На другой день – в пятницу, четвертого мая, – вместо конторы я поехал в центральный архив графства. У них был ремонт, и мне велели приехать через месяц. Тогда я поехал в редакцию «Таймс» и просидел над микросканером, читая микрофильмы, пока у меня в шею не вступило. Но мне удалось выяснить, что если Майлс умер в семьдесят втором или семьдесят третьем, то наверняка сделал это не в графстве Лос-Анджелес, если, конечно, объявления о смерти точны.

Разумеется, нет такого закона, чтобы обязательно помирать в Лос-Анджелесе. Майлс мог умереть где ему заблагорассудилось. Этот процесс властям пока упорядочить не удалось.

Возможно, в Сакраменто есть сводный архив штата. Я решил, что придется и туда съездить, поблагодарил библиотекаршу редакции, поехал пообедать, а потом все-таки отправился на работу.

Там меня ждали записка и два телефонных звонка – все от Беллы. Я прочитал только слова «Дорогой Дэн», порвал записку, позвонил телефонисткам и велел не соединять меня с миссис Шульц. Потом пошел в бухгалтерию и спросил начальника отдела, нельзя ли узнать, кто владел старыми, погашенными акциями компании. Он сказал, что попытается выяснить, и я продиктовал ему наизусть номера акций той, первой «Золушки Инк.», которые когда-то мне принадлежали. Мне не пришлось сильно напрягать память: для начала мы выпустили ровно тысячу акций, я взял первые пятьсот десять, а Белле достались в качестве «обручального подарка» самые начальные номера.

Я вернулся к себе в конуру и обнаружил, что меня ждет Макби.

– Где вы были? – поинтересовался он.

– Да так, ходил тут по делу. А что?

– Вряд ли такой ответ можно считать удовлетворительным. Мистер Гэллоуэй уже дважды приходил, разыскивая вас. Мне пришлось сказать ему, что я не знаю, где вы шатаетесь.

– О господи! Да если я нужен Гэллоуэю, он меня все равно разыщет. Если бы он так старался рекламировать нашу продукцию за ее достоинства, как он ищет разные «интересные рекламные аспекты», то фирме было бы больше проку.

Гэллоуэй начинал меня раздражать. Он числился ответственным за сбыт, но мне кажется, что свои основные усилия он сосредоточил на том, что морочил голову нашему рекламному агентству. Но я, наверное, необъективен: мне ведь только бы конструировать. Все остальные, кроме конструкторов, по-моему, просто перекладывают бумажки с места на место.

Честно говоря, я знал, зачем я нужен Гэллоуэю, и нарочно шел помедленнее. Он хотел устроить фотосъемку, нарядив меня в одежду 1900 года. Я ему говорил, что в костюмах 1970 года – пожалуйста, сколько угодно, пока пленка не кончится, но 1900 год – это за двенадцать лет до того, как родился мой отец. Он сказал, что никто даже не заметит разницы, а я ответил ему, что яйца курицу не учат. Тогда он заявил, что у меня неправильное отношение к делу.

Эти генераторы иллюзий, дурачащие публику, полагают, что люди сами не умеют ни читать, ни писать.

Макби сказал:

– Вы неправильно относитесь к работе, мистер Дэвис.

– Да? Весьма сожалею.

– Вы в необычном положении. Числитесь по моему отделу, но я должен отдавать вас в распоряжение отдела сбыта и рекламы, когда им надо. Мне кажется, что с нынешнего дня вам следует отмечаться на проходной, как и всем остальным. А когда уходите из конторы в рабочее время, предупреждайте меня. Не забудьте.

Я медленно, пользуясь двоичной записью, сосчитал в уме до десяти.

– Мак, а вы отмечаетесь на проходной?

– Что? Нет, конечно. Я главный инженер.

– Разумеется. У вас и на двери кабинета так написано. Но вот какая штука, Мак: я был главным инженером этого ящика с винтиками, когда вы еще не брились. Вы что, всерьез полагаете, что я буду пробивать время в карточке на проходной?

Он побагровел.

– Может, и нет. Но я вас предупреждаю: не будете – не получите зарплату.

– Да ну? Нанимали меня не вы, и не вам меня увольнять.

– Ммм… посмотрим. Но уж перевести вас из своего отдела в рекламный я, по крайней мере, сумею – ваше место там. Если, конечно, ваше место вообще на нашей фабрике. – Он взглянул на мою чертежную машину. – Здесь от вас толку никакого. Я не желаю, чтобы дорогая машина простаивала и дальше. – Он слегка поклонился. – Всего наилучшего.

Я проводил его до двери. Робот-рассыльный привез пакет и кинул его в корзинку у моей двери, но я на него даже не взглянул. Я пошел в наш кафетерий и уселся там, выпуская пар. Будучи человеком примитивно-прямолинейным, Мак полагал, что открытия делаются числом, а не талантом. Ничего удивительного, что фирма не выдала ни одной новой разработки за многие годы.

Ну и черт с ними: я и так не собирался торчать тут всю жизнь.

Через час я вернулся в свой кабинет и обнаружил в корзинке для почты конверт с фирменной символикой. Я решил, что Мак уже прислал мне извещение об увольнении, не затягивая дело.

Но письмо оказалось из бухгалтерии. Оно гласило:

Уважаемый мистер Дэвис!

