У дверей дома Ферзов девушка остановилась. Она спокойно рассталась с молодым человеком, но нервы у неё были натянуты, как струны скрипки. Ей никогда не приходилось сталкиваться с душевнобольными, и мысль о предстоящей встрече тем сильнее пугала её. Открыла всё та же пожилая горничная. Миссис Ферз с капитаном Ферзом. Не пройдёт ли мисс Черрел в гостиную? Динни немного подождала в той комнате, где была заперта Джин. Вошла Шейла, спросила: "Хэлло! Вы ждёте ма-а-моч-ку?" — и снова вышла. Когда появилась Диана, на лице Динни было такое выражение, словно она снимала допрос со своих собственных чувств.

— Простите, дорогая, мы просматривали газеты. Я изо всех сил стараюсь обращаться с ним так, словно ничего не было.

Динни подошла к Диане и погладила её по руке.

— Но так нельзя без конца, Динни, нельзя. Я знаю, что нельзя.

— Позвольте мне остаться у вас. Скажете ему, что мы давно условились.

— Но ведь вам, может быть, придётся трудно, Динни! Не знаю прямо, что с ним делать. Он боится выходить, встречаться с людьми, даже слышать не хочет о том, чтобы уехать туда, где его никто не знает, не хочет показаться врачу, не хочет ничего слушать, не желает никого видеть.

— Он будет видеть меня. Это приручит его. Думаю, что трудно будет лишь первые дни. Ехать мне за вещами?

— Если вы решили быть ангелом, поезжайте.

— Раньше чем вернуться сюда, я созвонюсь с дядей Эдриеном. Он с утра поехал в лечебницу.

Диана отошла к окну и смотрела в него, стоя к Динни спиной. Вдруг она обернулась:

— Я решилась, Динни. Я ни за что не дам ему пойти на дно! Если я хоть как-нибудь могу помочь ему выкарабкаться, я это сделаю.

— Благослови вас бог! Располагайте мною, — сказала Динни и, не полагаясь больше ни на выдержку Дианы, ни на свою, торопливо вышла и спустилась по лестнице. Проходя под окнами столовой, она вновь увидела лицо с горящими глазами, которые наблюдали за её уходом. Всю обратную дорогу до Саут-сквер чувство трагической несправедливости не покидало Динни.

За завтраком Флёр сказала:

— Нет смысла мучить себя раньше времени, Динни. Конечно, счастье, что Эдриен — сущий святой. Но все это прекрасный пример того, как мало закон влияет на нашу жизнь. Предположим, Диана получила бы свободу. Разве это помешало бы Ферзу вернуться прямо к ней? Или изменило бы её отношение к нему? Закон не властен там, где речь идёт о чисто человеческой стороне дела. Диана любит Эдриена?

— Не думаю.

— Вы уверены?

— Нет. Мне трудно разобраться даже в том, что я сама чувствую.

— Кстати, вспомнила. Звонил ваш американец. Он хочет зайти.

— Пусть заходит. Но я буду на Оукли-стрит.

Флёр бросила на неё проницательный взгляд:

— Значит, ставить на моряка?

— Нет. Ставьте на старую деву.

— Дорогая, это ерунда.

— Не вижу, что мы выигрываем, вступая в брак.

Флёр ответила с беглой жёсткой улыбкой:

— Мы не можем стоять на месте, Динни. Во всяком случае не стоим.

Это было бы слишком скучно.

— Вы — современная женщина. Флёр. Я — средневековая.

— Ну, лицом вы действительно напоминаете ранних итальянцев. Но и ранние итальянцы не бежали от жизни. Не обольщайтесь, — рано или поздно вы наскучите сами себе, а тогда…

Динни смотрела на Флёр, изумлённая этой вспышкой проницательности в её лишённой всяких иллюзий родственнице.

— Что же выиграли вы. Флёр?

— По крайней мере стала полноценной женщиной, — сухо ответила та.

