Перед тем как мебель покинула магазин, Карл сфотографировал ее, приклеил фотографии к черной бумаге, а потом поместил их в черную картонную папку, которую сейчас держал Шанс. Он думал после посещения мастерской вернуться к себе в офис, к Берни Джолли. Отчет следовало представить к концу недели, и нужно было еще подготовиться к даче показаний. Но продажа мебели выбила его из колеи, и предвечерние часы он встретил за пивом в прибрежной части города с видом на залив и Окленд. Чек на восемьдесят тысяч долларов от «Старинной мебели Аллана» он положил в свою банковскую ячейку. Учитывая проблемы с налоговой, казалось разумным проконсультироваться с адвокатом, перед тем как внести деньги на счет. Но это только половина дела, и не из-за этого на Шанса накатывали волны головокружения, учащенного сердцебиения и потливости. Их причиной стал сам чек. Его гарнитур продали как оригинал.

– Но я думал, мы так и договорились, – сказал Карл, удивленный его порывом отказаться от чека. – Поэтому-то мы и сделали всю работу.

В общем, так оно и было, но разве Шанс не полагал, что ему предоставят некую последнюю возможность пересмотреть свою позицию, когда придет время, и покупатель будет найден? Гарнитур ушел мистеру Владимиру из Сан-Франциско за сто тысяч долларов, из которых Карл удержал двадцать тысяч как плату за работу Ди и свои собственные комиссионные.

– Таковы условия сделки, – добавил старик. – Ди вы нравитесь. Мне тоже. И мы знаем, что творится у вас в жизни.

Конечно, качество работы Ди сомнений не вызывало. Так же, как и Карл, Шанс готов был заплатить ему по справедливости, его тревожило другое. За неимением лучшего термина он решил думать об этом как о темной стороне вещей.

– Я думал, вы сильнее обрадуетесь, – сказал тогда Карл.

Что ему оставалось после такого, кроме как поблагодарить и откланяться?

Потом он вернулся к себе в офис ровно на то время, которое понадобилось, чтобы отпустить Люси на всю вторую половину дня. Он собирался оставить там и папку, но обнаружил, что вновь и вновь пересматривает фотографии, желая лишний раз убедиться: его вещи действительно выглядит в точности как те, из книжек, у которых на месте все детали.

– Владимир? – Это было последнее, что спросил Шанс, перед тем как уйти из мастерской. – Так он русский, что ли?

Все с каждой минутой усложнялось. Шанс думал о статье, которую прочел в «Кроникл», где упоминалось о русской банде в Сан-Франциско. Но Карл лишь хмыкнул и покачал головой:

– Ваш товар выглядит потрясающе, мой юный друг. Мистер Владимир очень богат. И теперь он очень счастлив. Возможно, этот гарнитур не уйдет из его семьи еще лет сто, так что вам следовало бы тоже быть счастливым.

Шанс согласился попытаться. Он положил папку перед собой на стойку бара и сидел, снова и снова заглядывая в нее в бледном свете, льющемся сквозь высокие окна с видом на мост через залив и Окленд, но счастье все так же ускользало. Исхлестанные недавним ветром, лежащие меж двумя городами воды казались серыми и зловещими, обожженные горы, по большей части, скрывались за густым туманом, окутавшим окрестности, как окутывает бинт сочащуюся кровью рану, но Шанс знал, что скрывается под его покровом: лишенные деревьев склоны и вершины, похожие на скелет останки. Он понимал, что к чему, а русский быстро все узнает, если обман вскроется. И тогда навряд ли покупатель хорошо отнесется к их махинациям.