Касательно акций, которыми Вы интересовались, могу сообщить следующее.

Дивиденды по большему блоку выплачивались с первого квартала 1971-го по второй квартал 1980 года по первоначально выпущенным акциям и переводились на счет траст-фонда на имя некоего Хайнике. В 1980 году произошла наша реорганизация, и дальнейшая имеющаяся информация довольно туманна, но, насколько можно судить, вновь изданные эквивалентные акции были проданы фирме «Космополитан Иншуранс Груп», которая владеет ими и сейчас.

Меньший блок акций, как Вы и полагали, принадлежал Белле Д. Джентри до 1972 года, а затем был передан во владение «Сьерра Аксептанс Корпорейшн», которая распродала их в розницу. Дальнейшую историю каждой акции можно уточнить, если желаете, однако это потребует времени.

Если наш отдел может еще в чем-либо оказать Вам помощь – мы к Вашим услугам.

Я позвонил Рейзеру, поблагодарил его и сказал, что получил всю информацию, которую хотел. Я узнал, что Рики так и не получила моих акций. Поскольку переуступка моих акций, отраженная в архиве фирмы, была явной подделкой, дело пахло Беллой. Этот Хайнике мог быть либо ее подставным лицом, либо вообще фигурой вымышленной. Наверное, она уже пораскинула к тому времени мозгами, как надуть Майлса.

Очевидно, после смерти Майлса у нее было туго с наличными, и она продала меньший блок. Что сталось с этими акциями потом, мне уже было совершенно неинтересно. Я забыл попросить Рейзера проследить и судьбу акций Майлса: это тоже могло быть ниточкой к Рики, даже если потом она и упустила эти акции. Но был уже вечер пятницы. «Спрошу в понедельник», – решил я. Сейчас мне не терпелось вскрыть ожидавший меня большой пакет – я увидел обратный адрес.

Еще в начале марта я написал в патентное управление насчет первых патентов на «Трудягу Тедди» и на «Чертежника Дэна». Мое убеждение, что «Трудяга Тедди» – просто псевдоним «Универсальной Салли», было несколько поколеблено после моей встречи с «Чертежником Дэном»: я уж начал подумывать, что если какой-то безвестный гений сумел придумать «Дэна» так близко к моим замыслам, то, наверное, он мог создать и столь же близкое подобие «Универсальной Салли». Моя теория подкреплялась тем, что оба патента были выданы в один год и оба принадлежали (по крайней мере, до тех пор, пока их действие не истекло) одной компании – «Аладдину».

Но мне хотелось знать наверняка. И если изобретатель еще жив, то я хотел бы с ним встретиться: у этого парня наверняка есть чему поучиться.

Сначала я написал в патентное управление и получил от них только извещение, что вся информация о патентах, утративших силу ввиду истечения срока действия, хранится в национальном архиве в Карлсбадских пещерах. Я написал в архив и получил… бланк заказа и прейскурант. Пришлось писать в третий раз. Я отправил почтовый перевод и заказ на ксерокопии полных текстов обоих патентов – описания, формулы изобретений, чертежи.

Похоже, что в толстом пакете – ответ на мои вопросы.

Первым шел № 4 307 909 – патент на «Трудягу Тедди». Пропустив описание и формулу изобретения, я полез в чертежи. Формула вообще не имеет никакого значения нигде, кроме патентного суда: формулу пишут, включая в состав изобретения весь белый свет, а там уж дело экспертов-патентоведов обкусывать края, оставляя суть. Вот откуда и берутся патентные поверенные. А вот описание должно быть реалистическим. Но чертежи я умею читать быстрее, чем описания.

Мне пришлось признать, что «Тедди» отличается от «Салли». Он был лучше «Салли»: он умел делать больше, а некоторые узлы оказались проще. Основной принцип конструкции был тот же, но это естественно: любое устройство, созданное на ячейках Торсена и раньше «Салли», но с той же целью, должно было базироваться на тех же принципах, что я заложил в свою «Салли».

Я представил, что это я создаю такую машину… как будто это улучшенная модель «Салли». Мне ведь как-то приходила в голову такая мысль – создать «Салли» без этих бытовых ограничений, свойственных ей изначально.

Наконец я добрался до последней страницы и нашел имя изобретателя.

Я сразу узнал его: это был Д. Б. Дэвис.

Медленно и фальшиво насвистывая «Сейнт-Луи Блюз», я тупо глядел на свою фамилию на последней странице патента. Значит, Белла опять солгала. «Интересно, – подумал я, – сказала ли она мне за всю нашу недолгую историю хоть слово правды?» Конечно, Белла была патологической лгуньей, но я читал, что у патологических лгунов обычно есть какой-то стереотип: они начинают, отталкиваясь от правды, но затем приукрашивают ее, а не выдумывают что-то от начала до конца. Значит, мою модель «Салли» не украли, а отдали другому инженеру, который «пригладил» конструкцию, а потом подали заявку на изобретение на мое имя.

Но ведь сделка с «Манникс» не прошла. В этом я был уверен, так как знал это из архивов фирмы. Да, но Белла сказала, что они не смогли выпускать «Салли», как собирались, и сделка расстроилась из-за этого.