— Вы имеете в виду детей?

— Ими можно обзавестись и не выходя замуж. Так считают многие, хотя я этому не очень верю. Для вас, Динни, это просто немыслимо. Над вами тяготеет родовой комплекс: у всех подлинно старинных семей наследственная тяга к законности. Без этого они бы не были подлинно старинными.

Динни наморщила лоб:

— Я, правда, об этом не думала, но ни за что не хотела бы иметь незаконного ребёнка. Кстати, вы дали той девушке рекомендацию?

— Да. Не вижу никаких оснований, почему бы ей не стать манекенщицей. Она достаточна худа. Фигурки под мальчика будут в моде ещё по крайней мере год. Затем, — запомните мои слова, — юбки удлинятся, и все снова начнут сходить с ума по пышным формам.

— Вы не находите, что это несколько унизительно?

— Что именно?

— Бегать по магазинам, менять фасон платья, причёску и всё такое.

— Зато полезно для торговли. Мы отдаём себя в руки мужчин для того, чтобы они попадали в наши руки. Философия обольщения.

— Если эта девушка получит место манекенщицы, у неё будет меньше шансов остаться честной, правда?

— Наоборот, больше. Она даже сможет выйти замуж. Впрочем, я не утруждаю себя заботой о нравственности ближних. Вам в Кондафорде, наверно, приходится думать о таких вещах, — вы ведь осели там с самого норманнского завоевания. Между прочим, ваш отец помнит о налоге на наследство? Он принял меры?

— Он ещё не стар. Флёр.

— Да, но все люди смертны. Есть у него что-нибудь, кроме поместья?

— Только пенсия.

— Много у вас леса?

— Я не допускаю даже мысли о вырубке. Уничтожить за полчаса то, что двести лет росло и набиралось сил! Это отвратительно.

— Дорогая, в таких случаях остаётся одно: продать и удалиться.

— Как-нибудь справимся, — отрезала Динни. — Кондафорд мы не отдадим.

— Не забывайте про Джин.

Динни выпрямилась:

— И она не отдаст. Тесбери — такой же древний род, как и мы.

— Допустим. Но Джин удивительно многосторонняя и энергичная особа. Она не согласится прозябать.

— Жить в Кондафорде не значит прозябать.

— Не горячитесь, Динни. Я думаю только о вашей пользе. Если вас выставят, я обрадуюсь не больше, чем если Кит лишится Липпингхолла. Майкл решительно ненормальный. Он заявляет, что если уж он — один из столпов страны, то ему жаль её. Какая глупость! Никто, кроме меня, никогда не узнает, какое он чистое золото! — прибавила Флёр с неожиданно глубоким чувством; потом, видимо перехватив удивлённый взгляд Динни, спросила: Значит, я могу отшить американца?

— Можете. Три тысячи миль между мной и Кондафордом!.. Не выйдет, мэм.

— По-моему, вам следовало бы сжалиться над беднягой. Он ведь поведал мне, что вы, как он выражается, его идеал.

— Опять это слово? — воскликнула Динни.

— Да, термин неудачный. Но он прибавил, что сходит с ума по вас.

— Велика важность!

— В устах человека, который едет на край света разыскивать истоки цивилизации, это, вероятно, всё-таки важно. Большинство из нас согласилось бы поехать на край света, только бы их не разыскивать.

— В тот день, когда прекратится история с Хьюбертом, я порву с Халлорсеном, — объявила Динни.

— Думаю, что для этого вам придётся надеть фату. Вы будете прелестны в ней, когда под немецкую музыку выйдете с вашим моряком из деревенской церкви, как в добрые феодальные времена.

— Я ни за кого не собираюсь замуж.

— Это будет видно. Пока что не позвонить ли нам Эдриену?