К тому времени, как Шанс покинул бар ради еще одного сомнительного начинания, туман превратился в легкую дымку. Он подумал, что еще не слишком поздно позвонить и все отменить. Папку с фотографиями прижимал к ноге, чтобы снимки не повредил влажный воздух. Вечер казался необычно суетным, а горожане – раздраженными. Но, возможно, дело было в нем самом. По пути к метро у Пауэлл-стрит Шанс увидел, как какая-то бродяжка справляет большую нужду в телефонной будке. Бродяжка была темнокожая и безнадежно толстая, а телефонная будка – старого образца, Шанс до сих пор считал, что таких уже не существует. Эту, казалось, привели в порядок, сделав сияющим артефактом ушедших времен, и, тем не менее, кабы не это гротескное представление, он мог бы пройти мимо, не заметив ее. Несчастная женщина заняла всю будку целиком, ее громадные ягодицы прижались к стеклу, словно бы соперничая размером с морскими слонами или, возможно, плодами воображения Лавкрафта, когда она задирала подол малинового платья выше широченных бедер. Всякий мог понять, что грядет. Люди отводили глаза, ускоряли шаги. Некоторые практически бежали. Это было ужасно. Шанс не стал исключением. Оно обнаружилось у входа в метро: прислонившийся к выложенной плиткой стене худой, как палка, человек неопределенного возраста, тощие руки все в татуировках, как у моряка, если не бродяга, то уж точно обитатель какой-нибудь ночлежки; Шанс пролетел мимо достаточно близко и заметил, что, прежде чем встретиться с ним взглядом, мужчина с величайшим интересом наблюдал за кошмарной сценой в телефонной будке. Взглянув Шансу прямо в глаза, мужчина удостоил его сияющей, опаленной солнцем ухмылкой пьянчуги со стажем.

– Мужик, это жесть, – сказал он, кренясь в сторону будки.

– История уже идет за этой империей, – ответил ему Шанс.

Человек протянул ему руку, но Шанс прошел мимо. Проказа не была в этом городе чем-то неслыханным, равно как и новые, устойчивые к антибиотикам штаммы туберкулеза, самые вирулентные из которых, как говорят, являются продуктом российской пенитенциарной системы.

Шанс побаивался землетрясений, и ездить под заливом не любил, это чувство лишь усилилось из-за краткой, но раздражающей задержки на станции Пауэлл-стрит. Свет мигнул, погас, потом снова зажегся. Пассажиры обменялись взглядами. По громкой связи передали сопровождаемое помехами, невнятное объявление, разобрать которое было невозможно. Шанс, всегда слегка подверженный клаустрофобии, отреагировал соответственно. Основной чертой панической атаки, в соответствии со «Справочником по диагностике и статистике психических расстройств», является дискретный период сильного страха в отсутствие реальной опасности, сопровождающийся как минимум четырьмя из тринадцати соматических и когнитивных симптомов. Учитывая, что в Области Залива находилось в лучшем случае три крупных и десятки мелких геологических разломов, а после предыдущего катастрофического проявления сейсмической активности прошли годы, Шанс был склонен классифицировать текущий эпизод как отчасти ситуативный, его сопровождали лишь два соматических и один когнитивный симптом, и, следовательно, до клинически диагностируемого он не дотягивал. Тем не менее к моменту прибытия в Рокридж Шанс чувствовал себя не слишком хорошо.

Шанс всегда верил, что проблемы отступают перед разумом, если только подойти к ним с незамутненным взором и открытым сердцем. Его ранило, когда он видел, как мучается живая душа. Радовало, когда считал, что нашел выход. И, честно говоря, ему нравилось представлять себя рыцарем Жаклин Блэкстоун, хотя он прекрасно понимал, как не преминула бы заметить Дженис Сильвер и как на самом деле и было, что ступил на почву, опасную даже для человека, не имеющего такого прошлого, как у Шанса, и его пристрастий.