Может, Майлс припрятал «Салли» для себя, а Белле сказал, что ее украли? (То есть не украли, а… «переукрали»?)

Но тогда… Я плюнул и перестал гадать. Это было явно безнадежное дело; еще более безнадежное, чем поиски Рики. Да я быстрее смогу устроиться в «Аладдин» на работу, чем разберусь, как к ним попали исходные патенты и кому от этого какая выгода. Дело это явно нестоящее: сроки действия патентов истекли, Майлс умер, а Белла если и погрела на этом руки, выручив доллар-другой, то давно уже просадила их. Я удовлетворился единственным важным для себя обстоятельством, которое и требовалось доказать: изобретателем оказался я сам. Моей профессиональной гордости это льстило, а деньги – да кто о них беспокоится, если три раза в день на еду хватает?

Так что я перешел ко второму патенту – № 4 307 910, на первого «Чертежника Дэна». Чертежи были – загляденье. Я и сам бы их не сумел сделать лучше. Ей-богу, тот парень оказался молодцом. Я поразился, увидев, как экономно были сделаны связи и как число цепей осталось прежним, а вот количество движущихся частей сведено к минимуму.

Он даже применил клавиатуру от электрической пишущей машинки, а в чертежах указал ссылки на соответствующие патенты Ай-Би-Эм. Вот это умно. Это – класс: никогда не изобретай то, что можно купить на каждом углу.

Мне стало интересно, кто этот башковитый малый, и я заглянул на последнюю страницу.

Оказалось, это некий Д. Б. Дэвис.

Очень не скоро, но я все же позвонил доктору Альбрехту. Его разыскали, и я назвался – у меня в конторе не было видеотелефона.

– А я узнал голос, – ответил он. – Привет, старина. Как у тебя там дела с новой работой?

– Да ничего, недурно. Стать совладельцем фирмы, правда, пока не предлагают.

– Ну, дай им подумать. Они вот так, сразу, не могут. А в остальном все в порядке? В жизнь вписался?

– Ну, еще бы! Если бы я знал, как здесь – то есть «сейчас» – здорово, я бы купил себе Холодный Сон раньше. Я бы теперь ни за какие деньги не согласился вернуться в тысяча девятьсот семидесятый.

– Да ладно, брось! Я это время прекрасно помню. Я тогда был мальчишкой, жил в Небраске, на ферме. Ловил рыбу, охотился. Хорошо тогда было. Лучше, чем теперь.

– Ну, каждому свое. Мне тут нравится. Но… Док, я ведь звоню не просто чтобы пофилософствовать. У меня назрела одна проблема. Небольшая проблема.

– Ну, выкладывай. Небольшая – это хорошо: у большинства тут возникают большие проблемы.

– Док, может Долгий Сон вызывать амнезию?

Он помедлил с ответом.

– Вообще-то, наверное, возможно. Лично я таких случаев не видел. Я имею в виду: без каких-то иных причин.

– А какие причины вызывают потерю памяти?

– Да разные. Самая частая – подсознательное желание самого пациента. Он забывает последовательность событий либо меняет их местами, потому что сами события для него непереносимы. Это – функциональная амнезия в чистом виде. Потом есть еще традиционный удар по голове – амнезия вследствие травмы. Еще может быть амнезия от внушения: либо под воздействием психотропных препаратов, либо под гипнозом. А в чем дело, старина? Забыл, куда засунул чековую книжку?

– Да нет. Насколько я знаю, с чековой книжкой у меня все в порядке. Но я никак не разберусь с некоторыми вещами, случившимися до того, как я завалился в Сон… и это меня беспокоит.

– Хм… а из тех причин, что я перечислил, что-нибудь подходит?

– Да, – медленно сказал я. – Любая подходит, кроме разве что удара по голове. Да и это могло случиться, когда я был пьян.

– Я еще забыл упомянуть, – сухо сказал он, – о потере памяти под воздействием алкоголя. Слушай-ка, сынок, давай приезжай ко мне, обсудим это дело. А если я не смогу разобраться, что с тобою (я ведь не психиатр), то отправлю тебя к гипноаналитику, который очистит твою память, как луковицу, и скажет тебе все, даже почему ты опоздал в школу четвертого февраля, когда учился во втором классе. Но это довольно дорого, так что давай вначале я сам попробую.

Я сказал:

– Док, я и так столько надоедал вам… А насчет вознаграждения вы человек щепетильный.

– Сынок, мои больные – это моя семья. Другой у меня нет. Поэтому вы все меня очень интересуете.

Я еле отделался от приглашения, сказав, что позвоню в начале следующей недели, если до тех пор не разберусь сам. Я решил еще подумать над этим.

Большинство кабинетов уже опустело. У меня горел свет. Заглянула «Золушка»-уборщица, «увидела», что помещение занято, и молча выкатилась вон. Я остался сидеть.

Через некоторое время в дверь просунулась голова Чака Фриденберга.

– А я думал, ты давно ушел. Вставай, дома доспишь.

Я поднял голову.

– Чак, есть идея. Давай купим бочку пива и две соломинки.

Он подумал.

– А что… Сегодня пятница. А по понедельникам я люблю, чтобы голова немножко гудела: помогает вспомнить, какой день недели на календаре.

– Решено и подписано. Подожди секунду: мне надо кое-что упихать в портфель.

