Если бы, проникнув в душу Хилери Черрела, викария прихода святого Августина в Лугах, вы исследовали её тайники, скрытые под внешним обликом, словами и жестами, то оказалось бы, что он по существу не верит в полезность своей самоотверженной деятельности. Но у него в крови была потребность чему-то служить — служить так, как служат все, кто рождён руководить и возглавлять. Подобно сеттеру, который без всякой предварительной тренировки берет след, как только его выведут на прогулку, или догу, который сразу же пускается за лошадью, как только хозяин выезжает верхом, Хилери, отпрыск рода, на протяжении многих поколений руководившего различными областями социальной жизни, инстинктивно стремился изматывать себя, вечно кем-то распоряжаясь, что-то возглавляя, трудясь для ближних и не надеясь на то, что в своей общественной и пастырской деятельности ему удастся сделать больше, чем требует от него долг. В век, когда все поставлено под сомнение и каждого из нас непреодолимо тянет посмеяться над кастой и традициями, Хилери олицетворял старый порядок вещей, поколение, приученное влачить свою ношу не потому, что это полезно для других или выгодно для себя, а потому что отказ от этого равносилен дезертирству. Хилери никогда не приходила в голову мысль оправдывать или объяснять то служение или, вернее, рабство, на которые были обречены и он сам, и его отец дипломат, и его дядя епископ, и его братья — солдат, хранитель музея и судья (Лайонел только что получил назначение). Он полагал, что все они просто обязаны тянуть лямку. Кроме того, профессия каждого из них давала им известные преимущества, о которых он не забывал, хотя в глубине души и догадывался, что последние существуют скорее на словах, чем на деле.

На следующий день после возвращения Ферза Хилери просматривал свою обширную почту, когда около половины десятого утра Эдриен вошёл в его довольно убогий кабинет. У Эдриена было немало друзей-мужчин, но лишь один Хилери до конца понимал его положение и считался с его переживаниями. Разница между братьями составляла всего два года, в детстве они крепко дружили; оба были альпинистами и ещё в довоенные времена привыкли делить вдвоём трудности опасных восхождений и ещё более опасных спусков; оба побывали на войне — Хилери во Франции как полковой капеллан, Эдриен, владевший арабским языком, — на Востоке как офицер связи; оба обладали совершенно разными темпераментами, что всегда способствует прочности дружеских чувств; оба не отличались склонностью к долгим душевным излияниям и поэтому немедленно перешли к делу.

— Что нового? — спросил Хилери.

— Звонила Диана. Говорит, что все тихо. Но рано или поздно напряжение, которое он испытывает, находясь под одной крышей с Дианой, сломит его. Сейчас с него ещё довольно сознания, что он свободен и вернулся домой, но больше чем на неделю этого не хватит. Я поеду, поговорю в лечебнице, но там скажут только то, что мы и сами знаем.

— Прости, старина, но полезней всего ему была бы нормальная жизнь с нею.

Лицо Эдриена дрогнуло.

— Хилери, это выше человеческих сил. В таких отношениях есть что-то невыразимо жестокое. Нельзя требовать их от женщины…

— Если только бедняга не выздоровел окончательно.

— Решать не ему, не тебе, не мне, а ей. Но такого никто не вынесет. Не забывай, через какие муки она прошла, пока он не попал в лечебницу. Его нужно как-нибудь удалить, Хилери.

— Проще ей самой поискать себе пристанище.

— Никто, кроме меня, ей его не предоставит, а это самый верный способ опять свести его с ума.

— Если её не пугают наши условия, мы можем взять её к себе, — сказал Хилери.

— А детей?

— Распихаем куда-нибудь. Но он вряд ли выдержит, оставшись один, без всякого дела. Работать он в состоянии?

— Едва ли. Четыре таких года любого сломят. Да и кто даст ему работу? Эх, если бы убедить его переехать ко мне!

— Динни и эта другая девушка сказали, что он выглядит и разговаривает нормально.

— В известной мере — да. Может быть, в лечебнице что-нибудь посоветуют.

Хилери взял брата за руку:

— Это ужасно для тебя, старина. Но десять против одного — всё кончится не так скверно, как мы предполагаем. Я поговорю с Мэй, а ты поезжай в лечебницу. Если сочтёшь, что Диане стоит перебраться к нам, предложи ей.

Эдриен прижал к себе руку Хилери:

— Я пошёл, а то опоздаю на поезд.

