– Скир, Скир, ты идёшь с нами?

Скир приоткрыл глаза, но отвечать не стал, понадеявшись, что от него отстанут. Однако Ян затянул вновь:

– Ски-ир, ну ты идёшь? Пошли, а?

– Иду, – буркнул Скир и закрыл глаза. Его совершенно не вдохновляло бродить ночью (Ночью!) по полю в поисках непонятно кого и неизвестно чего. Он был обычным парнем. Причина его прохладного отношения к девушкам была в другом. Не совершив ещё ничего значительного, он уже мнил себя особенным, отмеченным высшими силами, Избранным. И оценивал окружающий мир с высоты своего (пускай, внутреннего) величия. И, как каждая девчонка ждёт своего принца, Скир ждал свою королеву. На меньшее он размениваться не собирался.

Меж тем, день медленно угасал. Призывно замычала корова-вожатка, звеня весёлым колокольчиком. Мальчишки поднялись и, свистя и прищелкивая языками, начали сгонять коров. Оставив после себя вытоптанную, взлохмаченную копытами землю, стадо потянулось домой. Янек, Авоська и Март шли рядом, следя, чтобы коровы не забрели на общинные поля или чей-нибудь огород. Скир держался позади. Когда они дошли до реки, он остановился и крикнул:

– Если увидите моего отца, скажите, что я потом приду, попозже.

Ребята кивнули, с тоской посмотрев ему вслед. После жаркого дня тело так и просилось в холодную воду, но коровы-то ведь ждать не будут. Скир, свободный от этих дел, так как пастухом он не был, а просто сбежал из дома, увязавшись с друзьями, с наслаждением плюхнулся в прибрежный омут. Вода мягко приняла его, и тут же холодные ключи защекотали ступни. В этом месте речка текла спокойно, разлившись на полтораста локтей вширь. Юноша резко вытолкнулся на поверхность и поплыл к противоположному берегу. Когда через некоторое время он выбрался из воды, то долго стоял по колено в мутном потоке, задумчиво глядя на своё отражение. Водяное зеркало шло рябью от лёгких волн и стекавших с его тела капель. Мысли Скира, как и водная гладь, тоже никак не могли успокоиться. Он всё острее чувствовал зов Большого Мира, лежащего за отчим порогом.

«Всё, время моё пришло, и путь мой передо мной», – нежданно-негаданно родилась у него в мозгу мысль. Она сразу понравилась Скиру, и он повторил её несколько раз про себя, а потом вслух. «Решено, сразу после праздника летнего солнцестояния (и Ночи, не забудь, Ночи!) я уйду. Ждать дольше не имеет смысла». Он взмахнул руками, разгоняя застоявшуюся кровь. Как подошли бы его телу боевые шрамы – тонкие серебристые линии, каждая из которых молчаливо говорила о доблести носящего их.

Парень оделся, насвистывая какой-то несложный мотив, и побежал к дому. Солнце уже садилось, и дорожная пыль окрасилась его лучами в тёмно-рыжий цвет.

Когда он вернулся, все ещё только собирались к ужину. Ритекана, его мать, как раз накрывала на стол.

– A-а, вернулся. Где был-то, сынок?

– Да, за коровами ходил присматривать.

– Будто там без тебя народа мало было. Помог бы отцу крышу поменять.

– Чего её менять-то? И так она ничего.

– Ой, бездельник. Да она уж вся в дырках.

– Да не в дырках она.

– Ладно, грамотей. Садись пока.

– Где батя? Вроде днём дома был.

– Тут где-то. К соседям зачем-то зайти хотел, – мать достала из печки два горшка. В первом была рыба, второй вкусно пах грибами. – А Поляна с Виртой пошли в Заречную. Ихнии хахали тут приходили – ну, мы с отцом их отпустили. Взрослые уже, пусть идут.

Мать опустилась на лавку, подпёрла голову кулаком.

– Вот так всегда. Разлетятся уточки из родного гнёздышка. Ничего, доля наша така – куда муж, туда и жена. Ты-то когда себе кого присмотришь? Скоро ведь шестнадцать годков стукнет. Смотри, заделаешься выстарком…

– Ладно, найду кого-нибудь, – попытался отшутиться Скир. – Чтоб поздоровее, косая сажень в плечах, руки лопатами, коса до земли.

– Будет над матерью-то смеяться. Нешто я не знаю, что вам, мужикам, надо. Ладно, сынок, главное, чтоб ты счастлив был.

