Глава 35
Вместе с пехотой в наступление двинули и лучники. Но они не рвались вперед и, кажется, по-прежнему не собирались обстреливать компаньонов. Иными словами, давали пехотинцам шанс взять реванш и поквитаться за гибель шестидесяти товарищей.
И шанс этот у легионеров был практически стопроцентный. Если не свершится чудо, на которое уповал Серега – да и прочие его соратники, разве только они не говорили об этом вслух, – исход второго этапа битвы можно было легко спрогнозировать.
По мере того как мыс сужался, движущаяся армия перестраивалась. Ее шеренги становились короче, но их количество увеличивалось. Те же самые маневры проделывали и лучники. Они и раньше не очень-то походили на призраков, а теперь подавно. Тем не менее Мерлин продолжал бормотать что-то про иллюзии и про единственно правильный выход, только теперь он разговаривал сам с собой. Что на него не походило и оттого настораживало. Впрочем, на фоне надвигающейся угрозы компаньоны уже не обращали внимания на бредящего кудесника. Он мог бы и вовсе встать сейчас на голову, и никто бы этому не удивился. Для старика, чье могущество вдруг в одночасье обесценилось до нуля, сойти с ума от безысходности было бы в порядке вещей.
И все же Древнему удалось привлечь к себе внимание после того, как он, возвысив голос, внезапно развернулся и зашагал навстречу лучникам, что приближались к компаньонам с левого фланга.
– Ты куда, старый идиот?! А ну вернись! – прокричал ему вслед Сквозняк, но кудесник даже ухом не повел. Разведя руки в стороны, он шел прямо на врагов, как будто желая заключить их в объятия, и продолжал громко бредить об иллюзорности всего происходящего. В чем Мерлин, похоже, уже окончательно себя убедил, а иначе вряд ли он отважился бы на такой дерзкий поступок.
Однако желающих последовать за ним не нашлось, хотя компаньоны тоже всячески старался уверовать в нереальность наступающей на них армии. И просить старика одуматься никто больше не пытался. Наоборот, все с нетерпением ждали, чем завершится его рискованная затея. Ведь если Древний прав и призраки не причинят ему вреда, значит, враги действительно окажутся всего лишь масштабной галлюцинацией. И вмиг лишатся всей своей силы, как бы грозно они ни выглядели.
– Черт возьми, да он говорил нам сущую правду! – воскликнул Огилви, взирая на то, как сокращается расстояние между лучниками и Мерлином. Лучники продолжали идти, как будто вовсе его не замечая, притом что тот предупредительный залп, которым они остановили парламентеров, был сделан ими еще издалека. Сейчас Древний напрочь игнорировал то недвусмысленное предупреждение римлян, и тем не менее они не выписали ему за его дерзость никакое наказание.
– Айда за ним! – воодушевился Сквозняк. – Похоже, наш старый хрыч и правда нашел то, что искал! Вот пройдоха! Выходит, зря я в нем сомневался! Вперед!..
Обнадеженный Серега, недолго думая, рванул было за стариком… но в следующий миг остановился и отскочил назад. Причем так резко, что даже поскользнулся на траве и плюхнулся на задницу. Огилви, Вада и Кальтер не успели сойти с места, но и они вздрогнули и попятились от неожиданности, когда левофланговые лучники безо всякой команды внезапно вскинули луки и дали залп. Которого, казалось бы, уже не должно было случиться. И который все-таки случился, оправдав тем самым наихудшие ожидания компаньонов.
Мерлин подошел к лучникам настолько близко, что те пустили в него стрелы по настильной траектории. Стрелы не долетели до его соратников, но отошедшего от них на полсотни шагов кудесника утыкали буквально с ног до головы. Промазать, стреляя в столь легкую мишень со столь малой дистанции, было сложно, и в Древнего угодило по меньшей мере десятка три или четыре стрел. Их рой налетел на него и отбросил его назад. А те стрелы, что пролетели уже над упавшим стариком, вонзились в землю между ним и компаньонами, смешавшись со стрелами, что торчали там со времени первого залпа.
– Твою же мать! – выругался в сердцах Сквозняк, поспешно вставая с земли. – Вот тупой старикашка! А ведь я ему говорил! А ведь я его предупреждал!..
Огилви отреагировал на гибель Мерлина столь же бурно… вот только никто не понял, что он сказал. Так же как непонятен был выкрик Вады по-японски. Со смертью Древнего компаньоны лишились возможности говорить друг с другом на одном языке без переводчика. Что являлось катастрофической утратой, поскольку отныне они не могли координировать свои действия. А общаться в бою одними знаками было, разумеется, нельзя. В бою успевать бы следить за многочисленными противниками, а не за тем, какие сигналы посылают тебе соратники.