У Эдриена ответили, что его ожидают к четырём. Динни попросила передать, чтобы он зашёл на Саут-сквер, и отправилась собирать свои вещи. В половине четвёртого она спустилась вниз и увидела на вешалке шляпу, поля которой напомнили ей нечто знакомое. Она, крадучись, повернула назад к лестнице, как вдруг услыхала:

— Вот замечательно! Я так боялся, что не застану вас.

Динни подала Халлорсену руку, и они вместе вошли в гостиную Флёр, где на фоне мебели времён Людовика XV он показался ей до нелепости мужественным.

— Я хотел сообщить вам, мисс Черрел, что предпринято мною в отношении вашего брата. Я условился с нашим консулом в Ла Пас. Он разыщет Мануэля и передаст по телеграфу его показания под присягой о том, что на капитана бросились с ножом. Для разумных людей этого достаточно, чтобы оправдать вашего брата. Я пресеку эту идиотскую историю, хотя бы мне самому пришлось поехать в Боливию.

— Я вам так благодарна, профессор.

— Пустое! Теперь я готов сделать для вашего брата всё что угодно. Я полюбил его, как родного.

Эти зловещие слова были произнесены так просто, с такой душевной широтой и щедростью, что Динни почувствовала себя маленькой и жалкой.

— Вы нехорошо выглядите, — неожиданно объявил американец. — Если что-нибудь случилось, скажите мне, и я всё улажу.

Динни рассказала ему о возвращении Ферза.

— Такая красивая леди! Скверное дело! Впрочем, может быть, она любит его и ей потом станет, наоборот, легче.

— Я буду жить у неё.

— Вы молодчина! Капитан Ферз опасен?

— Пока неизвестно.

Халлорсен сунул руку в задний карман и вытащил миниатюрный пистолет:

— Положите в сумочку. Меньшего калибра не бывает. Я купил его на то время, пока я здесь, убедившись, что в вашей стране люди ходят без ружей.

Динни рассмеялась.

— Благодарю вас, профессор, но он обязательно выстрелит там, где не нужно. И потом, если бы мне даже угрожала опасность, воспользоваться им было бы нечестно.

— Вы правы. Мне это не пришло в голову, а вы правы. Человек, поражённый таким недугом, заслуживает бережного обращения. Но мне очень неприятно знать, что вы можете подвергнуться опасности.

Вспомнив наставления Флёр, Динни отважно спросила:

— Почему?

— Потому что вы мне дороги.

— Страшно мило с вашей стороны. Но вам не следует забывать, что я не товар на брачном рынке.

— Каждая женщина — такой товар, пока не вышла замуж.

— Кое-кто полагает, что лишь тогда она им и становится.

— Видите ли, мне лично адюльтер не нужен, — серьёзно сказал Халлорсен. — Ив вопросах пола, и во всём остальном я люблю, чтобы сделка была честной.

— Надеюсь, что вам удастся заключить её.

Он выпрямился:

— Я хочу заключить её с вами. Имею честь просить вас стать миссис

Халлорсен, и, пожалуйста, не говорите сразу "нет".

— Я должна это сказать, раз вы хотите честной сделки, профессор.

Она увидела, как боль затуманила голубые глаза американца, и ощутила жалость. Он приблизился и показался ей таким огромным, что девушка вздрогнула.

— Дело в моей национальности?

— Не знаю, в чём.

— Или в неприязни, которую вы питали ко мне из-за брата?

— Не знаю.

— Могу я надеяться?

— Нет. Я польщена и признательна вам, но — нет.

— Простите, здесь замешан другой мужчина?

Динни покачала головой.

— Я думаю, что слишком мало сделал для вас, — сказал он. — Я должен вас заслужить.

— Я недостойна служения. Просто у меня нет к вам чувства.

— У меня чистые руки и чистое сердце.

— Я уверена в этом. Я восхищаюсь вами, профессор, но никогда не полюблю вас.

Словно не полагаясь на себя, Халлорсен отошёл на прежнее расстояние и отдал ей глубокий поклон. Он был действительно великолепен — статный, исполненный простоты и достоинства. Наступило молчание. Затем он сказал:

— Что ж, слезами горю не поможешь. Располагайте мной, как вам заблагорассудится. Я ваш самый покорный слуга.