– Буду, обязательно буду, – улыбнулся он в ответ. В это время дверь открылась, и вошли Крон и два скировы брата.

– Ага, он уже с ложкой здесь. Где весь день прятался, бездельник? – отец чуть сердито взглянул на сына.

– Коров ходил пасти.

– Тоже не худо. Послезавтра на ярмарку поедем: так, собраться нужно, поможешь. Ну, давайте поснедаем.

Отец, как всегда немного торжественно, опустился на своё место во главе стола и преломил хлеб. Его примеру последовали все остальные, и затем уже начали есть. На голодный желудок любое блюдо покажется невероятно вкусным. Вскоре оба горшка опустели. Скир с удовольствием доедал похлёбку, не зная, что больше её пробовать в родном доме не доведётся никогда.

За разговорами и мелкими делами никто не заметил, как наступила ночь. Укладываясь на лавку, Скир мысленно вернулся к недавнему разговору с матерью. Найди себе кого-нибудь – легко сказать! Это ведь на всю жизнь. «Она должна быть, – размышлял юноша, – должно быть… хм… не такой, как все. Среди тех, кого я знаю, её точно нет. А вот как она выглядит?» Скир терялся в догадках, досадуя на то, что у него так мало опыта в подобных делах. Однако одну вещь он знал точно: встретив свою королеву, он узнает её с первого взгляда. Так, тревожимый вопросами странными и ничуть не волнующими кого-нибудь, кроме него самого, он и заснул, и спал без сновидений.

Следующий день был заполнен хлопотами. Собирались на торжище, или ярмарку, как называли это скопище людей и товаров в южных провинциях империи. На площади в несколько десятков тысяч квадратных локтей сотни приезжих крестьян, ремесленников и купцов торговали всем, чем только можно – от подковы до мельницы. Но это было не просто место, где все только и делали, что покупали и продавали. Ярмарки были событием. Обычно они устраивались в канун праздников и заканчивались повальным гулянием и весельем. Особенно много соблазном было для детей: сладости, игрушки, немудрёные забавы с призами, яркие и блестящие побрякушки, гуделки, дудочки, шары, кролики и щенки и ещё куча разных чудес. Те, кому уже минуло двенадцать, искали себе иных развлечений. И уж конечно самым желанным из них была Ночь. Займись какой-нибудь историк изучением народных традиций и обычаев, эпиграфом к своему труду ему пришлось бы сделать следующую горькую фразу: «О, память человеческая! Как коротка ты!» И, верно: никто уже толком не помнил, откуда повелось на самую короткую ночь в году собираться парням и девушкам вместе и устраивать пляски и игры, которые тот же воображаемый историк обозвал бы «варварскими» и «плотскими». Видно, сидит где-то глубоко в человеке желание попрать те рамки, в которые впихивает его изначально чистая и непорочная душа, и против которых бунтует тело. Хотя закон и предписывал не вступать в интимную связь с партнёром до брака, если это совершалось по взаимному согласию, то крестьяне смотрели на это сквозь пальцы. Если же одна из сторон – обычно, женщина – выражала возмущение и считала себя обиженной, но виновник в краткое время улаживал дело миром, то и его не осуждали. На тех же, кто удовлетворяет свои животные инстинкты без обоюдного согласия, смотрели, как на грязных и мерзких животных. И поступали соответственно. Если насильников не приговаривал к казни суд, то настигала месть родных и близких. И потом дело уже не расследовали.

Скиру только предстояло ощутить любовь, горькую, как морская вода, но, шагая за нагруженной телегой, он ещё ни о чём не подозревал.

Уже за дюжину полётов стрелы стал слышен гул базара и видна пыль от телег и повозок, спешивших на торг. С раннего утра начинал он шевелиться, и, взглянув сверху на пеструю ораву людей, можно было принять её за единое существо, протянувшее свои разновеликие руки на все стороны света.

Голос у ярмарки особый. Его также нельзя ни с чем спутать, как и объяснить, в чём, собственно, его особенность. Как в косу – ленты, вплетаются в него звуки привычные и знакомые уху, рождая нечто новое. Взявшись перечислять их, я непременно забуду или умолчу о части, ибо невозможно объять необъятное, но, хотя бы из любви к простым вещам, рождающим его, стоит попытаться.

