Бершина мира
(отрывки)

Тишина летнего полдня разлилась над холмами. Она пахла и звучала, наполняя жизнью всё вокруг. Поле дарило ей аромат ромашек, мать-и-мачехи, васильков и подсолнухов; рощи и рощицы благоухали сиренью и яблонями. Лес хмурился, но эта суровость скрывала добрую улыбку старика, строго смотревшего из-под седых бровей.

Солнце припекало, и лишь ветерок время от времени прохаживался холодной ладонью по коже, заставляя вздрогнуть.

В тени большой сосны, стоявшей одиночкой посреди луга, сидели четверо мальчишек, лениво поглядывая на стадо коров. Один привалился к тёплому стволу и дремал, трое вели незатейливую мужскую беседу:

– …не доедет. Никак не доедет. Говорю ему: не доедет!

– А он?

– А чё он? Он же умник. Доедет, доедет… Ну и доехали. Семь вёрст на себе мешки пёрли, да ещё от отца досталось.

– И што теперь?

– Што, што?! Ничегошеньки. Отец сначала выдрал, потом говорит: «На ярмарку не поедешь».

Рассказчик от обиды всхлипнул. Двое других сочувственно переглянулись.

Да-а, – протянул один. Ему полагалось зваться Яном, но, то ли от малолетства, то ли от его доброго нрава все звали его как вздумается, лишь бы хоть чуть-чуть походило на его имя. – На ярмарке здорово. И сласти разные, и фокусы, и титры.

– Не титры, а театры, – поправил его другой, которого звали Мирян, а друзья звали Авоськой. – И игрушки, и дудки, и леденцы, и цыгане, и…

Тут он заметил, что третий их товарищ уже готов разреветься, и поспешно добавил:

– Но нам-то с Янеком всех диковин не повидать. У родителей всегда денег нету. Не плачь, Март, авось всё переменится, и к лучшему.

– Да, как же, – голосом, полным невыплаканных слёз, отозвался Март. Он помолчал, и всё же улыбнулся через силу:

– Зато на Ночь можно любому прийти.

– Может, и можно, только батя мне ещё неделю назад сказал: «Увижу – шкуру спущу!»

Март с Авоськой удивлённо взглянули на друга.

– Ты что, на Ночь не хочешь посмотреть? Боишься?

– Да не боюсь, но одному как-то…

– Так идём вместе.

– Идём.

– Здорово. Только надо сбоку зайти.

– С какого боку? Там же вода с боков.

– Вода, вода. А я брод знаю, тайный. Мне брат старший рассказал. Он же тоже, когда такой, как мы, был, убегал.

– И ни разу не попадался?

– Не-а.

– А он… – Ян покраснел, – он… у него было…

– Конечно, было, – рассмеялся Март. – А мы чем хуже?! Я вот Лаську бы…

– Ага, размечтался. Корову тебе, а не Лаську.

– А тебе свинью. Или рыжую Ольку.

– Ласька – дура. Вот Зарянка – это да.

– Ты её парня видел? Он из тебя чучело сделает.

– А из тебя и делать не надо – иди в огород и занимайся там, чем хочешь.

– Да тебе вообще никто не даст, даром, что ночью ничего не видно.

– Не даст – так сам возьму.

– Ага, взял. Есть, чем брать – то?

– Есть, да подлиннее, чем у тебя.

– А у меня, зато, толще.

Через некоторое время спор затих сам собой. Мальчишки, перебрав с десяток девушек и столько же способов достижения своей мужской цели, раскрасневшиеся и гордые сами собой, замолчали. Они видели четырнадцать зим и столько же весён, и сейчас их молодая кровь кипела, и природа требовала своего. Через два года они смогут оставить свои тайны и сговоры, и с полным правом назваться мужчинами. Но в тот момент что-то уйдёт, что-то странно притягательное и манящее. Уйдёт их детство.

Парню, прикорнувшему в тени сосновых ветвей, до этой воображаемой точки отсчёта оставался лишь год. Если бы кто-нибудь взял на себя труд описать сильную половину деревни в возрасте от четырнадцати до двадцати, то этот кто-нибудь с удивлением обнаружил, что все они подходят под следующее описание: рослый, дочерна загорелый, белобрысый парень с яркими голубыми или карими глазами, с белозубой улыбкой, с копной прямых волос, с открытым и откормленным лицом, имеющий вид весёлый и беззаботный.

