Через час он был дома. Он зашел сюда впервые после переезда и был потрясен царящим беспорядком. Гостиную заполняли ящики. Дверцы выпотрошенного шкафа зияли пустотой. Все стало не таким, как прежде. Карла, по-видимому, решила сдавать дом, пока не найдется покупатель.

– У нас нет денег здесь жить, – сказала она обвиняющим тоном в ответ на то, как он отреагировал на состояние дома.

Горный велосипед с налипшей на шины грязью стоял в закутке гостиной, там, где раньше было пианино Шанса. Судя по всему, он принадлежал тренеру-дислексику, но Шанс не видел смысла заострять на этом внимание. Никки должна была вернуться больше трех часов назад. Ее видели в школе, она беседовала с подружками, но те не смогли толком сказать, когда и где ее видели в последний раз. Карла переговорила с каждой – безрезультатно. От самой Никки тоже вестей не было. Карла, которая никогда не отличалась сдержанностью, позвонила уже и в школу, и в полицию Сан-Франциско, чтобы подать заявление о пропаже.

Шанс растерялся. В одно ухо шептал голос, который говорил, что всему есть какое-то простое объяснение и они вот-вот все узнают. Зазвонит телефон. Никки объявится. Звонок в полицию – чрезмерная реакция его вечно склонной к чрезмерным реакциям в скором времени бывшей жены. Но в другое какой-то человек бормотал то, чего Шанс не хотел слышать, рисовал самые страшные картины, которые только могли возникнуть в родительском воображении, и это было только началом, потому что вскоре он заговорил голосом Реймонда Блэкстоуна, нависшего над Шансом в ресторане и залитого светом разноцветных огоньков. «Все мы хищники по природе», – сказал тогда полицейский и говорил это теперь, на руинах бывшего дома Шанса, прийти в который было все равно, что оказаться в открытом море на тонущем судне, когда вода кружит обломки кораблекрушения, разрушенной жизни. Шанс никогда не чувствовал такого бессилия и такой убийственной ярости.

– Что сказали в полиции? – спросил он.

– Спросили, кто видел ее последним. Имена подружек. Хотели знать, есть ли у нее парень. Хотели знать, употребляет ли она наркотики. – Карла начала плакать. Она была изящной, энергичной женщиной, в одной из своих предыдущих инкарнаций выступала как начинающий инструктор йоги, потом, забросив это, стала начинающим консультантом по брачно-семейным отношениям и, наконец, начинающим фотографом; им, насколько знал Шанс, оставалась и по сей день.

Он обнял ее одной рукой. Она ненадолго прильнула к нему, потом отстранилась, ее глаза припухли и покраснели, обрамленное светло-каштановыми кудрями лицо когда-то казалось Шансу таким привлекательным.

– Что мы вообще знаем? – спросил он. – Кто видел ее последним?

– Шона. Но Шона сказала, что видела ее около яхтенного причала, и Никки тогда собиралась домой.

– У нас есть телефон Шоны?

– Я уже ей позвонила. И полиция тоже.

– Так, значит, ее номер у нас есть.

– Ты вообще слушаешь, о чем я говорю? – спросила Карла.

– Да, но я не собираюсь сидеть сложа руки. Я не могу. Если есть кто-то, с кем можно поговорить, значит, я хочу с ним поговорить.

Она искала нужный номер, когда зазвонил телефон. Это была Никки. Живая. Она находилась всего в миле от дома и плакала. За ней нужно было приехать. Кто-то ударил ее по лицу и отобрал сумочку.

Шанс поехал. Карла осталась дома, сообщить в полицию. Шанс нашел дочь на заправке на Ломбард-стрит. У нее не было денег. Владелец заправки, пакистанский джентльмен лет, наверно, пятидесяти, плохо говорящий по-английски, разрешил ей воспользоваться стационарным телефоном. Когда Шанс подъехал, дочь со стоическим видом сидела прямо перед его конторой на складном металлическом стуле. Через секунду или две она заметила машину и отца, в какой-то момент, не выдержав, разрыдалась и рыдала, пока Шанс к ней не подошел.