Мычание коров, уставших и голодных; призывные крики купцов, хриплые и надрывные; конское ржанье; гудение рожков и дудок; смех, плач и визги детей; споры и перебранки; весёлые крики скоморохов и бродячих артистов; звон железа; просьбы нищих о подаянии; скрип колёс; возгласы и хлопки зрителей; смачные удары топоров торговцев мясом; пьяная брань; собачье бреханье; треск сучьев; молотки кузнецов; гудение пылких углей в горне…

Медленно продвигаясь сквозь торговые ряды, Скир впитывал этот гам, чувствуя себя в нём, как рыба в воде. Наконец, где-то с краю отыскалось свободное место. Через некоторое время к телеге подошёл осанистый немолодой мужчина. На нём были штаны из дорогой, отменно выделанной кожи, чёрная суконная куртка и тёмно-бордовый берет с украшенной драгоценными камнями эмблемой. Он шёл, вздыхая и косясь по сторонам, и всем своим видом выражая крайнюю досаду. Поравнявшись с Кроном, он взглянул на мешки и бросил полувопросительно:

– Зерно?

– Оно самое, ваше высоколордство, – ответил немного оробевший крестьянин, переводя взгляд со своего товара на знак на берете незнакомца и обратно.

– Пять монет, и отвезёшь, куда я скажу.

– Пять монет, ваше…?

– Вот дурачьё, – пробормотал человек и сунул оторопевшему Крону пять золотых полу нобилей: в три раза больше, чем тот рассчитывал получить. – Поедешь по северной дороге. Увидишь большой обоз. Спросишь Ривка, отдашь ему мешки.

Выбросив это всё скороговоркой, мужчина повернулся и быстро зашагал обратно вглубь рядов. Пока незнакомец говорил, скиров младший брат Гам, которого тоже взяли с собой, стоял, широко открыв рот. Теперь его прорвало:

– Дядь, а кто это был? А, дядь? А почему он так много заплатил? А чё он, а чё он тут руками размахивал? А? А почему он…

– Чё да чё, – отмахнулся Крон. – Любопытному на рынке оторвали нос в корзинке. Поехали скорей этот обоз разыскивать.

Скир постарался придать своему лицу беззаботный вид, чтобы скрыть волнение, охватившее его. Наконец-то он впервые столкнулся с посланцем неведомого мира, о котором столько мечтал. Юноша мгновенно узнал значок на головном уборе покупателя – окрещённые жезл и ключ, и башня на червлёном поле – отличительный знак распорядителей королевского двора. Его глаз подметил также кольцо с гербовой печатью и нашивки с баронской трёхзубчатой короной на куртке. И всё же кое-что в его поведении было непонятно: почему он поверил на слово и не послал с ними своего человека? Поразмыслив, Скир пришёл к выводу, что этого и не требовалось. Обмани кто-то из них королевского распорядителя, тот, верно, найдёт способ покарать их. Вскоре и отец подтвердил его догадку.

– Вот что, – сказал Крон, когда они немного отъехали, и палатки торговцев скрылись за поворотом, – на тот случай, если кто из вас не понял, почему мы счас тут едем, а не там зерно перепродаём. Хотя, ребятки, я вас растил и знаю: вы бы не поступили, как мошенники-конокрады, к примеру, или надувалы-купцы. Мы – честные люди. А, кроме того, это ведь был не простой торговец, у него на шапке знак королевского двора. С такими не шутят.

Где-то через час они увидели обоз. Десятки подвод стояли на поляне у дороги. Рядом паслись лошади, у костра сидело несколько человек, которые сообща варили похлёбку в большом котле.

– Мужики, есть тут где Ривк?

Мужики ответили дружным молчанием.

– Я говорю, – повысил голос Крон, – Ривк тут…

– Тут он, тут, – закричал парень в красной шёлковой рубахе, вылезая из кустов. – Кому Ривк нужен?

– Я, вот, зерно привёз.

– А. Вес, цена?

– Э, десять мешков, по пяти румов мешок, всего пять полуноблей, в общем.

Парень чирикнул несколько строк в длинном свитке.

– Ладно, грузи на свободные.

Немало было незанятых телег, но гораздо больше – набитых доверху мешками с пшеницей, просом, ячменём, овсом, рожью и кулями с мукой.

По дороге обратно им попались ещё пятеро таких же крестьян. Каждый спросил, нет ли впереди большого обоза. Отец весело насвистывал, радуясь удачной продаже; Гам болтал ногами и смеялся, надеясь, что дядька купит ему леденцов; Скир снова впал в задумчивость, столь свойственную для него.

