Он обнаружил, что размышлениям нет ни конца ни края. Они оказались бездонными, как аксиома выбора или книга Иова. Шанс спал беспокойно и поздно встал. Ночное происшествие показалось сперва частью сна. На двери не висело никаких кошачьих трупиков, в конце квартала его не поджидали неприметные автомобили. Он исследовал вход в дом, ища следы ночной баталии, но ничего не обнаружил. Перед тем как отправиться в постель, он поставил на место мусорный бачок. Деревянные и оштукатуренные дома неброских цветов, улица без деревьев, припаркованные автомобили… все это было совершенно лишенным таинственности, плоским, как дважды два четыре в равнодушном свете утра.

Как правило, он избегал общественного транспорта, но в то утро, о котором шла речь, сил на что-то еще у него не осталось. Тем не менее решение поехать на автобусе оказалось ошибкой. Он сразу это понял. Салон был забит до отказа, в нем стояла жуткая духота. Но это еще полбеды. За исключением горстки необузданных подростков, выцарапывающих что-то канцелярским ножом на пластиковых сиденьях (во всяком случае, так это выглядело; Шанс не стал слишком приглядываться, чтобы не оказаться битым еще до завтрака), все остальные пассажиры выглядели так, будто ехали для освидетельствования к нему в офис.

Шанс увидел в этом настоящую иронию, причем довольно угрюмого толка, словно он провел первую половину жизни, вбивая себе в голову всевозможные сведения, даты и подробности, которые несомненно захочет забыть в ее вторую, финальную половину. За исключением нескольких весьма достойных людей, таких как Мариэлла Франко, Жаклин Блэкстоун, док Билли, – его пациенты не были тем багажом, который он хотел бы нести с собой. В «Руководстве по диагностике и статистике психических расстройств» было больше девятисот статей. Проехав один квартал, Шанс уже смог диагностировать множество неврологических и психических расстройств, включая позднюю дискенезию, паркинсоническую походку, цервикальную дистонию в сочетании со впечатляющей демонстрацией как тревоги, так и экзальтации, без всякого сомнения вызванных химическими веществами и, вполне возможно, галлюциногенами, и все это в одном автобусе. Этот список можно было и продолжить, но он вышел за несколько остановок до своей, лишь для того, чтобы нарваться на приветствие человека едва ли старше его самого. Тот, безногий и бездомный и, без сомнения, пребывавший в финальной стадии хронической обструктивной болезни легких, расположился в дешевой, укрепленной фанерой инвалидной коляске перед зданием банка «Уэллс-Фарго» на углу Ван-Несс и Калифорния-стрит, держа на коленях замусоленный кусок картона, на котором написал черной краской: «ВЫ ПРЕКРАСНЫ!» Табличка была в грубой рамке из крашеного дерева и покоилась на том, в чем Шанс опознал изрядно потрепанную гидеоновскую Библию.

Человек поднял свой транспарант вверх, когда автобус отчалил от края тротуара, будто хотел заслониться от выхлопных газов или, возможно, желал, чтобы его лучше разглядели те самые люди, в обществе которых так недавно ехал Шанс, они, несомненно, нуждались в ободрении. Шанс положил бумажный доллар в стоявшую возле нищего консервную банку и поспешил прочь. Идя на восток по Калифорния-стрит, он услышал, как инвалид начал вслух читать лежавшую у него на коленях Библию. Во всяком случае, Шанс думал, что читает именно он, хоть и не оглянулся. Нищий декламировал Откровение Иоанна Богослова громким и удивительно мелодичным голосом.

Люси была на своем посту, и, когда Шанс вошел, ее взгляд метнулся к настенным часам.

– Я уволен? – спросил он. Его слегка озадачивала ее способность внушать страх.

Она наблюдала, как он шарит в поисках ключа, желая скорее попасть в относительную безопасность своего кабинета.

– Почему меня должно волновать ваше опоздание? – спросила Люси. – Вот!

