не завтракали, то совсем рядом есть очень хорошее кафе.
Пришлось идти в «очень хорошее кафе» (что оказалось сущей правдой), где, помимо завтрака, я смог купить в туалетной комнате в одном автомате свежую сорочку, а в другом – тюбик пасты «брадобрей». Я умылся, привел себя в порядок и, сменив сорочку, выкинул старую в урну. Когда я вернулся в хранилище, я выглядел вполне респектабельно.
Но Ларриган, похоже, успел уже нашептать про меня доктору Бернстайну. Он оказался молод (видимо, недавно окончил институт) и очень официален.
– Мистер Дэвис, вы утверждаете, что вы тоже сонник. Тогда вам должно быть известно, что многие преступники пользуются доверчивостью и дезориентированностью недавно пробудившихся сонников. У большинства сонников есть немалые средства; они обычно немного не в своей тарелке; одиночество и боязнь нового окружения делают их легкой добычей для мошенников и проходимцев.
– Но я только хочу узнать, куда она уехала. Я ее кузен. Но я купил себе Холодный Сон раньше ее и даже не предполагал, что она тоже собирается это сделать.
– Вот и все так обычно говорят – утверждают, что родственники. – Он пристально на меня взглянул. – А я нигде не мог видеть вас раньше?
– Сильно сомневаюсь. Разве что на ленте, где-нибудь в городе – могли случайно ехать рядом. – Люди часто принимают меня за кого-то знакомого: у меня очень стандартное лицо, лишенное уникальности, словно горошина в банке с горохом. – А может, доктор, вы позвоните в Соутел и справитесь обо мне у доктора Альбрехта?
Он посмотрел на меня, словно судья на подсудимого.
– Ступайте к директору, когда тот придет. Пусть он и звонит в Соутел… или в полицию – как сочтет нужным.
Я ушел. И тут, наверное, сделал ошибку. Вместо того чтобы пойти к директору и, вполне вероятно, получить от него всю необходимую информацию (думаю, доктор Альбрехт поручился бы за меня), я схватил гравитакси и двинул прямиком в Броули.
Чтобы отыскать ее след в Броули, понадобилось три дня. Да, она тут жила. Да, у нее была бабушка. Но бабушка умерла двадцать лет тому назад, а Рики воспользовалась Сном. Броули не Лос-Анджелес: тут всего сто тысяч жителей – пустяки в сравнении с семью миллионами. Отыскать в архивах информацию двадцатилетней давности было достаточно просто. А вот свежие, недельной давности, следы отыскать было гораздо труднее.
Отчасти это объяснялось тем, что я искал одинокую молодую женщину; с нею, как оказалось, был спутник. Узнав об этом, я вспомнил лекцию доктора Бернстайна о жуликах, обирающих сонников-новичков, и заспешил еще сильнее.
Я поехал за ними в Калексико: ошибка. Пустышка. Вернулся обратно в Броули. Начал сначала, опять нашел след и проследил их путь до самой Юмы.
В Юме я прекратил поиски: Рики вышла замуж. Запись в журнале, который мне показали в конторе местного управления, так поразила меня, что я бросил все и немедленно махнул в Денвер, успев только бросить открытку Чаку с просьбой выгрести все пожитки из моего стола и отвезти ко мне домой.
* * *
В Денвере я остановился ровно на столько, чтобы посетить магазин зубоврачебных принадлежностей. Я не бывал в Денвере с тех пор, как он стал столицей: после Шестинедельной войны мы с Майлсом сразу уехали в Калифорнию. Город меня ошеломил: я даже не сумел отыскать Колфакс-авеню. Я знал, что все важные правительственные учреждения и службы теперь упрятаны глубоко в отрогах Скалистых гор. Но если так, то в городе осталось еще навалом не важных: столпотворение было почище, чем в Большом Лос-Анджелесе.
