Глава 21
София Шефнер
Насколько плохи были мои дела, раз я начала видеть галлюцинации? Корбин Рихтер стоял под окном нашего купе, запрокинув голову и касаясь голой ладонью холодного стекла. Русые волосы, запорошенные снегом, свисали вдоль узкого лица мокрыми сосульками, расстегнутый меховой ворот зимнего пальто обнажал бледную шею. Он же так замерзнет — без шарфа, шапки и перчаток!
Гудок, и поезд тронулся. Из коридора появился Джис, стряхивая снег с шинели.
— Успел. Купил все, что хотел. И Ирме подарок, и вам, прекрасные фрау, чтобы не мерзли, — довольно заявил он, разворачивая бумагу и вытаскивая яркие шали. — Нигде таких нет, только в Остерберге.
— Ты никого не встретил, когда возвращался? — спросила, пытаясь унять безумное сердцебиение.
— Нет, а что?
— Вы кого-то увидели в окне? — проницательно спросила Эзра, даже не взглянув на платки.
Заметила ли она Рихтера? Нет, едва ли. Если он действительно там был, а не почудился мне, то лучше ей об этом не знать. Как и Джису. Как ни симпатизировал Рихтеру боевик, лоялен он был прежде всего к Мартину.
— Просто показалось. В такой снегопад все похожи на сугробы, — улыбнулась я, взяв на руки шаль. — И правда красиво! Такой нежный узор. Спасибо, Джисфрид.
Укутавшись в подарок, закрыла глаза и сделала вид, что задремала.
Рихтер. Когда-то я так злилась на него! И так скучала. Но за тревогами последних дней мне стало не до ветреного элементалиста. И вот он снова появился в моей жизни — эпизодом, странным видением. Человеком по ту сторону стекла, протянувшим руку, но так и не коснувшимся моей ладони. Почему эта мимолетная встреча встревожила сердце?
Весь день я не находила себе места, прислушиваясь к звукам за дверями купе. Будто в любой момент могла услышать легкие шаги наставника, его хрипловатый голос. Если мне и суждено расстаться с Мартином, то Рихтер был, пожалуй, единственным, кто мог растормошить меня — отвлечь, научить снова дышать полной грудью. Жить. Это было жадное и эгоистичное желание получить в полное свое распоряжение повелителя стихий, которое я таила глубоко в душе. Корбин Рихтер не заслуживал такой ученицы, от которой одно беспокойство. Так что было бы правильно отпустить его.
Эзра заснула еще в девять и теперь совсем не тихо сопела — она была из тех людей, на которых путешествие по железной дороге оказывает просто усыпляющее действие. Я же прислушивалась к мерному стуку колес, размышляя о будущем и не находя покоя. И сама не заметила, как где-то уже за полночь провалилась в сон.
Я покачивалась в холодной мутной воде, погружаясь все глубже и глубже — к заманчиво мерцающему алому свету. И наконец достигла дна, покрытого мириадами жемчужин. Пальцами ног коснулась пышущих жаром горошин и провалилась дальше. Тонула — уже не в воде, в жемчуге, до тех пор, пока чья-то рука не схватила меня за щиколотку и рывком высвободила из странного плена.
Так бывает только во сне — уйти на дно, чтобы оказаться на поверхности. И вот я уже в крепких объятиях стояла на скользком камне, а внизу, куда ни глянь, белой пеной бушевала и бесновалась река. Над головой высокие своды пещеры, и мне ужасно страшно. Я крепче прижалась к мужчине с зелеными змеиными глазами.
— Почему, когда я решил вернуться, ты уехала? Так не хочешь видеть меня?
— Это был не мой выбор.
— Тогда скажи, где тебя найти.
Пытаюсь вспомнить, но не могу. Растерянно пожала плечами. Мужчина скривился.
— Почему сны с тобой столь непонятны? То тебя убивают, то ты тонешь. Почему не может присниться что-то более приятное?!
— Что, например?
И тут же пожалела о своем вопросе. Потому что была не готова к ответу. К поцелую, который кружил голову и плавил, будто я восковая свеча в объятиях пламени.