Тот, о ком идёт речь, решительно не вписывался в это образ. Слово «рослый» к нему не подходило, вернее описать его как «высокого» или «длинного». В свои пятнадцать он возвышался над любым из сверстников на голову. Солнца он не жаловал, и это было обоюдным. Загар приставал к нему плохо, и после чесался и жёг. Брови были густыми и чёрными, а вовсе не редкими и белыми. Глаза и не думали блестеть, поражая чистотой. Наоборот, неприятно-грязно-зелёного цвета радужки будто бы поглощали свет. Волосы лежали не копной, а скорее буреломом, жгутами и колтунами оплетая голову. Лицо было худым и вытянутым, ничего открытого и откормленного в глубоко посаженных глазах, высоких скулах и чуть впалых щеках не казалось стороннему наблюдателю. На лбу пролегли ранние морщины, под глазами собрались складочки от привычки щуриться, глядя на собеседника. Завершая описание, можно отметить, что вид парень имел задумчивый и отрешённый. Радость посещала его не часто, а беззаботным его и вовсе не видел никто.

Отчасти объяснением этому служило его прошлое. Родившись на сорок третьем году правления Бреора III, или старого короля, как называли монарха вне дворцовых стен, он стал первым ребёнком в небогатой крестьянской семье, и получил вместе с правом жить имя Скир.

Его отец, служивший в молодости полковым писарем, мечтал научить сына грамоте и отдать в школу. Когда сыну исполнилось шесть, он попытался обучить его алфавиту. Тогда он и представить не мог, чем обернётся эта затея.

Всё чуть не рухнуло из-за непроходимой лени ученика, но однажды тот увидел у одного торговца грязную потёртую книгу. Внутри оказались уже знакомые червяки, смысл которых вдалбливал в него отец. Мальчик ткнул пальцем в книгу и спросил:

– Что это?

Купец усмехнулся:

– Здесь написано о кладах и несметных сокровищах. Я бы не продал эту книгу и за… – он быстро прикинул, – … пять серебряных монет. А вот за шесть бы продал.

– У меня стоко нету, – грустно ответил Скир. Ему вдруг ужасно захотелось узнать о кладах и сокровищах.

– Тогда ничем не могу помочь, – торговец сразу потерял интерес. – Да такой кроха наверно и читать не умеет.

До сих пор нельзя с уверенностью сказать, что выиграл, а что проиграл Скир оттого, что не сумел прочесть слова «Поваренная книга» на обложке. Однако с тех пор он твёрдо решил овладеть тайной непонятных загогулин и погрузился в учёбу с головой. Изучив алфавит, он принялся за письмо и через год мог по складам разбирать предложения и писать сам. Отец счёл его готовым к дальнейшему овладеванию знаниями и на два года раньше обычного отправил в местную школу.

К тому времени, когда его друзья-одногодки только начали обучение, Скир уже преспокойно читал, писал почти без ошибок и имел представление о такой науке, как математика. За следующий год он прочитал всё, что только смог найти в радиусе пятидесяти вёрст. Знания, скрытые в книгах, влекли его. Он был в том возрасте, когда в голове одни вопросы, и каждый начинается с «Почему?» Отчасти боясь задавать взрослым, а отчасти уяснив для себя, что те всё равно не смогут на них ответить, мальчишка искал ответы в книгах. Рыская по ближайшим деревенькам, он выспрашивал о книгах, и, если удавалось её найти, Скир радовался этому, как другие дети радовались бы новой игрушке или забаве.

Однажды он наткнулся на небольшой томик в кожаном переплёте. Открыв его, он пришёл в сильнейшее волнение – буквы и слова, крывшиеся внутри, были ему незнакомы. Вечером того же дня он спросил у отца, есть ли другие языки, кроме того, который он изучил. Отец рассмеялся и сказал, что есть сотни языков.

Что такое сотня, Скир знал. Сотня соломинок – небольшой пучок, сотня камней – большая куча, сотня деревьев – роща; а сотня языков, подобных вовсе даже не лёгкому (как казалось Скиру тогда) родному языку – представить себе такое было очень трудно.

Поначалу Скир растерялся, но, размышляя однажды ночью, он вдруг подумал о том, что необязательно учить все языки. И даже вовсе не требуется. Надо знать лишь те, на которых написаны самые умные книги. Вывод этот вдохновил мальчика необычайно.