В магазине я купил десять килограммов золота, изотоп 197, в виде трехмиллиметровой проволоки. Заплатил за него по восемьдесят шесть долларов десять центов за килограмм – явно переплатил, учитывая, что техническое золото шло долларов по семьдесят; приобретение нанесло огромный моральный ущерб единственной тысячедолларовой банкноте в моем кармане. Но техническое золото идет в продажу в таких сплавах, которых в природе не бывает, либо включает изотопы 196 и 198, либо – по индивидуальным заявкам лабораторий – имеет и то и другое. Мне для моих надобностей требовалось золото, неотличимое от выплавленного из натуральных золотых самородков. Кроме того, после облучения в Сандии я с большой опаской относился к радиации и не хотел иметь дела с радиоактивными изотопами.
Я обмотал золото вокруг себя и отправился в Боулдер. Десять килограммов золота – это, в сущности, вес собранной для пикника сумки. А по объему оно занимает не больше, чем кварта молока. Правда, в виде проволоки оно более громоздко, чем в слитке: в общем, в качестве корсета рекомендовать не могу. Но так оно было всегда при мне. А носить при себе слитки было бы еще труднее.
Доктор Твитчел по-прежнему жил там же, в Боулдере, хотя и не работал: он теперь был почетным профессором-консультантом и проводил большую часть того времени, что не спал, в баре факультетского клуба. Четыре дня я караулил его, чтобы поговорить в каком-нибудь другом баре: в факультетский бар чужаков вроде меня не пускали. Поймав же, обнаружил, что угостить его выпивкой совсем несложно.
Он был фигурой трагической в классическом древнегреческом смысле: большой – великий! – человек, потерпевший крах. Его место было в одном ряду с Эйнштейном, Бором и Ньютоном. А вышло так, что лишь несколько специалистов по теории поля понимали истинное значение его работ. Когда я с ним познакомился, оказалось, что его блестящий ум затуманен разочарованием, возрастом и алкоголем. Как будто смотришь на развалины прекрасного храма: крыша рухнула, упали многие колонны, и все эти руины обвил плющ.
И все равно он и теперь, на закате дней своих, был умнее, чем я в свои лучшие годы. Я и сам не дурак и могу оценить настоящего гения, если с ним сводит судьба.
Когда я впервые увидел его, он поднял голову, посмотрел прямо на меня и сказал:
– Это опять вы…
– Сэр?
– Вы были одним из моих студентов, не так ли?
– О нет, сэр, не имел такой чести. – Обычно, когда люди говорят, что мы встречались, я отмахиваюсь. На этот раз я решил этим воспользоваться, насколько удастся. – Вы, наверное, приняли меня за моего кузена, доктор. Выпуск шестьдесят шестого года. Он одно время у вас учился.
– Возможно. В чем он специализировался?
– Он ушел из колледжа, не получив степени. Но он всегда восхищался вами. Он никогда не упускал случая упомянуть, что учился у вас.
Если сказать матери, что у нее красивый ребенок, вряд ли она обидится. Твитчел разрешил мне присесть за его столик, а потом – и заказать на двоих выпивку. Величайшей слабостью почтенного старца было его профессиональное тщеславие. Те четыре дня, что я пытался поймать его, я прилежно учил наизусть то, что удалось найти про него в университетской библиотеке, так что знал теперь, какие работы он написал и где выступал с докладами, какими почетными степенями награжден и какие книги выпустил. Одну из его книг я попробовал осилить, но уже на девятой странице сдался: базы не хватало. Хотя кой-каких словечек поднабрался.
Я намекнул ему, что занимаюсь науковедением: собираю материал для книги «Невоспетые гении».
– А о чем будет эта книга?
Я робко признался, что хотел бы начать книгу с рассказа о его жизни и трудах… если, конечно, он согласится немного изменить своей привычке избегать популярности. Я бы очень хотел получить от него некоторые сведения…
Он заявил, что это дребедень, что он даже слушать об этом не желает. Но я заметил, что это его долг перед будущими поколениями, и он согласился подумать. На другой день он уже решил, что я собираюсь написать его биографию, а не просто включить главу о нем в книгу. С этого момента он заговорил, и все говорил… говорил… я еле успевал записывать. Записывал я всерьез: я бы не рискнул делать вид, что записываю. Время от времени он просил меня прочитать ему, что он там наговорил, а я написал.