Глупо было рассчитывать на то, что победитель Мастера Игры вдруг возьмет и воскреснет. А исчезновение взаимопонимания стало последней каплей, от которой отчаяние и обреченность у компаньонов хлынули через край. Чем ближе подступала пехота, тем все яснее становилось, что второй раунд схватки им не пережить. Это был конец, и сейчас им оставалось лишь выбрать собственную смерть. То есть решить, пасть им от мечей римлян или пятиться до тех пор, пока враг не скинет их в пропасть.
Еще ни разу за всю Игру, начиная с Дубая, Кальтер не ощущал горечь поражения настолько остро. Раньше, когда он балансировал на грани гибели, у него все равно оставался шанс поднапрячь силы и вырваться из западни. Здесь такого шанса уже не было. Нападай на него хотя бы десять или даже двадцать противников, он еще придумал бы, как от них отделаться. Но счет его нынешних врагов шел на тысячи, они перекрыли ему все пути для бегства, и прорываться сквозь их строй было все равно что биться лбом о каменную стену.
Первым сдали нервы у японца. Огилви еще пытался обрисовать соратникам на пальцах какую-то тактику, но Вада его уже не слушал. Стиснув зубы и гневно сопя, он смотрел из-под насупленных бровей на приближающихся легионеров. И когда те подошли настолько, что стало возможно различать их лица, Кан издал яростный вопль, поднял меч и рванул в контратаку. Не затем чтобы воевать, а затем чтобы принять достойную смерть от их мечей. Такую, которую он хотел принять на мосту, в битве с великаном, и которая в итоге дала ему отсрочку на сутки. Хотя дело того определенно стоило – наверняка самураю было гораздо почетнее умереть так, чем быть размазанным по камням великанской ножищей.
Разгневанный тем, что его главный напарник решил умереть в одиночку и даже не попрощался, Джон разразился ему вслед потоками брани. После чего обернулся к калекам, похлопал по плечу того и другого – вроде как поблагодарил их за все и извинился за невежливость Кана, – и с яростным рычанием бросился вслед за ним.
– К черту все это! Надоело! Все выходят из Игры, а я чем хуже! – прокричал Сквозняк, заразившийся смертельным фатализмом самурая и горца. – Нет выхода, и не надо! Один раз я уже умер, умру и во второй! Не так уж это страшно на самом деле! Прощай, Кальтер! Не скажу, что был рад тебя встретить, но в любом случае мы славно покуролесили! Ну, не поминай лихом!..
И Кальтер остался стоять в одиночестве у валяющихся на траве вещмешков, которым было уже не суждено дождаться своих хозяев…
Не было смысла стоять и ждать, когда ощетинившаяся копьями живая лавина столкнет тебя в пропасть. Время раздумий, сомнений и поисков миновало. Настало время действовать, пусть даже в этой суете не было абсолютно никакого смысла.
Для Кальтера, в отличие от Огилви и Вады, не имело значения, как погибнуть, – ему были чужды любые воинские предрассудки. И все же он решил, что будет разумнее не отбиваться от коллектива. При всей безнадежности ситуации, выход отсюда находился все-таки не в пропасти, а позади римского войска. И если в его рядах вдруг образуется просвет, он рванет в него изо всех сил, какие в нем еще остались.
– Удачи! И вам, и мне! – напутствовал Кальтер ринувшихся в бой компаньонов. И, проверив напоследок, надежно ли прикреплен к протезу «молот», побежал туда же, куда и все. Без воинственный криков и проклятий – просто побежал. Не быстро, но и не медленно, стараясь, пока есть время, покрепче обуздать страх и сохранить ясность рассудка. Обе эти задачи были неимоверно сложны. Но, поскольку в своей жизни Кальтер с успехом решал их не раз и не два, то предполагал, что справится с ними и теперь.
Кан врезался в щиты римлян, когда Сквозняк только распрощался с Кальтером, а сам Кальтер еще не тронулся с места. При всем сумасбродстве этой атаки Вада продолжал оставаться матерым воином и не стал бросаться грудью на копья. Ловко отразив их мечом, он тут же ткнул им поверх щита в шею оказавшегося на пути легионера. И ударом ноги в тот же щит повалил свою первую жертву навзничь. А затем стремительно ворвался в проделанную им брешь в стене щитов, пока те снова не сомкнулись.