Он прижал дочь к груди, потом отошел на расстояние вытянутой руки, чтобы заглянуть в лицо. То с одной стороны покраснело, возле правого глаза намечался синяк. Зрачки были круглыми и симметричными.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Как я выгляжу?

– Как будто кто-то тебя стукнул. Я спрашиваю, где у тебя болит? – Он поднял руку. – Следи за моим пальцем.

– Папа…

– Удели мне минуточку.

Она старательно смотрела в сторону.

– Мы можем просто уйти? Пожалуйста…

Он заметил, что хозяин заправки наблюдает за ними через раскрытую дверь.

– Спасибо вам, – сказал Шанс. – Спасибо, что разрешили позвонить.

Человек кивнул и вскинул руку, мол, не о чем говорить.

– Хорошо, – сказал Шанс, – но реакцию зрачков мы все равно проверим. – Они двинулись к машине. – Дома осмотрю тебя получше.

– Со мной все нормально, – сказала дочь. Она перестала плакать – видимо, злость на отца за то, что тот, как ей казалось, подверг ее некому публичному унижению, взяла верх над чувствами, которые она испытывала, когда он подъехал.

Они возвращались домой через парк «Золотые ворота» – ей всегда нравился этот маршрут.

– Расскажешь, что случилось? – спросил Шанс.

– Какой-то придурок ударил меня и отобрал сумку.

– Кулаком ударил или ладонью?

– Ладонью, – она говорила так тихо, что почти невозможно было разобрать.

– Где это случилось?

– Я шла в кафе, где йогурты продают.

– На Чеснат-стрит?

Она кивнула.

– Обязательно говорить об этом прямо сейчас?

– Когда-то придется, Никки. Нам нужно знать, что случилось. Ты на три часа пропала.

Ответа не было.

– Мама всех обзвонила: и школу, и полицию. – Он услышал ее стон. – Как ты себя чувствуешь? Я хочу знать хотя бы это.

Она помолчала, потом коснулась его руки:

– Все в порядке, папа. Правда. Спасибо, что приехал. – Следующие два квартала они проехали в молчании, потом она сказала: – Какая же гадость.

– Что? – спросил Шанс.

– Все.

По приезде они обнаружили перед домом пугающее количество припаркованных машин, среди них оказался и черно-белый патрульный автомобиль, на дверце которого было золотыми буквами выведено: «ПОЛИЦИЯ САН-ФРАНЦИСКО».

– Господи, – сказала Никки так утомленно, что Шанса пробрало до костей.

По сравнению со множеством грандиозных скорбей мира это был пустяк, но его все равно пробрало. Если Господь может заметить падение воробья, почему бы отцу не сокрушаться при виде того, как его ребенок все дальше уходит от невинности, пусть и сколь угодно медленно? Они припарковались за полквартала от дома и вместе побрели обратно в гору.

Полицейским нужно было заявление об уличном ограблении. Николь и Карла уселись за стол в столовой, чтобы его составить, а Шанс тем временем вышел на крыльцо в надежде побыть в одиночестве. Ему очень нужно было собраться с мыслями. Однако в результате он оказался в обществе Холли Стейн, директора школы «Хэвенвуд», ухоженной дамы лет, пожалуй, пятидесяти, с внешностью профессора Беркли, которая поспешила к нему присоединиться.

– Мне бы хотелось, – сказала она, – поговорить с вами наедине.

Шанс думал, что они уже и так наедине, но Холли Стейн придерживалась иного мнения, судя по тому, как кивнула головой в сторону открытой двери, за которой в обществе полицейского офицера сидели за столом его жена и дочь. Видимо, ей требовалась какая-то большая обособленность.

– Можно пройти в кабинет, – сказал ей Шанс.

В кабинете, как и во всем доме, теснились призраки и картонные коробки, но не хватало мебели.

– Давно меня не вызывали к директору школы, – сказал Шанс, закрывая дверь.

В кабинете отсутствовала именно та мебель, которую под видом оригинала продали некоему русскому.

– Вы удивитесь, если узнаете, как часто я это слышу.

– Вы хотите сказать, что я не оригинален.