Но про путешествия во времени он не обмолвился ни словечком.
Наконец я рискнул:
– Доктор, а правда, что если бы не некий полковник, что был тут когда-то расквартирован, то Нобелевскую премию вам бы на блюдечке принесли?
Он виртуозно матерился минуты три подряд.
– А кто вам сказал?
– Видите ли, доктор, когда я проводил одно фактографическое исследование для министерства обороны… я не говорил вам об этом?
– Нет.
– Ну, так вот, когда я там работал, я узнал всю эту историю от одного молодого ученого из соседнего сектора. Он читал весь доклад и сказал: совершенно очевидно, что вы были бы самым известным ученым в современной физике, если бы вам разрешили опубликовать вашу работу.
– Хррммм… Пока все так.
– Но я понял, что она была засекречена с подачи этого полковника… э-э, Флэшботэма.
– Трэшботэма. Трэшботэма, сэр. Идиот толстозадый. Он бы не нашел свою шляпу, если бы она была прибита у него к голове. Чего, кстати, он вполне был достоин.
– Да, очень прискорбно.
– Что? Что Трэшботэм был дурак? Так это природа виновата, а не я.
– Очень прискорбно, что мир лишился исторического открытия. Насколько я понимаю, вам не положено об этом рассказывать?
– Кто вам сказал? Я могу рассказывать все, что мне угодно!
– Я так понял, сэр, из рассказа моего знакомого из министерства.
– Хррммм!..
Это было все, что мне удалось в тот вечер от него услышать. Чтобы он решился показать мне лабораторию, понадобилась еще неделя.
Большую часть здания занимали теперь другие исследователи, но свою лабораторию он так и не отдал, хотя и не пользовался ею больше. Он заявил, что она засекреченная, и никого близко к ней не подпускал. Не дал он и демонтировать свою установку. Когда он отпер дверь и впустил меня внутрь, в лаборатории пахло, как в склепе, который не открывали много лет.
Ему было нипочем: он уже успел достаточно выпить. Вообще емкость на выпивку у него еще была о-го-го. Он стал читать мне лекцию по математическому обоснованию теории времени и темпорального смещения (слов «путешествие во времени» он не употреблял), но предупредил, чтобы я не записывал. Не послушайся я его, мало что изменилось бы: он начинал абзац словами: «Отсюда очевидно, что…» и переходил к таким сложным материям, которые были очевидны, я думаю, только господу Богу да ему самому, но уж никак не нам, простым смертным.
В одну из пауз я сумел вклиниться:
– Мой друг сказал мне, что вам так и не удалось откалибровать установку. Значит, вы не можете заранее определить точную величину предполагаемого темпорального смещения?
– Что? Чушь собачья! Молодой человек, если это нельзя измерить – это не наука. – Он немного побулькал, как кипящий чайник. Потом продолжал: – Вот, смотрите. Я вам покажу. – Он отвернулся и стал крутить ручки. От его оборудования на виду были только «темпоральный локализатор» – просто невысокая платформа, окруженная металлической сеткой, – да пульт управления, вроде тех, что используются для автоклавов или вакуумных камер. Наверное, если бы мне дали подойти к пульту поближе, я смог бы разобраться, как им управлять. Но мне было довольно резко велено держаться в сторонке. Я увидел восьмиканальный рекордер Брауна, несколько мощных соленоидных пускателей и еще полдюжины других, тоже хорошо известных устройств, но без схемы прибора толку от них было ноль.
Он повернулся ко мне и решительно спросил:
– Есть у вас какая-нибудь мелочь в карманах?