Дело в том, что продажа мебели в ее необратимости заставила его взглянуть по-новому на некие нюансы своего недавнего поведения. Он вдруг стал куда менее уверен в себе, чем всего несколько часов назад, покидая офис перед встречей с Дженис. Возможно, думал он, еще не поздно все исправить, заставить идти своим чередом. Сама мысль об этом вроде бы заставила его дух воспрянуть, и он решил именно так и поступить. Все, что он делал до настоящего момента, касающееся хоть Жаклин, хоть «Старинной мебели Аллана», было своего рода помрачением ума. Но теперь туман рассеялся. Предстоящая встреча станет краткой и деловитой. Никаких больше странных желаний. И это только начало. Он начал думать о том, как бы исправить все и с русским тоже. В конце концов, деньги еще не потрачены. Он не станет подставлять Карла или Ди, объяснит, что сам все затеял. Этот русский купил мебель именно в том виде, в каком Шанс привез ее в магазин. Он, Шанс, единственный, кто знает ее тайную историю. Он, и только он. Но сейчас, когда гарнитур уже продан, он взял и понял, что это неправильно. Или – тут Шанс был не прочь оставить для себя лазейку – он мог заявить, что сам стал жертвой. И сам только сейчас узнал правду об этом гарнитуре. Так что их всех обманули. Ему позвонил какой-то аноним, да и вообще, какая разница, главное, истина открылась. Суть в том, что он предложит вернуть русскому его деньги, ну или хотя бы часть денег, если тот все-таки решит оставить себе гарнитур. Утром пойдет к Карлу. Все уладит. И с Жаклин все тоже уладит. Очень жаль, но план с прокуратурой не сработает. Дженис готова продолжить психотерапию, но со всем остальным Жаклин придется разбираться самостоятельно. Шанс сделал все, что мог, чтобы запустить процесс, но дальше этого он из этических соображений зайти не готов.

Можно вообразить, будто подобные колебания сопровождались чувством вины или, во всяком случае, мимолетными приступами чего-то похожего, особенно если учесть безрассудство, с которым Шанс еще недавно был готов отказаться от всех прежних планов и намерений. И хотя он не исключал появления подобных чувств в дальнейшем, сейчас, выходя из поезда и направляясь в Маркет-холл к кофейному магазину, – там продавали прекрасный сорт, к которому Шанс питал слабость, и именно поэтому всегда выбирал ветку Питтсбург – Бей-Пойнт вместо более прямого ричмондского поезда, – он ощущал лишь, что с его плеч упала огромная тяжесть. А с чувством вины жить можно. Ничего нового.

Он купил кофе в зернах, сдобные булочки к завтраку, собираясь поделиться ими с дочерью, и сел в такси возле станции метро. Машину вел сухонький чернокожий старик лет, пожалуй, восьмидесяти. Шанс решил, что водитель гаитянского происхождения, отчасти потому, что тот слушал странную религиозную программу, отдававшую сантерией (оставалось загадкой, откуда она транслировалась и как вообще могла существовать). Возможно, ее записали на кассету или CD в каком-то более экзотическом месте, чем то, где они сейчас находились. Хотя времена сейчас стояли странные, небеса к вечеру слегка прояснились, последние длинные лучи света порой сверкали на почерневших горах и обгоревших строениях, напоминавших гнилые зубы, и, когда автомобиль подъезжал к кампусу, Шанс вдруг понял, что старик за рулем тихонько подпевает на иностранным языке доносящимся из динамика ритуальным песнопениям.

Ресторан остался в точности таким, каким Шанс его запомнил, маленьким и темным, декорированным бамбуком и расцвеченным разноцветными огоньками. Шанс пришел рановато. Возле окна с видом на усаженную деревьями улицу за кампусом расположились немногочисленные посетители, в основном студенты. Он прошел вглубь помещения, уселся в кабинке, отделанной темно-красным винилом, и заказал горячий чай. Он все еще представлял грядущие разговоры на тему его будущего и мебели, когда в зал вошел человек. Шанс не сразу разглядел его как следует. А когда разглядел, то понял, что это Реймонд Блэкстоун.

Детектив постоял минутку в проеме открывшейся на улицу двери. Потом заметил в кабинке Шанса, махнул официантке и направился прямо к доктору. К величайшему удивлению последнего, детектив Блэкстоун не сказал ничего, что можно было бы счесть приветствием, а просто сел напротив, в точности на то место, где, как полагал Шанс, должна бы сидеть Жаклин. Вначале детектив молчал, молчал и Шанс. На столе возле Блэкстоуна стоял столовый набор на одну персону и вторая чашка. Фонарики, свисавшие с провода над их головами, омывали обоих мужчин веселеньким розовым светом, в то время как вечер становился все темнее, и на улицу снова опустился легкий туман.

– Ждете кого-то? – спросил Реймонд. Он посмотрел на неиспользованную посуду и потом, прежде чем Шанс успел ответить, добавил оживленным приятным тоном: – Доктор Шанс, ведь верно?