Оставшись один, Хилери нахмурился. На своём веку он столько раз убеждался в неисповедимости путей провидения, что в своих проповедях давно перестал называть их благими. С другой стороны, он видел множество невзгод и столько же людей, побеждённых невзгодами, но тем не менее живших совсем неплохо. Поэтому он был убеждён, что человек склонен преувеличивать свои горести и что все потерянное обычно так или иначе навёрстывается. Главное — держаться и не падать духом.

В эту минуту к нему постучалась вторая посетительница — девушка Миллисент Пол, которая потеряла работу у Петтера и Поплина, несмотря на то что была оправдана: утрата доброго имени не восполняется официальным признанием невиновности.

Она явилась к назначенному часу в опрятном синем платье и, видимо, без гроша в кармане и теперь ожидала, когда ей начнут читать мораль.

— Ну, Милли, как сестра?

— Вчера уехала, мистер Черрел.

— А ей уже можно было ехать?

— Едва ли, но она сказала, что если не поедет, то, наверное, тоже потеряет работу.

— Не понимаю — почему?

— Она сказала, что если ещё задержится, то хозяева подумают, что она тоже замешана в том деле.

— Так. А как же с тобой? Поедешь в деревню?

— Ой, нет.

Хилери взглянул на неё. Хорошенькая девушка: стройные фигурка и ножки, беспечный рот. Она смотрела на него открыто, без тени смущения, словно собиралась вступить в законный брак.

— Есть у тебя друг, Милли?

Девушка улыбнулась:

— Не очень надёжный, сэр.

— Не хочет жениться?

— Насколько я понимаю, нет.

— А ты?

— Мне не к спеху.

— Есть у тебя какие-нибудь планы?

— Я бы хотела… в общем, я бы хотела быть манекенщицей.

— Я думаю! У Петтера тебе дали рекомендацию?

— Да, сэр" Они сказали, что им жалко меня увольнять, но раз уж про это столько писали в газетах, то для других девушек…

— Понятно. Так вот, Милли, ты сама виновата, что попала в эту историю. Я заступился за тебя, потому что тебе пришлось туго, но я не слепой. Обещай мне, что такое, не повторится. Ведь это первый шаг к гибели.

Девушка ответила именно так, как предполагал священник, — молчанием.

— Сейчас я сведу тебя к жене. Посоветуйся с ней. Если не найдёшь себе работу вроде прежней, мы тебя определим куда-нибудь подучиться и устроим официанткой. Подойдёт это тебе?

— Я бы с удовольствием…

Она бросила на него взгляд — полузастенчивый, полуулыбающийся, и Хилери пришло в голову: "Девушек с таким лицом должно обеспечить государство. Иного пути уберечь их нет".

— По рукам, Милли, и запомни, что я сказал. Твои родители были моими друзьями, и ты будешь достойна их.

— Да, мистер Черрел.

"Как бы не так! — подумал Хилери и проводил девушку через прихожую в столовую, где его жена работала за пишущей машинкой. Вернувшись в кабинет, он выдвинул ящик письменного стола, достал пачку счётов и приготовился к схватке с ними: он не мог избежать её, потому что на земле были места, где казначейским билетам придавалось большее значение, чем в этом сердце трущоб христианского мира, чья религия презирает деньги.

"Полевые лилии не трудятся, не прядут, но все равно попрошайничают. Хилери усмехнулся. — Где чёрт побери, добыть столько, чтобы комитет дотянул до конца года?" Проблема ещё не была разрешена, как горничная уже доложила:

— Капитан и мисс Черрел и мисс Тесбери.

"Ну и ну! — удивился про себя Хилери. — Они не теряют времени".

Он не видел племянника с тех пор, как тот возвратился из экспедиции Халдорсена, и угрюмый вид постаревшего Хьюберта потряс его.

— Поздравляю, старица! — воскликнул он. — Я кое-что слышал вчера о твоих намерениях.

— Дядя, — объявила Динни, — приготовьтесь к роли Соломона.

— Репутация Соломона как мудреца — это, возможно, самая сомнительная вещь в истории, моя непочтительная племянница. Прими во внимание число его жён. Итак?

— Дядя Хилери, — сказал Хьюберт, — мне стало известно, что может последовать приказ о выдаче меня как преступника. Я ведь застрелил погонщика мулов. Джин хочет немедленно венчаться несмотря на это…

— Нет, из-за этого, — вставила Джин.

— Я же считаю, что в сущности поступаю очень рискованно и нечестно по отношению к ней. Мы решили все изложить вам и сделать так, как вы найдёте нужным.