Оттолкнула от себя зеленоглазого и, поскользнувшись, упала. Но в этот раз холод воды принес облегчение. Потому что этот сон слишком реалистичен.
И потому что я вспомнила Корбина Рихтера.
Обычно я плохо запоминала ночные кошмары. Просыпаешься с кислым привкусом ужаса во рту, а что так испугало, уже и не знаешь. Так, смутные образы на краю сознания, исчезающие спустя пару часов.
В этот раз я проснулась, прекрасно все помня, вне себя от возмущения. Рихтер меня поцеловал! Даже в моем сне он был тем еще… шутником. Хотя для шутки поцелуй оказался более чем откровенным и для замужней дамы совершенно неприличным. По крайней мере, если ее целует не супруг, а наставник. Или это мои потаенные желания? Стыд-то какой! Украдкой оглядевшись, коснулась своих губ. Они еще пылали, а тело бил озноб, будто я и действительно выбралась из ледяной воды.
Но сон оказался еще более реальным, чем мне казалось вначале. Умываясь и приводя себя в порядок, я заметила, что черные узоры на левой руке побледнели и приобрели красноватый оттенок. Будто в них все еще была сила. Как это возможно? Разве я не растратила все в университете, пытаясь защитить себя от Адорно? Энергия, что текла во вживленных чарах, не могла восстановиться сама по себе, без роанского алого жемчуга. Разве что…
Стихийная магия. Она вернула чары к жизни. Каким-то образом наша вчерашняя встреча с Рихтером активизировала передачу силы. Звучало безумно, но иного объяснения у меня не было. Я с трудом могла поверить в вещие сны, а тут…
— Фрау, может, вы оторветесь от ваших бумажек? Через час мы уже будем в Торнеме, а вы еще не позавтракали. Может, хотя бы чаю выпьете?
— А? — подняла голову, пытаясь понять, что Эзре от меня нужно. — Да я ведь никому не мешаю.
Орвуд скрестила на груди руки.
— Вам не телохранитель нужен, а нянечка, фрау Михельс.
Было странно слышать подобное обращение к себе. Но тратить время на ненужные мысли не хотелось. Я доброжелательно улыбнулась Эзре и вернулась к записям. Некоторые побочные эффекты от магического ритуала, который мы провели год назад с Рихтером, наводили на размышления. Хотя бы оттого, что полностью противоречили тому, чему меня учили в университете.
Метафизические принципы магии практически идентичны законам природы. Закон подобия, закон перехода количества в качество, сохранения энергии, действия и противодействия — все это распространялось на волшбу и чарование. Вещие сны и влияние на чары опосредованно и на огромном расстоянии выбивались из стройной и понятной картины мира. Пространственно-временные ограничения вообще игнорировались.
— Древняя магия просто взрывает мне мозг, — пожаловалась я Эзре. — Даже метафизические объекты не способны на подобное. Хотя, может, магия стихий… Но ведь она работает не только за счет источника… Интересно, в Торнеме найдется что-то по этой теме?
— Я не знаю, о чем вы говорите, и знать не хочу, — сообщила Орвуд сердито. — Но если вы будете все свободное время сидеть за книгами, то я против. Это вредно для здоровья.
— Вы прямо как Кати. А чем мне еще заниматься в глухой провинции? Вот вы чем обычно занимаетесь?
— Эм-м-м… работаю.
— А в свободное время?
— Сплю. Ем. И…
— Смотрите в пустую стену?
— Это успокаивает, — отрезала Эзра.
— Хотелось бы мне иметь столь же безмятежное, ничем не замутненное сознание, как у вас, — сказала я мечтательно, подперев подбородок ладонью.
Телохранительница открыла рот и тут же закрыла. Покачала головой и вышла. Смутилась? Нужно почаще делать ей комплименты.
К станции мы подъехали примерно к обеду. Нас уже встречал господин Годфрид Эрнштайн, мой «дядя» маг. Боевой маг.
— Это странно, — шепнула я Джису, когда хмурый бородатый мужчина отошел вместе с Эзрой в сторону, давая мне попрощаться с Грохенбау, уезжающим в этот же день обратно в Брейг. — Чтобы у артефактора был родственник боевой маг…
— Изредка такое случается, когда в одной семье рождаются маги с разным уровнем силы.