Я достал из кармана пригоршню монет. Он порылся в ней и выбрал две пятидолларовые монеты – два новеньких, симпатичных пластиковых шестиугольника, выпущенных в этом году. «Лучше бы он взял монеты помельче, – подумал я, – у меня уже маловато их остается».
– Нож у вас найдется?
– Да, сэр.
– Нацарапайте на каждой монете свои инициалы.
Что я и сделал. Потом он велел мне положить их рядышком в камере.
– Заметьте время. Я установил смещение ровно на одну неделю, плюс-минус шесть секунд.
Я посмотрел на часы. Доктор Твитчел сосчитал:
– Пять… четыре… три… два… один… пошел!
Я взглянул на платформу. Монет не было. Мне не пришлось делать вид, будто у меня глаза на лоб полезли: одно дело – услышать об этом опыте от Чака, и совсем другое – увидеть самому.
Доктор Твитчел отрывисто сказал:
– Вернемся сюда через неделю, и вы увидите, как появится одна из них. А вторая… Вы видели на платформе обе? Вы сами их туда положили?
– Да, сэр.
– А где был я?
– У пульта управления, сэр. – Он действительно был в добрых пяти метрах от огораживающей платформу сетки и не приближался к ней ни на шаг.
– Отлично. Идите сюда. – Он сунул руку к себе в карман. – Вот одна из ваших монет. Вторую получите через неделю. – Он вручил мне зеленую пятидолларовую монету. На ней были мои инициалы.
Я ничего не сказал: трудно говорить, когда у тебя отвисла челюсть.
Он продолжал:
– Вы рассердили меня своими замечаниями на прошлой неделе. В среду я заглянул сюда (а я не был тут уже больше года) и обнаружил на платформе эту монету. Тут я понял, что установка была в действии. То есть будет. Вот я и решал целую неделю, показать ее вам или нет.
Я посмотрел на монету. Пощупал ее.
– Значит, когда мы пришли сюда, она уже была у вас в кармане?
– Разумеется.
– Получается, что она была одновременно и у меня в кармане, и у вас? Как же это может быть?
– Господи, у вас что, глаз нет, молодой человек? У вас голова на плечах натуральная или муляж? Неужели вы не можете осмыслить простой факт только потому, что он лежит за пределами привычного? Сегодня вы принесли эту монету с собою, и мы зашвырнули ее на неделю назад: вы сами видели. Неделю назад я ее здесь нашел. Положил в карман. Принес сегодня сюда. Ту же самую монету… точнее, более позднюю репликацию ее пространственно-временной структуры: на неделю старше, старее. Но обыватель назвал бы ее «та же самая». Хотя сходства между ними не больше, чем между младенцем и взрослым человеком, который из него вырос.
Я взглянул на него:
– Доктор, отправьте меня в прошлое. На неделю назад!
Он взглянул сердито:
– И речи быть не может!
– Почему? Разве на людях эта штука не работает?
– Что? Разумеется, работает.
– Тогда почему нет? Я не боюсь. И представьте только, как это было бы здорово для будущей книги… если бы я мог на собственном опыте убедиться и подтвердить, что темпоральный сдвиг Твитчела действует.
– Вы уже убедились на собственном опыте. Можете так и написать.
– Пожалуй, – задумчиво произнес я, – но мне же не поверят. Этот опыт с монетами… Я верю, потому что я видел его. Но любой, кто прочтет мои записки, решит, что я просто подвергся внушению, что меня надули каким-то ловким трюком.
– Вот черт бы вас подрал, сэр!
– Так это же не я – люди скажут. Они не поверят, что я действительно видел то, что описываю. Вот если бы вы отправили меня на неделю назад, я бы мог описать свои собственные ощущения и…
– Сядьте. И выслушайте меня.
Он сел; мне сесть было некуда, но он этого не заметил.
– Я уже ставил эксперименты на людях, давным-давно. И именно поэтому я решил никогда больше этого не делать.
– Почему? Они погибли?