— Весьма признателен, — буркнул Хилери. — Почему именно я?

— Потому что вы помогаете попасть в рай людям, ожидающим его, чаще, чем кто-либо другой, за исключением полицейского судьи, — ответила Динни.

Хилери скорчил гримасу:

— Ты так хорошо знаешь священное писание, Динни, что могла бы вспомнить об игольном ушке и верблюде. Однако…

Он посмотрел на Джин, потом на Хьюберта и опять на Джин.

— Нам нельзя ждать, — отрезала Джин. — Если его возьмут, я все равно поеду за ним.

— Серьёзно?

— Разумеется.

— Можешь ты помешать этому, Хьюберт?

— Думаю, что нет.

— Значит, любовь с первого взгляда, молодые люди?

Ни Хьюберт, ни Джин не ответили, но Динни подтвердила:

— Вот именно. Я заметила это с крокетной площадки в Липпингхолле.

Хилери кивнул:

— Что ж, это не так уж плохо. Со мной получилось то же самое, и я об этом никогда не сожалел. Тебя действительно могут выдать как преступника, Хьюберт?

— Нет, — сказала Джин.

— Хьюберт?

— Не уверен. Вы знаете, у меня остался шрам. Отец встревожен, но многие люди делают всё, что в их силах.

И молодой человек закатал рукав.

Хилери кивнул:

— Твоё счастье.

Хьюберт усмехнулся:

— Тогда и в том климате это, поверьте, не было счастьем.

— Достали вы разрешение?

— Ещё нет.

— В таком случае доставайте. Я окручу вас.

— Серьёзно?

— Да. Может быть, я и не прав, но вряд ли.

— Вы правы! — Джин пожала ему руку. — Устроит вас завтра в два часа, мистер Черрел?

— Дайте сообразить.

Хилери полистал записную книжку и кивнул.

— Великолепно! — вскричала Джин. — Хьюберт, едем за разрешением.

— Я страшно признателен вам, дядя, если только вы действительно считаете, что это не подло с моей стороны.

— Мой дорогой мальчик, — ответил Хилери, — когда имеешь дело с такой девушкой, как Джин, надо быть готовым к скоропалительным решениям. Au revoir, и да благословит вас обоих господь!

Когда они вышли, он повернулся к племяннице:

— Я очень тронут, Динни. Комплимент был очаровательный. Кто его придумал?

— Джин.

— Значит, она либо очень хорошо, либо очень плохо разбирается в людях. Как — не могу сказать. Быстро сработано: вы явились в десять пять, сейчас — десять четырнадцать. Не помню, приходилось ли мне распорядиться двумя жизнями за более короткий срок. У Тесбери с наследственностью в порядке?

— Да, только все они чуточку слишком стремительные.

— В общем, я таких люблю, — одобрил Хилери. — Мужественный человек обычно все делает с налёта.

— Как в Зеебрюгге.

— Ах, да, да! Там ведь есть брат моряк, не правда ли?

Ресницы Динни затрепетали.

— Он ещё не пришвартовался к тебе?

— Пытался несколько раз.

— И что же?

— Я не из стремительных, дядя.

— Значит, лучше тяжеловоз, чем рысак?

— Да, лучше.

Хилери с нежностью улыбнулся любимой племяннице:

— Синие глаза — верные глаза. Я ещё обвенчаю тебя, Динни. А теперь извини — мне нужно повидать одного человека. Бедняга нарвался на неприятности с покупкой в рассрочку. Впутался в одно дело, а выпутаться не может и плавает в нём, как собака в пруду с крутыми берегами. Между прочим, девушка, которую ты на днях видела в суде, сейчас сидит в столовой с твоей тёткой. Хочешь ещё раз взглянуть на неё? Боюсь, что она — неразрешимая загадка. В переводе это означает — представительница рода человеческого. Попробуй раскуси её.

— Я-то не прочь, да она не даст.

— Не уверен. Вы обе — девушки, и ты могла бы из неё кое-что вытянуть. Я не удивлюсь, если это будет по преимуществу дурное. Конечно, то, что я сказал, цинично, — прибавил он. — Но цинизм облегчает душу.

— Без него нельзя, дядя.

— Он — то преимущество, которое католики имеют перед нами. Ну, до свидания, дорогая. Увидимся завтра в церкви.

Спрятав свои счета, Хилери проводил девушку в прихожую, открыл дверь столовой, объявил: "Дорогая, у нас Динни!" — и вышел из дому с непокрытой головой.