Холли улыбнулась:

– Мы беспокоились о Николь.

– Да, денек тяжелый. Спасибо, что приехали.

– Он был тяжелым. Мне так жаль! Как она?

– Потрясена. Думаю, с ней все будет хорошо.

– А кого бы такое не потрясло? Боже мой!

Минуту они постояли в молчании. За это время Шанс заметил, что вдоль стены громоздятся сборники упражнений (во всяком случае, так ему показалось) и стоит довольно элегантная спортивная сумка, наполовину расстегнутая. Эта сволочь заняла мой кабинет, подумал Шанс. Он чуть не сказал это вслух.

– Нам нужно еще кое-что обсудить, – сказала Холли. – Прошу прощения, что начинаю разговор сейчас, но, возможно, этот момент не хуже любого другого.

Шанс слушал ее вполуха. Он все еще думал о рыскающем по всему дому тренере-дислексике. Но тут его внимание привлекло слово «марихуана».

– Это был всего лишь стебель. В наборе для творчества…

– Кто-то рылся в ее вещах? – Этот вопрос вырвался у него более или менее непроизвольно.

Директор «Хэвенвуда» ощутимо напряглась.

– Она оставила набор в кабинете, где у них был последний урок. В сложившихся обстоятельствах…

Шанс кивнул и закусил внутреннюю поверхность губы.

– Как вам известно, в нашей школе принята политика нулевой терпимости по отношению к любым видам наркотиков.

– Да, я об этом осведомлен, – сказал Шанс.

Холли кивнула. Они немного помолчали.

– Кажется, я не совсем понимаю, для чего вы мне об этом говорите, – сказал Шанс. – Просто хотите, чтобы я был в курсе? Или сообщаете о том, что ее выгонят?

– Нулевая терпимость это подразумевает, – сказала Холли. – Пока мы только беседуем, но – да, исключение весьма вероятно.

Они снова замолкли, обдумывая весьма вероятную возможность.

– И конечно же я хотела, чтобы вы знали о марихуане. Как бы ни сложилось дальше со школой, вы должны знать, как обстоят дела.

Шанс кивнул. Он стоял и думал, как обстоят дела.

Холли изобразила участие и беспокойство.

– Все происходящее, – добавила она с легким, но все же ощутимым нажимом, – может быть очень тяжело для ребенка…

– Вы имеете в виду развод?

– Да. Я уверена, что не скажу вам ничего такого, чего бы вы не знали. Но мы можем видеть ситуацию под таким углом, под которым она не видна из дома, особенно если домов два. Вы можете не знать, что успеваемость Николь упала. Предметы, по котором у нее в прошлом году были пятерки и четверки… если ничего не изменится, в этом году она выше тройки не получит, а по одному предмету даже и на тройку не натянуть.

– Очень жаль. Я был не в курсе.

Холли позволила себе глубокий вздох.

– То, что я вижу, может быть звеньями одной цепи: падение успеваемости, признаки употребления наркотиков…

– Я бы не назвал стебель конопли в творческом наборе признаком употребления наркотиков.

Она продолжила как ни в чем не бывало:

– У нас пока не было времени поговорить с ней о том, откуда взялась марихуана… но мы собирались сделать это сегодня.

Шанс лишь смотрел на нее.

– Марихуана откуда-то появилась. Возможно, Николь дали ее где-то на школьной территории, но, если нет… тогда где? Может, там, куда она ходила сегодня после школы? Может, у нее в сумке были наркотики? Может, именно за ними охотился вор? – Она снова сделала паузу. – Я не знаю ответов на эти вопросы и не обвиняю Николь ни в чем, кроме того, о чем нам достоверно известно. Я также знаю, что сегодня был тяжелый день… и я очень рада, что с ней все в порядке. Но я уверена, что вам следовало это услышать. И я хотела рассказать это именно вам. А не им. – И она посмотрела на закрытую дверь кабинета, чтобы он догадался, кого директор имеет в виду: сидящего сейчас за обеденным столом офицера в форме.

Кто бы мог подумать?!