Она показала на стену. Жан-Батист позволил себе выставить на обозрение очередную обескураживающую фотографию – портрет еще одной старухи, на этот раз абсолютно голой, если не считать замысловатого индейского головного убора.

– Вы правда разрешили ему это повесить? – поинтересовалась секретарша.

Шанс подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию получше.

– Не совсем. Он спрашивал. А я не запретил.

– Как думаете, может быть, вы сейчас ему запретите? Раз уж именно я должна на это смотреть.

Кивок Шанса был уклончивым, в отличие от взгляда Люси.

– Через полчаса придут Футы, – сказала она ему. – Возьмете их карточку?

Шанс все еще смотрел на портрет.

– Немножко чересчур, согласен.

– Спасибо. Значит, что вы попросите его это снять?

– Он умирает, – сказал Шанс.

– Тадеуш Фут?

– Жан-Батист. Я вообще-то не должен никому об этом говорить, но тебе скажу.

– Вы уверены?

Поразмыслив, Шанс решил, что Жан-Батист, живущий в своем мире фантазер, можно сказать, умирает довольно давно, с самого рождения, однако еще француз наблюдался в костной клинике Стэнфордской академической больницы, и вот это уже было настоящим фактом.

– Я как-то беседовал с одним из его врачей, – сказал Шанс. – У него что-то редкое, никто даже диагноз толком поставить не может.

Доктор не говорил прямо, что Жан-Батист умирает, но, по мнению Шанса, явно это подразумевал.

– Полагаю, тогда его работы предстают в новом свете. Как вы думаете, знание о том, что он умирает, как-то влияет на фотографии?

– Ты когда-нибудь его спрашивала о них?

– Нет.

– Может, стоит спросить как-нибудь. Он умный мужик, эксцентричный, но умный. О том, что я тебе рассказал, не говори, но можешь спросить, зачем он фотографирует. Интересно, что он тебе ответит.

– А вы сами его спрашивали?

– Я – нет. Но подумал, может, будет лучше, если спросишь ты.

– Почему?

– Сам не знаю. Просто мне так кажется.

– Ну, – сказала она, – я знаю, что он умный… просто, мне кажется, это как-то бесцеремонно… всюду развешивать эти фотографии…

– Они просто на любителя.

– Пожалуй, нужно быть с ним полюбезнее.

– Будь, – сказал Шанс и снова повернулся к двери своего кабинета.

– Тадеуш Фут. Дать вам его карточку?

– Мне бы хотелось, чтобы ты отменила прием.

Она помедлила:

– Вы пошутили, да?

– Ничего подобного.

Они воззрились друг на друга через комнату.

– Они, наверно, уже едут.

– Тогда, может, тебе удастся их перехватить.

– Так вы серьезно…

Тадеуша Фута, высокого, страдающего ожирением шизофреника двадцати девяти лет от роду, почти наверняка везла его мать. Вместе из них получался редкостно унылый и депрессивный дуэт.

– Помнишь, – спросил Шанс, – как миссис Фут описала состояние сына в опроснике? Одним словом, психологическим.

Люси улыбнулась ему, действительно улыбнулась.

– Он довольно медленный.

– А жизнь довольно коротка.

Она одарила его взглядом.

– Тяжелая ночь?

– Даже не знаю с чего и начать.

Люси кивнула с видом человека, в жизни которого тоже бывали тяжелые ночи.

– Что мне сказать Футам? – спросила она. – Насчет его медикаментов? Она наверняка спросит.

– Амитриптилин. По двадцать пять миллиграммов два раза в день.

Люси потянулась за телефоном, и Шанс наконец смог ретироваться.

