XX
Девушки вышли из дома священника вместе и направились к Саутсквер, где собирались попросить у Флёр ещё одну рекомендацию.
— Знаете, — сказала Динни, преодолевая застенчивость, — на вашем месте я просто потребовала бы её у кого-нибудь из начальства по работе. Не понимаю, за что у вас отняли место.
Девушка искоса посмотрела на неё, словно взвешивая, стоит ли сказать ей правду.
— Насчёт меня пошли разговоры, — выдавила она наконец.
— Да, я случайно попала в суд в тот день, когда вас оправдали. Помоему, безобразие, что вас притащили туда.
— Я вправду заговорила с мужчиной, — неожиданно призналась девушка. Мистеру Черрелу я не сказала, но так оно и было. Мне тогда совсем уж стало тошно от безденежья. Вы считаете, что это нехорошо с моей стороны?
— Видите ли, я лично не заговорила бы из-за одних денег.
— Да ведь вы в них никогда не нуждались по-настоящему.
— Вероятно, вы правы, хотя их у меня совсем не много.
— Лучше уж так, чем воровать, — угрюмо бросила девушка. — Что тут такого, в конце-то концов? Это сразу забывается, — я, во всяком случае, так думала. Ведь про мужчину за это никто плохого не говорит, и ничего ему не бывает. А вы не расскажете миссис Монт о том, что я вам сказала?
— Разумеется, нет. Вам было очень трудно, да?
— Жутко. Мы с сестрой еле-еле сводим концы с концами, если обе работаем. Она проболела пять недель, а тут я ещё потеряла кошелёк. Там было целых тридцать шиллингов. Ей-богу, я не виновата.
— Да, вам не повезло.
— Чертовски! Будь я на самом деле такая, думаете, они замели бы меня? Всё получилось потому, что я ещё зелёная. Держу пари, девушкам из общества не приходится этим заниматься, когда их поджимает.
— Ну, наверно, и там бывают девушки, которые не побрезгуют любым путём увеличить свои доходы. Но всё равно я считаю, что это можно сделать только по любви. Впрочем, у меня, наверное, старомодные взгляды.
Девушка снова окинула её долгим и на этот раз чуть ли не восхищённым взором:
— Вы — леди, мисс. Скажу честно, я и сама не прочь быть леди, да ведь кем родился, тем и помрёшь.
Динни поморщилась:
— А, далось вам это слово! Самые подлинные леди, каких я знавала, это старые фермерши.
— Правда?
— Да. Я считаю, что некоторые лондонские продавщицы не уступают любой леди.
— Знаете, между ними попадаются ужасно симпатичные девушки. Например, моя сестра. Она куда лучше меня. Никогда бы на такое не пошла. Ваш дядя мне кое-что растолковал, только я не могу на себя положиться. Не люблю отказываться от удовольствий. Да и зачем?
— Весь вопрос в одном: что такое удовольствие. Случайный мужчина это не удовольствие. Скорее наоборот.
Девушка кивнула:
— Это верно. Но когда некуда деваться, пойдёшь и на такое, на что не согласишься в другое время. Можете мне поверить.
Настала очередь Динни кивнуть.
— Мой дядя — славный человек, правда?
— Настоящий джентльмен — никому не навязывает свою религию и всегда готов сунуть руку в кошелёк, если там что-нибудь есть.
— Думаю, что это случается не часто, — вставила Динни. — Наша семья довольно бедна.
— Не деньги делают джентльмена.
Динни выслушала это замечание без особого восторга: ей уже приходилось его слышать.
— Давайте-ка сядем в автобус, — сказала она.
День был солнечный, и девушки поднялись на крышу.
— Нравится вам новая Риджент-стрит? — спросила Динни.
— О да! По-моему, замечательная улица.
— А разве старая вам не больше нравилась?
— Нет. Она была унылая и жёлтая — вся на один манер.
— Зато непохожая на другие улицы. Однообразие подходило к её кривизне.
Девушка, видимо, сообразила, что речь коснулась вопросов вкуса. Она заколебалась, затем упрямо сказала:
— По-моему, она теперь гораздо светлее. Больше движения, все не так казённо.
— Вот как!
— Люблю ездить на крыше автобуса, — продолжала девушка. — Отсюда больше видно. Жизнь-то идёт. Верно?
Эти слова, произнесённые Милли с характерным акцентом лондонских предместий, обрушились на Динни словно удар грома. Разве её собственная жизнь не была размечена заранее? Какой риск, какие приключения ей суждены? Люди, чья судьба зависит от их работы, живут куда интереснее. Её же работа до сих пор состояла в отсутствии всякой работы. И, подумав о Джин, Динни сказала:
— Боюсь, что я веду очень монотонную жизнь. Мне кажется, я вечно чего-то ожидаю.
Девушка опять украдкой взглянула на неё:
— Вам-то уж, наверно, скучать не приходится. Такая хорошенькая!
— Хорошенькая? У меня нос вздёрнутый.