Тот кивнул, не доверяя пока своему голосу.

– Мы встречались в больнице, – все в той же приятной манере продолжил Реймонд. – Вы навещали мою жену.

– Да, – сказал Шанс, – точно. Теперь я вас вспомнил.

– Теперь. Значит, не в тот момент, когда вы заметили, как я вошел. – Его тон не изменился, противореча издевательскому характеру вопроса.

– Вы показались мне знакомым. За день я встречаю множество людей. А это было, как я припоминаю, некоторое время назад.

– Хм. – Вот все, что сказал на это детектив Блэкстоун. Он перевернул стоявшую перед ним чашку и потянулся к чайнику. – Не возражаете? – спросил он и, не дожидаясь ответа, налил себе чая.

– Пожалуйста, – сказал Шанс, – не стесняйтесь.

Детектив кивнул, подливая и Шансу тоже.

– Спасибо, – сказал Шанс.

Это была нелепая реакция. Он не мог вообразить, что будет дальше. Подошла официантка, но Блэкстоун отослал ее жестом. Прошло некоторое время. На столе между ними лежала папка с фотографиями гарнитура. Реймонд Блэкстоун без церемоний придвинул ее к себе, раскрыл и просмотрел несколько снимков.

– Это стиль, который называется ар-деко?

– Да. Французская версия. Вероятно, относится к концу тридцатых или началу сороковых годов. Мебель еще довоенная. То, на что вы смотрите, имеет подпись мастера-дизайнера. – В тот миг для него было тайной, почему ему вдруг захотелось добавить эту последнюю фразу.

Реймонд поднял бровь:

– Вы произвели на меня впечатление. Это ваше?

– Было. Недавно продал.

– Ну, – сказал Блэкстоун, – надеюсь, вам дали хорошую цену.

– Да, я тоже надеюсь.

Реймонд слегка улыбнулся. Он закрыл папку и посмотрел на Шанса.

– Итак… что привело вас на эту сторону залива, док?

– Я иногда встречаюсь тут с пациентами. Мне нравится время от времени бывать в кампусе. Напоминает о моих собственных студенческих годах.

Детектив кивнул.

– Может, вы в штате здешней больницы?

– Это психотерапевт Жаклин попросила меня к ней заглянуть. Она беспокоилась по поводу возможной травмы мозга и хотела убедиться, что здешние врачи ничего не упустили. Поэтому я и приходил, хоть и не в штате.

Шанс видел лежащие на столе руки детектива, одна из которых пребывала в более или менее постоянном движении, ее кулак во время речи Шанса то сжимался, то разжимался. Реймонд Блэкстоун был немаленьким мужчиной. На взгляд Шанса, в нем было около шести футов роста, он обладал поджарой, жилистой конституцией боксера-полутяжа. Несмотря на это, кисти его рук на столе казались неожиданно большими и сильными, на их тыльной стороне выступали вены. Они также были, заметил Шанс, весьма ухоженными, и даже, насколько он мог судить, с наманикюренными ногтями. На пальце левой руки блестело простое обручальное кольцо белого золота, а на запястье – дорогие с виду часы.

– Ну, – наконец сказал Реймонд, – я не должен был навязываться. Просто увидел вас и подумал, что нужно бы подойти поздороваться. – Он помолчал еще миг. – Вы говорили, что кого-то ждете?

Шанс, к своему огромному неудовольствию, почувствовал, как на лбу у него начинает выступать пот. Да лучше бы его черти взяли, чем вот так сидеть и потеть перед этим человеком, подумалось ему. И, раз уж на то пошло, пусть его черти возьмут, если он будет и дальше тут сидеть.

– На самом деле, – сказал Шанс, – я ничего такого не говорил. Я никого не жду.

В мозгу стал возникать план отхода. Чашка чая, ею и ограничиться, потом удариться в воспоминания, это удобная стратегия, чтобы потом извиниться и уйти. К несчастью, как раз в этот миг из ночной темноты в ресторанчик вошла Жаклин Блэкстоун, стряхивая с пепельных волос капли дождя.