Однако в этом месте следует прервать поток повествования, рассказав подробнее о событии, перевернувшем всю жизнь этого деревенского мальчугана.

Десятое лето его жизни выдалось дождливым и ненастным. Ближние озёра вышли из берегов, и всю округу затопило. Люди бросали насиженные места и перебирались на новые. Многие, правда, оставались, пережидая наводнение, но, к счастью для семьи Скира, им было куда податься.

На западе, в деревушке на берегу моря жил старый друг скирова отца. В первый же день по приезде Скир пошёл гулять по морскому берегу. Невиданное доселе зрелище и манило, и пугало одновременно. Небо, затянутое серыми тучами, лежало низко, отражаясь в тёмных водах. Много позже Скир понял, что не столько море манило его, сколько завораживал спор воды, ветра и земли, сошедшихся в одном месте.

Он шёл по мокрому песку, оставляя за собой цепочку следов, которые тут же слизывала солёная вода. Волны, шурша, отступали, будто всасывая в себя мелкие камушки, песчинки, водоросли и ракушки, а потом обрушивались на берег с новообретённой силой.

Он всё шёл и шёл, не останавливаясь, не задумываясь, просто слушая голос моря. Внезапно что-то заставило поднять его взгляд вверх. Справа на недальнем холме высилась крепость. Она словно воплотилась из потаённых видений и забытых снов, и в тот миг показалась мальчику ещё одной силой, тёмной и таинственной, ничем не уступающей трём стихиям.

Главные ворота выходили к морю, и от них брала начало широкая, выложенная камнем лестница, которая спускалась вниз, прямо к воде. Некоторые ступени стёрлись и оплыли, но всё же Скир без труда забрался наверх. Перед ним – казалось, до небес, а на самом деле не больше, чем на двадцать локтей – вознеслись крепостные стены. Замок имел вид печальный и заброшенный, но это в воображении мальчишки ещё больше предавало ему таинственности и притягательности.

Ров, в который когда-то был отведён ручей, превратился в болото. Мост просел и развалился в середине, и Скиру пришлось перебираться по краю, вцепившись в перила и поминутно рискуя свалиться в зловонную жижу.

Огромный холл встретил его тишиной и запахом плесени. Тусклый свет пробивался сквозь провалы и бреши в стенах. Парадная лестница, когда-то вычурно изукрашенная полудрагоценными камнями, теперь больше походила на рёбра неведомого чудовища. Медные перила покрывал густой зелёный налёт. Доспехи, стоявшие в стенных нишах, проржавели насквозь, и шлемы напоминали шишковатые темно-коричневые черепа зомби, скалящихся в пустоту.

За лестницей располагался огромный зал, в котором проводились приёмы и торжества. В центре до сих пор сиротливо стояли так и не убранные столы. Тяжёлые люстры, сделанные искусными мастерами из бронзы и хрусталя, валялись на полу разбитыми и искорёженными. И, словно пытаясь скрыть от чужих глаз картину всеобщего запустения, а на самом деле лишь подчёркивая её, на всём, буквально на всём лежал толстый слой пыли и паутины.

И всё же что-то звало, тянуло Скира наверх. Осторожно ступая, он поднялся на второй этаж. Здесь располагались спальни, гостиные, зал для аудиенций. Назначение некоторых помещений невозможно было определить вообще. Ни одно окно не осталось целым, и каждая комната была буквально завалена нанесённым через них мусором. Песок, ветви, почерневшие скрученные листья покрывали ковром забвения здесь каждый дюйм.

В конце коридора оказалась ещё одна дверь, а за ней – винтовая лестница. Пятнадцать высоких, почти по колено мальчишке, ступеней, вывели его к тёмной дубовой двери. На плотной древесине сплетались неведомые узоры. Массивное медное кольцо, отполированное тысячами (сотнями тысяч!) прикосновений, ничуть не потускнело. Наоборот, его блеск был глубоким и завораживающим. Оно так и манило прикоснуться, ощутить в руке его холодную тяжесть. Наполовину не сознавая, что делает, Скир взялся за кольцо, потянул на себя и гулко ударил в дверь.

Он ожидал подземного рёва, ужасного эха или чего-то столь же страшного. Хотя бы чего-то. Замок ответил лишь тишиной.

Дверь медленно открылась, пропуская внутрь маленького пришельца. Он вошёл и застыл на пороге.