«С одной стороны, – размышлял он, – королевский распорядитель скупает зерно. Наша ярмарка ничем не отличается от многих других в южных провинциях. Значит, такой обоз послали не к нам одним. Большая часть земледельцев продаёт излишки, оставшиеся с прошлых лет. Но покупают-то те, у кого зерна не хватает. Если нынешний урожай пропадёт, им нечего будет сеять следующей весной. С другой стороны, зачем понадобилось королевскому двору столько зерна? Вряд ли он резко вырос. Так что же?»

Ответ лежал на поверхности, и Скир схватил его, не копая глубже, да и не желая этого. «Война!» – звучало у него в голове победными трубами. Если до этого у парня и оставались сомнения относительно ухода из дома, то теперь они исчезли окончательно. Сама судьба посылает ему предупреждение и средство к исполнению желаний. Похвалив себя за предусмотрительно захваченные сбережения, Скир решил, что утром нагонит обоз и с ним отправится в столицу.

Заехав на один из разбросанных по округе хуторов, где жил их родственник, брат жены, и оставив у него телегу, Крон вместе со Скиром и Гамом отправился на ярмарку пешком. Пёстрая толпа приняла их в себя, растворив в несмолкающем людском потоке. Скир, верный себе, выискивал взглядом продавцов книг и разных старинных вещей, его отец то и дело приценивался к резным курительным трубкам, а Гам изнывал в ожидании очередного лотка со сладостями, игрушками или приветливо раскинутой палатки бродячих артистов. Пробродив так несколько часов, они подошли к невысокому деревянному помосту с занавесом наверху и крохой-зазывалой внизу. Каждые несколько минут малыш трубил в рожок и принимался пронзительно кричать:

– Скорей сюда, добрые люди! Не пропустите! Последнее и единственное выступление! Труппа Мелето! Трагедия «Напар и Дватела»! Клоуны и жонглёры! Сёстры Бум!

Далее следовало примерно то же с незначительными изменениями. Юный артист покричал ещё некоторое время, затем, когда зрителей набралось уже достаточно, протрубил сигнал к началу представления. Первая его часть мало интересовала Скира: он уже давно прочитал бессмертное творение Тексворда, основанное на многочисленных народных сказаниях. Сюжет был прост и непритязателен: главные герои – молодой крестьянин Напар и дочь рыбака Дватела – любили друг друга с раннего детства. Их семьи связывала тесная дружба, и дети росли и воспитывались вместе. Но однажды случилось так, что пятнадцати летний Напар слегка набрался доброго пива и, тоже слегка, поколотил Двателу. С этого дня девушка возненавидела его, а он – её. Родственники, друзья, соседи, даже деревенский староста на протяжении нескольких лет безрезультатно пытались их помирить. Наконец, оба разошлись окончательно: Напар стал разбойником, Дватела – портовой шлюхой. И тот, и другая жили долго и счастливо вдали друг от друга. И живут до сих пор. Конец.

Эту незамысловатую полусказку-полуправду перо великого писателя преобразило в настоящий шедевр. Всё это постепенно всплывало в голове Скира. Он всматривался в лица актёров, пытаясь от скуки распознать, что они за люди. Низкий широкоплечий крепыш, игравший Напара, показался ему человеком добрым и весёлым. Дородная баба, изображавшая Двателу – отзывчивой и сердобольной. Однако, то ли из-за того, что она на все лады материла, отнюдь не по тексту, Напара, то ли по причине её весьма натурального сочувствия к представительницам собственной артели, у Скира то и дело возникало желание обозвать её феминисткой. В общем-то, не понимая (пока ещё), что в этом плохого, он не находил в феминистках рационального зерна. Иначе говоря, ему было плевать.

Наконец, старик с окладистой – и явно фальшивой – бородой, игравший старосту, вышел вперёд и произнёс сакраментальное:

– Закончим повесть про Напара и Двателу.

Ведь, в сущности, до них нам нету дела!

Он поклонился, и толпа наградила его громкими аплодисментами и градом медяков: как-никак, искусство здесь любили и умели ценить. Затем появились клоуны и жонглёры. Своими крикливыми яркими нарядами они переплюнули даже балаганных скоморохов и деревенских петухов, а своим искусством ловить подброшенные в воздух предметы и ловко подпрыгивать превзошли, пожалуй, даже пьяного лодочника и гончара, попавшего со всей своей посудой на ту же лодку во время сильного ветра – чем и заслужили бурные крики восторга у истинных ценителей.