— Пустяки. Зато в вас есть стиль, а это — все. Я всегда считала, что красота — это полдела. Главное — стиль.
— Я бы предпочла красоту.
— Ой, нет. Красивым всякий может быть.
— Но не всякий бывает.
И, взглянув на девушку в профиль, Динни прибавила:
— Вот вам повезло.
Девушка помолчала.
— Я сказала мистеру Черрелу, что хотела бы стать манекенщицей, но он, по-моему, не очень это одобряет.
— Признаюсь откровенно, это самая худшая из всех бесполезных профессий. Переодеваться перед кучей раздражённых женщин! Фу!
— Кому-то же нужно этим заниматься, — с вызовом возразила её собеседница. — Я сама люблю одеться. Без знакомств такое место не получишь. Может быть, миссис Монт похлопочет за меня? Господи, какая манекенщица вышла бы из вас, мисс! Вы такая тоненькая и стильная!
Динни рассмеялась. Автобус остановился на углу Уайтхолла и Вестминстер-стрит.
— Нам выходить. Вы бывали в Вестминстерском аббатстве?
— Нет.
— Не зайти ли нам туда, пока его не снесли и не настроили здесь жилых домов или кино?
— А что, уже собираются?
— К счастью, покамест об этом думают только про себя. Сейчас даже идут разговоры о реставрации.
— Шикарное место! — воскликнула девушка, но у стен аббатства на неё низошло молчание, и она не нарушила его, даже когда они вошли. Динни наблюдала за Миллисент: задрав голову, та созерцала памятники Четему и его соседу.
— Кто этот голый старикан с бородой?
— Нептун. Это символ. Знаете: "Правь, Британия, морями".
— Ну и ну!
Они шли все дальше, пока пропорции древнего храма не предстали им во всём величии.
— Бог ты мой, до чего же здесь много всякой всячины!
— Да, это настоящая лавка древностей. Здесь собрана вся история Англии.
— Только ужасно темно. И столбы такие грязные, верно?
— Заглянем в Уголок поэтов? — предложила Динни.
— А что это такое?
— Место, где хоронят великих писателей.
— За то, что они писали стихи? — удивилась девушка. — Умора!
Динни промолчала. Она не находила это таким уж уморительным — коекакие стихи были ей знакомы. Исследовав ряд надгробий, надписи на которых представляли для Динни лишь весьма относительный интерес, а для её спутницы и вовсе никакого, они медленно прошли по приделу туда, где две красные ветви обвивают чёрную с золотом надпись: "Неизвестному Солдату".
— Интересно, видит он все это оттуда или нет? — полюбопытствовала девушка. — По-моему, ему всё равно. Никто не знает, как его звали, так что он от этого ничего не имеет.
— Да. Зато мы имеем, — возразила Динни, ощутив в горле то щекотание, которое испытывает каждый у могилы Неизвестного Солдата.
Когда они вновь очутились на улице, девушка внезапно спросила:
— Вы верующая, мисс?
— В известной мере, — с сомнением в голосе ответила Динни.
— Меня не обучали катехизису. Отец с мамой любили мистера Черрела, но считали веру предрассудком. Знаете, мой папа был социалист. Он говорил, что религия — часть капиталистической системы. Конечно, люди нашего класса в церковь не ходят. Во-первых, времени нет. Потом, в церкви надо уж очень тихо сидеть, а я больше люблю двигаться. И ещё: почему, если бог существует, его называют Он? Меня это возмущает. Мне кажется, с девушками потому так и обращаются, что бога называют Он. После этой истории я много думала над тем, что рассказывал нам в участке проповедник. Один Он ничего сотворить не может. Для этого требуется ещё Она.
Динни встрепенулась:
— Вам следовало бы поделиться этим соображением с моим дядей. Интересная мысль!
— Говорят, теперь женщины равны мужчинам, — продолжала девушка, — но, знаете, это же неправда. У меня на работе все девушки без исключения боялись хозяина. У кого деньги, у того и сила. Все чиновники, и судьи, и священники — мужчины. Генералы — тоже. Кнут у них в руках, и всетаки без нас им ничего не сделать. Будь я одна женщина на земле, я бы им показала.
Динни хранила молчание. Личный опыт девушки слишком горек, это бесспорно, и всё-таки в её словах есть правда. Создатель двупол. В противном случае процесс творения сразу же прервался бы. В этом причина изначального равенства, над которым Динни прежде не задумывалась. Будь эта девушка такой же, как она сама, Динни сумела бы ей, ответить, а так приходится сдерживаться. И, немного сожалея о своём снобизме, Динни вернулась к своему обычному ироническому тону:
— Экая бунтовщица!
— Конечно, бунтовщица, — согласилась девушка. — После такого любая взбунтуется.
— Ну, вот мы и у миссис Монт. Мне надо по делам, поэтому я вас оставляю. Надеюсь, ещё встретимся.