В обычных условиях намеренно кидаться в гущу врагов было бы, конечно, очень глупо. Но только не для самурая, отмеряющего последние шаги на пути смерти. Бегать перед строем, тыча мечом поверх щитов и отмахиваясь от копий, пока одно из них рано или поздно не пронзит его, Ваду не устраивало. Он не хотел тратить последние мгновения жизни на несолидную для истинного воина беготню. Кан стремился перед смертью нырнуть с головой в настоящую битву. И он осуществил свое желание, прорвав первую шеренгу римлян и получив шанс вонзить меч еще в нескольких из них.
Катана Вады засверкала столь же яростно, как тогда, когда он рубил ею первый отряд легионеров. Долго бы он, разумеется, там не протянул, но тут к нему подоспел Огилви. Который как бежал, так и шарахнул с ходу по противнику Белым Быком.
Артефакт пробил в рядах врага просеку аккурат рядом с Каном. И не успели еще сбитые с ног римляне попадать на землю, а оба компаньона снова рубились вместе, стоя спиной к спине. Возможно, это шло вразрез с планами самурая принять смерть в одиночку, но он не стал возражать против вмешательства в его битву горца. Да и когда ему было возражать? И у него, и у Огилви теперь не было времени на то, чтобы болтать. Безостановочно нанося удары и отражая клинки римлян, они замахали мечами в таком темпе, что бегущему к ним Кальтеру даже почудилось, будто у них взаправду хватит сил перерубить вражескую армию вплоть до последнего солдата.
Когда в бой ввязался Сквозняк, у их ног валялась уже как минимум дюжина трупов. А когда Серега начал бесцеремонно рубить сзади тесаком окруживших Джона и Кана легионеров, пакаль в руке шотландца вновь был готов к выстрелу. И выстрелил, повалив наземь врагов там, откуда они наседали на компаньонов сильнее всего.
Нырять в эту кровавую звеняще-орущую круговерть Кальтеру не хотелось. Но еще больше ему не хотелось отделяться от соратников. Потому что без них римляне моментально его окружат и прикончат, прежде чем он угробит хотя бы одного из них. Поэтому Кальтер по примеру Сквозняка тоже набросился сзади на тех легионеров, что окружали горца и самурая. После чего взялся обездвиживать их «молотом» и лупить палицей по головам. Раз за разом обездвиживать и лупить. И иногда перехватывать и ломать железной рукой вражеские клинки. А также раздирать этой же рукой вражеские глотки, когда он мог до них дотянуться.
А дальше перед его глазами заплясал сплошной калейдоскоп из перекошенных от боли и гнева лиц, машущих конечностей, оружия, щитов и брызг крови. Разделить эту безумную мешанину на отдельные события было уже невозможно. Они наслаивались друг на друга, словно картинки в быстро перелистываемом журнале. И не успевал Кальтер толком осознать одно из них, как тут же оно сменялось другим.
Выбранная поначалу тактика – убивать в спины тех римлян, которые напирали на Джона и Кана, – вскоре сменилась яростной борьбой за собственное выживание. Самым главным в ней было уберечь свою спину, потому что легионеры быстро окружили четверых безумцев и лишили их пространства для маневров. Теперь им приходилось отчаянно вертеться на маленьких пятачках, чьи границы удавалось сохранять лишь с помощью пакалей. Кальтер безостановочно колотил «молотом» по щитам и доспехам ближайших противников, создавая между собой и толпой прослойку из парализованных или частично парализованных тел. Он толкал их на тех легионеров, которые стояли за ними, и «паралитики» мешали своим собратьям пробиться к цели, чтобы атаковать ее.
Когда Огилви активировал Белого Быка в третий раз и ударная волна смела мимоходом несколько противников Кальтера, тот обрадовался выпавшей на его долю мимолетной передышке. А когда пакаль горца проделал то же самое в четвертый раз, инвалид был немало удивлен тем, что и Джон, и он сам до сих пор живы. Как бы успешно он ни сопротивлялся, римляне частенько дотягивались до него мечами, и каждая новая вспышка боли на миг ослепляла его. Кальтер не знал, насколько серьезные раны он получал. Но поскольку он все еще держался на ногах, значит, везение пока не оставило его.
Чего нельзя сказать о Сквозняке. Он был хороший боец, но без пакаля и доспехов протянул в такой мясорубке совсем недолго. Его изрубленное тело попалось Кальтеру под ноги, когда толпа оттеснила его на то самое место, где до этого сражался Серега.