Он повернулся и вышел.

Когда Динни услышала, как хлопнула входная дверь, ей что-то сдавило горло. Она испытывала боль из-за того, что сделала ему больно, и в то же время ощущала то облегчение, которое чувствует человек, когда ему перестаёт угрожать что-нибудь огромное, простое, первобытное — море, гроза, бык. Она стояла перед одним из зеркал Флёр и презирала себя, словно в первый раз обнаружила, что у неё чересчур утончённые нервы. Как мог этот большой, красивый, здоровый мужчина полюбить её, чьё отражение в зеркале казалось таким изысканным и тоненьким? Он же переломит её одной рукой. Не поэтому ли она так испугалась? О, эти широкие бескрайние просторы, частицей которых представлялись ей его рост, сила, здоровье, раскаты голоса! Смешно, пожалуй, даже глупо, но она по-настоящему испугалась! Нет, она будет с теми, кому принадлежит, — не с этими просторами, не с ним. Сопоставлять такие вещи просто комично.

Динни с кривой улыбкой всё ещё стояла перед зеркалом, когда вошёл Эдриен. Она круто повернулась. Осунувшийся, измученный и морщинистый, худой, добрый и встревоженный! Трудно было придумать контраст более очевидный и более успокоительный для её натянутых нервов. Поцеловав дядю, Динни сказала:

— Мне очень хотелось видеть вас до переезда к Диане.

— Ты переезжаешь к Диане?

— Да. Я не верю, что вы завтракали, пили чай и вообще что-нибудь ели.

Динни позвонила.

— Кокер, мистер Эдриен выпьет…

— Бренди с содовой, Кокер. Благодарю вас.

— Ну что, дядя? — спросила она, когда Эдриен осушил стакан.

— Боюсь, ничего существенного мне там не сказали. По их мнению, Ферз должен вернуться в лечебницу. Но зачем ему возвращаться, коль скоро он ведёт себя нормально? Они сомневаются в его выздоровлении, но не могут указать никаких подозрительных симптомов за последние недели. Я разыскал его личного служителя и расспросил этого парня. Он производит вполне приличное впечатление. Он считает, что в данный момент капитан Ферз так же нормален, как и он сам. Но — в этом-то вся беда — он говорит, что Ферз уже был однажды нормален целых три недели, а потом опять неожиданно сорвался. Если его что-нибудь всерьёз разволнует — хотя бы малейшее противоречие, — Ферзу снова станет плохо, может быть, ещё хуже, чем раньше.

— Он буйный во время приступов?

— Да. Он впадает в какое-то мрачное бешенство, направленное скорее на себя, чем на окружающих.

— Они не попытаются забрать его?

— Не имеют права. Он пошёл туда добровольно: его не зарегистрировали, я же тебе рассказывал. Как Диана?

— Вид усталый, но прелестна. Говорит, что сделает всё возможное, чтобы помочь ему выкарабкаться.

Эдриен кивнул:

— Это на неё похоже: в ней бездна отваги. И в тебе тоже, дорогая. Знать, что ты с ней — большое утешение. Хилери готов взять её и детей к себе, если она захочет. Но ты говоришь, она не уйдёт?

— Сейчас, конечно, нет.

Эдриен кивнул:

— Что ж! Придётся тебе рискнуть.

— Ох, дядя, как мне жаль вас! — сказала Динни.

— Моя дорогая, какое имеет значение, что происходит с пятым колесом, раз телега всё-таки катится? Не позволяй мне задерживать тебя. Ты всегда найдёшь меня либо в музее, либо дома. До свидания, и да хранит тебя господь! Передавай ей привет и расскажи то, что слышала от меня.

Динни ещё раз поцеловала Эдриена и, захватив вещи, поехала в такси на Оукли-стрит.