В тот же вечер, позднее, он сам расспросил Никки. Рапорт уже составили. Полиция уехала. Они устроились на ступеньке крыльца, где часто сидели вместе раньше, когда она была совсем малышкой, еще в другой жизни.

– Пусть у меня хреновые оценки, какая разница? – начала Никки. – Я все равно больше не буду там учиться.

– Думаю, ты это не всерьез.

Она смотрела в темноту у подножия горы.

– Тебя просто стукнули и украли сумочку. Так что позволь мне говорить прямо. В сумочке была марихуана? Или деньги на ее покупку? Это за ней ты шла?

Дочь посмотрела так, словно это он ее ударил.

– Я шла за йогуртом. А этот парень взял и набросился на меня неизвестно откуда.

– Прости, Никки, но я должен был спросить.

– Это она так думает? Мисс Толстозадая?

– Радуйся, что она сказала об этом мне, а не копам. Это называется отсрочка вынесения приговора. Где ты взяла марихуану?

– В школе. Там у всех есть. – Она вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Это такое дерьмо.

– Вообще-то ты права, но мы все вынуждены в нем жить. Так что лучше не возмущаться, а научиться этому.

Она ничего не сказала, и они еще некоторое время посидели в приглушенном свете от лампы на крыльце. Ночь принесла соленый запах океана.

– Знаешь, что я вспомнил, пока тут сидел? – спросил Шанс. Он устал и хотел закончить разговор на какой-нибудь радостной ноте. – Я вспомнил день… тебе, наверно, было года три, мы сидели тут, и вдруг ты ни с того ни с сего сказала: «космическое пространство». Ты помнишь?

Никки кивнула:

– Да, вроде помню. Я сказала, что оно вот там, – и она показала туда, где кончалась улица.

Шанс засмеялся.

– Да. Я подумал, так странно и забавно, что ты можешь взять и выдать фразочку вроде этой, что-нибудь, чего я никогда от тебя не слышал, и потом я спросил тебя, где это самое космическое пространство, и ты показала и сказала, что оно вон там, ниже по улице. – Они помолчали. – Я так четко помню это, как будто все было вчера.

– Наверно, тогда я думала, что оно правда там, – сказала Никки.

Откуда появился стебелек конопли, Шанс так и не узнал. Дочь закончила тем же, с чего начала: сказала, что его дали ей в школе, но заявила, что не скажет, кто, «ни сейчас, ни потом».

Он был склонен ей верить. Получалось, что возникший ниоткуда парень, который ударил ее и отобрал сумочку, либо напал именно на Никки по чистой случайности, либо послал тот, кто никогда не станет пачкать рук, но дело, тем не менее, сделает. Да уж, денек явно не задался. Перед Шансом лежала бессонная ночь, и аксиома выбора не несла в себе утешения. Сама мысль о том, что Реймонд Блэкстоун влез в его жизнь и дотянулся до самого ценного в ней, исключала подобную возможность, как и большинство других способов утешиться.

Когда он вернулся к себе в квартиру, там его ждало еще одно письмо из налоговой. Почему бы и нет? Такой уж сегодня день. Не распечатывая, он швырнул конверт в кучку таких же нераспечатанных писем с, как ему было известно, счетами от адвокатов. Сейчас, как и частенько в последнее время, он чувствовал себя так, словно полностью распадался, как будто ментальная структура, что когда-то была Элдоном Шансом, изначально представлявшая всего лишь дешевый трюк, вскоре исчезнет, и не останется ничего, кроме слабого запаха тухлых яиц. Ему хотелось кому-то довериться, раскрыть свои страхи, поговорить о том, что делать дальше, но Шанс понятия не имел, кто захочет его выслушать или сможет сказать что-нибудь дельное в такой ситуации. Раз уж на то пошло, Шанс не мог даже представить, кто вообще снимет трубку в такое время, не сочтя, что он спятил; довольно жалкое допущение, но уж, что есть, то есть. Если слишком долго о таком думать, то дело кончится размазанными по потолку мозгами в первых лучах утреннего света и короткой заметкой в «Кроникл». Опасаясь худшего, Шанс около полуночи выскочил из комнаты и поехал на машине в сторону магазина Аллана.