Только третий акт привлёк внимание Скира. К его чести надо сказать, что все мужики поголовно просто прилипли глазами к сцене, а, вернее, к сёстрам Бум. А ведь было, было к чему прилипнуть. Обе танцовщицы вышли, одетые лишь в то, что скрывает более-менее интимные места. Некоторые же из этих мест прорисовывались весьма отчётливо, заставляя глаз бессильно скользить по покровам в поисках малейшей лазейки, а воображение – дорисовывать скрытое от глаз. Обе были чернокожими, с длинными вьющимися волосами, с необычайно ладными фигурками. Их танец притягивал и увлекал плавными формами, в которые переливались девушки. Когда они закончили, толпа приветствовала их рёвом и дождём серебра. Крон, Скир и Гам кричали вместе со всеми.

Втроём они двинулись дальше, и Скир вновь глубоко задумался об увиденном. Он глядел на сестёр Бум не теми глазами, которыми их пожирало большинство. Прежде всего, он ощутил их внутреннюю энергию, чувственность, свойственную народу, к которому они принадлежали. Он восхищался ими, их удивительным танцем, и это было выше простого желания мужчины – женщину. Будь у Скира та единственная, которую он втайне ждал, перед любой женщиной юноша со временем стал бы испытывать лишь чувство почтения, и желанием его стало бы желание помочь, защитить её честь и достоинство в случае угрозы. Ибо таков истинный рыцарь.

Когда Крон с сыновьями достиг восточного края, солнце уже висело над лесом, раздувшись и побагровев, но всё ещё достаточно яркое, вздумай кто рассматривать великое светило. Оно не торопилось скрываться за земной окоём, словно понимая свои особенные права на этот самый длинный день в году. Не торопились и люди, предвкушая ночной праздник и гулянье. Самые нетерпеливые – конечно же, дети – уже зажигали костры. По всей округе старухи-знахарки выходили со своими котомками в поле и в леса собирать коренья и травы. Молодые девушки и парни начинали водить хороводы, гадать, пуская свечи-кораблики в тёмную речную воду и (как же без этого) признаваться друг другу в любви. Некоторые в эту ночь обряжались злыми духами и ходили – пугали добрых людей. Потеха, но уж коли кто не испугается – быть шутнику битым.

В эту ночь Скир чувствовал, как мир вокруг него наполняется особым, добрым волшебством. Странная волна поднималась в его груди, и тогда хотелось бежать, бежать наугад, во тьму, к весёлому яркому костру, встречая по дороге людей и заглядывая им в глаза, пить вместе с ними хмельной напиток, и бежать дальше, и ощущать холод росы, ветра и вечных молчаливых звёзд.

Крон улыбнулся, когда Скир и Гам попросили отпустить их поискать цветок папоротника.

– Идите, идите. Я, когда такой был, сам за кладами бегал.

– Дядь, а много-то кладов нашёл?

– Нашёл-то много, а приглянулся только один.

– А это как?

– Подрасти – и узнаешь. Всё, бегите, сорванцы, не то до зари проболтаем. С утра к Ному приходите, я там вас ждать буду.

Когда братья остались вдвоём, Гам заявил:

– Я с тобой пойду.

Скир только рукой махнул – ладно, уж лучше с ним. Когда он появился в назначенном месте, Авоська, Янек и Март уже ждали его.

– А это что за сопля? – недовольно начал Март.

– Это кто сопля? – взвился Гам. – Мне уже двенадцать. Вот ты зачем сюда пришёл? Посмотреть, разве что, раз у самого…

Кулак Марта рванулся вперёд и непременно достиг гамова носа, если бы его не перехватил Скир. Удивительно: ведь до этой минуты юноша ни разу не дрался, обходя деревенские потасовки стороной. Он чувствовал даже некоторую робость (хотя и не хотел себе в этом признаваться), когда видел здоровенные бугры мышц на руках и плечах сверстников и сравнивал их со своей субтильной мускулатурой. По книгам он изучил и освоил упражнения атлетов древности, которые давали телу гибкость и быстроту. И всё же Скир полагал себя гораздо менее сильным, чем любой из его знакомых-одногодков.