Мы зашли выпить пива, потом в другой бар – поесть. Потом опять попили пива в одном баре с хорошей музыкой и перебрались в другой, уже без всякой музыки, где в кабинках была шумопоглощающая обивка и нас не трогали, только надо было раз в час что-нибудь заказывать. Мы смогли поговорить. Я показал Чаку оттиски патентов.

Чак внимательно рассмотрел прототип «Трудяги Тедди».

– Да, вот это работа, Дэн. Я тобой горжусь, парень. Дашь автограф?

– Лучше посмотри на этот. – Я протянул ему патент на чертежную машину.

– В некотором смысле этот даже лучше. Дэн, ты отдаешь себе отчет в том, что, вероятно, оказал большее влияние на современный уровень развития техники, чем, скажем, в свое время Эдисон? Ты это понимаешь, парень?

– Брось, Чак. Это все серьезно. – Я ткнул пальцем в кучу ксерокопий на столе перед нами. – О’кей, одна из этих машин – моя работа. Но я никак не могу быть автором второй – если, конечно, я не перепутал все на свете насчет своей жизни до того, как я завалился в эту спячку. Если я не страдаю амнезией.

– Ты твердишь это уже двадцать минут. Но, по-моему, у тебя в голове нет никаких коротких замыканий. Ты сумасшедший не больше, чем вообще требуется, чтобы стать инженером.

Я стукнул кулаком по столу, звякнули кружки.

– Я должен знать!

– А ну спокойнее. Что ты собираешься предпринять?

– Что? – Я задумался. – Собираюсь заплатить психиатру, пусть выкопает ответ из моей башки.

Он вздохнул.

– Этого я и ожидал. Ну, давай предположим, что ты заплатишь этому мозгокруту и он скажет, что память у тебя в порядке и что все реле разомкнуты. Что тогда?

– Но этого не может быть!

– Вот и Колумбу то же самое говорили… Ты даже не упомянул самого простого и наиболее вероятного объяснения.

– Какого?

Не ответив, он поманил официанта и велел принести телефонный справочник города и пригородов. Я спросил:

– Что, карету мне вызвать решил?

– Нет еще. – Он пролистнул страницы в толстенной книге, остановился и сказал: – Глянь-ка сюда.

Я глянул. Он держал палец на колонке «Дэвис». Колонок было много, и в каждой были сплошь одни Дэвисы. Но в той, куда он показывал, была дюжина Д. Б. Дэвисов – от Дабни Дэвиса до Дункана Дэвиса.

Было там и три Дэниэла Б. Дэвиса. Один из них – я.

– Это из семи миллионов людей. Хочешь прикинуть, сколько наберется из двухсот пятидесяти миллионов?

– Это ничего не доказывает, – слабо возразил я.

– Да, – согласился он, – не доказывает. Было бы, надо признать, чистейшим совпадением, если бы два инженера, одинаково способных, работали бы в одном направлении, над одной машиной одновременно и имели бы при этом одинаковые фамилии и инициалы. Пользуясь теорией вероятности, мы могли бы подсчитать, насколько мизерно мала вероятность такого совпадения. Но люди склонны забывать – особенно те, кому следовало бы помнить, вроде тебя, – что хотя теория вероятности и позволяет определить, сколь маловероятно подобное событие, она тем не менее с полной определенностью утверждает, что такие совпадения могут быть. Похоже, здесь как раз такой случай. И такое объяснение мне гораздо больше по душе, чем предположение, что мой собутыльник по пиву свихнулся с резьбы. Хорошие собутыльники попадаются чертовски редко.

– И что, ты считаешь, я должен делать?

– Во-первых, не тратить время и деньги на психиатров, пока не попробуешь сделать другое. Узнай имя этого Д. Б. Дэвиса, который оформил заявку на этот патент. Это наверняка несложно. Вполне вероятно, его зовут Декстер. Или даже Дороти. И не спеши сходить с ума, если это даже Дэниэл: у него второе имя – «Б» – может быть Бриггс, а номер карточки социального страхования совсем другой. И третье, что тебе надо сделать. Или, вернее, первое – на время забыть обо всем этом и заказать еще по кружке.

Так мы и сделали и стали говорить о другом, в основном о женщинах. Чак выдвинул теорию, что между женщиной и машиной много общего: и та и другая непредсказуемы в поведении. Он стал рисовать пивом на крышке стола диаграммы, подтверждающие его соображения.

Спустя какое-то время я вдруг сказал:

– Эх, вот если бы существовали путешествия во времени, я знаю, что бы я сделал.

– А? Ты о чем?

– О своих проблемах. Смотри, Чак: я попал сюда – я имею в виду попал в «сейчас», – путешествуя во времени на скрипучей телеге. Но беда в том, что я не могу попасть обратно. Все, что так тревожит меня, случилось тридцать лет назад. Я бы вернулся обратно и выяснил бы правду… если бы существовали настоящие путешествия во времени.

Он посмотрел на меня:

– Но они существуют.

– Что?

Он внезапно протрезвел.

– Упс… Зря я это брякнул.

Я сказал:

– Может, и зря, но ты уже брякнул. Так что объясни мне, что ты имел в виду, прежде чем я опрокину тебе на голову эту кружку.

– Извини, Дэн. Сорвалось.