Книги. Сотни, тысячи книг. Старинные, в толстых кожаных переплётах, с вытесненными золотом рунами и вензелями, и главное – ничуть не тронутые разящей дланью времени. Книги.

Скир молча подошёл к стеллажам и с каким-то упоением начал гладить коричневые и чёрные ребристые переплёты, которые были старше его в десятки раз. Сквозь три окна – на запад, на север и на восток – налетали порывы тёплого летнего ветра. Похожие на высокие узкие арки, они были прорублены прямо в камне и изначально не имели ни рам, ни стёкол, ни ставен.

Мальчик подошёл к западному окну и, положив локти на высокий подоконник, взглянул вдаль. Внизу, в двадцати метрах серо-зелёные волны накатывались на берег, шипя и разбрызгивая рыжеватую пену. Мрачные тучи, сцепившись в сплошное туманное покрывало, возникали из-за горизонта и исчезали, проносясь над головой. Скир вдруг увидел себя со стороны: вот он стоит у окна со свечой в руке, тяжело и тревожно вглядываясь в морской сумрак. Только он вовсе уже не мальчишка, а высокий белобородый старец, в просторном, расшитым золотом одеянии. Всё его лицо покрыто шрамами, словно он побывал в какой-то страшной битве, губы плотно сжаты и лишь изредка шепчут какие-то слова.

Он очнулся, когда вечер уже развернул свои крылья над усталой землёй. На лестнице он обернулся и увидел, что кольцо светится в наступивших сумерках, и существо, зажавшее его в своих когтистых лапах, улыбается ему суровой мужской улыбкой бывалого воина. Находясь под впечатлением увиденного, Скир не помнил, как добрался до деревни. Он бежал сквозь ночь, и шум прибоя рождал в нём ответный зов, которому со временем предстояло переродиться в нечто большее.

Наконец вдали зажглись огоньки рыбацких домиков, и вскоре он был дома. Отец и мать не расспрашивали сына, где тот пропадал, давно считая его самостоятельным, мальчик же никогда не лгал им, рассказывая всё без утайки. Однако с того самого дня, как он побывал в замке, у него появилась тайна.

Среди жителей окрестных деревень ходило множество слухов о заброшенной крепости. Вроде бы она стояла ещё со времён тысячи княжеств. Тогда не было и в помине единого королевства, вся страна представляла собой пёстрое одеяло из множества лоскутов – отдельных княжеств. Вряд ли их насчитывалась тысяча, но несомненно более сотни знатных родов тщились доказать всему миру, что они ничем не хуже своих великих предков, владевших всем континентом. Они строили замки, прибирали к рукам ближайшие земли и гордо именовались князьями или герцогами.

О том, что произошло, можно было лишь догадываться. То ли это было нападение одного из соседей; то ли пираты, навещавшие в то время здешние берега; то ли армии далёких западных стран – никто доподлинно не знал. Но вот на протяжении уже двухсот лет бывшая княжеская вотчина пустовала. Вернее, почти пустовала. Среди местных жителей ходили упорные легенды, что замок так и кишит призраками. Сам побывав внутри, Скир нисколько не верил этим россказням. Как только выдавалась свободная минутка, он пробирался в башню и читал, читал, читал.

Бывало, что он проводил там по несколько суток, запасшись едой и свечами. Сказать, что он увлёкся, значит не сказать ничего. Его лихорадило от жажды знаний. Но это было не всё. Он заболел рыцарством – тем прекрасным миром, в котором жили доблестные герои и ужасные злодеи, чудовища и дивные сказочные создания. В замковой библиотеке имелось множество рыцарских романов и стихов, и они стали главной страстью Скира.

Были здесь и труды по истории, географии, геральдике, астрономии, химии и колдовству. Последние мальчик откладывал, не читая, справедливо рассудив, что одними своими силами ему ничего не добиться. Отчасти это огорчало его, и, читая описание очередного магического поединка, он тяжело вздыхал, но быстро утешался, представляя себя на могучем коне, в сверкающих доспехах, с разящим мечом в руке. Подобные видения посещали его всё чаще и чаще, пока окончательно не поселились у него в голове.