— Между чародеями и боевыми магами огромная пропасть. И как я с ним уживусь?
— Ну со мной же вы уживаетесь!
— Это совсем другое дело. Ты совершенно другой.
— Какая же вы миленькая, фрау! — Джис не удержался и по-медвежьи меня облапал, игнорируя фырканье Орвуд и косой взгляд со стороны Эрнштайна. — Конечно, боевики и чародеи обычно плохо ладят, но вот одногруппники моей дочери вас просто обожают. Даже просили передать подарок.
Маг сунул мне в руки неизвестно откуда появившийся сверток, упакованный в яркую шуршащую бумагу и небрежно перемотанный простой бечевкой. Вполне в духе боевиков. Под оберткой оказался обитый коричневой кожей футляр, в котором лежал кинжал. Довольно длинный и выглядевший более чем серьезно. Ну что ж, это боевые маги, наверное, не стоило ждать от них плюшевого мишку.
— Это кортик. Только они наточили лезвие, так что воспринимайте его не как парадное украшение.
— Я же не офицер! Мне вообще можно этим владеть?
— Тот, кто способен обуздать этих диких зверят, может претендовать на офицерское звание, — посмеиваясь, сказал Джис. — Тем более что это старое оружие. Древние вещи с историей, я слышал, хороши для зачаровывания. Так что вам на будущее.
— Передайте им мою огромную благодарность. Особенно Берту.
— Почему ему?
— Потому что у него единственного в группе безупречный вкус. Если бы подарок выбирала Ирма, это было бы что-то более…
— Внушительное?
— И возможно в розовое.
В Ирмгарде Грохенбау любовь к оружию сочеталась с желанием выглядеть очаровательной беззащитной фрейлейн. Поэтому на парах я попеременно конфисковывала у нее то дамские зеркальца и лаки, то кастеты и ножи. Однажды она умудрилась поранить себе голову, заточив зубцы гребня для волос до кинжальной остроты.
С моими студентами действительно невозможно было соскучиться.
— Им повезло, что они в итоге сдали артефакторику, — заявила я, прижимая к себе подарок и стараясь не шмыгать носом. — Лентяи и раздолбай. У меня они так просто не отделались бы!
— Они тоже вас любят, фрау.
Дом Эрнштайна находился практически на краю города, имел сад впечатляющих размеров, огород и пристройки для всякого рода живности.
— Вы любите козье молоко, фрау Михельс? Свежее, парное?
— Если только мне не придется добывать его самостоятельно, — ответила я, пытаясь освободить край своей юбки, который меланхолично жевало рогатое животное. — А разве это не козел? У него же борода!
— А вы, вижу, далеки от деревенской жизни? Нет, помогать по хозяйству мне не надо, дорогая племянница.
— Может, тогда я буду полезна на кухне?
Эрнштайн, судя по всему, жил одиноко. Наверняка ему не помешала бы женская забота…
— У меня есть кухарка, — поспешно заявил мой фальшивый дядя.
Я подозрительно прищурилась на Эзру. Неужели уже успела рассказать о моих кулинарных экзерсисах?
Спальню мне выделили на первом этаже, с окнами в сад. Комната была уютной, с огромной кроватью, накрытой пуховой периной, монументальным платяным шкафом и таким же письменным столом. Вся мебель была рассчитана явно не на хилую горожанку, а как минимум на медведя. Хозяин дома его и напоминал — крупный, широкоплечий и весь какой-то заросший. Я, пожалуй, и робела бы рядом с ним, да только на службе у Мартина насмотрелась на подобных типов, грозных с виду, но при появлении своего босса начинавших вести себя как воспитанницы женских пансионов. Разве что платочки в руках не теребили…
Как я уже успела узнать, Годфрид работал в СБ на протяжении двадцати пяти лет и ушел в почетную отставку после серьезного ранения.
— А у вас правда есть племянница? — спросила я, облизывая ложку от меда.