– Говори!

– Вот этого-то я сделать и не могу. – Он оглянулся по сторонам. Поблизости никого не было. – Это засекречено.

– Путешествия во времени засекречены? Господи, почему?

– Черт побери, парень, ты что, никогда на правительство не работал? Да они бы и секс засекретили, если б могли. Какие тут нужны «почему»? Это просто их политика. Но поскольку это все-таки засекречено, извини, не могу. Так что отстань.

– Но… не дури, Чак, мне же это очень важно. Ужасно важно. – Он упрямо смотрел на свою пустую кружку. Я добавил: – Ну, мне-то ты можешь рассказать. У меня как-никак был допуск «СС». И меня никто его не лишал. Просто я больше не работаю на правительство.

– А что такое допуск «СС»?

Я объяснил, и он наконец кивнул.

– Ясно. У нас это называется «статус Альфа». Да, парень, ты, видно, был на горячей работенке. У меня и то только «Бета».

– Тогда почему ты не можешь мне рассказать?

Но он заупрямился, и тогда я сказал презрительно:

– Я думаю, что такого быть не может. Это ты просто рыгнул с перепою. Ну, бывает!..

Он некоторое время торжественно смотрел на меня. Потом сказал:

– Дэнни?

– А?

– Я тебе расскажу. Только помни про свой «статус Альфа», парень. А расскажу я тебе потому, что это никому не повредит. Я хочу, чтобы ты понял: для тебя и твоих проблем в этом деле решения нет. Это действительно путешествие во времени, да только применить его практически тебе вряд ли удастся.

– Почему?

– Дай досказать, а? Установка не отлажена, и нет никакой надежды, что ее когда-нибудь отладят. Она не имеет никакого практического значения даже для исследователей. Это просто побочный продукт исследований в области антигравитации, вот поэтому его и засекретили.

– Но ведь антигравитацию-то, черт возьми, рассекретили!

– Ну и что из этого? Если бы это можно было применять в коммерческих целях – тогда, может быть, это тоже рассекретили бы. Так что молчи.

Боюсь, что я еще что-то говорил, но лучше уж я скажу, что сразу же приумолк.

Когда Чак учился на последнем курсе в Колорадском университете, в Боулдере, он подрабатывал техником-лаборантом. У них там была большая криогенная лаборатория, и сперва он работал в ней. Но университет отхватил жирный кусок – подписал с военными контракт на исследования, связанные с эдинбургской теорией поля. В горах, за городом, построили новую большую физическую лабораторию. Чака перевели туда, в распоряжение профессора Твитчела – Хьюберта Твитчела, который чуть не получил Нобелевскую премию, и это «чуть» его крепко задело.

– Твитчелу нашему взбрело в голову, что если бы он дал поляризацию по другой оси, то мог бы не только довести гравитационное поле до нуля, но и изменить его знак! Ничего не вышло. Тогда данные эксперимента он загрузил в компьютер. Увидев результаты, он выкатил глаза. Мне он их, ясное дело, не показал. В тест-камеру установки – тогда в тех краях еще были в обращении металлические деньги – он сунул два серебряных доллара, заставив меня перед этим пометить их. Он нажал на кнопку соленоида, и они исчезли.

Не то чтобы трюк был необыкновенный, – продолжал Чак. – Для полного эффекта надо было бы, чтобы он достал их из уха или из носа какого-нибудь мальчишки, согласившегося выйти на сцену. Но его, видимо, результаты опыта устраивали. Меня тоже – мне платили повременно.

Через неделю один из этих долларов появился в камере снова. Только один. Но еще до этого как-то раз во время уборки – шефа не было – в камере появилась морская свинка. У нас в лаборатории таких не было, раньше я ее там не видел, поэтому захватил с собой и на обратном пути показал нашим биологам. Они сосчитали своих: вроде все были на месте, хотя с морскими свинками, сам знаешь, полной уверенности нет. Тогда я взял ее домой – пусть поживет.

После возвращения того единственного доллара Твитчел навалился на работу так, что даже бриться перестал. В другой раз он поставил такой же эксперимент на двух свинках из биологической лаборатории. Одна из них показалась мне очень знакомой, но получше рассмотреть ее я не успел: он нажал свою красную кнопку, и свинки исчезли.

Когда одна из них – та, что не была похожа на мою, – вернулась дней через десять, Твитчел понял, что дело в шляпе. Тут заявился тип из оборонного отдела – этакий штабист-полковник. Оказалось, тоже профессор. Ботаник. Очень кадровый тип. Твитчелу он был нужен, как… Но этот полковник заставил нас принести еще одну присягу, сверх наших допусков. Он решил, что наткнулся на величайшее изобретение в военном искусстве с тех времен, как Цезарь изобрел копировальную бумагу.

Что он придумал: берешь дивизию, посылаешь ее в прошлое или будущее, на то сражение, которое проиграл либо проиграешь, – и победа за нами. Противник даже не догадывается, что произошло. Это все, конечно, была сущая галиматья, и генеральскую звезду за это дело он не получил. Но гриф «Совершенно секретно», который он на это дело поставил, пристал и стоит, насколько мне известно, по сию пору: о рассекречивании я не слышал.