Участь Сквозняка выдалась незавидной. Бросив на него мимолетный взгляд, Кальтер, можно сказать, заглянул в собственное ближайшее будущее. Точно так же вскоре будет выглядеть он сам: сплошное кровавое месиво, по которому уже невозможно опознать, кому принадлежит это тело. Лишь повязка на глазу трупа да его одежда указывали на то, что он переступил сейчас через мертвого Серегу, а не через римлянина. Переступил и сразу про него забыл, потому что думать о покойнике было попросту некогда. А горевать о нем и подавно не стоило. Наоборот, Сквозняку можно было лишь искренне позавидовать, ведь он свое отмучился и обрел наконец-то долгожданную свободу.
После пятого удара Белого Быка Кальтер сменил позицию – проскочил в проделанную им брешь и очутился рядом с забрызганным своей и чужой кровью Огилви. Однорукий калека и сам выглядел не лучшим образом. Но шотландец, к счастью, его опознал и даже прорычал что-то вроде приветствия. Конечно, он не возражал повоевать напоследок плечом к плечу с ним, поскольку предыдущий его напарник, так же как Сквозняк, вышел из игры.
Вада был еще жив, но жить ему оставалось совсем недолго. Он корчился в предсмертной агонии на земле, а между лопаток у него торчало копье. Оно вошло в его тело достаточно глубоко и почти пронзило насквозь. Но даже сейчас Кан пытался дотянуться до врагов, тыча им в ноги мечом, который еще не выпал из его слабеющей руки. Римляне не обращали на него внимания, поскольку их беспокоила более серьезная угроза – горец. Меч же самурая попадал им в железные наголенники и уже не причинял никакого вреда. Вдобавок удары Вады с каждым разом становились все слабее, но, как бы то ни было, он решительно отказывался просто успокоиться и умереть…
…Так же как отказывались умирать его пока живые и дерущиеся компаньоны. Само собой, что до мастерства горца Кальтеру было далеко. И он убил намного меньше противников, чем Огилви, – в основном на его счету были «паралитики» разной степени тяжести. Поэтому он ничуть не сомневался, что следующим суждено погибнуть ему, а Джон продержится дольше всех компаньонов. И не исключено, что даже выживет. Как знать, возможно, в этом и заключается цель испытания: в живых должен остаться только один из испытуемых. Который и будет в итоге выпущен отсюда на свободу.
Перед глазами Кальтера уже стояла багровая пелена, а на теле у него кровоточило не меньше десятка ран, и их число продолжало расти. Отбиваясь из последних сил, он чуял, что еще не покинувшая его жизнь ведет свой финальный отсчет. Который он, естественно, не слышал. Но знал: если он простоит на ногах еще хотя бы полминуты, это будет немыслимый по его меркам подвиг.
Казалось бы, что вернее этого прогноза нет и быть не может. И тем не менее Кальтер ошибся. Каким бы привлекательным кандидатом он ни был сейчас для смерти, на сей раз она пришла не за ним, а за Огилви.
Вытянув руку, чтобы нанести еще один удар Белым Быком, Джон в следующее мгновение лишился этой самой руки – ее отсек в локте точным ударом чей-то гладиус. Кальтер не сомневался, что даже после такого ранения героический шотландец мог еще какое-то время стоять на ногах и сражаться. Однако пропущенный им удар и вспыхнувшая за этим боль стали для Джона неожиданностью. На миг он застыл как вкопанный, хотя уже через пару секунд наверняка мог бы продолжить бой. Вот только враг не зевал и, воспользовавшись этой заминкой, быстро закрепил достигнутый успех.
Несколько мечей вонзились шотландцу одновременно в спину и в грудь, а один проткнул ему насквозь шею. Огилви хотел что-то выкрикнуть, но вместо этого лишь изверг изо рта фонтан крови, после чего выронил меч и повалился ниц к ногам своих убийц, которые на этом не успокоились и нанесли в спину мертвеца еще десятка полтора ударов, хотя и так было понятно, что он свое отвоевал и отныне не представляет для них угрозы.
То же самое можно было теперь сказать о Кальтере. Лишившись последней поддержки, он тут же превратился для римских мечей в единственную цель. И хоть пакаль по-прежнему оставался у него в руке, после гибели шотландца проку от артефакта уже не было. Кальтер парализовал еще одного врага, но другой в этот момент ударом сзади разрубил ему левое плечо, а третий рассек оба ахиллесова сухожилия.