— Есть. Правда, она гораздо старше тебя, София, — Эрнштайн легко перешел на неформально общение, — и у нее уже взрослый ребенок. Не маг, правда, но все равно хороший малый. Сейчас дослужился до гвардейца кронпринца.
— Как тесен мир, — удивилась я. — Это не такой голубоглазый верзила со шрамом под левым глазом?
— Именно он! — обрадовался боевик, подвинув мне розетку с вареньем. Я трезво оценила свои возможности и помотала головой. — А ты, значит, и кронпринца видела?
— Видела. А сын вашей племянницы на вас похож.
— Одна кровь все же, — довольно заявил Эрнштайн.
Вот интересно, в кого пойдет наш с Мартином ребенок? Муж не очень красив, но обладает примечательной и запоминающейся внешностью, в отличие от меня. Для мальчика это было бы неплохо, а вот если родится девочка… Зато она наверняка будет умная. Хотя Петер при тех же шефнеровских чертах был очень хорош собой. И тетушка Адель, как я слышала, в молодости поражала красотой.
Поймав себя на совершенно «бабьих», как говорил дед, мыслях, расстроилась. Деградирую. И всего-то несколько месяцев прошло, как вышла замуж, а уже успела превратиться в типичную обывательницу — замужнюю дамочку, которую только и беспокоит, не хуже ли ее дитятко, чем у других, и нравится ли она мужу как прежде.
— Может, мне пойти в школу детей учить? — поинтересовалась я у Эрнштайна.
— А что тебе дома не сидится? Отдыхай, поправляйся.
— Так я вроде и не болею.
— А твой муж писал, что нервничаешь часто, — наивно признался мой «дядя». — Но это ничего. У нас тут спокойно, тихо. И в школе тебе делать нечего. Отсюда придется в другую часть города ездить, а в твоем положении это не очень полезно. Да ты не переживай так. Скоро снег сойдет, травка, цветочки появятся. Будешь по саду гулять. В шляпке. Соломенной.
— И к лету меня найдут в кустах, покрытую паутиной. И опознают только по соломенной шляпке.
Годфрид с каким-то отчаянием посмотрел на Эзру.
— Она шутит, — успокоила та его. — София, вы… ты же умеешь вязать крючком?
Орвуд ныне играла мою матушку, то есть сестру Эрнштайна. Сходство между ними было очевидное. Не в чертах лица, но в повадках. Эзра хоть и не была одаренной, но росла в семье боевых магов.
— Давно не тренировалась, но да.
— Тогда, может, научишь меня?
Меня точно пытались отвлечь на что-то безобидное. Но почему бы и нет?
Вскоре я увлеклась вязанием крючком, и через полторы недели почти все поверхности в моем новом доме украшали наши с Эзрой кружевные салфеточки. Годфрид только вздыхал, но молча терпел насильственное внесение красоты и уюта в свой холостяцкий быт. По крайней мере до тех пор, пока его гостиная не загорелась.
Произошло это посреди ночи. Проснулась я оттого, что Ирвинг, хозяйский кот, отчаянно царапал мне руку, истошно мяукая. В воздухе пахло дымом. Подхватив кошака под мышку, я открыла окно и поспешила к двери, на ходу выкрикивая имя Эзры. В гостиной мы оказались одновременно.
Горели салфетки. Точнее, догорали. К счастью, деревянная мебель только подкоптилась и обуглилась, а вот от кресла, которое украшали кружева, уже поднимались язычки пламени. В руках Эзры тут же возникло одеяло, а я была отправлена будить Годфрида. Через пять минут начинающийся пожар был ликвидирован.
— И что случилось? — устало спросил мой фальшивый дядя.
— Наши салфетки загорелись.
— Наши? — повторила за мной Орвуд и, схватив кружевной овал с каминной полки, предъявила его мне. — С моими все в порядке. Горели именно твои. Как ты умудрилась, София?! У тебя даже доступа к магии нет!
Последнее было не совсем правдой, учитывая оживающие чары на левой руке, но о них я предпочитала скромно умалчивать.
— Не имею ни малейшего… О! Поняла. Наверное, в узоры из кружев я все-таки внесла некоторые схемы и конструкты. Так, по памяти. И не специально. Просто тренировалась.