И, тем не менее, он спокойно держал отнюдь не дохляка Марта за запястье. Ну, не совсем спокойно, но держал! Затем, как бы на пробу, он надавил изо всех сил, и парень скривился от боли.

– Я думаю, вы оба погорячились, – медленно произнёс он, отпуская Марта и легонько стукая по затылку Гама. – Март может ударить похуже, и в следующий раз я ему мешать не буду, но… – он сделал паузу, – но ведь следующего раза не будет. Надеюсь, на этом всё. Теперь идёмте. Март, показывай.

Тот, растирая запястье, но вовсе не рассерженный, а, скорее, немного удивлённый, повёл всю пятёрку к тайному броду. Пройдя около десяти полётов стрелы вниз по течению, он остановился и махнул рукой:

– Здесь.

– И где брод?

– Да здесь же.

Авоська закатал штаны и полез в воду. На третьем шаге он провалился с головой, и течением его снесло шагов на тридцать. Выбравшись, он чуть не с кулаками кинулся на Марта:

– Брод, говоришь?! Кой хрен брод, там глубина в три роста! Брод! Я тебе счас устрою брод!

– Вот дурной! Тебе же сказали – брод тайный. Надо знать, куда наступать, а ты полез, как… А, ладно, идите за мной.

Март разделся догола, зашёл в воду и стал что-то нашаривать ногами.

– Ага, вот! Здесь камни, по ним и идите. За мной.

С грехом пополам все пятеро перебрались через бурное течение на другой берег и побрели по сырой топкой луговине.

– Ну, кто куда? – спросил Авоська. – Я тык здесь поброжу, авось, кого найду.

– Я туда, – махнул Ян в сторону ярмарочных огней.

– А я – к тому берегу, – заявил Март.

– Ну а мне четвёртая сторона – в лес, – улыбнулся Скир.

– И я с тобой, – начал Гам.

– Нет. На этот раз – нет.

– Ладно, говорун, пойдёшь со мной, – сказал Март.

Так они расстались, и Скир не знал, что расстаётся с ними навсегда. Он шёл, чутко прислушиваясь к далёкому пению и близкому речному плеску. Внезапно в эти звуки вкрались иные, весьма точно указывающие на своё происхождение. Скир хотел обойти парочку влюблённых стороной, но у него возникло непреодолимое желание подсмотреть. С сильно бьющимся сердцем он раздвинул высокие кусты и замер, вглядываясь в темноту. Ему вдруг захотелось смеяться. Да, рыл яму на медведя, а поймал шиш. У девушки и её парня дело не зашло дальше поцелуев, и вряд ли собиралось заходить. Давясь смехом и икая, Скир пошёл прочь.

Пока он не достиг темнеющей кромки леса, ему несколько раз попадались одиноко бродившие в Ночи. Он обходил их, тенью проскальзывая мимо. Лес встретил его прохладой и колючей игольчатой подстилкой. На речном берегу, на небольшом холмике стояли несколько сосен, перевидавших уже не одну сотню лет. Некоторые из них были сожжены молниями, сломаны ветром, но те, что остались целыми, только ещё горделивей тянулись ввысь, бросая вызов времени. Скир провёл рукой по шероховатым стволам, покрытым толстыми чешуями коры. Рука стала липкой от смолы и приятно пахла терпким лесным ароматом. Юноша выбрал самое высокое дерево и стал медленно забираться наверх. Ветра не было, но дерево всё же немного покачивалось, как будто улавливая лишь ему одному ведомые потоки. Поднявшись на шестьдесят локтей, Скир остановился и взглянул окрест. Трудно передать ту картину, которая открылась ему.

Ни один человек, поднимись он и в два, и в три раза выше, не смог бы разглядеть того, что лежало за горизонтом. Однако именно эти земли видел в тот миг Скир всего ясней. На западе его взгляд достигал моря, на востоке – бескрайней горной страны, на юге – отдалённейших границ государства и сопредельных с ним стран. На севере разворачивалась величественная панорама: города и замки сменяли друг друга, соперничая друг с другом красотой и мощью архитектуры. Прекраснейшие земли лежали там, и благороднейшие люди населяли их.

Таково было видение Скира. То, что лежало рядом с ним, виделось ему смутно, окутавшись туманным плащом. Но именно оттуда пришёл зов, который вернул его к реальности. Он почти слетел с дерева и припустил во весь дух. Кричали рядом. Кричала девушка. В темноте леса он не заметил, как выскочил на небольшую поляну. Там, прямо на голой земле пятеро парней пытались удержать кого-то отчаянно вырывавшегося.