– Для военных нужд это вполне можно использовать, – возразил я, – как мне кажется, если придумать камеру, способную отправлять в путешествие сразу дивизию солдат. Нет, погоди минутку: я понял, где тут собака зарыта. Они у вас всегда шли парами. Значит, нужны две дивизии: одна пойдет в прошлое, другая – в будущее. Одну вы, естественно, просто теряете… По-моему, умнее всего просто иметь дивизию в нужном месте и в нужное время.

– Ты прав, хотя рассуждаешь и неверно. Совсем не обязательно посылать в разные стороны две дивизии или двух свинок, вообще два одинаковых объекта. Надо просто уравнять массы. Можно послать дивизию солдат и кучу камней, которые весят столько же. Это же просто правило действия и противодействия – третий закон Ньютона. – Он опять начал рисовать по столу пролитым пивом. – MV равняется MV… базисная формула реактивного движения. Производная формула путешествий во времени – МТ = mt.

– Все равно не понимаю, в чем я не прав. Камни – штука недорогая.

– Пошевели мозгами, Дэнни. Ракету можно на что-то нацелить, ядри ее в дюзы. А как целиться в прошлую неделю? Ну-ка, покажи, где она сейчас? Никакого понятия, которая из масс отправится вперед, а которая – назад. Способа ориентировать оборудование во времени мы еще не нашли.

Я примолк в тряпочку. Действительно, может получиться неловко, если генералу вместо дивизии солдат забросят кучу камней. Неудивительно, что экс-профессор так и не стал генералом. Чак тем временем продолжал:

– Тут надо рассматривать две массы как пластины конденсатора, заряженные до одинакового темпорального потенциала. Потом происходит разряд: шмяк! – одна из них направляется в середину будущего года, а вторая – в историю. Вот только жаль, что никогда не знаешь – какая куда. Но худшее – не это. Ты же не сможешь вернуться.

– А кто собирается возвращаться?

– Ну смотри, какой в этом смысл для исследователя, если нельзя вернуться? Или для коммерческого применения? В какую бы сторону ты ни прыгнул, деньги твои там – не деньги, а связаться с тем временем, откуда ты прибыл, ты не сможешь. Нет оборудования. А оборудования и энергии на это надо много, уж ты мне поверь. Мы, например, получали энергию от генераторов Арко. Дорогое удовольствие… Это – еще один недостаток.

– А ведь вернуться можно, – предположил я, – с помощью Холодного Сна.

– Да? Это если попадешь в прошлое. Можешь ведь ненароком попасть и в другую сторону – заранее-то не угадаешь. Да и то если попадешь в достаточно недалекое прошлое, скажем, не глубже войны. Но какой смысл? Хочешь узнать что-то про тысяча девятьсот восьмидесятый год, скажем, – возьми да спроси или поройся в старых газетах. Это если бы можно было как-то сфотографировать распятие Христа… Да только нельзя. Не только потому, что обратно не вернешься: туда тоже не попадешь. Просто на всем земном шаре не наберется столько энергии. Здесь тоже действует обратно пропорциональная квадратичная зависимость.

– И все равно нашлись бы люди, готовые попробовать ради самого эксперимента. Неужели никто не рискнул?

Чак опять огляделся по сторонам:

– Я и так наболтал тут лишнего…

– Ну, так еще чуть-чуть уже не повредит.

– Я думаю, что рискнули трое. Я думаю. Первым стал один преподаватель. Я был в лаборатории, когда пришел Твитчел с этим гусем, Лео Винсентом. Твитчел сказал, что я могу идти домой. Я поошивался на улице, и вскоре Твитчел вышел, а этот Лео Винсент – нет. Насколько мне известно, он еще там. В Боулдере он после этого не преподавал, это точно.

– А еще двое?

– Студенты. Вошли они все вместе, а вышел один Твитчел. Но один студент явился в аудиторию на другой день, а второго не было целую неделю. Вот сам и прикинь.

– Ну а ты сам не чувствуешь искушения?

– Я? У меня что, голова квадратная? Твитчел настаивал, говорил, что это просто мой долг перед наукой. Но я сказал: нет уж, спасибо, благодарю покорно, я лучше пойду пивка попью. Вот если он захочет – я что ж, я пожалуйста: на кнопочку-то я нажму с удовольствием.

– А я бы рискнул. Я бы разобрался в том, что меня мучает… а потом вернулся бы с помощью Холодного Сна. По-моему, дело того стоит.

Чак глубоко вздохнул.

– Все, дружок, хватит тебе пива на сегодня, больше не получишь: ты уже пьян. Ты меня совсем не слушаешь. Во-первых, – он начал рисовать большие цифры пивом по столу, – неизвестно, попадешь ли ты в прошлое. Вместо этого можешь залететь в будущее.

– Ну что ж, риск – дело благородное. Нынешнее время нравится мне гораздо больше, чем то, мое. Может, лет через тридцать понравится еще больше…

– О’кей, можешь опять воспользоваться Долгим Сном: это безопаснее. Или просто сиди, не дергайся и жди, пока это время наступит. Я так и собираюсь сделать. Только перестань перебивать. Во-вторых, даже если тебя забросит в прошлое, ты можешь здорово промахнуться по тысяча девятьсот семидесятому: насколько я понимаю, Твитчел работал вслепую, никакой калибровки у него не было. Я, правда, был просто подай-принеси… В-третьих, лаборатория эта построена в восьмидесятом на том месте, где раньше была сосновая роща. Предположим, что очутишься в этом месте десятью годами раньше, чем она была построена, прямо на том месте, где торчит ствол одной из сосен? Взрыв будет – как от кобальтовой бомбы. Жаль, что ты этого не увидишь.