Задохнувшись от новой вспышки боли, Кальтер хотел развернуться и из последних сил расквитаться с врагами за эти коварные удары. Но все без толку – его ноги подкосились, и он, не сделав и шага, рухнул на траву.
«Ну вот и все!» – подумал он, ожидая, когда ему в спину, так же как горцу, вонзится множество клинков. Несмотря на трагическую развязку, мысль о наконец-то настигнувшей его смерти принесла Кальтеру облегчение. Все его тело терзала адская боль, и то, что она должна была вот-вот прекратиться, служило ему последним утешением. Достаточно сильным, чтобы смириться с неизбежной кончиной и больше ей не противиться.
Однако время шло, а боль не прекращалась, потому что смерть по какой-то причине задерживалась. Желая скорейшего прекращения своих мук, Кальтер был крайне разочарован этой ее задержкой. Приподняв голову, он увидел стену из окружающих его щитов. Их опустили на землю солдаты, которые, завершив битву, столпились вокруг последнего поверженного врага. Больше ничего из такого положения рассмотреть было нельзя. И он, скрипя зубами от боли, принял нелегкое для себя решение подняться. Ему показалось, что как раз этого римляне от него и ждали. Почему и не хотели даровать ему быструю смерть, пригвоздив его мечами к земле.
Встать на ноги с подрезанными связками у Куприянова при всем старании не получилось бы. Но он был не гордый и вполне мог постоять на коленях. Ну а для, так сказать, утешительной гордости ему хватало того факта, что он пережил всех своих компаньонов. А также удостоился от врагов того, чего не заслужил даже благородный Кан Вада – не умереть от ударов в спину. По крайней мере, легионеры отказались казнить пленника таким способом. Что, впрочем, не обещало ему более приятную и легкую смерть. Равно как помилование, хотя робкая надежда на это у него все же теплилась.
Весь израненный и окровавленный, он кое-как поднялся на колени и взглянул в лица своих победителей. Лица эти были исполнены равнодушия и не выражали практически ничего, хотя в бою они вполне натурально кривились от ярости и боли. Но Кальтеру было уже наплевать на то, как относятся к нему римские солдаты. Даже если они просто развернутся и уйдут, оставив его здесь, он все равно через час-полтора умрет от потери крови. У него не осталось сил не только на то, чтобы куда-то идти, но и на то, чтобы перевязать свои раны. Нет, он, конечно, попробует это сделать. И будет бороться за свою жизнь до последнего, если ему все-таки ее оставят. Однако он не вчера родился, повидал на своем веку достаточно ран и мог с полной уверенностью сказать, какова была его вероятность выжить.
Едва Кальтер поднялся, как стоящие напротив него солдаты расступились, пропуская вперед огромного легионера. Он не походил на военачальника, поскольку носил такие же доспехи, как его собратья, и был вооружен простым солдатским мечом. Который громила извлек из ножен сразу, как только приблизился к Кальтеру.
Кальтер молчал, поскольку ему было нечего сказать римлянину, взирающему на него с высоты своего немалого роста. Римлянин также помалкивал. И, судя по отсутствию у него на лице эмоций, не испытывал никакого желания беседовать с израненным пленником. Меч его не был обагрен кровью – стало быть, он не участвовал в битве или же она закончилась до того, как он в нее ввязался. Но громиле все-таки позволили встретиться с последним выжившим врагом. И если не для поединка чести, выйти на который Кальтер был уже не в состоянии, то, значит, с другой целью. Тоже вполне понятной и предсказуемой. Настолько понятной и предсказуемой, что удивляться ей уже совершенно не приходилось.
Отступив влево, легионер коснулся лезвием меча шеи Кальтера сзади – видимо, чтобы получше прицелиться для удара. После чего ухватился за рукоять обеими руками и, подняв меч над головой, замахнулся им так сильно, как только смог.
– Sic transit gloria mundi, – горестно хмыкнув, вымолвил Кальтер первое, что взбрело ему сейчас в голову…
…И оно же – последнее, что он сказал в своей жизни за миг до того, как гладиус римлянина стремительно опустился и его голова с мерзким хрустяще-хлюпающим звуком отделилась от тела. Причем он не только успел почувствовать удар и расслышать этот звук, но даже заметил стоящий на коленях собственный обезглавленный и залитый кровью труп.
Еще несколько мгновений упавшая на траву, отрубленная голова Кальтера жила и глядела на мир тускнеющими глазами. А затем все исчезло, и наступила тьма…
Холодная, густая и вечная…