Вот уж точно, психологическим. «Медленный» молодой человек получил сотрясение мозга, перелом основания черепа и внутримозговое кровотечение во время ДТП на скоростной автостраде. В результате происшествия, ставшего для Тадеуша третьим за три года, погибла пассажирка машины, в которую он врезался, двадцатитрехлетняя слепая женщина. В прошлом лучшая выпускница в своем потоке, она была студенткой колледжа и приехала на зимние каникулы домой. В компании друзей отправилась за устрицами в Томалес-Бей, когда Тадеуш пересек двойную сплошную, выехал на встречку и врезался в их автомобиль, действуя по инструкциям, которые, как ему казалось, передавали по радио в принадлежащем его матери «Бьюике Роадмастере», неповоротливом чудовище, еле влезавшем в улицу. Отец слепой девушки, ландшафтный дизайнер по профессии, который в одиночку вырастил ее после смерти жены, запил и потерял свой бизнес. В свете колоритного прошлого молодого человека и его сомнительных умственных способностей страховые компании затеяли долгий спор о том, кто виноват, куда скоро подключились разнообразные страховщики, миссис Фут и даже департамент транспортных средств. Не заглядывая в документы, Шанс не мог точно припомнить, кто из них оплачивал визиты Тадеуша. Он также сомневался, что все эти распри, чем бы они ни закончились, хоть что-то изменят в жизни отца девушки.

В основном, толстяки заботились лишь о том, чтобы Тадеуша не лишили водительских прав, его мать рассчитывала на сына, ведь он должен был ездить в магазин, где она любила покупать журналы о кинозвездах, газеты и сигареты, расплачиваясь талонами, которые штат выдавал на питание. Что же касается инструкций по радио и их влияния на молодого Тадеуша, оба Фута изо всех сил в жизнерадостной и оптимистичной манере старались доказать, что, в целом, Тадеуш вполне способен им не подчиняться.

Шанс внес лишь один вклад в эту скорбную историю: посредством серии писем и телефонных звонков удержал скудоумного жиртреста от возвращения за руль под страхом домашнего ареста. Невероятно, но никто до сих пор даже не попытался этого сделать, но уж, что есть, то есть, так расходуются доллары налогоплательщиков. Незачем и говорить, как это восприняли мать с сыном, которые при каждой возможности жали на все педали, добиваясь, чтобы Тадеушу незамедлительно вернули права, и, вне всякого сомнения, продолжат это делать в тот день, когда Шанс согласится их принять.

Люси вскоре сунула голову в кабинет и сообщила, что перенесла прием на следующую неделю.

– Замечательно, – сказал ей Шанс. – И спасибо тебе. Сегодня я бы их не осилил.

Она еще немного постояла в дверном проеме.

– Вы уверены, что с вами все в порядке?

Она действительно встревожилась. Шанс заверил ее, что все нормально. Напоследок она окинула кабинет долгим взглядом, словно ожидая найти кого-то, – Жаклин Блэкстоун, возможно, – и удалилась. После ленча, который Шанс тоже пропустил, он позвонил Карлу Аллану, но старик не ответил. Шанс надиктовал на ответчик длинное, довольно бессвязное сообщение и повесил трубку.

В течение дня Шансу несколько раз звонили, но он никому не отвечал. Люси заглядывала еще дважды, по двум различным поводам, чтобы проверить, как там работодатель. Он продолжал заверять, что с ним все замечательно, и в результате раньше времени, около трех часов, отослал ее домой.

Когда Люси ушла, он продолжил сидеть за столом, который, как и недавно проданный гарнитур, был старинным и относился примерно к тому же времени, но стоил значительно меньше. На углу стола возвышался бюстик Ницше; Шанс купил его в студенческие годы за границей, куда уехал, чтобы немного отдохнуть от медицины, которую изучал не столько по велению сердца, сколько потому, что этого требовал отец. Ну, думал Шанс теперь, глядя, как золотой солнечный свет и налетевший ветер сеют смуту среди облаков над крышами, он был хорошим сыном, во всяком случае, до определенного момента. Двадцать с лишним лет медицинской практики – и вот он тут, и жизнь привела его к состоянию, сильно напоминающему пресловутое тихое отчаяние: он несостоятелен в работе, разведен, в долгах, похоже, влюблен в неподходящую, невозможную женщину и, вероятно, под колпаком у ее опасного мужа. Если уж это не дерьмо, то вообще непонятно, каким оно бывает, это самое дерьмо.