При виде этого зрелища чувства Скира смешались. Его затопил гнев, но что-то не дало этому чувству полностью овладеть разумом юноши. Он словно превратился сразу и в пламень, и в лёд. Аккуратно отступив назад в чащу, он выбрал из валявшихся на земле палку поздоровее, равную примерно половине собственного веса, и легко, плавно и бесшумно рванулся вперёд. Размахнувшись, он обрушил дубину на двух ближайших к нему парней. В последний момент он изменил направление и ударил не в голову, а по спине. Но хватило и этого. Удар был настолько силён, что палка, вовсе не из тонких, разлетелась на куски, а оба насильника рухнули в траву. Оставшиеся трое быстро развернулись. Им было лет по пятнадцать. Они не были увальнями или слабаками, и вполне могли за себя постоять в драке с одногодками. Однако на этот раз им противостоял человек иного склада. Скир прыгнул вплотную к третьему, здоровенному рыжеволосому детине; сел на «шпагат», уходя от замаха пудового кулака, и со всей силы врезал по коленной чашечке. Что-то хрустнуло. Рыжий начал валиться вперёд. Скир поймал его и, используя ноги как рычаг, перебросил через себя. Затем схватил обломок своей дубины и стукнул им по голове врага.

Однако, неизвестно, чем всё это закончилось, не окажись у рыжего охотничьего ножа. Скир схватил с бесчувственного тела нож и начал наступать на двоих оставшихся, выписывая в воздухе лезвием восьмёрки. Переглянувшись, парни по всю припустили в лес. Плюнув им в след, Скир опустился рядом с девушкой. Тут, наконец, он узнал её, и глухо заревел, намереваясь прикончить троих оставшихся. Жертвой оказалась глухонемая девчонка, которая жила в их деревне. Скир уже занёс оружие, когда она, шатаясь, встала и повисла на нём, чуть не свалив. Парень попытался её отпихнуть, но та слишком крепко вцепилась ему в плечо.

– Ладно, – пробормотал, остывая, Скир, – пошли отсюда.

Он обхватил девушку за пояс, и вдвоём они медленно побрели в лес.

По случайности где-то на дороге им встретилась мать девчонки. Скир что-то сказал, хрипло и невнятно, и зашагал прочь, сам не зная куда. Ему не хотелось думать ни о чём; ему не хотелось думать, что Март, Авоська или Янек могут быть способны на подобное. Упорно не желая признаваться себе в случившемся, он шёл сквозь тьму, пока не наткнулся на несколько ярко размалёванных фургончиков. Всё вокруг: и повозки, и лошади – всё пряталось в ночном сумраке, и только сквозь стенки последнего фургона пробивался слабый свет.

Подойдя вплотную, юноша разглядел надпись, сделанную бордовой краской: «Мелето». Приподняв полог, он заглянул внутрь. Перед масляной лампадкой с высоким стеклянным колпаком сидела девочка и, тихонько напевая, что-то плела. Она заметила Скира и лукаво улыбнулась.

– Ещё один. Знаешь, сестры уже ушли, и…

– Я пришёл не к ним, – перебил её Скир. Затем неожиданно для самого себя добавил:

– Я пришёл к тебе.

– Правда? – девушка выглядела немного удивлённой.

– Да, к тебе.

– Хорошо. Забирайся.

Скир залез в фургон и сел на один из ящиков.

– Так ты сестра… хм, то есть, я хотел сказать, одна из сестёр Бум?

– Да, младшая. На самом деле, это не настоящее имя. Его придумал наш хозяин. А у нас принято давать при рождении два имени. Если родился мальчик – вторым именем он берёт первое имя отца, если девочка – матери. Нашу мать звали Байаме.

– А какое твоё первое имя?

– Вуриупранала. Можно просто Бури. А что?

– Красивое. Я бы так хотел побольше узнать про твой народ.

– И я тоже, – ответила девочка со смехом. – Я родилась вдалеке от родины и никогда её не видела. Маму совсем молодой забрали работорговцы и… Долгая история.

– Прости.

– Да нет, ничего. Никому ведь не хочется знать про какую-то там черномазую девчонку. И про остальных. Всем бы только поглазеть да полапать. А если деньги есть, так и на ночь получить. А сегодня Ночь особенная. Всё бесплатно. Беги, может, успеешь где перехватить!