– Что? Не порите чушь! – Он посмотрел на меня угрожающе и добавил: – И не смейте ни о чем таком писать в своей книге.
– Как скажете, сэр.
– Эксперименты показали, что живые существа переносят темпоральное перемещение без вреда. Я доверился коллеге – молодому преподавателю, который вел у нас рисование и другие подобные предметы на архитектурном факультете. Он, пожалуй, был больше инженером, нежели ученым, но мне он нравился: у него был очень живой ум. Этого молодого человека – ничего, наверное, не случится, если я скажу вам его имя, – звали Леонард Винсент; он так жаждал испробовать это… Он хотел испытать Большое Перемещение – на пятьсот лет. Я не сумел отказать. Я уступил.
– И что произошло?
– А откуда я знаю? Пятьсот лет! Мне никогда не узнать…
– Вы думаете, он попал на пятьсот лет в будущее?
– Или в прошлое. Он мог очутиться в пятнадцатом веке. Или в двадцать пятом. Шансы совершенно равные. Принцип неопределенности, симметричное уравнение… Я даже иногда думаю… да нет, не может быть. Так, случайное сходство имен.
Я не стал спрашивать, что он имеет в виду, потому что в этот момент вдруг тоже обнаружил это сходство имен, и волосы у меня на голове встали дыбом. Но я быстро выбросил это из головы: у меня были другие проблемы. Да, кроме того, это и было наверняка лишь случайное сходство: не мог же человек в пятнадцатом веке попасть из Колорадо в Италию…
– И я решил впредь не поддаваться подобному искушению. Это ведь не наука: это ничего не добавляет к знанию. Если он попал в будущее – на доброе здоровье. А вот если в прошлое… тогда, получается, я отправил своего друга на расправу варварам, а может, и на съедение диким зверям.
«А может быть, – подумал я, – вы обрекли его на участь Великого Белого Бога». Но я промолчал.
– Я ведь не прошу, чтобы вы отправили меня слишком далеко. То есть надолго.
– Давайте больше не будем об этом, прошу вас.
– Как скажете, доктор. – Но я был не в силах остановиться. – Э-э, позвольте сделать одно предложение?
– Ну? Высказывайтесь.
– Мы могли бы получить почти тот же результат простой имитацией.
– Что вы имеете в виду?
– Совсем понарошку: сделаем все так, как будто бы мы действительно собрались переместить во времени живой объект – объектом буду я – вплоть до того момента, когда надо нажать кнопку. Тогда я смогу понять смысл процедуры. Пока, честно говоря, я его не вполне понимаю.
Он немного поворчал, но ему так хотелось продемонстрировать мне свою игрушку… Он взвесил меня и отобрал металлические гири, равные моему весу: сто семьдесят фунтов.
– Это те же самые весы, на которых я взвешивал беднягу Винсента.
Вдвоем мы уложили грузы на одном краю платформы.
– Какое время установим? – спросил он. – Выбирайте, вам решать.
– Э-э, вы сказали, что время можно установить точно?
– Да, сэр, именно так я и сказал. А вы сомневаетесь?
– Нет-нет-нет! Ну-с, так. Сегодня двадцать четвертое мая… Предположим, мы… Как, скажем, насчет такого смещения: тридцать один год, три недели, один день, семь часов, тринадцать минут и двадцать пять секунд?
– Бледно, молодой человек. Когда я говорю «точно», то имею в виду «с точностью до одной стотысячной». У меня просто не было возможности откалибровать установку с точностью до одной стомиллионной.
– Да?.. Понимаете, профессор, мне очень важно, чтобы все было как на самом деле – я ведь так мало об этом знаю. Ну, давайте просто поставим тридцать один год и три недели. Или это тоже – излишество?
– Ничуть. Максимальная ошибка не превысит двух часов. – Он опять что-то повернул. – Можете занять свое место на сцене, юноша.
– И это – все?