— Это были какие-то боевые плетения? Почему они загорелись? — упорно продолжала выяснять правду Орвуд.
— Разные, — ответила уклончиво, — в основном охранные. Ничего, связанного с пламенем. Думаю, дело в том, что дядя Годфрид — боевой маг. Боевики постоянно портят и разрушают чары.
— Так это я виноват? — почесал затылок Эрнштайн. — Но я же не колдовал в доме.
— Источник у боевых магов фонит, даже когда не используется. Видимо, вы напитали плетения силой, все нити в них спутались и… Так иногда бывает в нашей работе. Взрывы, непроизвольные возгорания. Извини.
— Годфрид, босс возместит тебе все убытки, — пообещала за меня Эзра.
— Я сама… Мартину ведь не обязательно знать о случившемся?
Телохранительница промолчала. Как-то это не обнадеживало.
— Да ладно, чего уж, — промямлил боевой маг. — Я это… спать пойду.
Забрав кота, все еще висевшего у меня в руках, он поплелся в спальню.
— Все, никакой вышивки и вязания в этом доме. Ни крючком, ни спицами, — твердо заявила Эзра. — И никаких рисунков. Так, на всякий случай.
Выбор развлечений теперь сузился еще больше. Чтение, безуспешные и мучительные для окружающих попытки музицировать. Игра в шахматы и карты. Иногда гости.
О том, кто я есть, не знал даже отец Марты. Для всей ее семьи я была столичной подругой целительницы, родственницей мага Годфрида и женой офицера Михельса, которого здесь никто и в глаза не видел. Практически соломенной вдовой, которую только и можно было, что пожалеть. Тихой и скучной скромницей, отказывающейся посещать какие-либо светские рауты, потому что для женщины в положении это неприлично.
Но и так общаться с кем-то из моей прошлой жизни было приятно. Мы вместе с Мартой разделили общее горе, потеряв Петера, и теперь нас объединяло очень многое. Приехав домой, целительница стала мягче, спокойнее и совсем не волновалась из-за будущего материнства. Глядя на нее, успокаивалась и я, наполняясь безмятежностью. Все шло, как и должно. Пусть моя жизнь изменилась, но хуже она не стала. Вдали от столицы с вечной угрозой сделать меня мишенью можно было больше не бояться политических и военных интриг. Кошмары тоже меня не беспокоили. И это вполне компенсировало скуку и тоску по близким людям, которая терзала меня по вечерам.
Была у меня и другая маленькая радость. Переписка с Мартином. Изначально я собиралась выполнить свою угрозу и не отвечать ему, но, получив первое письмо, не выдержала.
В середине марта, поздним вечером, когда город уже погрузился в сумерки, раздался звонок в дверь. Отдав конверт лично мне в руки, посыльный сообщил, что завтра вернется за ответом. Письмо не было подписано, но печать мужа на сургуче я узнала. Если на конверте и были какие-то защитные чары, то спрятаны они были хорошо. Письмо, несомненно, было от Мартина. Это чувствовалось в каждой строчке, написанной аккуратным, без завитков и излишеств почерком.
«София, душа моя. Мне думалось раньше, что ласковые обращения — бессмысленное сотрясение воздуха и трата времени. Хотя если тебе бы они нравились, я был бы готов называть тебя теми милыми прозвищами, что приняты у влюбленных. Но ты никогда не выражала такого желания, да и для меня твое чудесное имя звучит приятнее и слаще, чем что-либо другое.
И все же — София, душа моя, мое сердце. В этих словах нет преувеличения, ведь я и правда чувствую, расставшись с тобой, лишь пустоту в груди. Чем заполнить, не знаю. Голова забита делами, и сам я все время в движении, но кажется, будто ничего не происходит. Время застыло, а мир вокруг потускнел. И сам себе я скучен и противен.
Неужели я как-то мог жить без тебя тридцать с лишним лет? Не верится. Теперь, когда тебя нет рядом, мне кажется, что все другие мои заботы и дела, не касающиеся обожаемой моей жены, ничтожны и глупы.
А теперь я постараюсь унять свою глупую сентиментальность, чтобы дать тебе несколько поручений.