– Но… Я вообще не уверен, что появлюсь вблизи лаборатории. Не исключено, что я попаду в космос, в то место, где была раньше эта лаборатория в то время, когда Земля… то есть… ну, ты понял.

– Я-то понял, а вот ты – нет. Ты останешься в том же пространственно-временном континууме, в котором был. Про математику не беспокойся: просто вспомни, что было с морскими свинками. Но если попадешь туда, где была лаборатория, то можешь устроить фейерверк. И в-четвертых: как ты собираешься возвращаться сюда, пусть даже посредством Холодного Сна, даже если ты попадешь в нужную сторону, и в нужное время, и живым?

– А что? Один раз я уже сделал это. Что мне помешает сделать это во второй раз?

– Ну да. Только где ты возьмешь на это денег?

Я открыл рот – и закрыл его. Этот аргумент ставил меня в дурацкое положение. Когда-то деньги у меня были. Теперь – не было. Даже то немногое (и явно недостаточное), что мне удалось скопить, я не мог бы взять с собой. Да если бы я даже ограбил банк (а я об этом ремесле знал маловато…), украл миллион и взял с собой, то истратить его в 1970-м я все равно не смог бы: дело кончилось бы тюрьмой. Фальшивомонетчиков в семидесятом не жаловали… Не говоря уже о номерах и рисунке, у нынешних денег даже цвета были другие.

– Попробую накопить там, в семидесятом.

– Умница. Только пока копишь, рискуешь оказаться здесь снова, только уже естественным путем – без шевелюры и зубов.

– О’кей, о’кей. Давай вернемся к тому, последнему, моменту. Был ли там когда-нибудь большой взрыв? Там, где теперь стоит лаборатория?

– По-моему, не было.

– Значит, я не окажусь на месте дерева, потому что я не оказался там. Ты понял?

– Я тебя понял раньше, чем ты открыл рот. Опять старый добрый парадокс времени. Только я на это не куплюсь. Я тоже немало поломал голову над теорией пространства-времени. Может, побольше твоего. Все наоборот. Взрыва не было, и ты не окажешься в том месте, где стоит дерево… потому что ты никогда не совершишь этот прыжок во времени. Ты понял меня?

– А если все-таки совершу?

– Не совершишь. Из-за моего «в-пятых». Слушай внимательно: сейчас я тебя добью окончательно. Ты никуда не прыгнешь, потому что эта штука засекречена и ты просто не сумеешь к ней подойти. Тебя не подпустят. Так что, Дэнни, давай забудем об этом деле. У нас получился очень интересный, прямо-таки интеллектуальный вечерок. Утром ФБР уже станет меня искать. Так что давай еще по одной, и если в понедельник я случайно буду на свободе, я позвоню главному инженеру «Аладдина» и узнаю, как этого Д. Б. Дэвиса звали или зовут: может, он и сейчас у них работает. Тогда мы можем позвать его пообедать и поболтать с нами про технику. Да и вообще я бы хотел познакомить тебя со Спрингером, их главным инженером: он очень славный малый. И забудь ты эту чушь с путешествиями во времени: сроду им эту штуку до ума не довести. Не следовало мне вообще рассказывать тебе о ней… и если ты скажешь кому-нибудь, что я тебе это говорил, то я посмотрю тебе прямо в глаза и заявлю, что ты врешь. Мой допуск еще может мне когда-нибудь пригодиться.

Тут мы взяли еще по одной. Пока я добрался до дому и влез под душ, я понял, что он прав. Пытаться решить мои проблемы, прыгая из одного времени в другое, – это все равно что лечить перхоть гильотиной. А главное, Чак скорее всего сумеет узнать все, что меня интересует, у Спрингера за рюмочкой виски: без суеты, без нервотрепки, без затрат и риска. А нынешнее время мне нравится.

Забравшись в кровать, я протянул руку и взял накопившиеся за неделю газеты. С тех пор как я стал солидным, добропорядочным гражданином, я начал получать «Таймс» ежедневно, пневмопочтой. Я не очень ею зачитывался: голова у меня постоянно была занята какими-нибудь инженерными проблемами, и мелькание газетных новостей либо раздражало меня своей занудностью, либо, наоборот, попадалось что-то интересное и отвлекало от работы.

Однако я никогда не выкидывал газету до тех пор, пока хотя бы не просмотрю заголовки и тот раздел объявлений, где помещена личная информация. Нет, не о рождениях и смертях, не о браках и разводах – о «пробуждениях», то есть о проснувшихся сонниках. Мне все казалось, что однажды я наткнусь на знакомую фамилию, и тогда я поеду встретить человека, которого знал до Сна, чтобы сказать ему доброе слово и, может быть, чем-нибудь помочь. Вряд ли такое могло случиться, но я продолжал искать, и этот поиск давал мне какое-то удовлетворение.