– Все. Все, кроме энергии. Конечно, с сетевым напряжением, которого хватило на перемещение двух монет на неделю, я бы не смог совершить такого броска. Но, поскольку мы не собираемся включать установку на самом деле, это не имеет значения.
Я был разочарован. Наверное, и вид у меня был соответствующий.
– Значит, у вас нет всего необходимого, чтобы выполнить подобное перемещение? Значит, все это – только теоретически?..
– Черт подери, сэр! Ничуть не теоретически.
– Так у вас же нет достаточной энергии…
– Раз вы так настаиваете, будет и энергия. Подождите.
Он ушел в угол и снял трубку телефона. Телефон, похоже, установили, когда лаборатория еще была новенькая: с тех пор как я вышел из хранилища, такого старого аппарата я не видел.
Последовала беседа с дежурным электриком. На повышенных тонах. Нецензурной бранью профессор не воспользовался: он прекрасно обходился без нее, но при этом хлестал языком гораздо больнее, чем те «артисты», мастера жанра, которые пользуются обычными ругательствами.
– Меня не интересует, что вы думаете, почтеннейший. Прочтите свою инструкцию. Я имею право получить все возможности лабораторного корпуса в свое распоряжение. В любое время, когда захочу. Читать умеете? Или мы встретимся завтра в десять в кабинете ректора, чтобы он прочел вам ваши обязанности? Ах, вы умеете читать? Может, и писать тоже? Или ваши таланты исчерпываются чтением? Тогда запишите: полную аварийную мощность на высоковольтные шины Мемориальной Лаборатории Торнтона ровно через восемь минут. Повторите!
Он положил трубку.
– Вот люди!..
Подойдя к пульту, он что-то поправил. Потекли минуты. Вдруг я даже с того места, где стоял, увидел, как стрелки приборов метнулись вправо, а наверху загорелась красная лампочка.
– Вот и энергия, – объявил он.
– И что теперь?
– Ничего.
– Я так и думал.
– Что вы хотите сказать?
– То, что сказал: ничего не будет.
– Боюсь, что не вполне вас понимаю. Более того: я надеюсь, что неправильно вас понял. Я имел в виду, что если я не нажму кнопку, то ничего не произойдет. Но если я нажму ее, то вы переместитесь ровно на тридцать один год и три недели.
– А я говорю, что ничего не будет.
Его лицо потемнело.
– Сэр, я полагаю, что вы намеренно ведете себя столь оскорбительно.
– Считайте как хотите, доктор. Я приехал сюда проверить правдивость дошедших до меня слухов. И я их проверил. Я увидел пульт управления с красивыми лампочками. Похоже на декорацию для фильма ужасов про сумасшедшего профессора. Я увидел салонный фокус с парой монеток. Фокус слабый, надо заметить: монеты вы выбирали сами, а я пометил их так, как вы велели. Да любой циркач может показать этот фокус лучше вас. Я выслушал долгую лекцию. Но разговоры – штука дешевая. То, что вы якобы изобрели, невозможно. Кстати, в министерстве это знают. Ваш доклад никто не запрещал: его просто подшили в ту папку, куда складывают все проекты вечных двигателей. Наверняка время от времени его достают почитать смеха ради.
Я думал, старикана хватит удар не сходя с места. Но единственным рефлексом, который у него остался, на который я мог рассчитывать, было его тщеславие. Надо было дожимать старика.
– Спускайтесь, сэр. Выходите. Я сейчас выпорю вас. Выдеру голыми руками.
Я думаю, он был так разъярен, что, пожалуй, мог бы и выпороть, несмотря на разницу в возрасте, весе и физической силе. Но я ответил:
– Я тебя не боюсь, папаша. И твоей фальшивой красной кнопки тоже не боюсь. Валяй, нажимай!
Он взглянул на меня. На кнопку. Но не двинулся с места. Тогда я хихикнул и сказал:
– Правильно ребята говорили: ложная тревога. Твитчел, вы напыщенный старый обманщик. Полковник Трэшботэм был прав.
Это сработало.
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10