Помни о пользе сна и отдыха. Осторожнее со сквозняками — весенние ветры весьма коварны. Не ходи гулять одна. Лучше и за порог садовой калитки не выходи без надобности. Не печалься и не грусти, душа моя.
И самое главное. Напиши мне. Хочу узнать, чем ты сейчас дышишь. Пусть я не могу увидеть тебя лично, письмо от тебя утешит меня хоть немного. Пожалей своего несчастного одинокого мужа, неприкаянно бродящего по пустому дому и представляющего, что ты не где-то далеко, а просто снова увлеклась работой в мастерской.
Твой М.»
Тем же вечером я села за ответное письмо, но закончила его лишь к следующему дню, истратив стопку бумаги. Встречное послание получилось довольно бестолковым и сумбурным.
«Дорогому М.
„М“ — это Михельс? Или все же иное? Что ж, постараюсь сохранять конспиративность даже в своих мыслях, не называя тебя по имени. Благодарю за наставления. Весенние ветры и вправду опасны своей изменчивостью и непредсказуемостью, напоминая мне о тебе. А когда-то казалось, что мой возлюбленный супруг будто непоколебимая скала, рассекающая и успокаивающая самые высокие волны. Как же я ошибалась! Ведь до нашего знакомства, до того как я прибилась к твоим берегам, все в моей жизни было предсказуемо и понятно.
Я не жалуюсь, не думай. С любым другим мужчиной я быстро бы затосковала, но с тобой едва ли это возможно. Потому что даже когда я не пытаюсь понять твои слова и действия, все равно мысленно возвращаюсь к тебе. И ищу любое упоминание в газетах.
Ты спросил, чем я дышу? Тобой. И теперь, когда тебя нет рядом, уж прости меня великодушно, я слегка задыхаюсь. Несмотря на то, что воздух в провинции намного чище, чем в Брейге.
Дядюшка радушен, мил, дом удобен, а в саду совсем скоро можно будет прогуливаться. Снег практически сошел, и теперь на улицу не выберешься без высоких резиновых сапог. Так что не беспокойся, что я стану бродить по всему городу — все же мне не десять лет, чтобы радоваться лужам. Про прочее упоминать не буду. Уверена, что моя матушка расскажет тебе не меньше. И не верь ей про салфетки. Моей вины тут нет.
Почему бы и тебе не рассказать о своей жизни? Ты ничего не написал о своих делах, как и о наших друзьях и знакомых. О многих я хочу спросить, но больше всего об одном путешественнике. Добрался ли он домой? Можешь злиться на меня за то, что я спрашиваю о другом мужчине, но ведь это человек, которому я многим обязана. В том числе и твоей жизнью.
Скучаю и по-прежнему безумно люблю, хотя порой и корю себя за это. Твоя немного отяжелевшая и обленившаяся душа.
P.S. У меня в мастерской в книжном шкафу стоит полное издание „Теории магии“ Ульгеса. Пришли мне, пожалуйста, третий том. И если что сам найдешь про источники, тоже.
P.P.S. „Брейгский вестник“ за 12 марта, третья страница, правая колонка. Что это за истории про неведомого зверя, светящегося красным в темноте? Надеюсь, совсем не то, о чем я думаю».
Следующее письмо от Мартина пришло через неделю. Мой драгоценный супруг все так же выражал беспокойство моим самочувствием и был удивительно нежен, но теперь в его послании появилась чуть большая легкость. Будто убедившись, что я не намереваюсь его игнорировать, он позволил себе немного расслабиться.
«…Я ужасный кроликовод, душа моя. Мне остается только признаться, что один из твоих экспериментальных кроликов оказался более прытким, чем я ожидал. Но он пойман и даже не отправлен на жаркое.
И если уж мы говорим о прытких кроликах… Да, твой наставник в столице. Наши пути почти не пересекаются, но он выглядит довольным жизнью и привычно сует свой нос куда не следует. Хотя, кажется, я нашел подходящую для этого зверька ловушку. Обещаю, он не пострадает.