От безделья он вдруг решил позвонить Дженис Сильвер. Все еще действовал по своему плану, согласно которому ее работа с Жаклин должна продолжаться, независимо от случившегося или не случившегося за последнее время, и хотел, чтобы она узнала о духах.

– Ничего, если я спрошу, что она делала у тебя в квартире?

Он рассказал о встрече в ресторане и о Джекки Блэк. В трубке повисло молчание. На улице внизу прогрохотал трамвай.

– Я не знаю, Элдон, – наконец сказала Дженис. – Как-то все получается не очень здорово.

– Я увидел человеческую душу в беде. И принял решение помочь.

– Вроде как мы оба приняли такое решение. И, возможно, теперь не понаслышке узнали, почему нам говорят так не поступать. Боже мой, что ты собираешься делать, когда этот человек… ее муж… придет за тобой?

– Я вовсе не намерен с ней видеться, – сказал Шанс. – В частном порядке или как врач. Я надеялся устроить так, чтобы терапия продолжалась, пока я ищу ахиллесову пяту этого мужика.

– И как ты собираешься все провернуть?

– Если честно, пока не знаю.

Снова последовала длительная пауза.

– Ты затеял опасную игру, – в конце концов сказала Дженис. – Вдвойне опасную. Из-за него и из-за нее. Я это тебе как друг говорю. А что касается терапии, вот что я придумала. У дочери моего друга проблемы с алгеброй. Так что мы можем попытаться. Но, как ты понимаешь, любые возможные улучшения довольно сильно зависят от того, сможет ли она выйти из отношений, из-за которых возникли проблемы.

– Это так. Но я еще думаю… может быть, не этот мужик – альфа и омега ее болезни. Она не говорила ничего такого, что могло бы навести на мысль о жестоком обращении в детстве?

– Она думает, что у нее замечательное детство.

– Она думает, но это необязательно так.

– Как тебе хорошо известно, в сложившихся обстоятельствах нужно быть поосторожнее с предположениями.

– Насколько я припоминаю, ее родители умерли, им иск не предъявишь. Ее реакцию на запах я просто не могу игнорировать. Как будто там что-то спрятано, похоронено, что-то, о чем она пока не хочет говорить, возможно, даже не хочет осознавать… А потом она сразу убежала. На улице уже ждало такси. Я вряд ли смогу раскопать, что там такое, но, думаю, ты сможешь. Я бы с удовольствием передал тебе эти духи.

– Это твоя территория, Элдон, но позволь мне самой решать.

– Интересно, что аромат, о котором идет речь, женский. А ведь, судя по нашим сведениям, запах, спровоцировавший бегство, должен был быть мужским.

Дженис вздохнула, прежде чем на это ответить.

– Мы с ней встречались ровно шесть раз. По большей части прорабатывали поведенческие линии… стратегии, с помощью которых она сможет сказать мужу «нет». С моей точки зрения, мы очень мало знаем о ее истории.

– Может, мы сумеем как-то это изменить.

Дженис снова вздохнула.

– Да, Элдон, может быть. Но сейчас меня ждет пациент.

Повесив трубку, Шанс вернулся к своему первому заключению по Жаклин Блэкстоун и еще раз перечитал его. То было длиной всего в шесть страниц. Жаклин направили к нему из Стэнфордской неврологической клиники с жалобами на провалы в памяти и сложности с концентрацией. Биографические сведения отличались скупостью. Родилась в городе Виргиния-Бич, штат Виргиния, с высокими отметками окончила школу в Сан-Хосе, штат Калифорния, потом колледж в Сан-Диего, где она специализировалась в области прикладной математики, родители умерли, три года замужем за Реймондом Блэкстоуном. Детей нет, во всяком случае, так она сказала для отчета, хоть и сообщила о закончившейся выкидышем беременности в возрасте тридцати двух лет. Конечно, Шанс и раньше все это видел, но то было давным-давно. Появление Джекки Блэк сильно подняло ставки.