Наверное, подсознательно я воспринимал всех сонников как свою «родню». Ну, это как служба в одном подразделении: если ты служил там, пусть даже не со мною, а в другое время, значит, ты мой друг, по крайней мере, до такой степени, что за это стоит выпить по рюмочке.

Особых новостей в газетах не было, кроме космического корабля, по-прежнему числившегося пропавшим без вести где-то между Землей и Марсом. Но это скорее была не новость, а ее прискорбное отсутствие. Не нашел я и имен старых знакомых среди недавно проснувшихся сонников. Я лег и стал ждать, когда погаснет свет.

Около трех ночи я вдруг проснулся и сел. Автомат включил свет, и я заморгал, щурясь. Мне приснился страшный сон – не кошмар, но почти, – будто бы я не заметил в объявлении среди других имен имени Рики.

Я знал, что этого быть не могло. И все равно, увидев, что скопившаяся за неделю стопка газет лежит на прежнем месте, я почувствовал огромное облегчение. Я ведь мог запихать их в шахту мусоропровода, как я частенько делал.

Притащив их опять в кровать, я стал снова просматривать объявления. Теперь я читал все подряд: рождения, смерти, браки, разводы, усыновления, погружения и пробуждения, потому что мне подумалось: возможно, мой взгляд зацепился за имя Рики неосознанно, когда я краем глаза видел другие колонки, просматривая «пробуждения». Может, Рики вышла замуж или у нее родился ребенок…

Я чуть не пропустил то, что вызвало этот неприятный сон. В номере от второго мая 2001 года среди состоявшихся накануне, во вторник, пробуждений было: «Хранилище Риверсайд… Ф. В. Хайнике».

Ф. В. Хайнике?

Хайнике была фамилия бабушки Фредерики, я это теперь знал точно. Я просто был в этом убежден. Не знаю, почему я был так уверен. Но она была глубоко спрятана где-то в глухом уголке моей памяти и не всплывала, пока я не наткнулся на нее в газете. Когда-то я наверняка слышал эту фамилию от Майлса и Рики, а может быть, и встречался с почтенной бабулей в Сандии. Так или иначе, попавшаяся на глаза в «Таймс» фамилия нашла свою ячейку в моей памяти, и я вспомнил.

Оставалось только доказать это. Мне надо было убедиться, что «Ф. В. Хайнике» – это и есть Рики.

Меня трясло от волнения, от страха и предвкушения. И хотя новые, современные привычки у меня уже вполне сформировались, я начал застегивать одежду, вместо того чтобы просто сложить швы вместе и надавить. Одевание превратилось в пытку. Но уже через несколько минут я спустился в вестибюль, где у нас был телефон-автомат (в моей комнате телефона не было; номер в справочнике – это номер этого самого автомата). Тут выяснилось, что придется опять бежать наверх: свою карточку с номером кредитного счета на телефон я оставил в комнате. Вот как я разволновался.

Когда я принес ее вниз, у меня так тряслись руки, что я еле попал карточкой в прорезь. Воткнув наконец ее в щель, я набрал служебный номер.

– Слушаю. Что вам угодно?

– Э-э, я… мне надо хранилище Риверсайд. Это в Риверсайде.

– Ищу… нашла… линия свободна. Ждите ответа.

Наконец осветился экран, и на меня взглянул заспанный, угрюмый человек:

– Вы, должно быть, набрали не тот номер. Это хранилище. У нас ночью закрыто.

Я поспешно сказал:

– Не отключайтесь, пожалуйста. Если это хранилище Риверсайд, то мне именно оно и нужно.

– Ну, и чего вам надо? В этакий-то час?

– У вас есть клиент. Ф. В. Хайнике. Из недавно пробудившихся. Я хотел узнать…

Он покачал головой.

– Мы не даем по телефону информацию о наших клиентах. И уж во всяком случае не посреди ночи. Позвоните после десяти утра. А еще лучше – приезжайте.

– Обязательно. Но я хочу узнать только одно: как расшифровываются инициалы Ф. В.?

– Я же вам сказал. Мы…

– Дослушайте меня, ради бога! Я не собираюсь врываться к вам. Я сам сонник. Соутел. Тоже недавно пробудился. Так что я прекрасно знаю все про заботу о покое клиентов и все правила. Но вы уже опубликовали имя клиента в газете. Мы оба – и вы, и я – знаем, что хранилища обычно дают в газеты полные имена погруженных в сон и пробужденных. А газеты для экономии места урезают их до инициалов. Так?

Он чуть подумал.

– Возможно.

– Тогда что случится, если вы сообщите мне полное имя вместо инициалов «Ф. В.»?

Он поколебался мгновение.

– Пожалуй, что ничего страшного, если это все, что вас интересует. Но больше я вам ничего не сообщу. Ждите.

Он исчез с экрана, и мне показалось, что его не было целый час.

– Света маловато, – сказал он, щурясь и взглядываясь в карточку. – Фрэнсис. Нет, Фредерика. Фредерика Вирджиния.

В ушах у меня зазвенело, и я чуть не упал в обморок.

– Слава богу!

– Эй, с вами все в порядке?

– Да. Спасибо… Спасибо вам от всего сердца! Да, я в полном порядке.

– Хм-мм… Наверное, беды не будет, если я скажу вам еще одно: может, не поедете зря. Она уже выбыла.