Последние слова Бури выкрикнула, и в глазах её блеснули слёзы. А в душе Скира пробудилось чувство, отчасти знакомое ему, но никогда до этого не захватывавшее его с такой силой. И все следующие слова и действия были продиктованы этим возвышенным порывом. Юноша опустился на колени и произнёс:

– Отныне и впредь, призываю в свидетели все высшие силы и клянусь моим именем, моей кровью и моей честью преследовать и истреблять любого, кто попытается насильно овладеть женщиной. Клянусь, что сам я никогда не пытался и не попытаюсь обесчестить себя таким поступком.

Он замолчал, сотрясаемый дрожью сильнейшего волнения, его охватившего. Девушка в смущении смотрела в его серо-зелёные глаза, полные завораживающей глубины.

– Встаньте, встаньте же, – наконец проговорила она. – Кто вы? Знатный рыцарь, странствующий в поисках славы? Но вы так молоды!

– Увы, я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. Я обычный крестьянин…

– Но обычные крестьяне не умеют так говорить.

– Это уже моя долгая история. Всё это началось… – и Скир поведал ей историю своей жизни. Вырвавшись на свободу, его прошлое, его тайные замыслы и мечты облекались в слова и текли нескончаемым потоком.

Когда через некоторое время он закончил, то почувствовал, как обнажилась его душа, до этого тщательно скрытая ото всех. И вместе с этим пришёл запоздалый страх. Скир через силу улыбнулся и добавил:

– Извини, я, должно быть, кажусь тебе сумасшедшим. Я пойду…

– Не уходи. Я ещё не встречала таких, как ты. В детстве – мечтала встретить, потом решила, что их и вовсе нет. Прости.

– За что?

– За то, что я так плохо о тебе вначале подумала. Что ты один из этих, – она презрительно скривила губы. – О, ты не знаешь, каково это, когда тебя продают за деньги. Можешь не верить, но ты не первый, от кого я услышала слова «женская честь»…

– Неужели же нигде не нашлось ни одного человека, который бы в подобном случае заступился за тебя?!

– За меня? Нет, меня эта доля пока обходит стороной. Но лапать, тискать, устраивать мелкие гнусности хозяин уже разрешает, лишь бы клиенты не трогали девственность. А для остального хватает сестёр. А им уже всё равно. Привыкли.

Смысл этого страшного слова начал постепенно доходить до Скира. И он действительно отказывался верить, всем существом восставая против этого. Мир вокруг был напичкан предрассудками. Изучая труды историков прошлого, Скир, наконец, заметил ту расовую неприязнь, которая, как масляный след на воде, незаметно присутствовала в каждом из них. Тогда, ещё не столкнувшись с иной культурой, он не мог объяснить себе этого феномена, но в его душе вместе с рыцарскими идеалами твёрдо укоренилась терпимость к любому, кем бы он ни был. Настоящий рыцарь был для юноши человеком с большой буквы, не признающим социальных, расовых или каких бы то ни было других различий. Образ этот, неизмеримо трудный, являлся, скорее, идеалом, к которому можно было лишь стремиться.

Раздумья над этим ждали впереди, а пока чувства Скира оставались чистыми и неизменёнными горнилом испытаний. И мысли стремились не объять мир, а решить реальные проблемы, встававшие перед ним непосредственно.

– Ты… ты принадлежишь хозяину этого балагана?

– Да.

– Что, если я тебя выкуплю и освобожу? У меня есть деньги.

– Вряд ли их хватит.

– Займу в долг.

– Нет. По законам королевства несовершеннолетний не может иметь живую собственность. Рабов. Но даже будь всё иначе – нет. Дело не в этом. Что я буду делать со своей свободой? Зачем она мне? В чужой стране, где нет ни родных, ни друзей, где все меня презирают.

– Но неужели это лучше? – Скир обвёл взглядом полную тревожных отсветов повозку.

– Может быть. А вот если, – при этих словах девушка скользнула вперёд и уселась Скиру на колени, лицом к лицу, так, что её ноги оказались сплетены у него за спиной, – если бы у меня был кто-то, кто защищал меня, заботился обо мне, кому я была бы нужна, кто-то смелый и благородный… как ты…

Она говорила шёпотом, словно боясь быть услышанной. После такого внезапного натиска Скир чувствовал себя несколько растерянным. Он уже собрался сказать что-то в ответ, но тут девушка наклонилась и поцеловала его.