Динни протянула руку, девушка пожала её и сказала просто:
— Мне было очень приятно.
— И мне. Желаю успеха!
Оставив Миллисент в холле, Динни отправилась на Оукли-стрит в том настроении, какое бывает у человека, когда ему не удаётся зайти так далеко, как хотелось. Она соприкоснулась с тем, что отмечено на карте белым пятном, и в испуге отпрянула. Её мысли и чувства напоминали щебет весенних птиц, ещё не сложивших свои песни. Эта девушка пробудила в Динни странное желание вступить в схватку с жизнью, но не дала ей ни малейшего представления о том, как это делается. Влюбиться, что ли? И то было бы легче! Приятно, наверно, понимать друг друга с полуслова. У Джин и Хьюберта это получилось сразу же. Халлорсен и Ален Тесбери тоже уверяли её, что это возможно. Жизнь представала перед Динни, словно какой-то призрачный театр теней. В полной растерянности девушка облокотилась на парапет набережной и устремила взгляд на бегущую реку. Где выход? Религия? В какой-то мере. Но в какой? Ей вспомнилась фраза из дневника
Хьюберта: "Тому, кто верит в рай, легче, чем таким, как я. Ему вроде как обещана пенсия". Неужели религия — это вера в расчёте на награду? Если так, она цинична. Нет, это вера в добро ради добра, ибо оно прекрасно, как красивый цветок, звёздная ночь, ласковая мелодия! Дядя Хилери выполняет тяжёлую работу лишь ради того, чтобы делать её хорошо. Религиозен ли он? Надо будет об этом спросить.
Рядом с Динни кто-то воскликнул:
— Динни!
Она круто повернулась и увидела Алена Тесбери. Он широко улыбался.
— Я искал Джин и вас. Поехал на Оукли-стрит, там сказали, что вы у Монтов. Я как раз направлялся туда и вот вижу вас. Какая удача!
— Я раздумывала, религиозна я или нет, — сказала Динни.
— Вот совпадение! Я думал о том же.
— Кого вы имеете в виду — себя или меня?
— Откровенно говоря, я смотрю на нас, как на одно целое.
— В самом деле? Ну и как, оно религиозно?
— С оговорками.
— Слышали, какие новости на Оукли-стрит?
— Нет.
— Капитан Ферз вернулся.
— Вот несчастье!
— Всё того же мнения. Видели вы Диану?
— Нет, только горничную. Она как будто была чем-то взволнована. А этот бедняга все ещё не в своём уме?
— Нет, он здоров. Но это ужасно для Дианы.
— Надо её убрать оттуда.
— Я поселюсь у неё, если она позволит, — внезапно объявила Динни.
— Мне эта идея не нравится.
— Допускаю. Но я все равно так сделаю.
— Зачем? Вы не настолько уж близки с ней.
— Мне надоело отлынивать от своих обязанностей.
Молодой человек вытаращил глаза:
— Ничего не понимаю.
— Жизнь вдали от опасностей — ложный путь. Хочу все брать с бою.
— Тогда выходите за меня.
— Право, Ален, я в жизни не видела человека с меньшим количеством мыслей в голове.
— Лучше меньше, да лучше.
Динни направилась вверх по набережной:
— Мне на Оукли-стрит.
Они шли молча. Наконец молодой Тесбери участливо спросил:
— Что вас гложет, дорогая?
— Моя собственная натура: ей все мало тех хлопот, которые она мне причиняет.
— Я мог бы доставить их вам в любом количестве.
— Я говорю серьёзно, Ален.
— Это хорошо. Пока вы не станете серьёзной, вы не выйдете за меня.
Зачем вы себя грызёте?
Динни пожала плечами:
— У меня, видимо, всё получается прямо по Лонгфелло: "Жизнь реальна, жизнь серьёзна". Разве вы не понимаете, как бессодержательна жизнь дочери землевладельца в деревне?
— Я, пожалуй, лучше не скажу вам того, что хотел сказать.
— Нет, скажите.
— Это легко поправить: станьте матерью в городе.
— На этом месте полагается краснеть, — вздохнула Динни. — Я не люблю все превращать в шутку, но, кажется, превращаю.
Молодой Тесбери взял её под руку:
— Вы будете первой, кто превратит в шутку жизнь жены моряка.
Динни улыбнулась:
— Я выйду замуж только тогда, когда мне этого очень сильно захочется. Я себя достаточно хорошо знаю.
— Ладно, Динни. Не буду надоедать вам.
Они опять замолчали. На углу Оукли-стрит Динни остановилась:
— Дальше не провожайте, Ален.
— Я заверну к Монтам вечером и узнаю, как вы. Помните: что бы вам ни потребовалось… насчёт Ферза, вам стоит только позвонить мне в клуб. Вот номер.
Он записал его на карточке и протянул её девушке.
— Будете завтра на свадьбе Джин?
— Ещё бы! Ведь это я её выдаю. Я только хочу…
— До свидания, — простилась Динни.