Итак, Скир начал познавать мир. Целые океаны знаний раскинулись перед ним. Опасаясь захлебнуться в них, мальчик несколько поумерил свой пыл, но вскоре ему пришло на ум, что нет смысла запоминать всё без разбору. Наиважнейшее – вот тот крючок, на который можно поймать вожделенную рыбу. Но что есть наиважнейшее? К примеру, восстание северных провинций, страшная засуха трёхсотлетней давности или новые налоги? Скир понял, что его крючку не хватает наживки. И он нашёл её. Простейшее. В истории – это имена и годы правления королей; в астрономии – названия звёзд; и так далее. Кроме того, Скир решил сам вести записи. Он отыскал чистые листы, попросил у отца письменные принадлежности и взялся за дело.

Когда отец только-только начал прививать своему чаду любовь к наукам, Скир пыхтел, разбирая по складам одно за другим полковые донесения, приказы, рапорты и отчёты. Может быть, именно тогда чёткий и сухой военный язык въелся в него. Свои записи он вёл также, скупыми точными фразами описывая предмет. В сочетании же с высоким слогом трубадуров и труверов, поэзию которых мальчишка читал запоем и половину из которой учил наизусть, его манера изъясняться приобрела форму весьма странную, и уж вовсе не похожую на говор простых крестьян.

Множество томов было написано на неизвестных Скиру языках, и он кусал губы от досады, что не может проникнуть в их тайны. Однако и здесь ему повезло. Как-то он наткнулся на несколько книг, на каждой из которых крупными буквами было выведено: «Словарь». Вот когда проявилось истинное упорство этого бедняка-самоучки. Легко ли ему было понять, что такое транскрипция, если он не знал, что такое звук?! Что такое артикли, когда в его родном языке их отродясь не имелось?! Но чем серьёзней становились преграды, тем он сильнее вгрызался в них, одержимый под час каким-то маниакальным исступлением, словно от этого зависела его жизнь.

Пожалуй, имей Скир от рождения титул и богатство, тяга к знаниям могла сгубить его. Лишённый борьбы за существование, каждодневного напряжения сил, препятствий, которые надо было преодолевать, он бы или пресытился даровыми трофеями и, потеряв в жизни цель, стал ещё одним богатым ублюдком, или полностью ушёл в свой мир, сделавшись затворником, и вскоре позабыл простые радости жизни. Но ни титулом, ни богатством Скир не обладал, зато он получил от рождения решительность, волю и твёрдость. То, что он узнал, не лежало в нём мёртвым грузом. Изучая астрономию, он научился ориентироваться по звёздам; просматривая книги по навигации и картографические справочники, он узнал о течениях и миграции рыб и смог предсказывать благоприятные для ловли дни. Главное его сокровище – прекрасный мир рыцарской эпохи – ещё не было востребовано, но мальчик верил, что придёт и его час.

Так прошёл почти год. В начале мая отец решил вернуться в родную деревню. Он не хотел больше стеснять своего друга, но главное – он был земледельцем, и его тянуло к земле. Многое изменилось за то время, что их не было. Почти треть домов стояла брошенными. Оставшиеся жили впроголодь. Прошлый урожай погиб, пашни и огороды стояли заболоченными и заросшими сорной травой. И всё же Крон, скиров отец, не унывал. Ему удалось разыскать родственников – жену и детей своего двоюродного брата, который пропал во время наводнения – и предложить им переехать к себе. Так у Скира появились две старших сестры и два младших брата.

Лето выдалось тяжёлым. Словно истощив до срока весь запас воды, небо не желало посылать иссохшимся полям ни капли. Но не зря деревни звались общинами. Помогая друг другу, чем могли, люди выстояли. К осени созрел какой-никакой урожай, и призрак голодной смерти отступил.

Накануне праздника сбора урожая Скир попросил отца отпустить его погостить в рыбацкую деревню. Крон согласился. Он и сам хотел предложить это сыну – еды было мало, и лишний рот в небогатой крестьянской семье дорогого стоил.

Рыбаки приняли Скира с радостью. Уже давно мальчишка сумел расположить их к себе своим спокойным покладистым характером и совершенно недетской серьёзностью. Людям, проведшим полжизни в море, трудно рассказать о нём что-то новое, но и тут Скир знал то, чего не знали они.

Зимы в этих местах, (а, точнее, широтах, как прочёл Скир), стояли тёплые, море не замерзало, и местные жители выходили на промысел круглый год. Осборн, старый отцов товарищ, у которого жил Скир, часто брал его с собой. В долгие зимние месяцы, когда рыба уплывала подальше от берегов, в море выходили поодиночке, пользуясь лишь небольшими сетями и удочками. Этими снастями мальчик управлялся не хуже любого другого. Помощи приходилось просить, только если клевала большая рыба.