Д.Г. жутко скрипит своей механической ногой. По-моему, он опять залил в нее машинное масло, хоть ты это и запрещала. Но сама знаешь, какой Д. упрямый. Твой любимчик Берт снова начал брать уроки у Р. и делает значительные успехи. Теперь я опасаюсь, что у меня из-под носа уведут хорошего специалиста, может быть, будущего преемника. Моя тетушка вполне здорова, как и твой дорогой дядя барон. Женитьба сказалась в лучшую сторону как на его самочувствии, так и на характере. Интересно, я тоже изменился? Думаю, да. Нервная система, конечно, постоянно на грани истощения, но зато выработалось ангельское терпение. Теперь самая ужасная выходка любого из подчиненных вызывает у меня лишь снисходительную усмешку. Тебя им не переплюнуть, любимая, по способности влипать в проблемы. Хотя, стоит отдать должное, выходишь ты из них самостоятельно и не менее блестяще.
Требуемую книгу я передал с курьером. Хотя попасть в твою мастерскую было непросто. Ты не только не отдала мне ключи от нее, но и не сняла защитные чары. Пришлось врать своим подчиненным, что это такое испытание на профпригодность.
P.S. В особой секретности нет смысла, но я не против, если ты будешь называть меня „М“. Как представляю, как соблазнительно ты тянешь „эм-м-м“… Скучаю как никогда, душа моя. По твоему голосу, по прикосновениям, по теплу твоего дыхания на своих губах».
В дополнение к книгам Мартин отправил свежие фрукты — большая редкость ранней весной даже для столицы. Это немного сгладило впечатление от смущающего тона письма. Как он умудрялся быть одновременно таким трогательно серьезным и насмешливо легкомысленным? Мужчина, писавший о своей любви так откровенно, и меня заставлял влюбляться в него заново.
Хотя подсознание играло со мной совсем не добрые шутки, подсовывая мне во сне… Рихтера.
Речная вода, пенящаяся и бурлящая где-то внизу, безуспешно пыталась коснуться моих оголенных стоп. Я задрала ноги, поджав их под себя, и откинулась назад. В теплые мужские объятия.
— Прости, мне не следовало целовать тебя. Не думал…
В этот раз я узнала мастера. И все же… все же не смогла, не захотела бежать. В этот раз.
— Не думал?..
— Не думал, что все это будет так по-настоящему. Что ты будешь настоящей. А не фантазией моего извращенного ума.
Слова алхимика вызывали тревогу, и я предпочла просто не думать о них.
— …а я вчера ела апельсины. Представь себе!
Здесь, в этом странном нереальном месте я разговаривала с повелителем стихий как со своим другом, а не наставником.
— Тебя балуют, — задумчиво отозвался Рихтер.
— Это плохо?
— Нет, замечательно. Я так не умею. Не так воспитан. Но и мне важно, чтобы у тебя все было хорошо. Ты ведь счастлива где ты сейчас?
— Насколько это возможно. В саду и правда очень красиво. Безумно хочется увидеть, как зацветут яблони.
Мысли текли вяло и лениво, и сосредоточиться на чем-либо было почти невозможно. Так хорошо, тепло и приятно…
— Софи, ты помнишь наш разговор перед тем, как я уехал?
— Мы тогда так и не встретились. Ты просто сбежал, не предупредив меня.
Ладони Рихтера болезненно сжались на моих плечах.
— Разве? — голос его странно безэмоционален. — А что ты думаешь о нашей… связи?
— Я была не права тогда, втянув тебя в тот ритуал. Хорошо, что он не навредил нам обоим. Быть твоей ученицей… — Зевнула. Клонило в сон, хотя и так уже спала. — Это честь для меня.
— Ох, моя глупая маленькая чародейка! Хотя я тоже тот еще дурак. Мне нужно тебе признаться кое в чем. Ты будешь злиться, но даже если прогонишь, то в этот раз я не уйду. Правда в том, что…
Голос алхимика потонул в реве воды, и нас накрыло волной, утаскивая в пучину. Это мой сон. И я не хочу слышать то, что он может сказать. Потому что правда Корбина Рихтера скорее всего не менее болезненна, чем ложь Мартина Шефнера.