После выкидыша она год работала с психотерапевтом, Майрой Коэн, а потом доктор Коэн внезапно скончалась. Больше об этом ничего не было, во всяком случае здесь – во время их первой встречи она не стала больше ни о чем говорить, а он и не спрашивал. Однако же, читая сейчас о докторе Коэн, он увидел нечто, что до сих пор упускал из виду.

Шанс всегда был уверен, что Жаклин посещала психотерапевта в связи с депрессией из-за потери ребенка. Теперь же понимал, что дело не только и не столько в этом. Депрессия оказалась лишь одной из причин, было и еще кое-что. В рассказе о депрессии и потере ребенка упоминались «смутные параноидальные ощущения», которые могли, заключил он, возникнуть в результате подавления воспоминаний.

Жаклин утверждала, что Джекки Блэк возникла в ответ на действия Реймонда Блэкстоуна. Это было, как и указала Дженис, нетипично. До настоящего времени подтвержденные диссоциативные расстройства такого типа возникали, по большей части, в связи с событиями, пережитыми в детском возрасте, и часто бывали связаны с подавленными воспоминаниями. Наряду с этим возникало несколько интересных, чтобы не сказать тревожных, вопросов. Почему детектив Блэкстоун пришел в ресторан? Читал ли он письма и прослушивал разговоры, или все это было игрой, которую вела Жаклин, – неосознанной, но, тем не менее, игрой, когда одного мужчину натравливают на другого, а нового рыцаря выставляют против старого?

Одна из базовых теорий психотерапии основывается на следующей идее: всю жизнь люди занимаются тем, что неосознанно пытаются преодолеть раннюю травму, а все человеческие отношения приобретают значимость лишь в контексте ощущений стыда и беспомощности, противопоставленных чувствам контроля и доминирования.

Жизнь как таковая становится выражением воли к власти, когда человек делает с другим то, что когда-то сделали с ним самим. Запертая в подобной модели, жертва может стать хищником, старающимся заманить в ловушку других хищников, от которых пытается спастись предпочтительно с помощью еще одного хищника. Может, все это – заранее спланированный танец, а сама Жаклин – лишь приманка? Если Джекки Блэк нашла Шанса однажды, то сделает это снова. Отдалиться от нее могло оказаться не так легко, как представлялось раньше. Ничего не попишешь, есть категория конченых людей, живущих именно так. По принципу «кровь за кровь». И есть лишь одна стратегия выхода: нужно действовать в лоб, разыскать раннюю травму в надежде на то, что удастся осуществить лечение, вытащить на свет скрытые паттерны поведения, раз и навсегда покончив с танцами. Именно поэтому, заключил Шанс, надо ознакомиться с обстоятельствами смерти доктора Коэн, ведь, скорее всего, о ней писали. Если повезет, найдутся медицинские документы, записи самой Коэн. Интересно, они сохранились? И возможно ли их отыскать? Поручить поиски Дженис Сильвер или самому заняться охотой?

Правда, существовало еще несколько проблем, которыми следовало заняться. Они потребуют усилий, «подъема воли», достойного Уильяма Джемса. В конце концов, Жаклин Блэкстоун была лишь одной из неприятностей Шанса. Оставался еще Карл Аллан. Было необходимо пойти и встретиться с этим стреляным воробьем лицом к лицу. Было необходимо что-то сделать с чеком, лежащим в некой банковской ячейке меньше чем в квартале от того места, где сейчас сидел Шанс. Опутанный сложностями, Шанс по-прежнему не двигался с места (шесть листов записей о Жаклин Блэкстоун разбросаны по столу, любимый Малер звучит из колонок музыкального центра), глядя на городские крыши, слегка поблескивающие в послеполуденном свете.

Ровно в пять тридцать пять, когда Шанс все еще сидел за столом, и не было видно этому конца и края, на его личный телефон позвонили. Он увидел, что это его в скором времени бывшая жена. Шанс звонку не обрадовался, но нехотя ответил.

– Никки с тобой? – спросила Карла.

Он услышал в ее голосе страх, словно уже ответил отрицательно, и сразу испугался сам.