Ему везло, и ни разу не возвращался он домой без улова. Однако везением он был обязан только самому себе. Экспериментируя (тогда это была просто игра), Скир сделал несколько своих привад и насадок. Позже он с радостью поделился этим своим открытием с Осборном. Старый рыбак сначала задумчиво крутил ус, но его сомнения рассеялись после первой же проверки. С тех пор Скир поднялся в его глазах ещё выше.

С начала весны и почти до середины осени начиналась большая ловля. Участвовало большинство жителей деревни. Они закидывали огромные сети, с которыми управлялось не меньше двадцати человек. Скир решил, что будет только лишним, и теперь днями пропадал в башне, с головой погрузившись в чтение.

В последних числах последнего весеннего месяца Скир отправился домой. Он договорился с Осборном, что приедет следующей зимой. На прощанье мужчина протянул ему что-то, зажатое в кулаке. Мальчик сгрёб таинственный подарок и, разжав руку, увидел блестящую золотую монету. Он стал слабо отнекиваться, но Осборн хлопнул его по плечу, так, что кости хрустнули, и велел прекратить этот «лепет селёдки»: заработал – твоё.

В этот момент мальчишка ощутил неизвестную доселе гордость от честно заработанного. Он бросился благодарить, в ответ рыбак обнял его, потрепал по голове и сказал:

– Помни: ты – желанный гость в нашей семье, и если когда-нибудь судьба оставит тебя без крыши над головой, без куска хлеба и без плеча, на которое можно опереться, то здесь ты найдёшь и то, и другое, и третье.

Так постепенно уходило детство; уходило, забирая с собой и отрочество, и юность с их наивными радостями и тревогами. Следующие четыре года вымели их, заменив огнём мечты, жаждой познания и спокойно-равнодушным взглядом на окружающую действительность.

Как смогли ужиться в одном человеке эти, на первый взгляд, противоположные вещи? Как можно быть одержимым идеей и, добиваясь её, не выказывать своей одержимости? Но ведь мечты Скира не имели ничего общего с тихой уединённой вселенной, где он родился и вырос. Их разница только усиливала в нём сарказм и презрение к окружающему. Он был словно кремень, хранящий глубоко внутри пламя, ждущий только удара. Вполне отдавая себе отчёт в том, что удара так и не последует, если оставаться на задворках цивилизации, Скир начал подумывать об уходе. Ему было бы тяжело расстаться с родителями, но мечта звала, тянула за порог, и сопротивляться этому зову было невозможно. Кроме того, говорил он сам себе, я уйду не навсегда, я очень скоро вернусь – уже знатным рыцарем, известным всему королевству своими подвигами. Я подъеду к дому на белом коне и… – здесь начинались размышления, вполне знакомые и понятные каждому, кто хоть раз мечтал о воинской славе.

Впрочем, и в мечтах всё шло не так гладко, как хотелось бы. Рыцарем мог стать лишь дворянин, человек благородного происхождения. Дворянский титул передавался по наследству, жаловался вместе с назначением на высокую должность или за особые заслуги перед государством. Первое отпадало, второе делало исполнение задуманного весьма туманным и далёким. Оставалось третье.

Помимо этой были и другие проблемы. К примеру, Скир совершенно не умел владеть мечом. Это обстоятельство невероятно смущало его. Он мог бы вступить в регулярные войска, но, наслушавшись историй отца, отбросил эти мысли. Крон часто говорил о службе. Ни ему, ни его полку не пришлось участвовать в войне. Как один из немногих, знавших грамоту, он был назначен полковым писарем. Отслужив пять лет, Крон так и не дрался ни разу по-настоящему. Строевая подготовка обошла его стороной, но и сложись всё иначе, его боевые умения не много бы выиграли. Новобранцев обучали азам, чтобы только не выронили оружие из рук, а набраться личного опыта было негде.

Поразмыслив, Скир пришёл к выводу, что ему нужен учитель. Где его искать, парень не представлял, и, за неимением лучшего, верил в свою счастливую звезду и помощь свыше. Итак, полный смутных порывов и предчувствий, он вошёл в тот возраст, когда прошлое ещё не тяготит, будущее не пугает и настоящее не затеняет свет надежды предчувствием беды.